Книга: Операция прикрытия
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая

Глава двенадцатая

Последнее время вождь чувствовал себя неважно.
Все чаще и чаще болело сердце. Он не хотел сдаваться, но чувствовал, что пора уходить на покой. Разумеется, он задумывался, кто же придет ему на смену, но полноценной замены себе не видел. Не было человека, который был способен заменить Сталина! Эти слепые щенки требовали поводыря, и Сталин понимал, что они обязательно перегрызутся между собой, едва только место на троне окажется вакантным. Каждый чувствовал себя достойным заменить его на нелегком государственном посту Отца народов. Сталин подозрительно относился к соратникам, чувствовал необходимость перемен. Молотов и Микоян не казались ему Достаточно самостоятельными, Маленков и Берия его пугали, Ворошилов вполне довольствовался ролью создателя непобедимой Красной Армии, он был весь в прошлом и на большее не претендовал. Шкирятова, Андреева и Хрущева вождь во внимание не брал. Мелки слишком, не того калибра фигуры. Сталин сожалел о смерти Жданова, теперь ему казалось, что этот человек смог бы везти воз государственности в нужном направлении. Вызывали симпатии молодые Громыко и Косыгин, но вождь понимал, что кремлевская свора их затопчет, обязательно затопчет, чтобы не пропустить к вершинам власти. Слишком долго соратнички сидели в его великой тени, чтобы не попытаться по спинам и головам рвануться наверх, едва только представится такая возможность.
Возможно, что комбинация, задуманная вождем, была последней в его политической жизни, но это была гениальная комбинация, достойная Талейрана или Макиавелли.
И предлог был крайне благоприятным. Лаврентий Берия в силу своей ограниченности этого понять не мог. Он был неплохим цепным псом и до поры до времени верно служил хозяину. Вместе с тем он был достаточно умен, чтобы не почувствовать старость вожака и не попытаться самому выбиться в первые. Сталин хорошо знал законы политической жизни в стране, в конце концов, он сам эти законы устанавливал, а потому понимал, что ослабевшего вожака будет рвать вся волчья стая. И сделает это с превеликим наслаждением.
Если бы не было инопланетян, то их нужно было придумать.
Прикосновение к тайне означало будущие чистки.
— Сам понимаешь, — сказал вождь озабоченному Берии. — Вся эта история должна остаться в тени. Нельзя, чтобы об этом судачили на каждом углу. Американцы — дураки, они сделали из тайны открытое представление. Впрочем, быть может, они и правы, в их условиях иначе нельзя. Гласность — это обязательное условие буржуазной псевдодемократии, поэтому там газетчики следят за происходящим, доводя реально существующие вещи до состояния бреда, в который уже невозможно поверить. Мы — это другое дело.
Необходимо определить круг лиц, которые соприкасались с проблемой. Люди подлежат изоляции. Степень изоляции придется определять на глаз, все будет зависеть от полезности человека обществу. Мелочь придется надежно убирать, таких, как Королев с Капицей, трогать нельзя. Необходимо внушить им, что все это не имеет никакого отношения к космосу. Ученые по своей сути недоверчивые люди, поэтому достаточно повернуть эту их недоверчивость в нужное русло, остальное они сделают сами. Обычно они просто выбрасывают проблему из головы, если приходят к мысли, что она им неинтересна.
— Я понимаю, Коба, — согласился Берия. — Списки уже подготовлены. По сути к проблеме имеет отношение не так уж много людей, и можно все быстро устроить. Сложнее будет с чекистами, на Абакумова я последнее время имею небольшое влияние. Вышел, стервец, из-под контроля, пользуется тем, что получил самостоятельный выход на товарища Сталина.
В последнее время вождь использовал Абакумова в качестве противовеса Берии, поэтому слова верного Лаврентия доставили ему удовольствие.
— Абакумов — это моя проблема, — сказал Сталин медленно. — А вот те, кто сейчас в горах, это проблема Лаврентия Берии. И за решение этой проблемы товарищ Берия несет персональную ответственность. Надеюсь, тебе ненужно растолковывать, что это такое — персональная ответственность?
— Не нужно, Коба, — сказал Берия нервно и, чтобы скрыть волнение, снял пенсне и принялся протирать специальным кусочком бархата линзы. — Я все понимаю.
Конечно же, не стоило и сомневаться, что Берия выполнит все добросовестно. Исполнителем он был незаменимым и, что характерно, более умным, чем его предшественники, которых вождь выдвигал на аппарат. И все-таки он был только исполнителем. Не более.
— Плохо себя чувствую последнее время, — закинул пробный шар вождь. — Все-таки семьдесят, Лаврентий. Пора на покой.
— Ты хорошо выглядишь, — моментально почувствовал Берия опасность. — Кто тебе это сказал? Врачи? Для них у нас есть свое лекарство. Не обращай внимания, Коба. Ты же помнишь, сколько на Кавказе долгожителей? Мы еще твое столетие отметим. На всю страну праздник будет. Да что там на всю страну. На весь мир праздник будет. Болезни — это для слабых людей. Тебе жить надо, ты нужен народу.
— Льстец, — размягченно сказал Сталин. — Твоими устами столетнее вино пить. Давно ли мы юбилеи праздновали? — Он прикрыл глаза, на секунду задумался и продекламировал:
Вспять вражьи силы бросились.
Вновь блещет небо чистое,
Доблесть героя славили
Снежные горы, выстояв.
С ними мы пели радостно,
Твердо в победу веруя,
«Многие лета здравствует
Пусть наш защитник Берия».

Где ты нашел такого жополиза, Лаврентий?
— Зачем человека обижать? — улыбнулся Берия. — Гришашвили — хороший человек. Разве он только про Берию пишет? Вспомни, Коба, он на Сталинскую премию представлен. Неужели же за стихи обо мне?
Они посмеялись.
— Иди, — сказал Сталин. — Ты тоже хороший человек, Лаврентий, только не забывай: допустишь промах, я с тебя первого шкуру спущу.
Проводив Берию взглядом, Сталин встал из-за стола и подошел к окну. Сегодня оно было чистым от инея, и видно было неширокую кремлевскую улицу. По улице шел молодой мужчина в гражданской одежде. В обеих руках он, словно крестьянин кур, держал за лапы несколько мертвых ворон. Зрелище это наполнило Сталина уверенностью в завтрашнем дне.
Он вернулся за стол, вызвал Поскребышева и приказал:
— Рюмина из МГБ ко мне!
Совсем недавно Рюмин обратился к Сталину с доносом на Абакумова. В своем письме Рюмин писал, что среди врачей кремлевской больницы зреет заговор против руководства страны, а министр Абакумов препятствует раскрытию этого заговора, потому что сам имеет бонапартовские замашки. Сталин прекрасно знал, что письмо это было написано не самостоятельно, а под диктовку помощника Маленкова по фамилии Суханов. Доложили, что полковник оказался так глуп, что ему пришлось переписывать письмо около десяти раз, прежде чем оно обрело грамотный вид. Особого значения это не имело. Более того, письмо это оказалось как нельзя кстати, ибо позволяло одним ударом решить два тревожащих вождя вопроса — справиться с лепилами, которые постоянно сигнализировали вождю об ухудшении его здоровья, и на вполне достаточных основаниях избавиться от министра государственной безопасности и его наиболее одиозных помощников, а также тех лиц, кто был посвящен в операцию «Полынь», которая входила сейчас в заключительный этап на Урале.
Название это придумал Берия. Поначалу он предложил назвать операцию «Возмездие», но это название вождю не понравилось.
— Речь идет не о мести, Лаврентий, — строго сказал он. — Какое возмездие? Кто и перед кем провинился? Речь идет о превентивном ударе, а это совсем другая категория борьбы.
— Тогда «Полынь», — не раздумывая, предложил верный помощник.
— Кодовое имя, — понимающе кивнул вождь. — Пусть будет «Полынь». Библейских аналогий проводить не станем. Но и сам понимаешь, папок заводить тоже не будем, плодить лишние бумаги не стоит. Один придумал, другой воплотил в жизнь. После смерти на нас с тобой и так всех собак повесят. Жди еще, когда этот самый ветер истории разметет весь сор в стороны.
Сталин лукавил.
Козлом отпущения предстояло стать самому Лаврентию Павловичу. Берия и его помощники были в достаточной степени умны и исполнительны, но они играли самое большее в шашки. Сталин играл по шахматным правилам. Четырехходовка, которую он задумал, должна была избавить его от лишней головной боли. Вначале слон, которым он полагал Абакумова, сметает с доски пешки, затем коня снимают верные офицеры, сами офицеры становятся жертвами ферзя, и именно в тот момент, когда верный ферзь Берия полагает, что угрозы ему нет и противников на доске не осталось, незаметная пешка, которую вождь продвигал в аппарате МГБ, достигает последнего поля и начинает реально угрожать ферзю. Только напрасно эта пешка полагает, что она тоже доросла до ферзя. Пешка так и останется пешкой, ее пробивные возможности обусловлены тем, что за спиной у нее был король. А когда эта пешка станет ненужной, король ею без сожаления пожертвует. Однако цель будет достигнута. Возомнившие о себе лишние руководители уже не будут приниматься в расчет в дальнейшей игре, государственная тайна останется таковой на все времена, а пешки… Ну, кто о них, пешках, помнит? Сталин проводил эту комбинацию по привычке. Трудно было предугадать, какой вариант событий предпочтительней — тайный или гласный? И у того, и у другого были свои плюсы и свои минусы. Но вождь не стал заниматься расчетами, в том не было нужды. Тайный вариант имел главный плюс — он оставлял того, кто задумал операцию, в безвестности. Не то чтобы Сталин боялся, кого было бояться человеку, перед которым склонился мир? Но все-таки тревога в душе оставалась. А что, если спросят однажды: Сталин, Сталин, где брат человеческий? И что он ответит на этот простой вопрос? Библейским «Я не сторож брату своему?». Можно, конечно, и так, но поверят ли, если у случившегося события будет куча свидетелей?
Свидетели не нужны. Более того, они обычно опасны. Человечек, который приставлен к Берии, должен проследить, чтобы все оказалось выполнено в полном объеме. Потом этот человечек должен исчезнуть. И в этом случае надеяться не на кого. Есть вещи, которые приходится делать самому. Всегда окончание партии необходимо проводить без консультантов. Отпустив верного, но уже из-за того обреченного помощника, Сталин долго ходил по кабинету, прикидывая и размышляя. Вытанцовывалось неплохо.
Он не рассуждал, правильно поступает или нет. Однажды принятое решение он никогда не менял. Вождь не может менять решений, в противном случае он не слишком долго пробудет вождем.
Немного тревожило совсем иное.
Летом прошлого года по просьбе Сталина в Кремль привезли плутониевый заряд. Сталин с любопытством рассматривал небольшое никелированное полушарие, потом посмотрел на Курчатова.
— Муляж?
— Нет, товарищ Сталин, — отозвался тот. — Положите руку на заряд, и вы убедитесь в том, что он выделяет тепло.
Полушарие и в самом деле было теплым.
— Не опасно?
— Мы же все живы, — рассмеялся Курчатов, бросая взгляд на генералов и насторожившегося Берию.
— А почему бы вам не разделить заряд на две части и не изготовить две бомбы? — задумчиво взвешивая слова, спросил Сталин. — Две бомбы лучше, чем одна.
Курчатов посерьезнел.
— Невозможно, товарищ Сталин. Есть такое физическое понятие — критическая масса. Критическая масса ставит предел — если масса плутония будет меньше критической, бомба просто не взорвется.
Вождь походил по кабинету, остановился перед Курчатовым, внимательно разглядывая его желтыми глазами, потом негромко сказал:
— А вы не ошибаетесь, Игорь Васильевич? Я думаю, что критическая масса все же понятие не физическое, а диалектическое.
Курчатов отреагировал немедленно:
— К сожалению, товарищ Сталин, уровень сегодняшних знаний недостаточен, и уменьшить критическую массу мы не в состоянии. Но мы будем работать в этом направлении.
Сталин поднял руку, упреждая ученого.
— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Но я думаю вот о чем, взорвем мы с вами бомбу, а американцы пронюхают, что у нас не наработано сырье для второго заряда. Возьмут и попрут на нас. А нам нечем будет ответить…
— Постараемся подготовить сырье, — серьезно отозвался Курчатов.
К февралю пятидесятого года было изготовлено пять плутониевых зарядов. Однако вождь был верен себе. Он лукавил в разговоре с ядерщиком. В качестве отвлекающего маневра были использованы при строительстве огромные массы обычной взрывчатки, взрывы которой вызывали сейсмические колебания, не уступающие тем, что случались при атомном взрыве. Уже 25 сентября 1949 года в сообщении ТАСС было упомянуто, что в СССР при строительстве одного из объектов были применены взрывные работы, которые не имеют к испытанию атомной бомбы никакого отношения. Предательские следы радиоактивности в районе испытаний во внимание, к сожалению, не приняли. Опыта не хватило.
Сейчас Сталина терзали все те же сомнения: как скрыть явное? Не станет ли это причиной для внешней агрессии против СССР? Вопрос был серьезным, следовало все еще и еще раз обдумать. Безвыходных ситуаций не бывает, они возникают тогда, когда за дело, требующее гения, берется посредственность. Сталин полагал, что в данном случае все обстоит совсем иначе — задача будет решена, если за нее взялся он сам. В данном случае все выглядело так, словно задачу по арифметике для третьего класса взялся решить студент, владеющий высшей математикой. Не зря же люди говорили, что для гения товарища Сталина нет ничего невозможного. Вождь с этой людской молвой был целиком и полностью согласен. Человек, который переиграл Гитлера и привел народ к победе над фашизмом, был способен на — большее. В этом Сталин был твердо убежден.
Сейчас он сидел в своем кабинете и ожидал полковника Рюмина — ту самую пешку, которая в предстоящей игре должна была дойти до противоположного крайнего поля и поразить ферзя. Рюмин должен был развязать дело врачей, покончить с собственным министром и позже начать мегрельское дело, которое по замыслу вождя должно было покончить с незаменимым маршалом Лаврентием Павловичем Берией, чей юбилей страна справляла не так давно.
Мавр давно сделал свое дело, только вот с уходом слишком задержался.
Назад: Глава одиннадцатая
Дальше: Глава тринадцатая