Первым, кого Сергей Петрович Криницкий увидел в спецбараке, был Юрий Чадович.

— Ты-то каким образом здесь очутился? — удивился Чадович, хмуро оглядывая Криницкого. — Ты же говорил, что работал в Питере, на «Ленэмали»?

— А вот нечего было по горам лазить, — мрачно сказал Криницкий, оглядываясь. Барак этот разительно отличался от тех, что остались по другую сторону «колючки». Даже кровати здесь были железные, а не нары, а в проходах стояли этажерки. В соседнем помещении дверь была не заперта, и за ней блестели жестяные рукомойники. Условия жизни близкие к райским.

— А ты? Ты здесь как оказался? — спросил Криницкий Чадовича.

— Так я же геолог, — сказал тот. — Наверное, посчитали, что тоже пригожусь. Ты не знаешь, зачем нас сюда собирают?

— Не знаю, — признался Криницкий. — Меня про пещеры какие-то расспрашивали. Майор все интересовался не увлекался ли я спелеологией.

— Про пещеры и меня расспрашивали, — дернул щекой Чадович. — Я одно время в Бахардене работал, серебряные руды мы там искали. Там ведь такие подземелья, на десятки километров тянутся. Подземные озера, вода такая зеленая и спокойная. Красиво было бы, если бы сероводородом не воняло, а то чувствуешь себя так, словно чей-то нужник исследуешь.

Он показал на кровать:

— Можешь здесь располагаться. Нас здесь всего пока четверо. Мужики пошли в зону. Скоро придут. Ты чего удивляешься? Смотришь вокруг так, словно в кремлевскую Оружейную палату попал? Здесь раньше геологи из спец экспедиции жили, уран искали. А как выполнили работу, их не то выпустили и Сталинскую премию дали, не то в расход всех пустили. Разное болтают, порой не знаешь, чему и верить. А начальству пока не до нас. Говорят, во вчерашнем конвое несколько человек насмерть замерзли, а тут как на грех, какого-то начальника из Москвы принесло, вот они сейчас в конторе сидят и отмываются. А все будет как обычно: невиновных накажут, причастных — отмажут, остальных — наградят.

В барак ворвался крепкий смуглолицый парень.

— Вы чего здесь сидите? — с порога обрушился он на Криниикого и Чадовича. — Не знаете, что снаружи творится?

Поддавшись настроению, они выскочили из барака.

Была вторая половина дня, солнце еще не коснулось покрытых тайгой гор, и лучи его освещали долину, в которой располагался лагерь. Сказочная картина открывалась взгляду, но не природные красоты привлекли внимание зэков. Как зачарованные все они смотрели в небо, где в густой, уже начинающей темнеть синеве повис огромный и ослепительно белый диск. От него к земле отходили еле заметные голубоватые лучи. В верхней части диска помигивал красный огонек.

— Елы-палы, — изумленно сказал темнолицый усатый старшина из охраны. — Да что же это такое?

Повисший в небе диск немного напоминал огромный дирижабль, но только напоминал, поэтому Криницкий промолчал.

Диск между тем медленно вращался. Между верхним и нижним основаниями явственно обозначилась темная глубокая прорезь. Откуда-то с юга прилетели несколько маленьких самолетиков, которые сразу же стали кружить вокруг диска, напоминая своей настойчивостью комариков. Послышался треск далеких очередей — самолеты обстреливали диск. Однако видимых повреждений атаки самолетов диску не приносили, разве что голубоватые нити, связывающие диск с землей, погасли, и сам диск принялся медленно, но все время ускоряясь, вращаться. Вращались оба полушария диска, причем в противоположные друг от друга стороны. Одновременно с этим диск незаметно для глаза набирал высоту.

Вскоре он уже не казался особо огромным, а крошечные самолетики носились где-то под ним, не успевая набрать высоту. Потом полыхнуло зарево, от слепящей небесной вспышки Криницкий невольно прикрыл глаза, а когда открыл их, небо было пустым и чистым, в густой синеве, уже наливающейся мраком, мерцала яркая снежинка звезды, а у земли метались маленькие и кажущиеся игрушечными самолетики. Один из них медленно тянул к земле, оставляя за собой копотный след.

— Ничего себе, — сказал смуглолицый, похожий на южанина зэка, задумчиво покачивая головой. — Это что же такое было? Вроде ведь и не стрелял, а самолет горит!

Чадович огляделся по сторонам, поднял маленький воротник телогрейки, словно он мог согреть его замерзающую шею.

— Пошли в барак, мужики, — сказал он. — Не нравится мне все это. Может, это какая-нибудь секретная машина испытывалась, а мы все видели. Теперь хрен воли дождешься!

Самое интересное, Криницкий с ним полностью был согласен. Он даже выругался про себя: надо ведь, как не повезло, меньше двух лет ему оставалось, меньше двух лет!

Вечером он познакомился с остальными обитателями спецбарака. У смуглолицего зэка была странная, но запоминающаяся фамилия — Халупняк. Звали смуглого и того хлеще — Арнольдом. Перед войной он работал на Домбае инструктором по альпинизму, войну прошел в горнострелковом полку, был среди тех, кто оборонял знаменитый Марухский перевал, за всю войну ни разу не был ранен, а вот после войны удача от него отвернулась. Не надо было домой трофейный «вальтер» привозить. И грозить директору турбазы, имеющему друзей в компетентных органах, тоже не стоило. Арнольда задержали, при обыске у него нашли «вальтер», и дело о покушении на террористический акт в отношении представителя власти, каковым оказался директор турбазы, получилось на славу.

А четвертый зэка Криницкому не понравился. Был он темный, словно копченый, и неопределенного возраста. Разговаривал мало, а о прошлом своем вообще не рассказывал. Звали его Алексеем Матросовым, родом он был, по его собственным словам, из станицы Динской Краснодарского края, а о причинах, которые привели его в лагерь, вообще ничего не было известно. Да и рождение его на юге тоже вызывало определенные сомнения. Криницкий южан видел, говор у них был совершенно другим.

Когда Криницкий спросил прямо, за что он сидит, Матросов презрительно дернул щекой, коротко хмыкнул и сказал:

— За дело.

Уточнений не последовало.

Так же непонятно было, кем Матросов был до войны и где он был в войну. Сам Матросов от ответов на эти вопросы довольно ловко ушел, а настаивать на ответе было неудобно.

— Полицай, — прищурясь, определил Чадович. — Или власовец. Просто так четвертной не дают. Значит, замарал лапы по самое «не хочу».

— Подождем с выводами, — вздохнул Криницкий. — Знаешь, как оно, Юра, бывает? Думали, что гусыня, а яйца не несет.

С Чадовичем они уже были на «ты».

Вечер был посвящен спорам о дневном событии. Криницкий отстаивал свою точку зрения, что наблюдалось испытание новейшего дирижабля.

Чадович тоже соглашался, что диск являлся дирижаблем, только не советским, а американским. Нарочно он прилетел или занесло его воздушными течениями на территорию страны, это оставалось неизвестным, вот самолеты по нему вели самую настоящую стрельбу, только дирижабль оказался вооружен каким-то атомным оружием, которое позволило ему легко расправиться с нападающими самолетами.

— У них столько лет войны не было! — горячился Чадович. — А после войны им все остались должны. Жируют американцы, они на научные исследования могут выкладывать столько же, сколько вся Европа в ее нынешнем состоянии. А тут еще и усилились, они ведь половину Европы обобрали, все современные крупные ученые сейчас в Америке работают — кого увезли, а ведь кое-кто и добровольно уехал.

Арнольд презрительно улыбался, не соглашаясь с обоими. Потом все-таки заметил:

— Нам-то какая разница? Можно подумать, что меньше сидеть придется.

Матросов вообще отмалчивался. Ложиться было нельзя, за дневную расслабленность можно было запросто угодить на недельку-другую в барак усиленного режима, туг даже попадание в особую команду провинившегося спасти не могло. Поэтому Матросов сидел на корточках у окна, и по тому, как уверенно и остойчиво он сидел, Криницкий понял, что лагерный опыт у Матросова едва ли не больше, чем у него.

Наконец Матросов не выдержал.

— А если этот диск не наш и не американский? — поинтересовался он.

— А чей же он еще может быть? — удивился Чадович.

— Марсиан, — сказал Матросов.

На него уставились с недоумением, а Матросов неожиданно начал рассказывать им о марсианских каналах Скиапарелли, о наблюдениях Марса астрономами Тиховым и Воронцовым, потом неожиданно принялся пересказывать роман немецкого писателя Курта Лассвица «На двух планетах», в этом романе утверждалось, что технически превосходящие нас марсиане давно уже обосновались на земных полюсах и основательно готовятся к захвату Земли, чтобы использовать ее полезные ископаемые для нужд своего общества.

Потом разговор постепенно перешел на различные загадочные происшествия, которых на Земле пока еще хватало, с этих загадочных историй вновь переключились на литературу, но теперь уже вспоминали Алексея Толстого с его «Закатом Марса», который публиковался до войны в журнале «Красная новь» еще в одна тысяча девятьсот двадцать втором году, потом про марсианский роман Герберта Уэллса, в котором на Землю нападали треножники с тепловыми излучателями.

Криницкого клонило в сон, вполне вероятно, что именно поэтому в его память врезался неожиданный рассказ Чадовича. Тем более что рассказывал белорус прямо рядом с ним.

— Работали мы тогда в верховьях реки Вилюй, — сказал Чадович. — Места там гиблые, среди местных жителей ходили слухи, что именно там скрывается вход в адские подземелья. Название местности тоже за себя говорит, красивое такое название, Елюю Черкечех, что в переводе с тамошнего означает «Долина смерти». Якуты народ практичный, уж если они дали местечку такое название, то можешь поверить — заслуженно.

Местные жители эти места за сто верст обходят, а нам куда деваться, мы люди подневольные, маршрут разведки прямо через эти места проходит. Проводник у нас был якут, Николой его звали, так он рассказывал, что есть в тундре место, где из земли выступает приплюснутая арка, а под ней в земле находится множество железных комнат, там, как он рассказывал, даже в самые лютые морозы тепло. Как Летом. Только, говорит, ночевать там нельзя. Охотники в непогоду там ночевали, но потом шибко болели, а если несколько раз ночевали, быстро умирали — болели очень, волосы у них выпадали, кожа красная становилась, и кашляли перед смертью сильно.

Неподалеку от нее, рассказывал Никола, есть выступающая из мерзлоты красная полусфера, похожая на половинку огромного мяча, она выступает из мерзлоты так, что в нее можно верхом на олене въехать. Огромная такая полусфера.

И еще говорил он, что есть там железная труба, прикрытая крышкой. Иногда эта крышка открывается, и из земли вырывается пламя, потому что под землей живет сеющий заразу и кидающийся огненными шарами исполин Уот Усуму Тонг Дуурай, что в переводе с якутского, между прочим, означает «Преступный пришелец, продырявивший землю и укрывшийся в глубине, огненным смерчем уничтожающий все вокруг».

Не скажу, что нас эти рассказы здорово вдохновляли, но приказы не обсуждаются, война шла, а мы олово искали, стратегический металл, поэтому партия намеченным путем так и пошла — по большому кольцу. Принципы тогда в геологии были простые и незамысловатые — сделай или умри! Но умирать-то как раз никому не хотелось, значит, надо было обязательно сделать.

На маршруте встретили одного оленевода. Очень он нам кстати попался, мы у него двух оленей купили, поэтому до следующей бочки с продовольствием, что по весне разбрасывали, спокойно дошли. И вот этот самый оленевод рассказал нам историю. Будто он в конце тридцатых пересек Долину смерти и видел какую-то металлическую нору, в которой лежат худые и одноглазые люди в железных одеждах.

Сами мы в тот раз ничего не нашли, врать не буду, только был у нас разнорабочий. Звали его Михаилом Петровичем Корецким. Он, когда эти рассказы услышал, подтвердил, что в тридцать девятом году также ездил на заработки и видел несколько котлов из черного непонятно металла. Каждый котел был в диаметре от шести до девяти метров, и как рассказывал Корецкий, он даже отточенному зубилу не поддается. А изнутри котлы покрыты слоем неизвестного материала красноватого цвета, похожего на наждак.

А потом он в сентябре сорок девятого, уже после публикаций о Хиросиме и Нагасаки, письмо прислал. Оказывается, он там с друзьями летом сорок шестого года был, в одной из экспедиций геологоразведки работал. И пишет он, что снова они видели эти самые котлы. А рядом с ними пышная растительность, лопухи под два метра, трава в человеческий рост. В одном из котлов они заночевали. И вот какая штука: у знакомого Корецкого после этой ночевки волосы выпали, лысым он стал, как бильярдный шар, а у самого Корецкого на левой стороне головы появились три язвочки размером со спичечную головку, и что интересно — не заживают!

Вот такие дела. Получается, что у якутской легенды есть какие-то корни в реальности. В доказательство прислал мне этот Корецкий осколок котла. Говорит, проходили мимо одного, он целым был, а когда возвращались обратно, увидели, что котел этот рассыпался на множество мелких осколков. Вот он один такой осколок захватил и мне его прислал. Что вам сказать? Явно это неизвестный нам материал. Стекло он режет запросто, сам не тупится, нагрузки выдерживает чудовищные, а анализ показал, что это невероятный сплав металлов на основе алюминия, у нас такие сплавы неизвестны, даже зная состав этого сплава, изготовить его мы оказались не в состоянии. Отец его вместо стеклореза использовал.

— А дальше что? — нарушил тишину Арнольд Халупняк.

— А ничего не было, — громко зевнув, сказал Чадович. — меня посадили, вот что было. Вот кукую. Пошутил на свою голову, оказывается, вокруг доброхоты одни роятся, теперь не знаешь, кто на тебя настучать поторопился.

— Знак ПО на груди у него, — пробормотал со своей кровати Матросов. — Больше не знают о нем ничего.

— Шутки шутками, — вздохнул Арнольд, — а как бы нам эти диковины боком не вылезли.

— Ты-то о чем задумываешься? — искренне удивился Криницкий. — У тебя еще семь лет впереди, пока они пройдут, тут уже все забудется, опера и начальство не один раз поменяется.

— А все ты, Арнольд, — с плохо скрываемой досадой сказал Чадович. — Разорался на весь барак: «Пойдемте! Посмотрим!» Если бы не ты, мы бы ни хрена и не видели, сидели бы себе в бараке. А ты и на свою задницу приключения нашел, и о товарищах не забыл.

И в наступившей тишине слышно стало, как судорожно вздохнул Халупняк. Даже жалко его стало — хотел мужик как лучше, а получилось как всегда.

Долгое время после окончания разговора Криницкий не мог заснуть.

Юрий Чадович храпел, Арнольд Халупняк негромко и редко постанывал, а вот Матросов спал неслышно — даже дыхание его было ровным и спокойным. Словно не в бараке человек спал, а в родимом доме, у жены под боком.

Некоторое время Криницкий раздумывал о событии, которое они сегодня наблюдали. Плевать ему было, инопланетный ли это корабль, или родное государство с новой техникой балуется, в любом случае ничего хорошего жадать не приходилось — и то, и другое наверняка относилось к государственным тайнам, а их в Советском Союзе хранили хорошо, даже слишком. И гадать не стоило, что их всех ожидало в случае, если наверху решат все как следует засекретить.

И тут надо было крепко подумать, некоторые возможности открывались в связи с особым режимом работы, который их ожидал. В пещерах, говорите, работал будем? Что ж, поработаем. У пещер тоже не единственный выход бывает! Но по мере того как Криницкий размышлял о будущем, тем меньше оптимизма он испытывал. Пусть у этих пещер по десять ходов и выходов, куда по ним бежать-то? Вся страна в колючке, как говорится, граница на надежном замке. Ходили, правда, по лагерям легенды о дерзких побегах отдельных смельчаков, которые без еды и теплой одежды до Берингова пролива добегали. Так они, если и в самом деле существовали, с Чукотки и Магадана бежали, да и Колыма к Америке куда ближе, чем Урал. А куда скрыться без документов в стране, где милиция документы проверяет чаще, чем это делают в прифронтовой зоне? Возьмут отпечатки пальцев, и опять прощай свобода.

Он полежал немного, но умные мысли в голову не приходили, пугал мысли Чадович своим нездоровым храпом, который уже сопровождался присвистываниями:. сразу было видно, что человек был капитально простужен, а в условиях морозной зимы это обстоятельство ничего хорошего не сулило.