Глава первая,
в которой мы постигаем чудо, но сам чудотворец остается в неведении
Такой роскоши, как нынче, я давно не встречал.
Сидели мы на террасе, куда вели двери только из наших номеров. Лучших номеров лучшей в городе гостиницы «Геллерт». Сидели втроем: я, Жерар и Антуан. Аквиникум встретил нас почти по-летнему теплой погодой, и сидеть в четырех стенах не хотелось. На столе было и белое и красное вино, и персиковая наливка, и изобилие легких закусок: от знаменитой на всю Державу гусиной печенки по-гечейски до сыра на палочках по-аквиникумски. Для серьезной еды время еще не пришло, мы только что проснулись после последнего, самого долгого и тяжелого перегона. В город мы приехали глубокой ночью, разглядеть его толком не удалось, да и глаза уже слипались.
– Вот эта гора, – протянул руку Жерар, – носит имя Святого Геллерта.
Терраса выходила как раз на эту гору… ну, может, и не гору, а высокий крутой холм. Очень живописный, украшенный во многих местах беседками, виадуками, скульптурными группами.
– Давным-давно проплывал по Дунаю епископ Геллерт, – продолжал рассказ Жерар. – Увидел он Аквиникум и вышел на берег, чтобы проповедовать здесь Слово Божье. Но в ту пору Аквиникум был как раз под османскими язычниками, и они схватили епископа. Засунули его в бочку, не поскупились – вбили в бочку сто одиннадцать гвоздей и, насмехаясь: «Спасет ли тебя твой Бог»? – скатили вниз с откоса. Но епископ Геллерт и впрямь имел Слово сильное и праведное. Произнес он Слово и взял на него все гвозди из бочки, ничуть при этом не поранившись. А потом, когда бочка упала в воды Дуная, взял он на Слово и все клепки из бочки, развалилась она, и вышел Геллерт на берег целым и невредимым. Увидав это, поганые язычники устыдились и испугались. А епископ Геллерт построил храм, употребив для того все сто одиннадцать гвоздей из бочки, и проповедовал там веру в Искупителя и Сестру. С тех пор в Аквиникуме вера укрепилась и прирастала непрерывно.
– Красиво, – согласился я. – Только с такой горы скатиться в бочке, пусть даже без гвоздей, мало не покажется. Все кости переломает. И от этого, уж поверьте, ваше преосвященство, никакое Слово не спасет!
– Это предание, – согласился Жерар. – Что-то в нем, быть может, искажено или приукрашено.
Оба его монаха-охранника были сейчас где-то в базилике Святого Иштвана, улаживали все те дела, что неизбежно возникают при приезде одного духовного владыки в город, где есть собственный епископ. Как я понимал, положение епископа Парижа, или по-государственному – Лютеции, делало Жерара чуть выше, чем епископ Аквиникума. Потому являться первым на встречу он не должен был. Но и вызывать к себе епископа Кадора, дряхлого, но уважаемого старика, тоже не имел возможности. Вот и договаривались сейчас монахи, где и как, на какой территории «случайно» встретятся епископ Кадор и прибывший с неофициальным визитом Жерар Светоносный. По всему выходило, что все-таки придется Жерару ехать к Кадору – поскольку визит его частный, но чем-то это Жерара не устраивало.
Нам с Антуаном, ясное дело, эти проблемы были безразличны. Мы сейчас имели такого покровителя, что мог нас уберечь от любой… ну или почти от любой беды. Так что ничто не мешало заняться поисками Маркуса.
Знать бы еще, где его искать…
– Мадьярского языка не знаешь, Ильмар? – осведомился Жерар.
Я покачал головой. Доводилось мне бывать в Паннонии, один разок, ненадолго, и в Аквиникум я заглядывал, но выучить мадьярский язык – это все равно что китайским овладеть.
– Я слов десять знаю, – сказал неожиданно Антуан. – Но этого мало.
Жерар кивнул. Ему местное наречие тоже было незнакомо, но у него-то с этим проблем никаких не было – для епископа всегда переводчик найдется. А вот как нам, с городом не знакомым, языка не знающим, искать четырех людей, что от всех прячутся? Тем более если у Арнольда и впрямь в Аквиникуме крепкие родственные связи…
– Вам нужен гид, – сказал Жерар. – Переводчик. И такой, чтобы не за деньги служил. Задача. Ну, да Господь его нам направит.
Лицо у него было серьезным, будто и впрямь епископ полагал – сейчас с небес спустится ангел Господний, прекрасно говорящий на романском и мадьярском языках.
Однако же вместо ангела появился официант, прислуживающий нам за столом. Принес фарфоровые тарелки с каким-то творожным месивом, политым сладким персиковым вареньем, стал расставлять перед нами.
– Скажи, брат мой, – неожиданно велел епископ. – Скажи.
Официант вздрогнул. Был он смуглым, черноволосым, усатым, средних лет. Типичный мадьяр, из тех, которых невзлюбил мой приятель-сапер.
– Ваше преосвященство… – Он еще продолжал раскладывать столовые приборы, но вроде как руки у него сами по себе работали, а голова была занята другим. – Ваше преосвященство… не ради себя…
По-романски он говорил хорошо, только больно уж был взволнован.
– Говори, брат мой, – велел епископ. – Я вижу, ты хочешь говорить со мной.
Официант опустился на колени. Схватил руку епископа и впился в нее поцелуем.
– Ваше преосвященство… свершите чудо!
– На все воля Искупителя и Сестры, – мягко ответил епископ. – Встань, добрый человек. В чем твоя беда?
– Мой сын умирает, ваше преосвященство! Спасите его! Все знают, вы мертвых возвращали к живым!
– Мертвых вернуть дано лишь Господу… – Жерар посмотрел на меня, на Антуана, а потом спросил: – Что с твоим сыном?
– Врачи сказали, что он не жилец, ваше преосвященство. У него рак, ваше преосвященство. Сотворите чудо!
Я только вздохнул мысленно и отвернулся. Есть болезни, от которых лечат, а есть и такие, что никто не спасет. Был бы с нами старый Жан, он бы это объяснил несчастному мадьяру. Может, присоветовал бы, как облегчить муки его сына. А чудеса… что ж, искренняя молитва способна чудеса творить, но тоже не всякие.
Официант тем временем все говорил и говорил, жарко и умоляюще, не выпуская руки епископа. Про то, что один сын у него погиб в малолетстве – глупо и случайно, задавило парня дилижансом, несущимся по дороге. Про второго сына, который никогда и никому не причинял зла, вырос и хорошее образование получил… Про его невесту, которая даже теперь, когда вся родня требует разорвать помолвку, хочет все-таки выйти замуж за умирающего парня, а потом, став вдовой, уйти в монастырь. Про то, что никогда и никого ни о чем он не просил, всего добился сам, и только горе заставило его обратиться к прославленному Жерару Светоносному с такой просьбой…
– Встань, – сказал Жерар. Я понял, что сейчас он откажет в просьбе о чуде, пообещает молиться за бедного парня и скажет все то, что положено говорить священнику в таких случаях…
– Ваше преосвященство…
– Ты сможешь провести меня к своему сыну? Незаметно. Так, чтобы никто не знал об этом?
Я в удивлении уставился на епископа. Антуан тоже был озадачен, ну а бедняга официант просто потерял дар речи. Наконец он вымолвил:
– Как будет угодно вашему преосвященству…
– Я не хочу, чтобы кто-то знал об этом, – сказал епископ. – Я помогу твоему сыну, если будет на то воля Искупителя. Но пусть никто и никогда не узнает, что Господь спас его моей рукой.
Что задумал Жерар, я понимал прекрасно. И от того на душе у меня было горько и противно.
Ясное дело, что такого чуда простому человеку не совершить. Это не падучую исцелять, или бесноватого в разум приводить. Значит… значит, сделает епископ вид, что пытается помочь больному. Конечно же, тот приободрится – ведь сам Жерар Светоносный ему спасение пообещал! И воспользовавшись этим, Жерар бедолагу попросит нашим провожатым послужить. А что сын его все-таки умрет… так ведь на все Божья воля…
Мы шли по узкой улочке Буды, старого района Аквиникума, подымаясь от реки вверх. Дома по большей части стояли красивые, каменные, этажей в пять. Хорошая земля, не бедствует народ…
Официант шел впереди, едва не переходя на бег. Впрочем, как мы уже узнали, был он вовсе не простым официантом, а одним из старших управителей гостиницы, ради того, чтобы проникнуть к епископу, надевшим ливрею… Временами мадьяр оглядывался, убеждаясь, что мы и впрямь идем следом. Мы шли. И на епископе, и на нас с Антуаном были плащи, скрывающие епископскую одежду Жерара и наше иудейское облачение.
Как ни удивительно, но епископ позволил нам с Антуаном его сопроводить. Я бы на его месте устыдился: что ж хорошего, такой спектакль перед умирающим разыгрывать!
– Сюда, ваше преосвященство.
Вслед за провожатым мы вошли в арку и оказались в маленьком дворике, куда выходили двери трех домов. Посреди дворика, возле клумбы, играли с щенком детишки, проводившие нас любопытными взглядами. Управитель достал тяжелый медный ключ, отпер дверь и впустил нас, предварительно заглянув и удостоверившись, что в передней никого нет.
Едва войдя, я понял, что в этом доме – умирающий. Тяжелый дух болезни стоял в воздухе. Лекарства и гнусная духота от вечно затворенных окон…
– Такой дух губит человека вернее любой болезни… – пробормотал Жерар себе под нос.
– Да, ваше преосвященство? – недослышав, вскинулся управитель.
– Проветривать надо, Ференц. Веди нас.
Мадьяр бросился к какой-то двери, приоткрыл, что-то рявкнул на своем, захлопнул дверь. Объяснил:
– Я велел прислуге не выходить. Они вас не увидят.
– Веди, – повторил Жерар.
Мы прошли несколько комнат – не то чтобы совсем уж роскошных, но и не бедных. В шкафах было много красивой посуды и безделушек цветного стекла и фарфора, везде чисто и прибрано, а несколько картин, висевших по стенам, принадлежали кисти хороших художников. Особенно удачна была темпера, изображавшая исход Искупителя из Рима, – устало бредущий в сгущавшейся тьме человек ничем не напоминал Пасынка Божьего, но почему-то сразу становилось ясно, что это именно он.
– Здесь, ваше преосвященство…
Первым вошел Жерар, потом мадьяр Ференц, потом мы с Антуаном. В небольшой спальне с глухо зашторенными окнами воздух был совсем уж тяжел да вдобавок еще и провонял крепким табаком. На высокой, как любят жители Паннонии, кровати лежал молодой мужчина с нездоровым измученным лицом. Рядом сидела на стуле пожилая женщина. Неужто мать? Тогда горе изрядно ее состарило…
При нашем появлении больной попытался приподняться, женщина вскрикнула и вскочила, роняя из рук вязание.
– Мир этому дому, – сказал Жерар, сбрасывая плащ на руки Ференцу. – Как тебя звать, юноша?
– Петер…
– Лежи и не вставай, Петер.
Он сел на стул, положил руку на грудь больному. Покачал головой. Спросил:
– Как долго овладел тобой недуг?
– Полгода.
– Я попробую тебе помочь, Петер. Если будет на то воля Искупителя, болезнь покинет тебя… – Жерар задумчиво взял с тумбочки у изголовья больного кисет, глиняную трубку. Бросил обратно, сказал: – А вот это – забудь.
Петер не понял.
– Если ты исцелишься, – терпеливо объяснил Жерар, – то навсегда забудешь о табаке. Ты знаешь, что Церковь осуждает привычку курить табак?
– Да, ваше преосвященство…
– Ну так и не кури, – сказал Жерар. – Лучше вина выпить, чем за трубкой тянуться. Ты обещаешь?
В глазах Петера вспыхнула безумная надежда, он часто закивал. Его мать вдруг схватила трубку и кисет, швырнула на пол, принялась топтать.
Но Жерар уже не обращал на это внимания. Он простер руки над Петером, прикрыл глаза, что-то зашептал.
Мне стало не по себе. Шарлатанство? Прославленный епископ – обычный обманщик, каких немало развелось в Державе?
Или он искренне заблуждается, переоценивает свои силы? Не понимает, какие чудеса дано совершать человеку, а какие – нет?
Петер застонал, затрясся.
– Тихо! – громко сказал Жерар. – Лежи тихо, брат мой. Не шевелись или ты убьешь себя!
Его руки сдернули с Петера одеяло, легли на голую грудь, заскользили – будто нащупывая что-то. Насколько позволял полумрак спальни, я увидел, что лицо Жерара покрылось каплями пота.
– Дай мне силы, Сестра… – прошептал он. – Дай мне силы, Искупитель… Не ради меня!
Пальцы Жерара Светоносного затрепетали, будто у больного старческой трясучкой. Петер, выпучив глаза, замер на постели. Мать его, вцепившись зубами в край платка, отступила в угол. Ференц подошел к нам, и Антуан ободряюще взял его за руку. Похоже, мадьяр не надеялся на помощь епископа и происходящее сейчас лишило его всех сил.
Жерар застонал.
Да нет, нельзя так притворяться!
Епископ Парижский, вольнодумец и смутьян, взвыл, будто от невыносимой боли, его руки вцепились в тощую грудь больного, словно решив разорвать кожу. Жерар запрокинул голову и крикнул:
– Твоим Словом, Господь!
В комнате стало холодать. Тяжелый дух не исчез, но будто раскрылось невидимое окно в бесконечную ледяную пустыню…
Мы с Антуаном переглянулись, в один миг понимая.
Как же так? Всем известно – живое и жившие на Слово не взять! Часть целого – на Слово не берется!
О таком даже слухов не было и нет!
Жерар обмяк, рухнув головой на постель Петера. Тот закашлялся, привстал, сгибаясь в мучительной судороге. Опомнившаяся мать бросилась к нему, поднося чистую тряпицу, – и больной стал натужно выкашливать в нее кровавые комки. А мы с Антуаном кинулись поднимать епископа.
Он уже пришел в себя. Грубое лицо кривилось, будто Жерар Светоносный безумно стыдился своей секундной слабости. Я будто случайно коснулся его пальцев.
Ледяные…
– Вовремя ты позвал меня, Ференц… – прохрипел Жерар, отстраняя нас. – Эй… есть в твоем доме вино… горячее вино?
Ференц кинулся из комнаты. Почти сразу вернулся, крикнув:
– Вино греют, ваше преосвященство! Будет, скоро будет!
Приступ кашля у Петера уже прошел. Он сидел на кровати, недоуменно взирая перед собой и будто прислушиваясь к новым ощущениям.
– Через год… – Жерар перевел дыхание. – Через год посетишь Лютецию и придешь ко мне. Назовешь имя, тебя пропустят. Я посмотрю… может быть, надо будет снова… взмолиться Господу. Если станет плохо, так приедешь раньше… понял?
– Да…
– Все… и откройте вы окна в конце-то концов!
В комнате начался переполох.
Распахивались шторы, раскрывались рамы. Ворвался свежий чистый воздух. В дневном свете лицо Петера было все таким же измученным, но что-то изменилось. Будто исчезла незримая печать смерти.
– Как вы смогли это сделать, Жерар? – тихо спросил Антуан.
– Я просто молюсь Господу, – ответил епископ. – Искренне молюсь, и это помогает. Только… – он слабо улыбнулся, – очень трудно простому человеку быть десницей Господа.
Он не понимал!
Епископ Жерар Светоносный и в самом деле не понимал, как творит чудеса! Я хотел было сказать, но слова застряли в горле. Если он не понял до сих пор, значит, не хочет понять. Не может признать, что исцеляет людей тем самым Словом, в неразумном употреблении которого так часто упрекает высокородную аристократию.
Ференц принес горячее вино в большой керамической кружке. Жерар отхлебнул, удовлетворенно кивнул. Стал пить мелкими глотками, грея руки о кружку.
– Я могу встать? – тихо спросил Петер.
– Встань и иди, – коротко ответил Жерар. – В тебе больше нет болезни. Съешь хороший кусок сочного мяса, выпей вина, прогуляйся вдоль реки. И утешь свою невесту… я думаю, ей вовсе не стоит уходить в монастырь.
Петер спустил ноги с кровати, постоял, попытался было припасть к ногам епископа – тот оттолкнул его, резко сказал:
– Не меня благодари. Сходи в храм, помолись.
– Что мне делать? – вдруг спросил Ференц. – Ваше преосвященство, скажите! Я раздам все свое добро нищим, я проведу жизнь в молитвах. Что мне делать, ваше преосвященство?
– Живи и не греши, – посоветовал Жерар. – Что Господу твои богатства, если сердце твое полно благодарности? А вот мне ты мог бы оказать услугу. Не в благодарность, а так, как должны помогать друг другу братья во Искупителе.
– Все что угодно, ваше святейшество! – Тон мадьяра не оставлял сомнений, что он и впрямь готов на все.
– Эти скромные иудеи, – Жерар кивнул в нашу сторону, – на самом деле выстолбы, такие же братья во Искупителе, как мы с тобой. Важные дела, касающиеся Церкви, привели их в Аквиникум. Важные и сугубо конфиденциальные. Им нужен верный провожатый, который не будет задавать вопросов и никогда никому не расскажет о том, что увидит. Никому!
Ференц закивал.
– Им потребуется обойти весь город, – продолжал Жерар ровным тоном, временами отхлебывая из кружки. – И Буду, и Обуду, и Пешт, потребуется – так и окрестности. Они не знают вашего языка, так что им нужен переводчик. Они не знают местности, так что им нужен гид. Днем и ночью, с утра до вечера и с вечера до утра.
Ни малейшего колебания в глазах Ференца не было. Он все-таки схватил руку епископа и припал к ней с поцелуем. На этот раз Жерар отнял руку не сразу. Устало произнес:
– Я верил, что ты поможешь Церкви, так же, как она всегда готова помочь тебе. Ты можешь начать сейчас?
– Да. – Ференц вскочил. – Конечно!
– Отец… – Петер нерешительно посмотрел на епископа. – Может быть, лучше мне стать провожатым? Я знаю город лучше отца, поверьте. И столковаться с кем угодно смогу, вы же знаете, папа! И… и это мой долг!
– Ты ведь… – начал Ференц, но осекся.
– Нет, он уже не болен, – сказал Жерар. – Что ж… может быть, тут есть своя правда.
– Но, Петер, ты все равно слаб, ты не сможешь ходить быстро! – возразил Ференц.
– Я тоже не смогу, – внезапно сказал Антуан. – Старость – тяжелая болезнь.
В чем-то Жерар был прав. Наше неторопливое путешествие по улицам Аквиникума больше пристало выздоравливающему от смертельной болезни юноше, чем полному сил мужчине. Я сам порой склонен к неспешным прогулкам, а тут еще прибавлялась потребность следить по сторонам, но и меня неспешный шаг Антуана сдерживал и немного раздражал.
Аквиникум – красивый город. Ну, не самый красивый из тех, что мне доводилось видеть, но все-таки шарм в нем был. Величественная Буда, встающая на холмах по левому берегу Дуная, деловой Пешт, район мастеровых и торговцев, множество мостов занятных конструкций, обилие скульптур – были тут и обычные, полководцам и наместникам, а были и занятные: к примеру, памятник тому самому Геллерту – циклопических размеров каменная бочка, раздирая которую, вылезал на свет Божий мускулистый, словно борец, епископ. Размером бочка была с дом в три этажа, и выглядела устрашающе. Памятник делал какой-то знаменитый руссийский скульптор, за большие деньги выписанный в Аквиникум, но восторга у жителей он явно не вызывал.
По настоянию Антуана мы посидели в уютной кофейне, где выпили кофе с яблочными пирожными. Бледный, но явно здоровый Петер взирал на мир с видом заново родившегося человека, как оно, впрочем, и было. Наверное, с таким лицом я шел по улицам Урбиса, вырвавшись из ямы…
– Ты хорошо владеешь галльским? – спросил меня Антуан на языке веселых обитателей Лютеции.
– Да, неплохо. – Я кивнул. Вряд ли в кофейне окажутся знатоки галльского, мадьяры вообще слабы к языкам.
– Что ты думаешь об исцелении этого юноши?
– Наверное, то же, что и ты, Антуан, – осторожно ответил я. – Это немыслимо, но…
– Прошу прощения, мсье, – торопливо вмешался Петер. Говорил он по-галльски! – Простите, но мне знаком этот язык, и если ваш разговор не для чужих ушей…
Мы переглянулись.
– Спасибо, Петер, – поблагодарил его Антуан. – В разговоре… в нем нет особых тайн… Но мы хотели поговорить наедине. Какие еще языки ты знаешь?
– Романский и мадьярский, конечно. И еще руссийский, иудейский, османский, германский, иберийский. Остальные языки Державы… понемножку. Китайский учу, но он очень трудный, почти как руссийский.
Угораздило же нас!
Мы с Антуаном растерянно взирали друг на друга, сообразив, что при таком знатоке поговорить секретно не удастся.
– Я могу выйти, – нервно предложил Петер. – Простите, мне очень жалко, что я вас огорчил. Но я думал, что знание языков, наоборот, поможет.
– Это редкостный дар, – сказал Антуан. – Поистине редкостный. Мне доводилось встречать подобных тебе, но куда реже, чем, к примеру, владеющих Словом.
– У меня умение говорить, – признался Петер. – Это с детства. Я даже не понимаю, почему другим так трудно учить языки.
– Мы не можем все время отгонять тебя, – подумав, решил Антуан. – Поэтому… поэтому…
Петер напрягся. Он явно считал себя обязанным нам послужить и боялся, что его прогонят прочь.
– Поэтому мы кое-что объясним тебе, – решил Антуан. – И сказанное останется тайной.
– Пусть падет на меня гнев Искупителя, если я ее выдам! – жарко произнес Петер.
– Нам требуется найти четверых, – сказал Антуан. – Это молодая и красивая женщина обычного, чуть худощавого телосложения и среднего роста. Второй – мужчина средних лет, высокий, широкоплечий, сильный, говорящий с небольшим германским акцентом. Кстати, акцент такой должен быть тебе хорошо знаком, ибо родом он из-под Вены. Еще одна женщина, средних лет, или, вернее сказать, старше средних, лицо обычное, симпатичное, но невнятное. И последний – мальчик-подросток, ничем особо не примечательный. Цвет волос, форма носа, полнота и подобные приметы ничем нам не помогут. Все эти люди будут маскироваться, прятаться, перекрашивать волосы, подкладывать подушки под одежду. Женщины могут попробовать одеться мужчинами. Мальчик может попробовать переодеться в девушку. Они могут быть все вчетвером, или попарно, или даже поодиночке. У них наверняка есть верные люди в Аквиникуме, которые помогут скрыться. Петер размеренно кивал.
– Вот и все, пожалуй, – решил Антуан. – Если мы найдем этих людей, это не принесет зла. Наоборот. Но задача не из легких.
– Кого важнее найти? – спросил Петер.
– Мальчика, – неохотно признался Антуан. – Впрочем, достаточно найти хотя бы одного из четверки. Да, кстати! Очень может быть, что их нет в Аквиникуме. Что они еще не приехали, уже уехали или вовсе тут не объявятся.
Если бы мне довелось услышать такую задачу, я бы за голову схватился. В большом городе искать четверых беглецов, имеющих надежную поддержку! Да еще знать, что они могут вовсе в городе не находиться!
Но Петер думал.
– Мы можем привлечь к поиску еще кого-то? – спросил он.
– Нет, – тут же отрезал я. – Никого. Ни твоих лучших друзей, ни твою невесту, ни твоих родителей. Никого!
– Если они прячутся у верных людей, то их не найти, – сказал Петер. – Другое дело, если все-таки рискуют выходить на улицы города.
– Аквиникум – большой город, – кисло сказал я. – Ходить по улицам – бесполезное занятие.
– Не по улицам. – Петер замотал головой. – Нет! Эти люди бывали у нас раньше?
– Вряд ли, кроме Ар… – Я замялся. – Кроме мужчины.
– Даже если они прячутся, то им интересно будет посмотреть на город, – сказал Петер. – Может быть, стоит искать их в самых знаменитых местах? Опера, старинные бани, соборы, дворец Вайдахуньяд, подземная церковь, смотровая башня…
– У вас одних бань – больше сотни, – заметил Антуан. – Велик ли шанс?
Петер кивнул, соглашаясь. Потом задумчиво сказал:
– Да, в каком-то одном месте их искать бесполезно. А вот если… – Он задумался. – Просто так ходить по улицам эти люди вряд ли станут, правда? Наверное, наймут экипаж. С темными стеклами, занавесями. Чтобы можно было поездить по городу, осмотреться, где-нибудь выйти… Надо пройти по всем каретным дворам и расспросить, не нанимал ли кто в последнее время закрытый экипаж на четверых. Дни стоят теплые, таких заказов много не будет.
Мы с Антуаном переглянулись. Да, конечно, веры в подобную затею было немного. И все-таки это уже шанс!
– А ты молодец, Петер, – сказал Антуан.
У первого каретного двора, куда привел нас Петер, было многолюдно. В основном здесь толпились крестьяне, нанимая грузовые повозки, но были и люди побогаче, арендующие прогулочные экипажи.
– Ждите здесь, – сказал Петер и отошел к одному из старших возчиков. Вначале разговор у них шел вяло, возчику явно было недосуг общаться с любопытным молодым человеком. Потом из рук Петера перекочевала к возчику мелкая железная монета, и тот сразу обрел любезность. А уж после пятиминутного разговора, в ходе которого возчик то и дело таращился на нас, он вообще стал самой любезностью.
– Что ты ему наплел? – спросил я, когда Петер вернулся к нам. Юноша слегка смутился:
– Ну… я сказал, что вы – богатый купец из Лютеции. И что ваша жена сбежала от вас с германским офицером, прихватив с собой сынишку и старую верную служанку. Вот вы, с вашим папашей, ее и ищите, чтобы вернуть домой.
– Так ты меня рогами украсил? – ужаснулся я.
– Украсил, – сознался Петер. – Но это самая лучшая история, которую можно было придумать. Германцев у нас не очень-то любят, скорее уж к вам симпатией проникнутся.
Я махнул рукой. Ну что ж тут поделать – буду в глазах возчиков рогоносцем…
– Не нанимали здесь экипажей подобные люди, – продолжал Петер. – Никто не помнит ни здоровенного офицера, ни подростка, ни молодой красивой женщины…
– Петер, насколько тебе легко ходить? – спросил неожиданно Антуан.
Петер заколебался:
– У меня больше нет боли, его преосвященство исцелил меня…
– Боли нет, а хватает ли сил?
Петер покачал головой.
– Нет. Если честно, то я едва стою на ногах.
– Найми экипаж, – предложил Антуан. – Я тоже не в силах весь день бродить по городу.
Через четверть часа мы выехали с каретного двора в уютной двуколке. Втроем в ней было чуть тесновато, но не слишком. Возчик, вначале неодобрительно воспринявший распоряжение ездить по другим каретным дворам – видно, недолюбливал конкурентов, был посвящен в историю, и даже сказал мне что-то с явной симпатией.
– Он рекомендует вам выгнать жену из дома с позором, служанку отдать под суд, на офицера написать петицию префекту, а ребенка забрать с собой и далее воспитывать в строгости, – перевел Петер.
– Не премину так поступить, – согласился я.
Что может быть лучше прогулки по красивому городу, в хорошую погоду и в экипаже? Ветерок приятно обдувал лица, Антуан, устроившись поудобнее, достал фляжку с галлийским коньяком и пустил ее по кругу. Мы подъезжали к одному каретному двору за другим. Петер выбирался, шел разговаривать с возчиками – каждый раз излагая душещипательную историю об изменнице-жене. Я получал свою порцию советов – самые кровожадные даже предлагали побить беглянку камнями, как некогда было принято у иудеев. Но выйти на след мы никак не могли.
К вечеру мы обшарили всю Буду и Обуду. Оставался Пешт, но это была работа на целый день. На каждом каретном дворе, где мы побывали, Петер от моего имени обещал большое вознаграждение – если вдруг обратятся подходящие под описание люди. Адрес он оставлял свой.
– Думаю, стоит поесть и возвращаться по домам, – сказал Антуан. – Продолжим завтра.
– Еще один каретный двор, это совсем рядом, за мостом, – предложил Петер.
Я пожал плечами. Моя вера в удачу уже иссякала, но почему бы и не проверить до конца? Сколько раз уже со мной случалось, что именно последняя попытка приносила удачу? Уж было решишь, что замок не открыть, но на последний раз попробуешь – и получается. Смиришься, что старая карта лжет, а попытаешься напоследок заново ориентиры просчитать – и находишь вход в забытый всеми древний храм.
Последняя попытка – она часто удачу приносит.
Этот каретный двор производил хорошее впечатление. Длинные ряды конюшен, причем оборудованных по последнему слову науки – навозом почти не воняло. И экипажи здесь казались поновее и посимпатичнее, чем в других местах, многие – на каучуковых колесах, с мощными ацетиленовыми фонарями. Обслуга, видно, тоже была вышколена строгими хозяевами – здесь Петеру пришлось очень долго общаться с возчиками и потратить не меньше трех железных марок. Наконец он вернулся, виновато разводя руками:
– Нет, не появлялись…
Мы снова пересекли Дунай, проехав по украшенному многочисленными цветными фонариками мосту. Проехали по набережной, мимо горы Геллерта, мимо чудовищной скульптуры епископа, раздирающего бочку, остановились у гостиницы.
– Приезжай завтра, Петер, – сказал Антуан. – Если будешь хорошо себя чувствовать, конечно.
Юноша улыбнулся:
– Я не чувствовал себя так хорошо уже больше полугода! Я приеду с самого утра.
– С самого – не надо, – попросил я. – Часам к девяти, Петер.
Портье при нашем появлении разве что рукавами пол не вымел. У меня никаких сомнений не было, что слух об исцелении умирающего сына Ференца уже облетел всю прислугу. Вот и на нас, пусть мы всего-то упрямые иудеи, истинной веры не знающие, падал отблеск епископской славы. Даже запустили паровой лифт, по причине позднего времени уже не работавший, и мы поднялись на свой шестой этаж в грохоте и перестуке машинерии. Парнишка, управлявший лифтом, испуганно смотрел на сигнальный флажок в стене – верно, боялся, что давление пара в остывающем котле упадет окончательно и почетные гости застрянут между этажами.
Но лифт выдюжил.
Шестой этаж был почти что весь отдан в наше распоряжение. Даже коридор здесь был устлан дорогим османским ковром багрового цвета, с пышными кистями и густым плотным ворсом. Хороший ковер, по такому хоть в сапогах топай – шагов не слышно. Самый огромный и роскошный номер принадлежал Жерару, два номера попроще – мне и Антуану, еще два – может, лишь чуть уступавшие убранством, монахам-охранникам. Один из них, Луи, как раз стоял в коридоре и задумчиво крутил в пальцах святой столб, сделанный из твердого красного дерева. Ох, есть у меня подозрение, что эта прочная палочка длиной в локоть служит ему не только символом веры, но еще и оружием. Уж больно ловко перекидывает между пальцами – мастера китайских единоборств позавидуют!
– Вечер добрый, заблудшие братья, – поприветствовал нас охранник. Меня это обращение коробило, но что уж тут поделать – не скидывать же маскарадные одеяния?
– И вам доброго вечера, – смиренно сказал я. – Вернулся ли его преосвященство Жерар Светоносный?
– Он отдыхает у себя. – Луи закрутил святой столб особенно лихо, я даже засмотрелся. – Но просил, если вы не слишком устали, заглянуть к нему.
– Не преминем, – сказал Антуан. – Лишь смоем с себя дорожную пыль.
Луи одобрительно кивнул. Крутанул столб совсем уж залихватски – и получил концом по подбородку.
– Дай, – не удержался я. – Смотри, святой брат, тут надо перехватывать между большим и указательным пальцем, тогда не выскользнет.
Луи потер подбородок, попробовал – и восхищенно посмотрел на меня.
– Да… но потом трудно перекинуть в основной хват…
– Почему трудно? – возмутился я. – Вот так, гляди…
Я снова взял у него святой столб, закрутил и показал, как перейти от тычка в челюсть к удару наотмашь по шее.
– Подожди-ка, давай медленнее! – загорелся Луи.
Под крайне неодобрительным взглядом Антуана мы с Луи по очереди покрутили столб.
– Длиннее надо делать, – сказал я. – На ладонь хотя бы.
– Так если длиннее, то это уже не святой столб, это обычная дубинка получится… – огорченно откликнулся монах. И тут же густо, будто девица, покраснел. Сообразил, что иудей учит его, как святым столбом драться!
– В дороге чего только не случается, – объяснил я. – Честному торговцу надо уметь за себя постоять. Меня один знакомый китаец научил на палках драться. А святой столб – разве он не орудие веры?
– Орудие, – согласился Луи. – Спасибо, Исаия! Хороший прием!
Антуан вздохнул и ушел к себе. Я шепотом сказал:
– Отец мой очень не любит насилия…
– Кто ж его любит? – удивился монах. – Но вера и добро должны уметь за себя постоять.
Оставив Луи тренироваться дальше, я ушел в свой номер. Может, и зря я охраннику выказал, что оружием умею владеть, но так с другой стороны – отношения улучшил…
