Книга: Операция прикрытия
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая

Глава одиннадцатая

Кремлевская квартира Сталина находилась на Коммунистической улице, напротив Потешного дворца. Смешение прежних и новых названий, которое всегда вызывало приступы остроумия у покойного Радека, стало привычным и ни у кого веселых прежних ассоциаций не вызывало. Квартира эта состояла из двух комнат, являвшихся кабинетом и спальней, а также просторного холла и длинного коридора. Мебель была из красного дерева, но ничего особенного собой не представляла, за исключением кресла, которое сделано было специально для вождя.
В годы войны Сталин здесь бывал редко, тогда он жил в уютной, с его точки зрения, квартире, которая располагалась в первом корпусе здания Совета Министров СССР. Эта квартира находилась на первом этаже рядом с особым подъездом и была очень удобна тем, что прямо из нее Сталин легко попадал в свой рабочий кабинет. Квартира эта была обставлена значительно лучше, даже роскошный немецкий радиоприемник в блестящем эбонитовом корпусе стоял, что было вполне объяснимо: именно здесь Сталин принимал Черчилля и некоторых послов, усиленно угощая их грузинскими винами и армянским коньяком. Но сам Сталин эту квартиру не любил именно за эту излишнюю, по его мнению, роскошь и потому после войны вернулся на улицу Коммунистическую.
Сталин не любил излишеств. Привыкая к вещам, он неохотно менял их и раздражался, если это делали без его ведома. Пожалуй, второе обстоятельство раздражало его еще больше. Постоянство относилось и к привычкам вождя. Вечерами он любил прогуливаться по Кремлю. Чаще всего он гулял рядом с небольшим фонтаном, который располагался между зданием правительства и Арсеналом. Прогулки эти давали Сталину ощущение свободы, возможность подышать свежим воздухом и обдумать все, что произошло за день.
За последние дни Сталин сильно устал. Шумное празднование его семидесятилетия, газетные славословия, торжественные заседания и посещения его многочисленными иностранными делегациями, хотя и льстили самолюбию вождя, никак не способствовали сохранению физической и духовной энергии, тем более что сопровождались праздники не только обильными возлияниями, но и серьезной работой — за эти дни Сталин встретился с Мао Цзэдуном, Ульбрихтом, Копленигом, Ракоши, и все эти встречи потребовали немалого расхода сил, которых у семидесятилетнего Сталина оставалось не так уж и много. Сейчас он гулял по выметенной кремлевскими курсантами аллее и прикидывал политические последствия своих встреч. Положение Советского Союза в послевоенном мире было прочным, Сталин даже рискнул перевести рубль на золотое обеспечение, отказавшись от американского доллара. Последствия этих действий должны были сказаться уже в самом ближайшем будущем, а оно Сталину казалось стабильным — Китай ориентируется на Советский Союз, и уже в ближайшее время будет подписан договор о дружбе, союзе и взаимной помощи, режимы в восточноевропейских странах укрепляются, некоторые сложности, правда, имеют место в Восточной Германии, но этого и следовало ожидать — американцы и их союзники просто так свои позиции не сдадут, надо бы сказать Вышинскому, чтобы Андрей Януарьевич ужесточил свою позицию на Генеральной Ассамблее ООН, особенно в части контроля за ядерным вооружением…
Он повернулся, заложив руки в карманы тулупа, и увидел приближающихся к нему людей. Одним из них был Берия, в энергичном колобке, что катился рядом с Лаврентием и размахивал руками, Сталин узнал первого секретаря Московского горкома партии Никиту Хрущева, недавно переведенного в Москву с Украины и кооптированного в Центральный Комитет. Было морозно, сам Сталин был в тулупе и валенках, в натянутой по самые уши шапке-ушанке, а потому с любопытством смотрел на подходивших к нему нежданных гостей. Берия, несмотря на мороз, был в черном пальто и роскошной норковой шапке, на ногах у него были тупорылые американские ботинки на перекрестной шнуровке. Невысокий круглолицый Хрущев был в такой же, как у Берии, шапке, в белом полушубке, отороченном черным мехом, и на ногах у него были белые войлочные бурки, отделанные рыжей кожей.
Обменявшись рукопожатиями с вождем, оба некоторое время молчали, словно уступали друг другу пальму; первенства в общении со Сталиным. Хрущев не выдержал первым.
— Я вот по какому вопросу, товарищ Сталин, — с сильным украинским акцентом сказал он. — Выборы скоро, московский горком просит вас выступить на активе.
— По каким вопросам? — спросил Сталин.
— О роли партийных организаций в условиях социал-демократической власти после развала империалистической колониальной системы, — одним духом выпалил Хрущев.
— Эко вас! — удивился Сталин. — И ты думаешь, Никита, что в условиях Москвы это наиболее наболевшая тема? Больше вам думать не о чем?
Берия обидно засмеялся.
Сталин покосился на него, и этого было достаточно — Берия замолчал и сделал серьезное лицо, уклончиво отводя взгляд.
— Будем считать, что просьба московских коммунистов — закон для секретаря их Центрального Комитета, — заключил Сталин. — Только ты, Никита, извинись — тему выступления я сам выберу и время назначу тоже сам. У тебя все?
У первого секретаря московского горкома вопросов больше не было, но Хрущев неловко топтался рядом, не смея уйти, а Берия умышленно не начинал разговор при нежелательном свидетеле, и возникшая пауза была так неловка, что Сталин поспешил разрядить напряжение.
— Ты иди, Никита, иди, — сказал он участливо. — Видишь, Лаврентия очередная государственная тайна распирает: или заговор почуял, или сам его замышляет. Сам знаешь, от таких людей, как наш Лаврентий, всего можно ожидать.
Хрущев неловко улыбнулся, но по капелькам пота, выступившим на лбу, было видно, что ему от сталинских шуточек неуютно. Этот рано облысевший партиец вождю нравился, на Украине он хорошо работал, да и в войну, будучи представителем Ставки в войсках, тоже себя неплохо зарекомендовал. В этом году его дочь Рада, которая училась на факультете журналистики МГУ, вышла замуж за своего однокурсника, и Сталин, несмотря на свою занятость, побывал на свадьбе, которую Никита Хрущев организовал без особой пышности, и это Сталину тоже понравилось. Он сам был скромным человеком, поэтому любил скромных людей, которые не высовывались и не барствовали, как Зиновьев и Каменев, не выставляли свои энциклопедические знания напоказ, как Бухарин, не кичились своим лидерством, как Троцкий, а были нормальными людьми, которые знали свое место в жизни и чужое занять не торопились.
Проводив взглядом мелькающего бурками Хрущева, Сталин поднял воротник, проследил за облачком морозного воздуха, вырывающегося изо рта, и предложил терпеливо ждущему Берии:
— Пойдем в дом, Лаврентий. Разговор у нас будет долгим, тебе еще в ошибках каяться, а я уже замерз. Давно гуляю.
В прихожей их встретила официантка. Взаимоотношения Сталина с ней были хорошо известны Берии, но тут он был бессилен: вмешательства в свои личные дела вождь не терпел.
Раздевшись в коридоре и надев мягкие полусапожки, Сталин прошел в кабинет. Сев в кресло, он выслушал Берию, задумчиво оглядел его:
— Значит, товарищ Сталин был прав, Лаврентий?
— Ты, как всегда, мудр, Коба, — развел руками Берия. — Нам постоянно надо учиться у тебя.
— Про Житкур ты мне не рассказывал, — задумчиво сказал Сталин, в упор глядя на своенравного помощника. — Почему ты из этого делал тайну от вождя?
— Не придавал значения, — почти откровенно сказал Берия. — Думал, что там железки ржавые. Пусть смотрят кому положено, пусть изучают. Если бы что-то получилось, ты, Коба, об этом узнал бы первым, клянусь!
Сталин покачал головой.
— Дерзок ты стал, Лаврентий, — сокрушенно сказал он. — Вот уже от вождя таиться стал. Тухачевский тоже от товарища Сталина секреты имел, только кому они нужны теперь, эти его секреты?
Он вновь принялся расспрашивать Берию о результатах расследования. Расследование состояло из двух частей — первой занималось МГБ, второй — аналитики из спецгруппы при ЦСУ СССР, но только Берия знал, как из этих разрозненных фрагментов сложить общую картинку. Это был один из методов работы Лаврентия Павловича Берии, которому он научился, еще работая в Закавказье.
— Значит, летают.
Сталин задумался, откинулся на кресле. Усы у него были совсем седые, как и голова, и Берия неожиданно подумал, что вождь уже совсем стар.
— Неизвестный аппарат необходимо раздобыть, — сказал Сталин. — Это будет полезно государству. Но еще важнее найти их базу. Надо ее найти и обязательно уничтожить. Она несет угрозу, Лаврентий. Если это американцы — то мы не можем позволить им хозяйничать на территории страны, если немцы, то тем более нельзя позволить им продолжать вредить СССР и после капитуляции. Но это могут оказаться и инопланетяне. Можем ли мы договариваться с ними? Мне кажется, что не можем. Мы живем в изоляции, Лаврентий, поэтому любые контакты такого рода будут опасными. А если они, первоначально договорившись с нами, найдут более привлекательными наших политических противников? Поэтому мы не можем рисковать.
— Но это может быть мир, в котором уже победил коммунистические идеи, — сказал Берия. Возражение это было заранее подготовлено, но, хорошо зная Сталина, Лаврентий Павлович уже ответил за него на этот вопроси сейчас просто проверял, не ошибся ли в своих предположениях.
Сталин внимательно посмотрел на строптивца, который осмелился противоречить вождю. Нет, он не сердился на Берию, не осуждал его за возражения. Возражения эти были полезны, они помогали оттачивать мысль, главное, чтобы эти возражения не выплескивались на суд общественности, не давали людям думать, что не все наверху думают, как Сталин. Такое положение дел было бы политически вредным, этого Сталин позволить не мог. Но в домашних условиях, в кулуарах, он инакомыслие поощрял. Если мысль оппонента ему нравилась, Сталин ее использовал.
— Может быть, — согласился он с Берией. — Тем более мы не должны допускать контактов общественности, если они из мира победившего коммунизма. Люди не готовы, еще много предстоит работы, чтобы воспитать нового человека, для которого коммунистические идеи не пустой звук. Но если мы столкнем с коммунизмом обывателя, то он в первую очередь будет интересоваться материальной стороной дела, а на духовное ему будет наплевать. А коммунизм — это не только изобилие колбасы, это еще и изобилие мыслей. Наши люди не готовы к встрече с коммунизмом. Пока мы вынуждены ограничивать знакомство советских людей с капитализмом. И не из-за буржуазного влияния, Лаврентий, совсем не из-за этого. А из-за капиталистического изобилия, с которым советский человек сразу же начнет сравнивать свою жизнь. И сравнение это окажется не в нашу пользу. А этого мы позволить никак не можем. Пока не можем.
Берия понял вождя. Сталин боялся оказаться ненужным в новой расстановке, которая грозила миру. Он боялся, что путь, которым они шли, окажется ошибочным, что проявленная жесткость в построении коммунистического государства окажется неоправданной и есть совершенно иной путь, а он оказался не прав. В беседах с Берией Сталин часто говорил, что они идут непроторенным путем, что действуют они не жестоко, а жестко, но это неизбежно — без крови сомневающихся невозможно прийти ю порядку и коммунистическому изобилию. Но одно дело говорить это самому и совсем другое — убедиться в том на примере других. Сталин боялся, что допущенные ошибки станут понятны всем, но тогда его действия не будут казаться единственно разумными, а жесткость окажется обыкновенной жестокостью, политическая непримиримость — сведением счетов с политическими противниками, которые считали себя умнее его, Сталина. Берия это понял, но говорить об этом вождю не стал.
— Есть еще один вопрос, — сказал он. — В ходе операции мы выявили около сорока человек, имевших контакт с пилотами дисков. В ходе их медицинского обследования установлена одна странность. Профессор Термен утверждает, что все обследованные излучают радиолучи в диапазоне шесть и восемь сотых метра. Источник излучения установить не удалось, он полагает, что радиоизлучение является следствием перестройки человеческого организма, которая нами еще не понята.
— Пятая колонна, — понимающе сказал Сталин. — Хорошо они работают. Передай списки Абакумову, он знает, что делать в таких случаях. — Подумал немного и добавил: — Ты, впрочем, тоже.
И это означает, что председатель поселкового Совета Козинцев гораздо лучше знал жизнь, чем оперуполномоченный МГБ Бабуш, хотя они оба прошли войну. Уговорив Бабуша не упоминать в отчете о зеленокожем пришельце и ограничиться находкой «фонарика» и сообщением о месте падения неизвестного летательного аппарата, Козинцев, несомненно, сохранил Маришке бородатого и неразговорчивого отца, а возможно, что и вообще спас жизнь всей семье лесничего. Во время «холодной» войны оказаться в числе тех, кого причислили к пятой колонне, ничего хорошего человеку не обещало, напротив — сулило крупные неприятности, от которых невозможно было сбежать.
Устраиваясь удобнее в кресле, припомнил:
— Термен… Термен… Знакомая фамилия. Это не тот, что в тридцатых придумал электрическую музыку?
— Это он, Коба, — подтвердил Берия, про себя поражаясь памяти вождя. Ему хотелось в конце жизни сохранить такую же ясную голову и прекрасную память, какими обладал Сталин,
Вождь показал свою прекрасную память еще раз.
— Постой, но он же уехал в Америку.
— Уехал, — качнул головой Берия. — А потом приехал. Даже отсидеть успел за пропаганду буржуазного образа жизни.
Термена из тюрьмы вытащил сам Берия. Термен был нужен, он нашел способ снимать звуковые колебания со стекла, переводя его обратно из электромагнитных колебаний в человеческий голос. Берия использовал изобретение Термена для того, чтобы подслушивать интересующие его беседы, в том числе и те, которые вел вождь. Но говорить об этом Сталину было равносильно самоубийству. Кроме этой хитрой работы, Термен занимался разработкой ракетной радиоаппаратуры, а это позволяло Берии держать профессора возле себя, не допуская контроля за ним со стороны органов безопасности. Если бы эти органы узнали об экспериментах Термена, можно было смело ручаться, что на свободе он продержится недолго и вряд ли сохранит жизнь. Обречены будут и те, кто ему в этом способствовал. Подслушивание бесед вождя со своими соратниками, несомненно, было бы расценено как шпионаж в пользу любой из капиталистических держав со всеми вытекающими отсюда последствиями, а если учесть, что Термен жил в Соединенных Штатах, то нетрудно было догадаться, шпионом какого государства его назовут.
— Ты мой тайный визирь, Лаврентий, — сказал Сталин. — Работай.
Устроился в кресле удобнее, повозился еще немного, вытянул ноги в сапожках с мягкими голенищами и кожаной подошвой, пожаловался:
— Старею. Пора бы отойти от дел, пожить на даче, погулять по лесу… А на кого государство оставить? У Молотова не хватает ума, у Маленкова ума в избытке, но честолюбия еще больше, Вышинского надо постоянно контролировать, барин ведь, опомниться не успеешь, как к старому повернет. Ворошилов с Буденным прошлым живут, не подняться им до сегодняшнего дня, не осилить его. Серость, Лаврентий, серость. Щербаков с Вознесенским неплохи были, так смерти моей не дождались, на себя тянуть стали, на Ленинград. Во фракционность заигрались… Такого, Лаврентий, прощать нельзя. Сомнения и раскол — это всегда гибель государства. Российская империя с чего распалась? Споров в Думе много было, а царь этих споров не пресекал. Нет, Лаврентий, нет достойного человека!
— А Никита? — усмехнулся Берия,
— А что Никита? — желто глянул Сталин. — Шут. Правда, гопак пляшет хорошо и спивает гарно. И командовать любит — на фронте, говорят, иному командующему и рта открыть не давал.
Уходя, Берия заглянул в комнату. Сталин спал в кресле, положив сохнущую больную руку на колени и прикрыв лицо фуражкой генералиссимуса. Он спал, и Берия второй раз за сегодняшний день подумал, что жить вождю осталось не так уж и долго, а следовательно, неизбежная свара в борьбе за власть, которая начнется после смерти вождя, не так уж и далека.
Самое время умному человеку начать заботиться о себе.
* * *
В газете «Правда» за 1 января 1950 года помещена передовица «Год 1950-й»

Встали все. Уже двенадцать ровно.
Бьют куранты — старый год прошел.
Хорошо, друзья, под общим кровом
Сесть за шумный новогодний стол!
Степан Щипачев
Назад: Глава десятая
Дальше: Глава двенадцатая