Книга: Все разумные (Сборник)
Назад: День тринадцатый
Дальше: В ПУЧИНУ ВОД БРОСАЯ МЫСЛЬ…

ПО ДЕЛАМ ЕГО…

Пикник удался на славу. На обочине окружной дороги, названной так беспробудно возмущенными сельчанами, потому что кружила она совершенно бессмысленно там, где можно было проложить истинно прямую, как божий свет, трассу, разбили бивак, он же лагерь, он же просто куча всяких предметов, предназначенных для того, чтобы разложить, растопить, приготовить, поджарить, и главное — съесть приготовленное и выпить принесенное. От столицы было, если верить дорожному указателю, всего тридцать два километра, а если верить показаниям спидометра, то все пятьдесят. Володя не хотел забираться так далеко, но за ними увязался кортеж в виде двух ревнителей правил дорожного движения. Можно было, конечно, остановиться и вступить в нудные выяснения отношений, финал которых был изначально известен. А потому Маша, Володина жена, выполнявшая обязанности штурмана, предложила перейти к финалу, не теряя времени на первый, второй и третий акты этой милицейской комедии.
Так и сделали. Сидевший на заднем сидении Витя Веденеев аккуратно сложил две десятидолларовых купюры, привязал их яркой ленточкой к пустой металлической коробочке, откуда предварительно вывалили пакетики с солью, перцем и корицей, и выбросил в окно, да так, что всякий, даже потерявший трудоспособность из-за частичной слепоты, увидел бы, что брошена коробочка не зря, и что вряд ли это мина, поскольку мины не перевязывают ленточкой, о чем уверенно заявил Даня Вязников, сидевший рядом с Витей и помогавший ему упаковать денежное вознаграждение. Лена, Витина подруга, своего мнения ни по одному вопросу не имевшая, промолчала — она была обижена, что в машине ей досталось место не рядом с Витькой, между ними приютился этот противный Даня, никогда ей не нравившийся, потому что, в отличие от Лены, у Даниила по любому поводу оказывалось свое, чаще всего ни с чем не сообразное мнение.
Потом они с интересом следили, глядя кто в заднее окно машины, а кто в зеркальце, как милицейские мотоциклы съехали с осевой линии, и блюстители склонились над Витиным произведением.
— Надеюсь, делить будут поровну, — сказала, комментируя событие, Маша и приказала мужу увеличить скорость.
Отрыв от погони занял минут пять, но за это время Володя успел проехать нужный поворот. Возвращаться Маша сочла плохой приметой, да и мотоциклисты могли оказаться на встречном курсе, а терять еще двадцатку у Володи не было никакого желания. Поехали вперед и не пожалели. Поляна на тридцать третьем километре оказалась райским местом и главное — абсолютно необихоженным.
— Господи! — воскликнула Маша, подводя итог мероприятию. — Уезжать не хочется!
— Оставайся, — с готовностью согласился муж. — Вон под той березой поставим тебе шалаш, я буду после работы привозить продукты…
— С тобой все понятно, — нахмурилась Маша, у которой сразу испортилось настроение. — Ты рад от меня избавиться.
Володя не ответил, прекрасно понимая, что, начав препираться по столь никчемному поводу, легко при посторонних опуститься до заурядного семейного скандала, и замечательный пикник окажется безнадежно испорченным. Он поднял пластиковый мешок с остатками еды, грязной туалетной бумагой и одноразовой посудой и поволок к машине.
— Ты что, — крикнул вслед Виктор, — собираешься это тащить в Москву? Там мало своего мусора?
— Жалко, — сказал Володя, не оборачиваясь. — Красивое место, и чисто здесь.
Он открыл багажник и скинул мешок на дно, а все, кроме Лены, следили за действиями Володи с таким вниманием, будто в мешке на самом деле было мертвое расчлененное тело, которое нужно было пока спрятать, а по дороге домой избавиться, выбросив в ближайший мусоросборник. Одна только Лена не смотрела в сторону Володи, потому что внимание ее привлекла бабочка-махаон, порхавшая над большим желтым цветком, одиноко торчавшим из густой травы на самой границе затоптанного их ногами участка. Думать Лена не любила, но обожала наблюдать — за чем угодно, чаще объекты для наблюдений попадались ей совершенно никчемные — соседи по дому, например, или облака, а теперь вот бабочка с красивой черной каймой на крыльях.
В себя Лену привел дикий Машин визг, и она успела поднять голову, чтобы увидеть последнюю сцену разыгравшейся на поляне трагедии: тело Володи было объято пламенем, огонь перекинулся на лежавшие в багажнике предметы, загорелась пластмасса, а потом, должно быть, жар воспламенил бензин в баке, и «жигуль» взорвался так натурально, будто все происходило не в реальности, а на экране, где показывали голливудский блокбастер.
Много часов спустя следователь Ромашин, которому поручили вести это дело, сказал, что всем четверым, кроме, конечно, Володи, невероятно повезло: разлетевшиеся части машины никого не зацепили, а могло ведь сильно поранить и даже убить, потому что отдельные детали и осколки обнаруживали на расстоянии до пятидесяти метров от места взрыва.
Когда прошел шок, продолжавшийся не так уж и долго — остов машины продолжал гореть, источая резкий запах резины, пластмассы и краски, — Виктор с Даниилом бросились, как они уверяли впоследствии, спасать Владимира, а на самом деле несколько минут без толку метались, потому что гасить пламя было нечем, а приблизиться к телу никто не мог из-за невыносимого жара.
Первой у тела Володи оказалась все-таки Маша, чьи голосовые связки не выдержали напряжения, и теперь из ее горла вырывался лишь слабый хрип. Когда Витя и Даня начали помогать Маше, она уже успела оттащить тело мужа на расстояние двух десятков метров от догоравшей машины и лишь после этого упала в обморок.
Тут подоспела и Лена — как раз вовремя, чтобы позаботиться о Маше. Володе заботы были уже ни к чему — лицо его стало черной маской, от которой отслаивалась сожженная кожа, такими же были и кисти рук, но одежда удивительным образом оказалась почти не тронута пламенем — будто на сгоревший уже труп напялили брюки с рубашкой.
Дорога не видна была за деревьями, и когда Виктор немного пришел в себя (остальные все еще находились в шоке и совершали действия, бессмысленность которых не предусматривает необходимости их описания), то выбежал на шоссе, чтобы позвать на помощь.
Четверть часа спустя водитель проезжавшего мимо КамАЗа Алексей Вадимович Щуплов, проходивший затем по этому делу свидетелем, позвонил из ближайшего поселка Вырубово в милицию и скорую помощь. Патрульная «волга» и два мотоциклиста (те самые, что давеча получили столь странным образом переданную взятку) оказались на месте довольно быстро, и сотрудники ГИБДД, выйдя на злосчастную поляну, застали следующую картину, скупо отраженную затем в протоколе:
а) остов сгоревшего автомобиля марки «Жигули-21093»;
б) труп гражданина Митрохина Владимира Сергеевича;
в) спутников погибшего: Митрохину Марию Константиновну (жену покойного), Криницкую Елену Дмитриевну, Веденеева Виктора Михайловича и Вязникова Даниила Сергеевича — в состоянии, исключающем непосредственное производство дознавательных действий;
г) разбросанные по всей поляне детали, осколки, куски пластика и прочие предметы, отброшенные в результате действия взрывной волны.
Труповозка увезла мертвое тело Володи в морг, а на приехавшей с опозданием на час «скорой» Машу, жену погибшего, отправили в Четвертую градскую больницу, где поместили в палату терапевтического отделения.
Что до остальных участников трагического пикника, то их доставили в отделение милиции поселка Вырубово, где сняли первый допрос — насколько это вообще было возможно при сложившихся обстоятельствах, исключавших адекватную реакцию свидетелей на самые простые вопросы.
По горячим следам удалось лишь выяснить, что ничего, пригодного к самопроизвольному или умышленному подрыву, в багажнике автомобиля не было: все, что могло гореть, к тому времени уже безусловно сгорело в разложенном мужчинами костре. Кстати говоря, к моменту, когда произошла трагедия, костер был уже погашен, угли залиты остатками чая из большой кастрюли и никакой опасности ни для людей, ни для окружающей среды не представляли. Все это было подтверждено милицейской экспертизой, и потому в правдивости показаний свидетелей у следователя Антона Владиславовича Ромашина не возникло ни малейших сомнений.
Он отпустил ничего не соображавших молодых людей по домам, а сам, наскоро перекусив бутербродом с яйцом и чаем, отправился в морг и долго разглядывал сгоревшую плоть Владимира Сергеевича Митрохина, отгоняя подступавшую дурноту. Выйдя из холодильной комнаты, следователь Ромашин осмотрел одежду и другие вещи покойного, после чего изъял их, оставив соответствующую расписку. Брюки, рубашка и носки оказались относительно целы, если принять во внимание, какие катастрофические изменения претерпело тело несчастного В. С. Митрохина.
В тот вечер у Ромашина были другие неотложные дела, а потому, доставив узел с вещами в свой рабочий кабинет, он поехал домой и выбросил из головы жуткую трагедию на тридцать третьем километре.

 

С экспертом-криминалистом Ильей Репиным у следователя издавна сложились приятельские отношения. Оба не могли сказать, почему испытывали взаимную симпатию — на самом деле общего в их характерах было немного, а взгляды на жизнь отличались диаметрально, — но, тем не менее, даже споря и не соглашаясь друг с другом, они испытывали прежде всего радость общения, редкое в наши дни чувство, многим гражданам вовсе не знакомое.
Утром в понедельник, придя на службу, Ромашин первым делом достал из сейфа пакет с одеждой погибшего Митрохина и отправился за три квартала в лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Рассказав о вчерашнем происшествии, он передал Репину пакет, уселся за стол отсутствовавшего эксперта Золотарева и стал ждать результата. На часах было девять сорок три, и вообще говоря, следователю надо было находиться в своем кабинете в ожидании вызванных на допрос свидетелей, но Ромашин не хотел вести пустопорожние разговоры, не имея на руках новой информации. Ничего, подождут в коридоре, будет время еще раз подумать и согласовать показания.
— А что, машина тоже сгорела? — спросил Илья минут через двадцать, в течение которых он внимательно разглядывал и прощупывал ткань, а также изучал складной перочинный ножик, обнаруженный в кармане брюк.
— Машина сначала загорелась, потом взорвался бензобак, и пожар только усилился, так что можешь себе представить… — сообщил Ромашин.
— Я с этим еще повожусь, — сказал Репин, — очень интересно, очень. Вприкидку могу сказать, что использован легковоспламеняемый материал с колоссальной теплотворной способностью. Если кожа обуглилась, а одежда не успела, то жар, несомненно, шел изнутри и очень быстро прекратился.
— Ты хочешь сказать, что Митрохин горел изнутри? — недоверчиво спросил Ромашин. — Это же чепуха!
— Почему чепуха? — задумчиво произнес Репин. — Я читал о случаях самовозгорания людей, правда, не в специальной литературе, а в популярных журналах… Как-то даже «Знание-сила» об этом писала. И книжка есть, «Тайны и загадки нашего мира» называется. Правда, я никогда не верил…
— Можешь и сейчас не верить, — твердо сказал Ромашин. — Ты мне скажи, какой горючий материал может вызвать такой результат?
— Я могу назвать два-три новейших вещества, — пожал плечами Репин. — Одно из них используется в производстве так называемых бомб объемного горения или, как их еще называют, вакуумных. Но, Антон, не станешь же ты утверждать, что этот, как его… Митрохин слопал двести граммов триметил… и так далее, ничего не заметив! Да еще вместе с детонатором.
— Сколько, ты сказал? Двести граммов? — оживился Ромашин. — Не так много, если учесть произведенный эффект!
— Ты что, всерьез считаешь…
— Илюша, ты знаешь, где работали погибший и все свидетели?
— Не знаю, скажи.
— В Институте физики горения! Название на самом деле очень длинное, институт из тех, что при советской власти считался секретным. Деталей я пока не знаю, но факт мне еще вчера показался подозрительным. А учитывая то, что ты сказал о новом горючем материале…
— Съеденном вместе с грибной похлебкой, — хмыкнул Репин. — Конечно, такое совпадение выглядит подозрительным, но все-таки я не думаю, что кто-то мог заставить этого, как его… Митрохина слопать тарелку совершенно несъедобной дряни.
— Откуда ты знаешь, что эта дрянь не съедобна? — оживился Ромашин. — Состав тебе не известен, верно?
— Могу предположить, — пожал плечами Репин. — Послушай, Антон, ты всегда мыслил трезво, куда тебя сейчас понесло?
— Куда-куда… — пробормотал Ромашин. — По мне так лучше принять версию об отравлении горючим веществом, чем то, что ты сказал вначале — о самопроизвольном внутреннем возгорании. Извини, Илюша, я в милиции работаю, а не в комиссии по летающим тарелочкам.
— При чем здесь летающие тарелочки? — удивился Репин.
— А при том, что все это одна мура: тарелки, пришельцы, привидения, внутренний огонь…
— Хорошо, — сдался эксперт. — С одеждой и ножичком я повожусь, а кто будет вскрывать тело?
— Не знаю, — пожал плечами Ромашин. — Наверное, Саша Алтаев, он сегодня дежурит.
— Договорюсь с ним, — решил Репин. — Нужно проверить содержимое желудка. Достал ты меня, Антон, своими дурацкими идеями!
— Не такие, значит, они дурацкие, если ты ими заинтересовался. Ну ладно, бывай, результат сразу мне, а я побегу, меня свидетели ждут.

 

Несколько часов спустя Антон Ромашин перелистывал подписанные страницы протокола и предавался грустным размышлениям о том, что дело это не для его прозаического ума. О своих криминальных способностях Антон был не самого высокого мнения, обычно он занимался расследованием причин ДТП — дорожно-транспортных происшествий, на нем и сейчас висели три таких дела, отчеты по ним нужно было сдать до конца недели и подготовить бумаги для суда. А тут, скорее всего, что-то, связанное с наукой, да еще, похоже, с секретной, и при расследовании могут возникнуть непредвиденные сложности. Экспертизы, допросы специалистов, химия эта проклятая, по которой у него в школе больше тройки никогда не было.
Идея о том, что погибшему Митрохину кто-то из компании подложил в еду горючий препарат, не имеющий ни вкуса, ни запаха, представлялась Антону бредом полоумного. Но поскольку спонтанное внутреннее самовозгорание выглядело бредом сивой кобылы в ясную летнюю ночь, то есть чепухой еще более высокого порядка, то приходилось рассматривать версию, которая в иных обстоятельствах следователю, конечно, и в голову не пришла бы.
К тому же, в ходе допросов выяснились достаточно странные обстоятельства, дававшие пищу для размышлений и вывода об убийстве вне зависимости от способа совершения преступления. С физикой и химией еще предстояло разобраться, а вот с психологией и мотивами кое-что прояснилось.
К примеру, Елена Криницкая, разглядывавшая бабочку, когда рядом горела машина, поведала на двадцатой минуте разговора, что, оказывается, вдова погибшего никогда его не любила и замуж вышла, потому что подошел возраст, а других кандидатов не наблюдалось. Работали Маша и Владимир в разных отделах, познакомилась в буфете, там он ей и предложение сделал — при множестве свидетелей.
Ну и что? Ничего, конечно, если не считать странного намека, сделанного другим свидетелем Виктором Веденеевым.
«Маша, — сказал он, отвечая на нейтральный вроде бы вопрос о знакомых Марии Митрохиной, — общительная женщина, иногда настолько, что…»
«Настолько — что?» — спросил, заинтересовавшись, Антон, но свидетель замкнулся и заявил, что все это чепуха, слухи, говорить об этом он не хочет. Не хочет — это понятно, но что же Виктор все-таки имел в виду?
Да и сам Виктор, как оказалось, был не таким уж нейтральным свидетелем гибели приятеля. Работали они вместе третий год — сначала в одном отделе, потом Владимир Митрохин занялся технологией взрывов в тонких пленках и перешел в лабораторию к Езерскому, о котором Веденеев отзывался, как о гении мирового масштаба. Антон записывал эти сведения исключительно для полноты биографического материала и заинтересовался только после того, как следующий свидетель, математик Даниил Вязников, заявил, что о покойниках, конечно, или хорошо, или ничего, но человеком Митрохин был весьма своеобразным, мог, к примеру, идею украсть и потом тыкать в нос истинному автору собственной статьей, в которой украденная идея обсасывалась до косточек. И каково это было слушать человеку, — тому же Вите Веденееву, к примеру, — который идею придумал, но доказать ничего не мог, а равно и выступить публично против плагиатора? И более того, вынужден был поддерживать с ним видимость дружеских отношений, потому что…
«Потому что — что?» — задал Антон вопрос, ставший, похоже, традиционным. Ответ был тоже вполне прогнозируем. Свидетель Вязников замкнулся и сказал, что все это чепуха, доказать ничего невозможно, а Виктор с Владимиром действительно дружили, вот и на пикник поехали вместе, что лишний раз доказывает вздорность слухов, будоражащих население.
— Вздорны слухи или нет, разрешите судить мне, — заявил Ромашин, на что свидетель Вязников резонно заметил, что судить основательно следователь не в состоянии, поскольку не знает всей сложности отношений в коллективе лаборатории быстрого горения.
Это было, конечно, так, Ромашин проглотил пилюлю, хотя мог поставить свидетеля на место. Антон, однако, предпочел перевести разговор на другую тему, поскольку выяснилось вдруг, что и Елена Криницкая, любительница бабочек, далеко не так нейтральна в этой истории, как ей хотелось выглядеть в ходе допроса.
— Лена раньше встречалась с Володей, — сообщил Вязников, — еще до того, как он познакомился с Машей.
У Антона после разговора с Криницкой сложилось другое представление — из ее слов следовало, что Мария была в жизни погибшего чуть ли не первой женщиной, а прежде он вел исключительно целомудренный образ жизни, интересуясь лишь работой и детективными романами, которые покупал в огромных количествах, а прочитав, раздавал знакомым, не требуя возвращения.
Впрочем, если Вязников говорил правду, Криницкая вполне могла утаить от следствия факт своей интимной связи с погибшим, поскольку это обстоятельство могло навести (и навело, ясное дело) на предположение о том, что неспроста женщина отвлеклась на бабочку в ответственный момент.
— Мария Митрохина, — сказал Ромашин якобы задумчиво-отстраненно, а на самом деле цепко следя за реакцией собеседника, — она ведь работала в том же институте и тоже занималась горением?
— В институте все занимаются горением, специфика такая, — с некоторым пренебрежением к непросвещенности следователя ответил Вязников.
— И о том, что ее муж ранее имел связь с Еленой Криницкой, она могла знать, верно? — продолжал Антон.
— Почему «могла»? — удивился свидетель. — Естественно, знала, поскольку сама же Володю у Ленки и отбила.
— Вот оно как… — удовлетворенно пробормотал Ромашин, занося слова Вязникова в протокол. — А сами вы? Я имею в виду: на пикнике были две пары, а вы поехали один.
— Ну и что? — неожиданно агрессивно осведомился Вязников. — Какое это имеет отношение к делу?
— Никакого, — поспешно отступился от своего вопроса Антон, отметив про себя, что свидетель и не мог взять с собой знакомую женского пола, поскольку поместить в машину еще одного пассажира было решительно невозможно.
Пролистав страницы протокола и сделав кое-какие выводы, Ромашин отправился в четвертую градскую больницу, где Митрохину М. К. уже перевели в общую палату, а назавтра и вовсе собирались выписать. Она по-прежнему начинала плакать при упоминании имени мужа, но объективные медицинские показатели свидетельствовали о том, что из шока женщину вывели, а горе оно и есть горе, лечит его только время, врачи тут бессильны.
Для разговора устроились в кабинете главного врача отделения, и Ромашин задал несколько нейтральных вопросов, чтобы свидетельница успокоилась. О погибшем он решил не спрашивать ничего, чтобы не провоцировать женские слезы, а говорил исключительно об отношениях Марии Митрохиной со свидетелями, и об отношениях свидетелей друг с другом. Ну и о работе, естественно, — о том, например, почему при нынешней системе оплаты научного труда (в газетах писали, что ученые живут чуть ли не впроголодь) работники института не бросают свою профессию и не уходят в коммерческие структуры.
— У нас текучести кадров почти нет, — сказала Маша, думая о чем-то своем. — И платят нормально, мы не филологи какие-нибудь. В прошлом году с Володей даже на Кипре побывали…
Тут Мария Митрохина запнулась и приготовилась разрыдаться, но Ромашин вовремя пресек эти поползновения, задав вопрос о Данииле Вязникове. Темная лошадка. Женщины у него нет, работает в теоретическом отделе, природу, по его же словам, не очень любит, на пикник поехал, потому что всю неделю готовил какой-то доклад, надо было выветрить из мозгов остатки формул, а тут как раз возможность подвернулась.
— Вязников действительно случайно оказался в вашей компании? — спросил Ромашин.
— Да, — пожала плечами Маша. — Хороший парень, но замкнутый, и все время один. Наверное, у него от формул мозги засорились, вот его Володя и пригласил…
При упоминании имени мужа на глаза Марии набежали слезы, и Ромашин поспешил закончить разговор. Покинув больницу, следователь поехал домой, анализируя по дороге полученные свидетельские показания.
Что получалось? Если оставить пока вопрос о способе поджога, то мотивы были практически у каждого. Елена Криницкая хотела отомстить бросившему ее любовнику, а каковы бывают женское коварство и скрытая ненависть, Антон знал не понаслышке — сталкивался по долгу службы. Мария Митрохина имела основания для ревности, и, судя по внешнему впечатлению, была не такой женщиной, чтобы прощать измены. Логики, правда, в этом не было — Митрохин ведь порвал с Криницкой, женившись на Марии, — но разве логика работает, когда речь идет о любви, соперничестве и ненависти?
Виктор Веденеев тоже имел мотив для совершения преступления — кража научной идеи только человеку, ничего в науке не понимавшему, могла показаться причиной, не стоившей внимания. Себя Антон не считал знатоком психологии людей творческого труда, но года два назад ему уже доводилось разбираться с аналогичным делом о покушении на убийство. Тогда, правда, жертве удалось выжить — ее пытались отравить, причем весьма неумело. Над мотивом посмеялся бы любой нормальный человек — речь шла о каком-то приборе, один сотрудник ставил эксперимент, а другой, как оказалось, портил показания аппаратуры примерно так, как в романе Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан» негодяй Негоро портил показания корабельного компаса, в результате чего шхуна-бриг «Пилигрим» попала вместо Южной Америки в Центральную Африку.
Да, Веденеев имел мотив и, возможно, даже способ знал, с помощью которого можно было устроить Митрохину внутренний пожар.
А вот у Даниила Вязникова мотива не оказалось никакого, и возможности совершить преступление у него, скорее всего, тоже не было. В компанию он затесался случайно, по работе с горючими веществами связан не был и даже доступа к ним не имел, в отличие от остальных трех свидетелей, которые вполне могли стать подозреваемыми.
Конечно, это выглядело подозрительно — почему у всех есть мотив, а у Вязникова нет? Что-то здесь не то. Видимо, существовала скрытая пока причина, и потому именно на Вязникова следовало обратить особое внимание.
Так рассуждал бы любой читатель детективов и поклонник Кристи и Марининой, но Антон из собственного опыта знал, что мотивы преступления чаще всего ясны, преступники обычно не такие интеллектуалы, какими их изображают беллетристы, и потому, если человек выглядит невиновным, то таковым он чаще всего является на самом деле. А если принять во внимание, что женщина вряд ли по психологии своей выбрала бы столь варварский способ убийства, то самым подозрительным в этой компании оказывается Веденеев, его и нужно разработать в первую очередь…
Света пришла сегодня с работы рано, к приходу мужа успела не только ужин приготовить, но даже отвезти к матери четырехлетнего Алешу — в детском саду объявили карантин по случаю скарлатины, и бабушка сама предложила забрать внука на неделю к себе. Умиротворенный великодушием любимой тещи, Антон расслабился и за ужином выпил водочки — традиционное жаркое тому очень способствовало.
Оставив в раковине грязную посуду, отправились в гостиную смотреть по программе РТР вечерние новости. Стычка в Думе между коммунистами и «яблочниками» была скучной, не очень понятной, и Света принялась рассказывать о том, как в фирме подрались сегодня две клиентки, не сумевшие договориться о том, которая из них была в очереди первой. Антон слушал вполуха и попросил жену помолчать, когда в конце выпуска показали сюжет о сгоревшем автомобиле. Репортер побывал на месте происшествия после отъезда Ромашина, машину как раз грузили на трейлер, рабочие ничего толком не знали, а майор ГИБДД гнусавым голосом сообщил уважаемым телезрителям, что не нужно, господа хорошие, превышать скорость, потому что иначе получаются негативные инциденты с летальными для некоторых водителей последствиями.
Мысленно воздев очи горе, Антон опять переключился на дело о сожжении Митрохина и подумал, что у Ильи уже есть, вероятно, более точные сведения о том, какую скорость превысил погибший, сунувшись в багажник стоявшего автомобиля.
— Извини, Светик, — пробормотал Антон и пошел к телефону.
— Слушаю… — сказал эксперт сонным голосом.
— Это Ромашин. Не думал, что ты спишь в такое детское время.
— Да уж слышу, что Ромашин, — буркнул Илья. — Мне вроде и имя твое тоже известно. Хочешь знать, что я выяснил на раскопках трупа?
— Если нетрудно…
— А вот и трудно! — злорадно заявил Илья. — По телефону объяснять долго, а химические формулы ты на слух не воспримешь, так что езжай ко мне, кофе я обеспечу.
— К тебе? — усомнился Антон. — Так ведь поздно уже. Пока доберусь…
— Кто говорил о детском времени?
— И вообще, я с женой.
— Все мы в этом мире с женами, — философски обобщил Илья.
— Нет, серьезно. Сына теща забрала, вот мы вдвоем…
— Приезжай со Светой. Ради такого случая я Олю разбужу.
— Договорились, — согласился Антон.
Репины жили недалеко, но ехать пришлось в объезд — на Профсоюзной меняли дорожное покрытие. Полчаса спустя Антон звонил в дверь, а Света с независимым видом читала написанное аэратором на грязной стене подъезда воззвание молодежи района к старикам с призывом убираться на тот свет и не мешать жить в новом веке.
Света с Ольгой встретились так, будто всю последнюю неделю мечтали расцеловаться и обсудить безвкусное манто первой леди России, надетое ею на презентации фильма Спилберга. Поняв, что жена пристроена, Антон последовал за Ильей в его кабинет, больше похожий на филиал кунсткамеры.
— В организме погибшего нет никаких веществ, способных воспламениться, — начал эксперт. — Больше тебе скажу — твоя гипотеза о так называемом внутреннем горении тоже не проходит. Обугливаться начала кожа, потом подкожный жировой слой и не больше сантиметра вглубь. Все. Будто человека сунули в печь крематория, а потом, когда горение только началось, быстренько вынули на стадии полуготовности.
— Но одежда… — перебил Антон.
— Вот именно! Одежда почти не пострадала, и этому я вообще не могу найти объяснения. Одежда на погибшем осталась почти целой, в то время, как автомобиль вспыхнул, будто свечка. Последнее, впрочем, понятно: этот дурак держал в багажнике запасную пластиковую канистру с бензином.
— Значит, именно бензин, воспламенившись…
— Бензин — это было уже потом, сначала загорелся Митрохин. Мгновенно и на очень короткий промежуток времени внутри багажника температура поднялась до нескольких сотен градусов, что и привело к воспламенению канистры. В это время Митрохин был уже мертв.
— Но такого быть не могло? — сказал Антон, и на этом риторическом вопросе беседу пришлось прервать, потому что Оля внесла поднос с кофейником, двумя чашечками и сахарницей.
— Сахар я не клала, — сказала она. — А если хотите печенья и вафли, ухаживайте за собой сами. У нас со Светой важное дело.
— Разберемся, — кивнул Илья.
— Я еще буду с этим работать, — продолжал он, когда жена вышла. — Все пока очень предварительно, работы там не на одну неделю. Но я сильно сомневаюсь, что удастся обнаружить что-нибудь принципиально новое в дополнение к тому, что я тебе сказал.
— А что ты мне сказал? — удивился Антон. — Я ничего не понял.
— Я тоже, — признался Илья. — Если как на духу, то причин для возгорания не было никаких. Ни внешних, ни внутренних.
— Следствий без причин не бывает, — пожал плечами Антон.
— Это ты в своем заключении напишешь, когда будешь закрывать дело в связи с истечением срока расследования.
— Ты думаешь, что…
— Так мне кажется. В предвариловке я обозначу, что экспертиза не дала однозначного ответа на вопрос о причинах возгорания. А что до неоднозначных, ты мне скажи, какая причина тебя больше устроит. Начальству-то все равно, если дело придется закрывать.
— Мне, в общем, тоже, — пробурчал Антон. — У тебя коньяку не найдется? Совсем ты мне голову заморочил.
— Найдется, — кивнул Илья. — С кофе или по рюмочке?
— По рюмочке и с лимоном.
Выпили с чувством.

 

Институт физики горения оказался длинным девятиэтажным зданием постройки семидесятых годов и располагался за высоким кирпичным забором. Пройдя проходную, где вооруженный автоматом охранник долго сличал его личность с фотографией, следователь попал во двор, огромный, как аэродром. Главный корпус возвышался, будто зуб, а рядом стояли корпуса поменьше, не видимые из-за забора, в том числе очень странные сооружения, больше похожие на разбомбленные вражеской авиацией пакгаузы. Горением в институте, видимо, занимались давно и серьезно.
— Разумеется, — сказал руководитель службы безопасности Борис Степанович Бережной, — мне уже звонили. Вашему эксперту тоже нужен пропуск? Нет проблем, но это будет не сегодня. Пусть приходит завтра. А вас, — Бережной посмотрел на Антона с подозрением, оценивая, видимо, способен ли следователь нарушить своими вопросами нормальную работу научного персонала, — вас сейчас проводят.
Лаборатория быстрого горения располагалась на шестом этаже, из окон открывался изумительный вид на дальний лес — чистый Шишкин, только медведей на поляне не хватало.
Когда Ромашин вошел, сотрудники в числе шести человек стояли у окна и, похоже, занимались подсчетом деревьев. Увидев следователя, Виктор Веденеев протянул ему руку со словами:
— Вы не знаете, как Маша? В больнице не дают информацию.
— Нормально, — сказал Ромашин. — Ее сегодня выпишут. А информацию не сообщают по нашему требованию.
— А, — кивнул Веденеев, — тайна расследования. Не стану спрашивать, что вам удалось выяснить, все равно не скажете.
— Разве не понятно? — сказал из-за спины Веденеева плотный коренастый мужчина лет сорока с кустистыми бровями и огромной лысиной, блестевшей в лучах солнца, как мутное, давно не чищеное зеркало. — Если следователь сам сюда явился, а не вызвал тебя к себе, то считай, что тут нас всех подозревают.
— Вас-то в чем, извините? — поднял брови Ромашин. — И кстати, как…
— Долидзе, — представился мужчина. — Константин Долидзе. Для друзей Костя, для официальных органов Константин Вахтангович. А подозреваете вы нас всех в том, что мы халатно или со злым умыслом вынесли с территории горючее вещество, которое и было использовано в давешнем умерщвлении.
Странно выражается, — подумал Ромашин. «Давешнее умерщвление», надо же. А вроде грузин…
— Вы специалисты, — сказал он. — Считаете, что это действительно могло произойти?
— Вынос или убийство? — осведомился Долидзе.
— То и другое.
— Вынести горючку могли, — кивнул Константин. — Убить — нет. Я имею в виду способ… Нам Витя все описал в подробностях, и Лена тоже…
Только сейчас Ромашин обратил внимание на Криницкую, которая при появлении следователя спряталась в тени большого шкафа, перегородившего комнату.
— Я бы хотел поговорить с каждым из вас в отдельности, — сказал Антон. — По-моему, вон там, в углу, вполне можно уединиться.
В углу уже уединилась Елена Дмитриевна, и Антон направился к ней, взглядом попросив остальных продолжить свои разговоры.
За шкафом было не то чтобы темно, но сумрачно, и Антон случайно задел рукой клавиатуру стоявшего на лабораторном столе компьютера, и спавший экран осветился, голубой фон сделал обстановку интимной и даже чуть таинственной.
— Я все время думаю, — сказала Криницкая, не дожидаясь вопроса. — Не могло этого быть. Никак. Никогда.
— Что быть не могло, Елена Дмитриевна? — осторожно осведомился Антон.
— Ничего не могло. Я же вижу, куда вы клоните. Нет у нас таких горючек. И в институте нет. А убить Володю… Господи, даже подумать об этом… Маша? Она его больше жизни… Когда у него осенью нашли опухоль… Потом оказалось, что доброкачественная, вырезали, и все, но сначала, вы же понимаете, подумали… Маша чуть сама не умерла, у нее, когда все хорошо закончилось, было такое нервное истощение, что…
— Ревность… — вставил Ромашин.
— Какая ревность, о чем вы? К кому? Я знаю, вам уже донесли… Да, мы с Володей были… И что? Вы можете допустить, что любовь — она как… ну… в общем, приходит, когда не ждешь, и уходит, не спрашивая. Так и у нас было. Мы с Володей слишком разные люди. Может, поэтому… Я у них на свадьбе была подругой невесты. Маша была такая счастливая, что я все время думала: «Как хорошо, что у нас с Володей все кончилось».
Она ведь не Машу выгораживает, — подумал Антон, — а себя, доказывая, что не было никакой ревности. Случилась любовь и прошла. Появилась новая — Виктор Веденеев, вот он стоит отдельно от группы, бросает взгляды в нашу сторону, боится, как бы Лена не сказала что-нибудь, о чем потом придется жалеть.
Антон сделал приглашающий жест, и Веденеев подошел к столу, сел рядом с Криницкой, успокаивающе положил ладонь ей на руку.
— Я не знаю, о чем вы Лену спрашивали, — сказал он, — но хочу сказать, что нет в нашей лаборатории таких горючек, чтобы… — он запнулся, не желая произносить слово «убить», но не находя и других слов для замены.
«Что они все об одном? — с досадой подумал Антон. Наверное, именно эту проблему они обсуждали, когда я вошел. Нет таких горючек, значит, и способа нет. Глупо, вообще говоря, с их стороны утверждать то, что будет обязательно проверено. Точнее — глупо, если они знают, что экспертиза докажет обратное. Но ведь они не дураки — ни Веденеев, ни Криницкая, ни этот Долидзе, ни остальные».
— Я не занимаюсь сейчас физико-химическими проблемами, — сказал Ромашин. — Я в них ничего не понимаю. Возможно, смерть вашего друга была несчастным случаем. Возможно — нет.
— Если нет, то вы ищете мотивы, — перебил следователя Веденеев. — Уверяю вас, ни у кого и мотивов не было. Мы дружили.
— А идея, которую Митрохин у вас украл и выдал за собственную?
— Вы имеете в виду способ синтеза в вакуумной камере при подаче модулированного напряжения?
Возможно, Антон действительно имел в виду именно это. Вряд ли Митрохин украл у Веденеева две идеи. Хотя, если в первый раз ему сошло с рук, он мог и вторично…
— Да, — сказал Ромашин. — Об этой идее я и говорю.
— Вы утверждаете, что не разбираетесь в физико-химии горения?.. Не украл у меня Володя эту идею, с чего вы взяли?
— Даня, наверное, проболтался, — тихо произнесла Криницкая.
— А… Когда статья вышла, в институте действительно многие говорили, что идея у Володи краденая. Глупо, что Даниил поверил. Спросил бы у меня, я бы… Понимаете, идея действительно была моей, мы ее с Володей обсуждали, и он разработал экспериментальную методику. А я в это время работал над кластерным бло… Неважно. В общем, я ему сказал: делай сам, на меня можешь не ссылаться.
— Володя никогда бы не взял чужое, — гневно бросила Криницкая и даже кулачком по столу стукнула. — Если это вам Даня сказал, то он… он… Я с ним разберусь!
— Лена, — предостерегающе произнес Веденеев и повернулся к следователю: — Даниил теоретик, у него специфические представления об интеллектуальной собственности. Он бы точно не стал отказываться от авторства.
— Допустим, — уклончиво сказал Ромашин, чувствуя, как обнаруженные им мотивы тают, будто снег в апреле. — Вы говорите: Вязников не стал бы… Вы хорошо его знаете?
— По работе — да, конечно, — пожал плечами Веденеев. — Замечательный теоретик, такой интуиции, как у него, я ни у кого не встречал.
— Он бывал в лаборатории?
— Здесь, у нас? Нет, конечно, на этаж у него нет допуска.
— Не понимаю, — искренне удивился Ромашин. — Он ведь работает с вами…
— Да, все расчеты реакций объемного горения — его, и почти вся обработка результатов.
— И он не приходил в лабораторию?
— А что ему здесь делать? Теоретики сидят во втором корпусе. Даниилу вообще противопоказано появляться там, где есть работающие приборы и установки. Либо что-нибудь тут же перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет…
— Случай у Догилевых помнишь? — оживилась Криницкая, которая, похоже, рада была поменять тему разговора.
— Конечно, — кивнул Веденеев. — Это случилось на именинах у Зиночки Догилевой, она у нас лаборанткой работает, — обратился он к Ромашину. — Собрались на даче, человек двадцать там было, все свои, Даниила тоже позвали, не потому, что с ним веселее, а потому, что жалко его. Живет один, ни родителей, ни братьев-сестер, никого. С женщинами тоже не везет… Так вот, до его приезда все шло нормально, но как только Даниил вошел в дом, сразу начали портиться подряд все бытовые приборы. Холодильник отключился и больше включиться не пожелал. Экран телевизора погас. Что там было еще?
— Утюг, — подсказала Криницкая.
— Да, это самое удивительное! — воскликнул Веденеев. — На газовой плите стоял чугунный утюг, Зинины родители обычно использовали его, как тяжесть, когда капусту солили. В последний раз им гладили при царе Горохе. Так вот, Зина хотела переставить утюг на кухонный стол, потому что нужна была конфорка, и обожгла ладонь: железяка оказалась раскаленной.
— Что тут удивительного? — поднял брови Ромашин. — Утюг — вы сами сказали — стоял на плите.
— Но газ-то не горел!
— Значит, кто-то зажигал раньше, а потом выключил.
— Исключено, — твердо сказал Веденеев. — Был выключен главный вентиль, что во дворе. Я пошел, чтобы повернуть рычаг, а тут Зина завопила из кухни…
— Интересно, — сказал Антон, хотя ничего интересного в рассказе Веденеева не нашел: обычная байка. Был у Антона в детстве приятель по прозвищу Флашка, который спотыкался на ровном месте. Все считали, что Флашка придуривается и играет на публику, но Антон, бывавший у приятеля дома, знал, что это не так. Флашка был несчастным человеком — он даже по квартире старался перемещаться, нащупывая ногами путь, чтобы обо что-нибудь не споткнуться. И все равно падал, а однажды сломал ногу, упав с единственной ступеньки у школьных дверей. Объяснения этому феномену у Антона не было, а психолог с Петровки, которому он как-то рассказал эту историю, заметил глубокомысленно, что речь идет, скорее всего, о подсознательном процессе, когда ноги подворачиваются вне всякой связи с окружающей действительностью.
Правда, электроприборы в присутствии Флашки работали нормально, а утюги сами собой не нагревались.
— Интересно, — повторил Ромашин. — Вот вы сказали, что вам было Вязникова жаль: и девушки у него нет, и живет он бобылем. Но ведь, по вашим же словам, он теоретик божьей милостью. Нужно ли его жалеть? Разве работа не компенсирует отсутствие женщины?
Виктор и Елена переглянулись.
— Для иных, может, и компенсирует, — уклончиво сказал Веденеев. — А иные всю жизнь страдают.
Ромашин молча переводил взгляд с Виктора на Елену. Он догадывался, что должно быть продолжение, и терпеливо ждал.
— Да что там, — тихо сказала Елена, — вы все равно узнаете. К гибели Володи это не имеет никакого отношения…
— Вязников давно и безнадежно влюблен в Митрохину, — без эмоций проговорил Ромашин, сложив в голове нехитрую мозаику. Криницкая вздохнула, а Веденеев едва заметно поднял брови и посмотрел на следователя с уважением.
— Он никогда в этом не признается, — сказала Криницкая, — и уж тем более — Маше. Впрочем, может, сейчас… Нет, думаю, что и сейчас тоже. Особенно сейчас.
— Вы считаете, что это мотив? — неожиданно агрессивно спросил Веденеев. — Оставьте эти идеи, Даниил и мухи обидеть не способен!
— Вообще-то, — сказал Ромашин, — вопросы должен задавать я. Но раз уж вы спросили… Конечно, мотив слабоват. А возможности для реализации вообще никакой.
— Так что подозреваемыми все равно остаемся мы с Леной, да еще, возможно, Маша, — с мрачным видом заявил Веденеев.
Ответить Ромашин не успел — за шкаф заглянул давешний грузин по фамилии Долидзе.
— Господа, — сказал он, — я, к сожалению, вынужден прервать вашу беседу. Витя, — обратился он к Веденееву, — во втором тигле пошел отсчет. Вы могли бы отложить разговор на два-три часа? Иначе придется прервать эксперимент, а это довольно большие деньги.
— Да мы уже закончили, — сказал Ромашин, поднимаясь.
— Удалось разобраться? — поинтересовался Долидзе. — Или вы так и остались в убеждении, что Володю убили Витя с Леной?
— У меня нет оснований для такого предположения, — сухо сказал Антон.
— Но вы его, тем не менее, сделали, — осуждающе проговорил Долидзе.
— Всего хорошего, — сказал Ромашин и направился к двери.
За его спиной кто-то прерывисто вздохнул.

 

К теоретикам следователь не пошел. О чем говорить с Вязниковом, он пока не решил, а становиться объектом наблюдения со стороны десятка умных и проницательных людей ему не хотелось.
Вернувшись на работу, Ромашин позвонил в лабораторию судебной экспертизы.
— Илья? — сказал он. — Я только что из института.
— Отлично! — обрадовался Репин. — Я туда завтра собираюсь. Давай встретимся, расскажешь о впечатлениях.

 

— Да, маловато информации, — сказал он час спустя, выслушав Антона. Разговор происходил в кабинете Репина, хозяин расположился за журнальным столиком, а гость ходил из угла в угол, с неодобрением поглядывая на разбросанные в беспорядке бумаги, лежавшие не только на письменном столе, но и на журнальном, а еще на кожухе компьютера, в большой картонной коробке в углу и даже там, где бумагам не полагалось находиться в принципе: в полуоткрытом, будто рот астматика, обувном ящике. — По сути, ничего ты не выяснил, если не говорить о странной способности Вязникова нагревать утюг и портить электроприборы.
— При чем здесь утюг? — отмахнулся Антон. — Тебе нужно разобраться в горючих смесях, над которыми работают в лаборатории. Сложное дело — я не о твоей компетенции говорю, а о том, что с тобой вряд ли будут делиться нужной информацией.
— Как, ты говоришь, комментировал Веденеев? — перебил друга Илья. — «Либо что-нибудь перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет»? Вроде самопроизвольного возгорания. Конечно, человек — не утюг на даче…
— Ты о чем? — с недоумением спросил Антон, остановившись перед Репиним и глядя на него сверху вниз.
— При Вязникове раскалился утюг, чего быть не могло. При Вязникове перестал работать исправный холодильник. При Вязникове без видимой причины сгорел человек.
— Илюша, — раздраженно сказал Антон. — Давай без фантазий, хорошо? Иногда твое воображение мешает делу.
— Да? — отозвался Репин. — Вероятно, ты прав. Но все-таки я бы на твоем месте…

 

Под вечер Антон наконец решился и позвонил в муровский архив, куда обращался чрезвычайно редко — с майором Ниной Равдиной у него отношения не сложились, они невзлюбили друг друга с первого взгляда, бывает ведь и такое в жизни, а на работе — сплошь да рядом. Уже набрав номер, Антон отметил про себя, что, похоже, подсознательно тянул время до пяти часов, когда Равдина обычно уходила домой, а на телефоне дежурили девочки, более, чем их начальница, склонные выслушивать нелепые порой обращения оперативников и районных следователей. Идея, которую просил проверить Илья, Антону выглядела притянутой за уши и не имевшей отношения к делу о смерти Митрохина. Он согласился навести справки, представляя, что подумают о нем девочки из архива, услышав, какие сведения необходимы следователю Ромашину.
Путаясь и перескакивая с пятого на десятое, Антон изложил свою просьбу и услышал в ответ:
— Перешлите электронной почтой или по факсу официальный запрос, и мы постараемся найти в банке данных нужную вам информацию.
Да, майор Равдина хорошо вымуштровала своих подчиненных — хоть бы одна человеческая интонация прозвучала в голосе этой молоденькой, судя по голосу, сотрудницы со странной фамилией Рукенглаз!
— Понял, — буркнул Ромашин. — Прямо сейчас перешлю.
Что и сделал, набросав стандартный текст требования. Толку-то. К официальным запросам и отношение официальное. Теперь жди неделями, пока вечно занятые сотрудницы вечно недовольной майорши займутся запросом, отпуская при этом нелицеприятные шуточки в адрес районного следователя, который сам не знает, что спрашивает.

 

Майор Равдина позвонила в девять утра, Антон только вошел в кабинет, спал он этой ночью плохо — было душно даже при открытых окнах, — и потому не сразу понял, чего хочет от него женщина с властным и капризным голосом.
— Так вас уже не интересует запрошенная информация? — раздраженно спросила Равдина, не расслышав в голосе Ромашина ожидаемого энтузиазма.
— Интересует! — воскликнул Антон. — Просто, — не удержался он от едкого замечания, — прошло уже… м-м… восемнадцать суток после того, как я послал факс…
— Восемнадцать суток и шестнадцать часов, — невозмутимо поправила Равдина. — Ваш запрос был рассмотрен в порядке очереди. Переслать результат по электронной почте или вы предпочитаете факс?
— По факсу, — быстро сказал Антон. Не объяснять же этой рыбе в форме майора, что в райотделе всего три компьютера, а электронная почта есть только у начальника, которому следователь Ромашин еще в прошлый четверг доложил о полной бесперспективности дальнейшего расследования по делу о гибели Владимира Митрохина.
О запросе в муровский архив Антон не забыл, но и отношения своего к странной идее Ильи не изменил: когда дело разваливается, самые странные предположения имеют право на жизнь, но на самом-то деле все это глупость несусветная, и сведения, которые сейчас перешлет недовольная майорша, поставят точку и на этой, явно ни к чему непригодной гипотезе.
— Ничего себе, — пробормотал Антон, когда полчаса спустя забрал в дежурке только что выползшие из факсового аппарата листы бумаги. Одного, по его предположениям, было достаточно, а выползло семь, да еще с текстом через один интервал — надо же, интересно, что такого надыбали девчонки в банках данных по городским происшествиям?
Вернувшись в кабинет, Антон углубился в чтение. Вечером он взял бумаги домой и перечитал их после ужина, пока Света мыла посуду, а четырехлетний Алеша смотрел по телевизору сказку для малышей.
Утром следователь Ромашин заперся в своем служебном кабинете и, сославшись на срочные дела, попросил его не беспокоить. Он в третий, а потом в четвертый и пятый раз перечитал полученные из архива бумаги, а потом набрал номер эксперта Репина.
— Илюша? — сказал он. — Тут ответ на запрос поступил. Приедешь ко мне или зачитать тебе по телефону?

 

Света позвонила в полдень и спросила, придет ли он домой вовремя, потому что будут показывать концерт Киркорова, и ей бы хотелось посмотреть, положив голову мужу на плечо. Алешку мама забрала на все выходные, и вечер они проведут вдвоем. Неужели он не понимает, как это иногда бывает важно?
— Светочка, — проникновенно сказал Антон, — я вернусь рано и, может быть, не один, а с приятелем. Так что ты приготовь что-нибудь вкусненькое, хорошо?
Будучи уже пять лет замужем за следователем, Света умела делать простые умозаключения, и потому ответила коротко.
— Хорошо, — сказала она, но вложила в это слово все свое невысказанное недовольство.
Положив трубку, Ромашин посмотрел на часы — двенадцать часов одиннадцать минут. Сегодня пятница, но если Вязников действительно таков, каким его описывают сослуживцы, то, скорее всего, он еще в лаборатории. Хотя, с другой стороны, теоретик может работать и дома, в спокойной обстановке.
Сначала Антон позвонил в институт.
— Только что вышел, — сказал приятный женский голос. — Может быть, еще на этаже, ждет лифта. Позвать?
— Да, если не трудно, — попросил Ромашин.
Запыхавшийся голос Вязникова послышался в трубке минуты через три.
— Это Ромашин, следователь милиции, — сказал Антон. То ли ему показалось, то ли Вязников на другом конце провода действительно всхлипнул? — Вы не могли бы составить мне сегодня компанию? Хочу с вами поговорить.
— Я… — деревянным голосом проговорил Вязников. — У меня… Мне приехать в отделение?
— Не очень удобное место для спокойного разговора, — усмехнулся Антон. — К тому же, я обещал жене быть рано. Так что приглашаю к себе — гарантирую кофе, чай, бутерброды. Есть напитки покрепче.
— Э… Как-то это… Вы меня в гости или на допрос? — голос Вязникова стал чуть более бодрым.
— Допрашивать вас будет моя жена, она обожает новых людей. А мы с вами просто поговорим.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Вязников, — но отказаться, наверное, нельзя?
— Почему нельзя? — удивился Ромашин. — У вас на вечер другие планы? Хотите проведать Марию Константиновну?
Наступившая пауза убедила Антона в том, что он действительно попал в болевую точку. Теперь уж точно Вязников приедет и попытается понять, что известно следователю о его с Машей отношениях.
— Записывайте адрес, — деловито сказал Антон. — Жду вас к двум. Успеете?
— Да, — ответил Вязников.

 

Репину Ромашин позвонил с дороги, остановившись на красный свет перед поворотом с Каширского шоссе.
— Илюша, — сказал он, — я позвал Вязникова к себе. Ты подъедешь?
— Не рано ли? — помедлив, спросил Репин. — Считаешь, что удастся дожать?
— Думаю, да. Ты можешь приехать к трем часам? Вместе с Олей, естественно. Чтобы все по-домашнему, без нервов.
— Может, не нужно Олю? — засомневался эксперт. — Мало ли…
— Решай сам, — закончил разговор Антон. — Жду в три.

 

Когда раздался короткий звонок (так звонят люди, не уверенные в том, что их ждут или что им будут хоть сколько-нибудь рады), Антон открыл не сразу — потоптался в прихожей минуты две, ему хотелось понять, велико ли у Вязникова терпение: позвонит ли он еще раз — длиннее и настойчивее — или так и будет ждать, нервно оглядываясь по сторонам?
Вторично Вязников не позвонил, и Антон распахнул дверь, за которой никого не обнаружил. Секунду он стоял в оцепенении, а потом, бросившись к уже закрывшейся двери лифта, крикнул:
— Даниил Сергеевич, куда же вы! Я дома, дома!
Лифт остановился этажом ниже, дверь хлопнула, за поворотом лестницы послышались шаги, и на площадку медленно поднялся гость, с недоумением глядевший на хозяина.
— Я подумал, что вас нет, — сказал Вязников, пожимая протянутую ему руку.
— Приличные люди, — заявил Антон, — пригласив гостя, не уходят по своим делам. Или предупреждают заранее. Проходите, пожалуйста. И оставьте в покое свою обувь, у меня не Эрмитаж. Дома, кстати, у вас есть тапочки для гостей?
— У меня? — Вязников задумался так, будто его попросили проинтегрировать в уме сложную функцию. — Нет… Собственно, у меня гостей практически не бывает, а сам я предпочитаю босиком. То есть, в носках, извините за нескромность.
Почему хождение дома в носках свидетельствует о нескромном поведении, осталось невыясненным — из кухни выглянула Света, картинно обрадовалась, будто увидела старого приятеля, и потребовала, чтобы мужчины немедленно садились за стол.
— Я… э… вообще-то не голоден, — окончательно смутился Вязников и просительно посмотрел на Антона: мол, не на обед вы меня звали на самом-то деле, хотите поговорить, так давайте, ни к чему эти церемонии.
— Светочка, — сказал Антон, — ты накрывай, а мы с Даниилом Сергеевичем уединимся на время в кабинете.
Он сел в потертое кожаное кресло у письменного стола и знаком показал Вязникову на второе такое же кресло, втиснутое в угол между пианино и книжными полками.
Гость опустился в кресло осторожно, будто боялся, что в подлокотниках циркулирует ток высокого напряжения. Оглядевшись по сторонам, Вязников чуть приободрился — богемная обстановка кабинета, контрастировавшая со строгим интерьером гостиной, была для гостя более привычной.
— Не буду ходить вокруг да около, — сказал Антон, глядя Вязникову в глаза. — Вы математик, наверняка любите четкие определения и уважаете строгие доказательства.
Вязников кивнул и одновременно едва заметно пожал плечами.
— Я несколько раз за эти недели бывал в вашем институте, — продолжал Ромашин, — там все хотят знать, как проходит расследование. Сначала все выглядело более чем ясным. Митрохин сгорел, можно сказать, синим пламенем. А у вас — Институт физики горения. Цепочка очевидна, не так ли?
— Ну… — Вязников затруднялся сказать, очевидна ли на самом деле цепочка. — Феноменология события очень сильно отличается от… э…
— Вот именно, — подхватил Антон. — Наши эксперты потратили много времени, чтобы доказать то, что для вас и ваших коллег было изначально понятно: не могла гибель Митрохина быть вызвана никаким веществом, созданным в институте, — никакой горючкой, как говорят ваши коллеги.
— Если бы прямо спросили, вам бы это сказали еще две недели назад, — проговорил Вязников. — Но вы же думали, что кто-то из нас Володю… э…
— Я даже вас подозревал одно время, можете себе представить, — сказал Антон, и Вязников высоко поднял брови: неужели, мол, такая глупость могла прийти вам в голову? — Ведь мотив, по идее, был и у вас, согласитесь. Вы любите Марию Константиновну, и в случае смерти ее мужа… Погодите, Даниил Сергеевич, я ведь не настаиваю на такой версии!
Антон инстинктивно вытянул вперед руки, потому что гость вскочил, будто вытолкнутый пружиной, и, сжав кулаки, пошел на хозяина. Впрочем, Вязников сделал лишь один шаг, а потом его внутренняя энергия иссякла, и он остановился посреди комнаты, перестав вдруг понимать, где находится.
Антон прислушался — показалось ему или Света действительно вскрикнула за стеной?
— Не сердитесь, Даниил Сергеевич, если я задел ваши чувства, — мягко сказал Антон. — Да вы садитесь… И, пожалуйста, не обижайтесь на меня. Вы же математик, должны понимать: я обязан был рассмотреть все варианты, даже безумные и нелепые.
Вязников попятился и повалился в кресло — похоже, его с трудом держали ноги.
— Извините, — пробормотал он. — Никто из нас не… Но дышать стало легче.
— Минутку, — быстро сказал Антон, теперь ему точно было слышно, как Света чем-то гремела на кухне. — Посидите, Даниил Сергеевич, я сейчас вернусь. Похоже, нас зовут обедать.
Он вышел из комнаты и обнаружил жену на пороге кухни. В руке Света держала верхнюю половинку гипсовой скульптуры Дон-Кихота — в прежние времена эта полуметровая статуэтка стояла у отца на столе, а когда отец умер, Антон, никогда не любивший это произведение ширпотреба, переставил рыцаря на кухонный шкаф, где он, с одной стороны, никому не мешал, а с другой, служил напоминанием о том, что когда-то в этой квартире был другой хозяин. Обломки нижней части статуи усыпали кухонный пол, а один, самый крупный, почему-то лежал в большом блюде для салатов.
— Я так перепугалась! — воскликнула Света, увидев мужа.
— Ты лазила на шкаф? — спросил Антон, подойдя к жене и забирая у нее из рук то, что осталось от Дон-Кихота.
— Что я там забыла? — возмутилась Света и принялась собирать с пола осколки. Антон вышел в прихожую, положил половинку статуи у обувного ящика и вернулся на кухню.
— Погоди-ка, — сказал он. — Потом уберешь, объясни, что произошло. Он же стоял не с края, его только землетрясение могло сдвинуть с места или… Ты говоришь, что не лазила?
— Нет, конечно! Я вообще стояла к шкафу спиной. Вдруг слышу — что-то шевелится. Оборачиваюсь, а этот уже подкатился к краю и… Я подставила руки — чисто инстинктивно, поверь! — он на меня и упал. Только был уже разломан — половину я успела подхватить, а другая как грохнется! Никогда не подумала бы, что такое может случиться! Дай совок, я все соберу. Господи, а этот кусок как в блюде оказался? Слава Богу, что не разбилось. Антон, ты видел когда-нибудь, чтобы статуи сами собой падали? Послушай, может, действительно случился толчок, а я не заметила?
Похоже было, что нервное потрясение вызвало у Светы приступ разговорчивости. Антон помог жене собрать осколки, самый большой — из блюда — вынес в прихожую, остальные поместились в мусорном ведре. Света наконец пришла в себя и потребовала:
— Иди к гостю. Что он может подумать? Через десять минут выходите к столу, я вас специально звать не буду.
— Хорошо, — согласился Антон.
Вязников, похоже, не шевелился после того момента, как хозяин его оставил. Он посмотрел на Антона, и во взгляде математика почему-то ясно читался ужас. Не удивление, не вопрос, а именно ужас — темный, глубокий, непреодолимый.
— Что? — спросил Вязников, с трудом разлепив губы. — Что случилось?
— Ничего особенного, — махнул рукой Антон, усаживаясь в кресло. — На шкафу статуэтка Дон-Кихота стояла. Гипсовая. Сто лет стояла и вдруг упала. Ерунда, я ее давно хотел выбросить… Так о чем мы с вами? Да, вспомнил. Вы сказали: «Дышать стало легче». Вы имели в виду Митрохина?
— Я имел в виду Митрохина, — повторил Вязников, глядя на Антона, как кролик на удава.
— Объясните, пожалуйста, — предложил Антон. — Мы сейчас не в официальной обстановке, вы мой гость, можете говорить все, что считаете нужным. Митрохин был плохим человеком, вы это хотели сказать?
— Можно подумать, что вы сами этого не знаете, — буркнул Вязников, перестав наконец глядеть Антону в глаза и переведя взгляд на трещину в потолке, которую Света уже дважды безуспешно замазывала краской. — Вы же со всеми несколько раз говорили, не могли не услышать…
— Что? — нахмурился Антон. — Ничего такого страшного я о Митрохине не слышал. Просто вы к нему несправедливы, поскольку неравнодушны к его жене. Теперь — вдове.
— Несправедлив! — усмехнулся Вязников. — Несправедлив к человеку, который крадет чужие научные идеи! К человеку, который добивается женщины с помощью шантажа! К человеку, выгнавшему из дома собственную мать, потому что ему нужна была ее комната! Вы знаете, что старуха поехала к брату в Челябинск, по дороге заболела — была зима, морозы стояли под тридцать, — и умерла через неделю после приезда, а он даже на похоронах не был, потому что справлял медовый месяц?
— Об этом мне никто не говорил, — пробормотал Антон.
— Конечно, все они Володю выгораживали, потому что, расскажи каждый о том, что знал, вы бы подумали: ага, вот и у тебя есть мотив!
— Похоже, что и у вас таких мотивов навалом, — кивнул Антон и начал загибать пальцы: — Вы любите Машу, ненавидите научное воровство, не можете простить Митрохину бесчестное поведение по отношению к матери…
— Все перечисленные мотивы, — сказал Вязников спокойным голосом, — не имеют значения, потому что ни у кого из нас не было ни малейшей возможности убить Владимира. Ваши эксперты с этим согласны.
— В общем-то да, — кивнул Антон. — Да что мы все о Митрохине? Света нас обедать ждет. Пойдемте.
Антон буквально вытянул гостя из кресла и подтолкнул в направлении двери. Минуту спустя они сидели за круглым столом, на котором стояли пиалы с овощным и мясным салатами, блюдо с большими кусками аппетитного мяса и жареным картофелем. Хозяин разлил по бокалам холодное «Каберне» и предложил тост за прекрасных дам, которых мы любим, даже если они никогда не будут нам принадлежать.
— Это ты на что намекаешь? — нахмурилась Света, опустив бокал.
— Тост для меня, — объяснил Вязников. — Давайте я тоже скажу. Выпьем за то, чтобы каждому было воздано по делам его.
— Воистину так, — кивнул Антон.
— Но именно по делам, — добавил Вязников, — а не по намерениям или желаниям. За выполнение желаний выпьем отдельно.
— И то верно, — согласился Антон. — Желания далеко не всегда становятся делами, значит, и тосты должны быть разными.
— Что-то вы туманно выражаетесь, мальчики, — вздохнула Света и перевела разговор на премьеру в «Сатириконе», которую никто из них не видел, а потому и обсуждение получилось самое что ни на есть беспристрастное.
За выполнение желаний так и не выпили.

 

Антон начал было помогать Свете убирать пустые тарелки, но жена мягко сказала, что, во-первых, сама лучше справится, а во-вторых, нельзя допустить, чтобы гость скучал. Если, мол, незваный гость хуже татарина и его лучше на порог не пускать, то скучающий гость больше не придет сам, и разве это не катастрофа для радушного хозяина?
— Действительно, — усмехнулся Антон. — Что же, Даниил Сергеевич, вернемся к нашим баранам, если не возражаете?
— Душно сегодня, — пробормотал Вязников, устраиваясь в кресле так, будто собирался провести в нем всю оставшуюся жизнь. Что-то изменилось в его поведении: после вина ли он перестал нервничать или пришел к некоему важному для него заключению?
— Антон Владиславович, — сказал Вязников, — по-моему, вы уже достаточно подготовили ситуацию: сначала поджарили меня на медленном огне, потом остудили замечательным вином и едой. Не настолько же я туп, чтобы не понимать смысла ваших действий. Давайте говорить прямо.
— Да, — кивнул Антон, взял в руки лежавшую на столе папочку и достал из нее несколько листков бумаги.
— Вот, — сказал он, — впервые об этом зашла речь, когда я был у вас в институте. Кто-то сказал, что голова, мол, у Вязникова золотая, а руки не из того места растут: при вашем появлении портятся приборы или еще какая-нибудь гадость происходит. О многих теоретиках можно сказать, что при их появлении вечно что-то горит или взрывается. Фольклор такой. Мне это показалось забавным, но, понимаете ли, в этом деле все забавно… Все, кроме смерти. Мотивы, если говорить о преступлении — они ведь тоже забавны, такая, можно сказать, детективная классика, в жизни обычно бывает проще и страшнее. А сам пожар…
Антон кашлянул, прервав себя на полуслове, и ткнул пальцем в первую строку отчета.
— Буду идти в обратном направлении — от сегодняшнего дня в прошлое, — сказал Антон. — Восьмое апреля этого года. На углу улицы Вавилова и Ломоносовского проспекта. Ясный тихий день. В тринадцать двадцать падает дерево в аллее, придавливает проходившего рядом Самсона Орехова, семидесяти трех лет. Насмерть. Эксперты в недоумении — здоровое дерево, могло простоять еще целый век, но почему-то сломалось, как тростник. Человека похоронили, дело закрыли, объяснений нет, люди говорят о злом роке.
— Дальше, — продолжал Антон, переведя палец к следующей позиции в списке. — Двадцать первое января этого года. Сильный ветер, гололед, но небо ясное, это все свидетели говорят, да и метеослужба утверждает то же самое. И вот с этого ясного неба в девятнадцать пятьдесят три прямо в группу людей, выходивших из гастронома «Улыбка», бьет молния. Два человека получают ожоги второй степени, один — сильнейший удар током. К счастью, летальных исходов нет. Нет и объяснений — впрочем, в данном случае эксперты к делу даже не приступали. Несчастный случай, природное явление. А почему с ясного неба — пусть физики или метеорологи объясняют, это научная загадка, к милиции отношения не имеет.
Под номером три значился случай в цирке на Цветном бульваре.
— Тридцатое декабря прошлого года, — сказал Антон. — Новогоднее цирковое представление. Второе отделение. Иллюзионист Рафаил Де Бир вызывает любого желающего из зрителей спуститься на манеж. Выходит мужчина лет… — Антон поднял взгляд на Вязникова и сказал оценивающе: — лет примерно тридцати, с небольшими залысинами… Зрители потом утверждали, что это была подстава, так в цирке обычно делают. Но на самом деле Де Бир подставами не пользовался, работал чисто. Да, так выходит мужчина, и иллюзионист велит ему пройти за ширму. Мужчина проходит, артист делает пассы, и неожиданно — прежде всего для самого Де Бира — сильнейший порыв ветра опрокидывает и ширму, и зрителя, и артиста, причем иллюзионист падает так неудачно, что ломает ногу, хотя с чего бы — на арене, как вы понимаете, опилки… Через мгновение вихрь стихает, будто и не было. Представление сорвано.
— Очень интересно, — тихо сказал Вязников. — И много у вас всяких случаев?
— В списке — одиннадцать за последние полтора года. Самое удивительное, что раньше — я поднял архивы за пять лет, дальше смотреть не стал — таинственных явлений, подобных перечисленным, не наблюдалось вообще. Или, по крайней мере, они не попадали в отчеты. Не знаю, насколько этот список полон — к примеру, в нем нет происшествия с утюгом на даче у Догилевых.
— Вам и об этом рассказали? — усмехнулся Вязников.
Антон промолчал.
— Случай в цирке я хорошо помню, — задумчиво сказал Даниил.
— Еще бы вам не помнить! — воскликнул Антон. — Ведь это вы были тем зрителем. Эпизод запротоколирован.
— А остальные десять, — продолжал Вязников, будто не с Ромашиным, а сам с собой разговаривал, — к ним-то я какое могу иметь отношение?
— Вы хотите сказать, что для остальных случаев у меня не может быть доказательств вашего участия — прямого или косвенного?
— Участия моего и в цирке не было никакого. Присутствие — да, не спорю, черт меня тогда дернул полезть на арену. Захотелось вдруг показать, что я… Не знаю.
— Способны на экстравагантные поступки, — подсказал Антон.
— Нет, пожалуй. Скорее — на поступки, не однозначно определяемые здравым смыслом.
— И что? Доказали?
— Неважно, — сухо сказал Вязников. — Я не понимаю, извините, Антон Владиславович, что вы хотите мне, как выражаются люди вашей профессии, инкриминировать? То, что при мне у иллюзиониста сорвался фокус?
— И еще при вас упало на человека дерево. И еще — молния поразила людей в ясную погоду.
— При мне? — удивился Вязников. — Вы это утверждаете?
— Я это предполагаю, — сказал Антон. — Смотрите. Свое присутствие в цирке вы не отрицаете. На углу улицы Вавилова и Ломоносовского проспекта живет ваша двоюродная сестра Евгения Мильченко, вы часто бываете у нее в гостях. И в тот день были тоже. Евгения Константиновна это запомнила — когда поднялся шум, вы вместе выглянули в окно.
— Вы говорили с Женей? — удивился Вязников. — Странно, она мне ни словом… Впрочем, неважно. Припоминаю: мы действительно подошли к окну и видели, как из-под упавшего дерева вытаскивали человека. И что? Я не могу понять, к чему вы клоните, Антон Владиславович. Хотя бы то обстоятельство, что мы с Женей стояли у окна, доказывает, что на месте происшествия меня не было, и дерева на бедного прохожего я сбросить не мог. Впрочем, не смог бы, даже если бы находился рядом, это ведь тоже очевидно. И молнию с неба запулить не мог — я, знаете ли, не Зевс-громовержец. Кстати, около того магазина меня быть не могло, потому что…
— Что же вы замолчали, Даниил Сергеевич? — спросил Антон минуту спустя. — Вспомнили, что в квартале от «Улыбки» находится магазин электротоваров, где вы в тот вечер покупали пылесос?
— Не помню, в тот ли вечер или в другой… — пробормотал Вязников.
— В тот самый. Когда ударила молния, продавец увидел бежавших к месту происшествия людей и сам тоже вышел на улицу — посмотреть что случилось. А вы ждали у прилавка, когда будет оформлена покупка. Я говорил с продавцом, и он узнал вас на фотографии. Если бы это был обычный вечер и обычная покупка, каких сотни на дню, он бы, конечно, вряд ли вас опознал, но ведь молнии падают с ясного неба не так уж часто.
— А остальные случаи… Сколько их осталось в вашем списке? Восемь? — спросил Вязников, протянул руку к черной папочке, но тут же ее отдернул и сцепил пальцы, обхватив руками колено. — Они все такие же странные? И я всегда был неподалеку?
— Странные, — подтвердил Антон. — Кстати, надо бы добавить к списку случай, произошедший полчаса назад. У меня на кухне Дон-Кихот стоял много лет и вдруг свалился, причем так странно…
— Дон-Кихот? Какой еще Дон-Кихот? — удивился Вязников.
— Статуэтка гипсовая. Не могла она упасть на пол, а вот упала.
— Мое алиби в этом случае можете подтвердить вы сами, — заметил Вязников, посмотрев Антону в глаза честным взглядом.
— Как и в остальных случаях. Когда сгорел Митрохин, вы ведь тоже в стороне стояли, это все подтверждают.
— Так чего же все-таки вы от меня хотите? — не повышая голоса спросил Вязников. — Чтобы я вспомнил другие подобные случаи, каких действительно много было в моей жизни в последнее время? Аномально много, согласен, сам поражаюсь. Вы говорите — одиннадцать…
— Двенадцать, — поправил Антон. — Или тринадцать, если считать случай с утюгом.
— Я могу вспомнить пять или шесть, но если вы мне перечислите то, что у вас на листке, то, может, вспомню и остальные. Странно все это, согласен. И что? У меня был в детстве приятель, Саша его звали, так он постоянно выигрывал в очко. Кто бы карты ни бросал — у Саши все равно двадцать одно выпадало. На деньги с ним, конечно, не играли. Если человеку везет…
— Погодите, — прервал Антон разговорившегося гостя, — кажется, звонят.
За дверью послышалась сначала трель звонка, потом голоса — Светы и еще чей-то, раздались шаги, и на пороге кабинета появился Илья Репин, из-за плеча которого выглядывала улыбавшаяся Оля. Антон встал и протянул новым гостям обе руки. Поднялся и Вязников, неловко переступая с ноги на ногу. Смотрел он, впрочем, не на пришедших, а на листки бумаги, оставленные Антоном на столе.
— Знакомьтесь, — сказал Антон. — Это Илья Глебович Репин, мой хороший приятель, а в свободное от дружбы время — эксперт-криминалист Главного управления внутренних дел. Ольга Платоновна, его жена. По профессии, кстати, врач-психотерапевт.
— Почему кстати? — спросила Оля. — Кому-нибудь требуется помощь?
— Пока нет, Оленька, — улыбнулся Репин. — Поболтай со Светой, а мы тут посидим немного.
— Есть будете? — спросила Света из кухни.
— Нет, спасибо, — отказался Илья. — Мы уже обедали.
— Вечно у вас тайны, — недовольно сказала Оля и удалилась, прикрыв за собой дверь.
— Присаживайся на стул, — предложил Репину Антон. — Извини, кресла уже заняты.
— Сойдет и стул, — сказал Репин и сел так, чтобы видеть сразу и Антона, и его визави. — Ну что? Сознался Даниил Сергеевич?
— В чем, простите? — вскинулся Вязников. — Объясните мне, ради Бога, что здесь вообще происходит? Я где — в милиции или…
— Или! — вскричал Антон. — Именно или! Вы же прекрасно понимаете, Даниил Сергеевич, что я не могу вызвать вас к себе в кабинет и там зачитать вам этот список.
— А что, — вмешался Илья, — со списком вы уже закончили?
— Пока тебя не было, тут Дон-Кихот свалился, — сообщил Антон. — Хорошо хоть не Светке на голову. Но вдребезги.
— Так он же в глубине стоял, — с недоумением начал Репин и оборвал себя. — А, ну конечно, вы тут разговаривали, Даниил Сергеевич в эмоциональном возбуждении…
— При чем здесь эмоциональное возбуждение? — воскликнул Вязников. Похоже, он действительно начал терять самообладание. — При чем вообще какой-то Дон-Кихот, и дерево на Ломоносовском, и цирк этот, я уж не говорю о молнии с ясного неба?
— А также о неожиданном закипании воды в холодном чайнике, — подхватил Антон, — о столкновении трех автомобилей на управляемом перекрестке в районе Плющихи, о пожаре в студенческом общежитии Гнесинки, об инциденте у крепостной стены Китай-города… Да, и утюг не забудьте!
— Крепостную стену тоже я развалил? — удивился Вязников.
— Вы рядом стояли, — сообщил Антон. — Это подтверждает киоскер, он газетами торгует.
— Какие они все глазастые, эти ваши свидетели, — сказал Вязников. — Столько времени прошло!
— Год и два месяца, — кивнул Антон. — Но ведь стены не каждый день падают, а вы с ним как раз крупно повздорили, он, правда, сейчас уже и не помнит, с чего началось.
— Жулик он, вот с чего началось, — объявил Вязников. — Журнал я у него покупал. Дал сотню, а он мне — рубль двадцать сдачи. И стал утверждать, что не сотню я ему дал, а десятку. Но я-то точно знал, что сотню, эта купюра у меня единственная была в кошельке, остальное — мелочь. Сто рублей — не маленькие деньги, для меня, во всяком случае. Почему я должен был их дарить какому-то проходимцу?
— Не должны были, — согласился Антон. — Правда, когда из стенки камень вдруг вылетел, и вы, и продавец о скандале сразу забыли. Кстати, вернул он вам вашу сотню?
— Нет, — сказал Вязников.
— Как же? Ушли, подарив деньги проходимцу? Или были в таком шоке, что о деньгах вовсе забыли?
— А вы бы на моем месте что почувствовали? — вскинулся Вязников. — Сотни лет стена простояла, и вдруг на ваших глазах вываливается из нее огромный камень!
— Послушайте, — вмешался Репин, переводивший взгляд с Антона на Вязникова и обратно, — вы закончили по эпизодам или нет еще? Даниил Сергеевич признал, что одиннадцать…
— Двенадцать, — вставил Антон. — Нет, теперь уже тринадцать.
— Тринадцать необъясненных явлений произошли либо в его непосредственном присутствии, либо на расстоянии не более трехсот метров?
— Фактически да, признал, — сказал Антон.
— Фактически нет, не признал, — заявил Вязников. — Я пока слышал о пяти эпизодах.
— Хорошо, продолжу чтение списка, — кивнул Антон.
— Не нужно, — быстро сказал Вязников. — Согласен. Мое непосредственное присутствие. Расстояние триста метров. Замечательно. Отлично. Ну! И что? Чего вы от меня хотите, в конце-то концов? Я все это сделал? Молнию с неба? Дерево? Камень из стены? Цирк? Что там еще…
— Самовозгорание Митрохина, — подсказал Антон.
— Вот именно!
— Антон, — сказал Репин, — твой гость слишком нервничает, это может…
— Ах, оставьте, — махнул рукой Вязников. — Я спокоен. Бред какой-то. Не идиот же я, понимаю, что вы хотите на меня навесить.
— Что же? — спросил Репин, с интересом глядя на Вязникова. — Любопытно послушать, как вы сами сформулируете.
— Да, пожалуйста, — Вязников не смотрел на эксперта, взгляд его по-прежнему был прикован к лежавшим на столе листкам. — Есть, понимаете, некий Вязников Даниил Сергеевич. И вот когда этот Вязников сильно, понимаете, нервничает, то в окрестности происходят необъяснимые с точки зрения здравого смысла явления. Я ясно сформулировал?
Назад: День тринадцатый
Дальше: В ПУЧИНУ ВОД БРОСАЯ МЫСЛЬ…