Глава четырнадцатая
Деяния Лаэртида
Ночь опустилась на холмы, но Одиссей все еще не выходил из шатра Энея. Присевший к костру Арет настороженно прислушивался, чтобы не упустить миг, когда грозно возвысят голоса собеседники. С воинами, что дремали рядом с ним, хлопот он не предвидел. Лишь в одном он троянца узнал, по выправке да по злобному взгляду, которым проводил базилея, когда тот входил к Энею в шатер. Остальные так, сброд, они еще могут орудовать ножами на глухих тропках, а вот для открытой схватки слабоваты.
Но долгая беседа шла в ночной тиши, и гневный крик ее не обрывал.
Поведал сначала Эней, что не таит зла на царя итакийцев — судьба Илиона богами была решена, а люди лишь волю их исполняли. Но все же доведись им встретиться раньше — вряд ли смирился бы он перед волей богов.
Улыбнулся Одиссей и сказал, что молодость хороша своим пылом, а зрелый муж рассудком. Что им теперь делить чужих жен!
Посмеявшись, оба затем возлили вина местным богам, и спросил тогда Эней, что привело базилея к долинам Лациума.
— Что только не вело меня, — со скрытой, горечью промолвил Одиссей. Порой завидовал друзьям погибшим у стен Трои, столь обильны мои злоключения были! Долгие годы не мог вернуться домой, а вернувшись, едва избежал я позора, чуть не явившись на свадьбу жены своей. Кратки были дни пребывания под сенью домашней, рок снова вывел меня на дорогу скитаний. Рассказ о них займет не один день и не одну ночь. Если когда-нибудь время найдешь для усталого путника, много услышишь историй предивных.
— Мне довелось от аэдов услышать песни о гибели Трои, — сказал Эней. Много вранья, но изложено складно. И о твоих странствиях узнал я немало: боги и девы встречались тебе вперемешку, одни чинили препоны, другие зато ублажали.
— Знал бы ты, какая дрянь мне на самом деле порою встречалась! — вздохнул Одиссей.
И он рассказал Энею об избиении женихов, о плавании искупительном и встрече с амазонками, о железном корабле и плавающей горе. О многом поведал, лишь умолчал о том, что правителем стал гадиритов, да и то ненадолго. Молча внимал Эней базилею, чем дальше, тем ниже челюсть его отвисала.
— И мне довелось испытать немало, — сказал он после того, как умолк базилей. — Но таких чудес я не видел, а если поверить тебе, то не надо и видеть!
— Сам порою не верю себе, — покачал Одиссей головой. — Может, снится мне все это, вот проснусь — а пьяный Ахилл требует девку обратно и в бой не выходит, Гекгор с башни надвратной поносит ахейцев, а Троя стоит незыблемо, и не знает никто — возьмут ли ахейцы ее или головы сложат под стенами.
— Хорошо бы проснуться нам вместе, — подхватил с грустной улыбкой Эней, глянь, тогда деревянную клячу на берегу мы спалили бы точно. И победа за нами!
— Все шло к тому. Но кровь героев и битвы отважных в войне беспощадной лишь мелкий эпизод в замыслах гадиритов.
Эней задумчиво поглядел на собеседника. Он помнил хитроумного царя Итаки быстрого в движениях, решительного и непреклонного. Сейчас перед ним сидел усталый путник — немолодой, сбившийся с пути и растерянный.
— История твоя невероятна, — сказал Эней. — Мне кажется, духи погибших будут оскорблены, узнав о коварстве таком. Великие царства, прекрасные девы… Не помутился ли разум обитателей темной горы от долгого плавания?
— Похоже на то, — согласился Одиссей. — Такие великие замыслы могут вершиться лишь безумными!
— Мне ли не знать… — горько вздохнул Эней. — Все великие замыслы изначально безумны.
— Ну а ты как спасся из Трои горящей?
Долгим был Энея рассказ о скитаниях уцелевших троянцев, о том, что их ждало в пути, о делах в Карфагене, о славной Дидоне, увы, павшей жертвой любовного безумия, о том, как приплыли сюда, к берегам итакийским, и о многих обидах, что пришлось ему вынести от надменных этрусков…
— Только в согласие пришли мы с царем Латином, — завершил Эней свое повествование, — как племя рутулов стало нам досаждать. Турн, их предводитель, в жены себе потребовал дочь Латина, а она уже мне была обещана в знак примирения и дружбы. Снова война началась!
Одиссей чуть не выронил кубок.
— Опять из-за девы! Слушай, а ты не заметил, пупок у невесты хоть есть?
Вытаращил глаза Эней, а потом засмеялся.
— Вот ты о чем! Полагаешь, что дочку царя вырастили твои гадириты?
— С них станет!
— Нет, дева ликом приятна, но телом чиста — я раз подглядел, заплатив немало служанкам во время купанья. На месте пупок! Но от этого мне не легче. Долго сражались мы, много людей положили. Утром я встречусь в поединке с Турном, дабы народ не страдал от нашей распри. Коль одержу я победу, людей своих приводи, дам приют и защиту. Если нет — спасайся как можешь.
— Ты достойный родич Приама, — вздохнул Одиссей. — И в деле ратном знаешь толк. Я так понимаю, что люди твои от сражений устали, потому ты и вызвал соперника на единоборство. Сколь силен твой противник?
Молчал Эней долго, разглядывая меч, что лежал у него на коленях.
— Молод и силен отважный Турн, — сказал он наконец. — Охотно я кончил бы дело миром, но его подстрекают этруски, враждою ко мне воспылавшие. Вот и я вызвал его на решающий поединок, пока не подоспела к нему их подмога. Если удастся его одолеть — значит исполнится все, что явилось в видениях мне. Волшебный напиток Сивиллы из Кум открыл мне врата в будущее. Ну а если удача благоволит к Турну, захлопнутся эти врата.
Меч отложив, поднялся он с места и вышел из шатра. Одиссей испытующе поглядел ему вслед, отпил из кубка вина, разбавленного водой родниковой, и тоже покинул шатер.
Дремали воины у костра, лишь Арет взглядом настороженным следил за Энеем. Троянец смотрел на яркие звезды и беззвучно шевелил губами.
— Богам возносит молитву, — шепнул Арет базилею, бесшумно вскочив, едва лишь тот появился.
— Себя не жалею, — промолвил Эней, обращаясь к небу. — О своих соплеменниках прошу — доколе скитаться им?!
Одиссей подошел к нему и положил руку на плечо.
— Прими мою помощь, отважный Эней. Много троянцы во время осады от меня претерпели. Завтра я выйду вместо тебя, чтобы забылись старые обиды. А если считаешь такую замену уроном для чести, тогда возьми это копье — оно наподобие Зевса перунов мечет огонь.
Повернулся к базилею троянец и с большим интересом копье оглядел.
— Божественное оружие — отменный дар перед поединком. Кто выковал это копье — Гефест хромоногий или похищен у Зевса? Знаю, что ты хитроумен сверх меры, но чтобы богов обмануть — не поверю! Неужто в обличье Одиссея явился ты, Аполлон, верность мою испытать?
— Лестны слова твои, доблестный сын Анхиса, — с улыбкой ответил базилей. Но руками человеческими сработано огненное копье, его я забрал с корабля гадиритов. Подпусти врага на пять или десять шагов, здесь потяни, а отсюда извергнется пламя.
Блеск в глазах Энея исчез, а может, просто перестали лететь искры от костра.
— Не подобает мне биться неравным оружием, если нет в том повеления свыше. Я — человек судьбы, и все, что мне от нее причитается, то и приму. Все же тебе благодарен, отказ не сочти за обиду.
С этими словами он вернулся к шатру и, откинув полог, пригласил базилея войти. На сей раз Арет последовал за ними, а встретив неприветливый взгляд троянца, старый воин сказал:
— Вам, молодым, только волю дай драться! Про поединок услышал я, значит, мне здесь и место. Много советов давал я воинам славным, вам не чета, и никто мною не пренебрег! Соперник твой, кто он — левша или нет? Росту какого, силен ли в ногах, дыханием крепок?
Рассмеялся Эней, руками всплеснул, но все же на вопросы ответил, а их было множество. Арет почесал свою бровь, задумался и, Энея с головы до ног оглядев, велел показать оружие.
— Плохо дело, — сообщил он Одиссею. — Может, троянец и крепок, да ежели сразу с врагом не покончит, сил недостанет на долгую битву. Меч неплох, наконечники копий годятся, а вот щит подкачал — тяжелый, держать неудобно. Вот, мой прими, легкий и крепкий!
Эней взял в руки щит, но не зная, как он легок, чуть не въехал краем его в подбородок Арета. Подержал на весу, прикрылся, отвел и сказал базилею:
— Странный металл, не знаю такого. Тоже изделие гадиритов? Мне говорили, что Турну меч подарили этруски, доспехи любые тот меч рассекает. Что ж, от щита не откажусь. А теперь разговор наш продолжим…
— А теперь спать ложись, неразумный юнец! — рыкнул Арет. — Коли не выспишься, будешь вести разговоры с Хароном!
— Строгий ты, дядя, — сказал Эней уважительно. — Будь по-твоему. Можешь лечь на кошму, базилей пусть возьмет овчину, мне же хватит плаща.
Утром, потягиваясь и зевая, Арет вышел из шатра, а когда справил нужду, то, голову подняв, вздрогнул — долина между холмами была вся в шатрах. Во тьме их не заметили путники.
Дым от костров, крики и смех — местность ожила разом, словно розовые крылья Эос смахнули покрывало ночи.
Пение свирелей и удары бубнов доносились со стороны зеленых шатров, а когда Арет увидел знамена рутулов, то вздрогнул вторично — круг в треугольнике напомнил ему знак гадиритов.
Из шатра показался Эней в боевом облачении и прошел к своей колеснице, что стояла в отдалении. Под крики воинов, огородивших поле, он объехал его, а затем, вращая мечом над головой, вернулся к шатру своему.
— Неплохо, — проворчал старый воин, — но лучше бы силы берег!
— Жаль, что нет еще парочки огненных копий, — раздался голос Одиссея. Если погибнет Эней, уходить надо быстро. Многие тут посчитаться со мной захотят!
Между тем появилась на поле богато украшенная колесница, запряженная четверкой коней, и встала в отдалении. Арет поймал за руку воина в драном плаще, который шел к полю, и спросил, не Турн ли приехал на этой роскошной повозке, неуместной для боя?
Воин фыркнул, вырвал руку и, презрительно сказав, что только старик подслеповатый не узнает царя Латина, направился к Энею. Вокруг троянца суетились его люди, поправляя доспехи, ободряя и призывая милость богов. Тот, кто назвал бы свиту его блестящей — льстец бесстыжий или насмешник. Видно было, что поизносились троянцы за годы странствий и здесь не нажили много добра.
Воинство Турна, что криком приветствовало его появление на ристалище, выглядело не в пример богаче. Сам Турн ворвался на поле, влекомый белыми конями, он стоял гордо в крепкой своей колеснице, два тяжелых копья обещали Энею погибель.
Живою стеной окружили воины поле, Турн уже что-то кричал, похваляясь, и указывал в сторону царя Латина. Эней же разговаривал с мальчиком, который подбежал к нему, вырвавшись из рук старухи в черном одеянии. Троянец прижал ребенка к груди, отстранил и медленно сошел вниз по склону.
Мальчик увернулся от старухи, что бросилась, причитая, за ним, и подошел к Одиссею.
— Правда, что ты и есть Улисс-губитель? — спросил он, глядя исподлобья. Где твой кровавый топор и отчего борода твоя седая?
— О чем ты, дитя? — удивился базилей. — Кто твой отец, как твое имя?
— Я Асканий, сын Энея, — выпятив грудь, ответил мальчик. — Здесь меня Юлом зовут. Отец мне сказал, у тебя есть чему поучиться. Если удача изменит ему, ты будешь наставником мне?
Молча кивнул базилей, ладонь положив ему на плечо.
— Хорошо, — сказал Юл. — Когда я возвеличусь, тебя не забуду.
И убежал, преследуемый старухой — в черном.
— Каков волчонок! — крякнул Арет. — Будет толк. На поле уже сошлись в поединке вожди. Турн был на голову выше Энея, и меч его тяжелее, но двигался быстро троянец, и рутула страшный удар рассекал пустоту. Легкие раны уже сочились багрянцем. С грохотом щит Энея ударялся о чешуйчатый щит противника.
— Держится славно Эней, — пробормотал Арет. — Но противник сильнее пропустит удар троянец, и все! Вон как теснит его Турн, чуть не прижал к колеснице.
— Плохо дело, — согласился базилей. — Все же Турн открывается чаще, надо бить по ногам или…
Договорить он не успел, ахнули все, кто на поле битвы собрался. Споткнувшись, упал Эней рядом со своей колесницей, но только поднялся на одно колено, как тут подоспел Турн и меч свой огромный занес. Страшен удар был, щитом лишь успел заслониться троянец.
И тут снова ахнули все — выдержал щит серебристый, а меч рутула сломался! Вскочил Эней на ноги и с криком победным ринулся на противника. Турн побежал к своей колеснице. На бегу подхватил он камень большой и метнул его в троянца. Увернулся Эней и ответил на камень копьем.
Впилось медное жало в бедро могучего Турна. Рухнул он оземь под горестный вой и стон рутулов, Эней подскочил к нему — удар был короток, — и вот меч победоносный пронзил грудь Турна.
Выехал царь Латин на середину поля и вскричал:
— Воля богов очевидна, дочь моя будет женой троянца.
Эней вернулся к шатру, сбросил доспехи с себя и обратив к базилею свое лицо, все в потеках грязного пота, заплетающимся языком проговорил:
— От удачи твоей и мне перепало! Будь гостем в радости… — И, ухватившись за плечи воинов, побрел в шатер.
Взглядом задумчивым проводил Одиссей отряды рутулов, уходящие стройным порядком за холмы, а потом сказал Арету:
— Приведи остальных, что им в гроте скучать.
Пир у Латина длился весь день. Арет привел детей и Полита, шепнув базилею, что Ахеменид опять страдает головными болями и двигаться не в силах, лишь катается по холодному песку и что-то бормочет о пауках, запутавших пряжу. Медон остался присмотреть за ним. А что с корабля они взяли, оставил Арет в гроте мало ли как дело здесь обернется. Под пологом большого шатра радостно поднимали чаши хиосского вина во славу царя Латина и его будущего зятя.
Маленького Латина слуги уложили спать на овечью шкуру в повозке, из которой сгрузили пифосы с вином. Лавиния и Юл играли за царским шатром в этрусский волчок под присмотром Полита и старухи в черном, которая сидела у входа, зорко следя, чтобы сын Энея не напроказил.
Арет налегал на еду и почти не пил, а все больше прислушивался к разговорам — .нет ли в них хулы базилею.
Хулы не было.
Кое-кто поглядывал на Одиссея с недоверчивым любопытством — мало кто узнавал в нем грозного воителя, сумевшего хитростью одолеть троянцев, но благоволение к нему Энея заметили все. Сам царь Латин пригласил его сесть одесную и после возлияний уместных и здравиц, подобающих случаю, беседу повел о битвах великих, о героях отважных, а ныне забытых, и еще подивился, что сын Одиссея тезка его, а дочь, невеста Энея, имя носит такое же. Тут в разговор вмешался троянец:
— Слышал я только о сыне твоем Телемахе. Когда же успел ты нажить остальное потомство?
— Дело нехитрое, — грустно сказал Одиссей. — Мать Телемаха — верная Пенелопа, а эти двое остались без матери, нимфы прекрасной Калипсо, погубленной гадиритами. Она и нарекла их Латином и Лавинией, а что до имен — и не такие бывают совпадения.
— Не верю я в совпадения! — Эней отложил кубок в сторону. — Судьба назначает встречи и разлуки, горе и утешение. Не потеряй я Креузу, не обрел бы Лавинию, дочь Латина. И твои скитания…
Крик маленького Латина поднял Арета с места. Выскочил он из шатра и увидел, что, проснувшись, ребенок слезть захотел с повозки и наземь свалился, а падая, лоб себе рассек над бровью. На руки подхватил малыша старый воин, кровь слизнул языком и в шатер с ребенком вернулся, показать его базилею.
— Славный малыш! — сказал царь Латин и ущипнул за щечку ребенка, чтоб похвалой ненароком не сглазить. — Ну-ка, иди ко мне!
Мальчик прижался робко к отцу и захныкал, влезая к нему на колени. Царь подхватил его и к себе усадил.
— Ну-ка, посмотрим, где ты ушибся… А, пустяки, я когда маленьким был, тоже себе лоб разбивал, вот, гляди!
Волосы седые откинул он назад и мальчику шрам показал над глазом.
— Видишь, и у меня такой же, а я ведь не плачу!
— Ты большой, — ответил малыш, трогая шрам на царском челе. — У меня тоже будет такой, когда буду старым?
— Будет, будет, — пообещал царь маленькому Латину и отпустил его.
Мальчик услышал, как за шатром смеется его сестра, вырвался и убежал играть.
— Внуков я жду от тебя и Лавинии, — с улыбкой сказал царь Энею.
Молча троянец смотрел в глаза Латииу, а потом, взор опустив, Одиссею шепнул:
— Не знаю, что снова затеяли боги, но заметил я, что шрам, чайке летящей подобный, у Латина большого такой же, как у твоего малыша! Может, диковинное это совпадение что-то знаменует?
— Если бы знал ты, Эней, как опротивели мне чудеса и диковины все, что я видел в последние годы, — сумрачно отозвался базилей, — вряд ли бы стал обращать на них мое внимание. Чудеса кончаются кровью, а диковины пахнут дерьмом. Иные заботы гложут сердце мое: скоро мне путь держать к Дельфам, дабы свершить искупление, а что ждет детей и спутников моих на этом пути? Какие еще каверзы боги и люди готовят?
— Кров и убежище тебе и людям твоим я обещаю, — заговорил царь Латин. — И детей твоих я готов приютить, коли путь твой опасен и долог. Поручусь за их жизнь, ну а если ты не вернешься, что ж, назову их своими детьми.
— Нет, не назовешь! — подобно карканью вороны был голос старухи, что сидела у входа. — Не ты, а они, не ты, а они!..
— Что там лепечет старая жрица? — с досадой вскричал царь Латин.
А потом негромко пояснил базилею:
— Кормилица дочки моей верна, но глупа.
Старуха подошла к пирующим и, уставив палец вверх, грозно сказала:
— Мальчик тебя усыновит, и будет он над тобой — дитя человеческое превыше царей земных! А девочку удочерит Эней, и в этом тоже будет отменная насмешка над установлениями богов!
— Что это значит? — озабоченно спросил Латин.
Глаза старухи потускнели, нижняя губа отвисла.
— Не знаю, — растерянно ответила она и вернулась на свое место.
— Ну вот! — Царь огорченно взмахнул руками. — А я подумал было, что пророческий дар в тебя боги вдохнули! Впрочем, — усмехнулся он, — племени моему шутка такая придется по нраву. Богов мы чтим, но порою их надо дергать за яйца!
Слова его встретили смехом и криком веселым.
Пир завершив, базилей, оставив детей под присмотром Арета, к берегу двинулся, взяв с собою Полита. Старый воин сам хотел за Медоном и Ахеменидом сходить, но Одиссей велел ему остаться, шепнув, чтобы тот проследил, не двинется ли кто за ними. Не верил базилей в коварство Латина или Энея, но кто-то из троянцев мог злобу затаить. Да и перепрятать оружие гадиритов хотел Одиссей в месте надежном.
В гроте они застали дремавшего Медона и бодрого Ахеменида, который жевал вяленую рыбу из дорожных припасов. Услышав шаги, он насторожился, схватил рыбину за хвост и занес ее угрожающе, а потом спохватился и палку свою подобрал.
— Всю рыбу сожрал? — спросил юный Полит.
— А, это вы, — успокоился слепой, — что же так долго вас не было?
От его голоса встрепенулся Медон, вскочил и, неловко дернув ногой, охнул, держась за колено.
— Вот, снова теперь захромаю! — расстроился он.
Пока Одиссей возился с оружием, Полит вслушивался в шелест волн. Шипение воды, уходящей в песок, эхом странным в гроте отдавалось — словно песок кто-то невидимый горстью сыпал на тонкую кожу бубна. Ахеменид прислушался к этому шуму, а потом нашарил в груде сушняка, что путники собрали перед гротом, гладкую палку и ладонью по ней провел.
— Держи пока мой посох, Медон, — сказал добродушно слепой. — Мне эта палка удобнее будет.
С благодарностью взял посох Медон и в который раз поразился его легкости. Треск и шорох между тем нарастали, как будто теперь перестал шутник невидимый сыпать на бубен песок, а принялся камни глодать клыками железными. Медон ощутил вдруг в ладони своей, что посох сжимала, покалывание, а затем рука онемела, и он даже пальцем не мог шевельнуть.
Насторожился Полит, базилей тоже почуял неладное и копье огневое к себе ненароком подвинул. Воздух насыщен был близостью сильного бога: искры срывались с волос, пыль закрутилась столбом и опала. А потом и бог появился!
Большое светлое пятно входа внезапно рассекла тонкая черная линия, словно клинок Таната прорезал дверь в царство живых, чтобы выпустить на волю Гекату и страшную свиту ее. Но не черный плащ грозного воителя Аида возник перед путниками и не злобные Керы обрушились на них, алча свежей крови…
Линия распалась на точки, а точки собрались в фигypy, во всем подобную человеческой, но одеяние и лик выдавали его непричастность к миру смертных. Словно утыканное шипами из блестящего серебра было его одеяние, а голову венчала корона. Обруч зеленый, а из него подобно множеству змей безголовых вверх уходили черные веревки и таяли в дымке над ним — подобной короны не видел никто. Горгоной в обличье мужском божество им явилось, решил Полит, а базилей нахмурился — неужто конца не будет скитаниям?
Одиссей лихорадочно пытался сообразить, кто же из его небесных недругов явился и какую подлость ныне учинит. Но чем дольше он всматривался, тем больше становилось его удивление — если это и бог, не приживется такой на Олимпе! Хотел базилей в приветствии руку поднять, но не смог. Застыл как в смоле, шелохнуться было нельзя, будто мир остановлен в движении!
Между тем странное существо оглядело путников внимательно, и тогда Медон заметил, что оно непрестанно улыбается, показывая великолепные зубы как бы в доказательство своего божественного происхождения. Существо прижало ладони к своим вискам, и тут все услышали клекочущий голос, возникший ниоткуда.
— Всем привет, — сказало божество, — Что, не ждали? Теперь быстренько разберемся, кто есть кто, и домой!
С этими словами человек в блестящей одежде подошел к Медону и взял из его рук посох.
— Дело ясное, — проклекотал он. — Но все же проверим. Итак, кто из вас использовал сегмент полихрона.
Вскрикнул Медон и ладони к глазам прижал.
— Помню, помню, — глухо заговорил он, — помню, как наблюдал я битву у стен Трои, как в защите невидимой мог я сквозь всех проходить для себя без ущерба, а затем щит Ахилла молнии блеск отразил и защиту мою уничтожил. В схватке я оказался, удар по голове оглушил меня, что было дальше — не помню…
— И не надо, — весело отозвался человек в шипастом одеянии. — Все ясно, во время заброса магнитный удар вырубил поле, а потом сработала блокировка, чтобы ничего лишнего ты не помнил и не ковырялся в истории. Ничего страшного, после идентификации память вернется.
— Что это значит, кто я, откуда? — вскричал Медон, озираясь беспомощно.
Он увидел, как замерли Одиссей и Полит, как слепой, привалившись к стене, слабоумно хихикает, свесив язык, и на миг показалось ему все это несуществующим. Видения, что мучили его так долго, вдруг обрели плоть и кровь, он вспомнил, что во снах ему являлся некто в одеянии остром…
— Скоро все вспомнишь, — пообещал незнакомец. — Ну, попрощайся с друзьями.
Одиссей почувствовал, что обрел свободу движений.
— Ответь, незнакомец, ты бог или смертный? — учтиво спросил он.
— Не знаю, о чем ты, — небрежно ответ прозвучал.
— Ах так…
Рука базилея метнулась к огненному копью, один миг — и он нацелил его на незваного гостя.
— Кто ты, чего тебе надо? — грозно спросил базилей. — Отвечай или будешь сожжен!
Улыбка исчезла с лица человека в нелепой короне. — Это еще что за штука! вытаращил он глаза на копье. — Как в ваше время попал ручной огнемет? Признайся, — обратился он к Медону, — твоя работа?
— Слова непонятны твои, — растерянно пробормотал Медон. — Но лучше не спорь с базилеем и объясни нам, что происходит.
Странный человек задумчиво пожевал губами и сказал:
— А, так ты представитель местных властей! Тогда хорошо. Вот он, — палец уперся в Медона, — из нашего времени. В прошлом далеком, то есть у вас, у него случилось несчастье — он и застрял здесь, все позабыл, а теперь пора возвращаться. Понятно излагаю?
— Ты потомок гадиритов? — спросил настороженно базилей.
— Кто такие гадириты? — удивился незнакомец. — Я эвакуатор, мое дело обеспечить возвращение.
Разговаривая с Одиссеем, он непрестанно елозил пальцами по посоху, словно искусный музыкант по отверстиям свирели. Полит заметил, что у краев посоха возникло слабое сияние, и с каждым мигом оно становилось сильнее.
— Кто бы ты ни был, о Эвакуатор, — насупился Одиссей, — я не позволю забирать Медона… Без его согласия, — добавил он негромко.
— Позволь, я объясню, — потерев лоб, сказал Медон. — Кажется, я понял суть происходящего. Представь, базилей, что скачут две колесницы навстречу друг другу, и вот, когда сблизятся они, ловкий колесничий может перепрыгнуть с одной на другую. Я оказался таким прыгуном. Одна колесница вперед устремляется, в будущее, а другая назад — в прошлое. Теперь понятно, откуда знал я то, чего знать не мог. Мне будет горестно расставаться с вами, но если я останусь, то все эти видения и предвиденья сведут меня с ума.
— Колесница, колесница, — бормотал Ахеменид, — прыгнешь, голову разобьешь…
— Ну, все готово, полихрон на рабочем ходу, — провозгласил эвакуатор, оценивающе посмотрел на меч базилея и махнул рукой. — Теперь с вами… Впрочем, одной легендой больше, одной меньше!
Посох в его руках засиял нестерпимым блеском, а потом вокруг него и Медона возник полупрозрачный купол, словно огромный бычий пузырь раздулся и накрыл их. Руку протянул базилей, пытаясь купол разорвать, встретила рука неодолимую преграду. Полит же обратил внимание на то, что под куполом движения Медона стали еле заметными, и тот, второй, застыл, почти не двигаясь.
— Ай да Медон! — воскликнул Одиссей. — Как он ловко скрывал от нас сущность свою!
— Да он и сам не знал, — возразил Полит. — Я так понял, его к себе забрал бог Полихрон, чтобы сделать возничим?
Он еще что-то хотел сказать, но имя странного бога смутило его.
— Ты никогда не слышал, убогий, о таком божестве? — С этими словами юноша легонько пнул в ногу Ахеменида.
— О каком божестве? — глупо улыбаясь, спросил слепой.
— О том, что забрало Медона к себе живым.
— Кто забрал Медона живым?
— Бог, по имени Полихрон, — настойчиво продолжал юноша. — Из головы его черные змеи выходят, ликом похож на человека. Медон теперь в пузыре крепчайшем, ему оттуда не выйти. Так слышал ли ты о подобном ему божестве?
— Нет, никогда, — покачал головой Ахеменид. — Я помню имена всех богов, тайные и произносимые, но такого не знаю.
Одиссей переводил взгляд с него на Ахеменида и обратно. Он не понимал, к чему ведет его оруженосец, но догадывался, что вопросы эти неспроста.
— Да как же не знаешь! — вскричал Полит. — Я слышал не раз и не два, как нашептывал ты Медону это имя. С тех пор как тебя подобрали, у него начались видения, а что ты во сне ему бормотал, теперь и спросить у него не удастся!
Ахеменид продолжал качать головой и улыбаться, пуская слюну. Порой его лицо искажала гримаса боли, но тут же снова играла улыбка. Долго смотрел на него базилей, а затем подошел и приставил к горлу клинок.
— Ой, что это? — дернулся Ахеменид, но крепко держал базилей его голову.
— Это нож, — сообщил Одиссей. — А это, — он пошевелил острием, — твоя лживая глотка. Сейчас я ее перережу.
— Не надо, — воскликнул Ахеменид. — Ничего путного из перерезанной глотки вы не услышите. Разве я отказался отвечать на разумные вопросы?
— Вот ты как заговорил, — протянул Одиссей. — Так юноша прав, ты обманом убедил Медона в том, что он… колесничий?
— Да, я обманул его, и вас всех, и этого напыщенного идиота-эвакуатора, спокойно ответил Ахеменид. — Посмотреть бы на их физиономии, когда они увидят, что взяли другого! Тот, кого они искали, — это я. Да впрочем, они об этом не узнают. Когда сработает полихрон, там все полетит вверх ногами! Скорее всего путешествия во времени станут невозможными.
— Путешествия во времени! — Брови Одиссея поползли на лоб. — Так вот что это такое… Значит, я могу вернуться в прошлое и спасти друзей своих или предотвратить троянскую бойню, поймав заранее Париса и лишив его мужского естества?
— Увы, — сказал Ахеменид. — Сегмент полихрона вне досягаемости, да и сам он исчезнет скоро навеки. Перемещение Медона вызовет бурю, сокрушающую миры!
И он засмеялся дробным, рассыпчатым смехом. «Беда грядет» — эта мысль кинула базилея на пузырь, он отчаянно забил по нему руками, закричал что-то предостерегающее.
А слепой смеялся, и сквозь смех, задыхаясь и брызжа слюной, еле выдавил из себя слова о том, что сквозь экран не пробьется никто, хоть ты солнце взорви, а внутри ничего не увидят и не услышат, потому что пока идет разгон, времени там почти и нет.
Базилей понял из его несвязной речи лишь то, что к Медону не достучаться и не пробиться. Он присел на корточки перед Ахеменидом и посмотрел в его пустые глаза.
— Может, ты и не слеп вовсе, а просто безумен?
— И снова — увы! — горько ответил Ахеменид. — Я незряч и безумен. Но к лицу ли безумному пахарю, что поле обильно солью засеивал, упрекать меня в этом? Ладно, забудем! Когда-то давно мне сказали… Нет, еще скажут врачи о том, что в глазах двоится моих из-за опухоли в мозгу, да такой коварной, что лечить ее невозможно. И решил я тогда: пусть мир раздвоится на самом деле, а я буду наблюдателем этой потешной картинки. И в третий раз — увы! — настигла меня слепота, и всего до конца я увидеть не смог. Однако успел похитить сегмент полихрона и дел в этом времени наделал немало. Даже тебя я спасти умудрился, когда троянцы чуть не нашли тебя в деревянной кобыле. Пришлось удушить пару-тройку людей пневмосерпенторами. Ну а потом все свое снаряжение я утопил, когда тьма меня окружила.
Слушал его Одиссей и не знал: то ли безумие вновь одолело слепого, то ли грибов гадиритских наелся. Все же спросил участливо:
— Что же ты делать намерен теперь, убогий? Хочешь, оставлю тебя под присмотром царя Латина?
Смех был ответом ему.
— Знал бы ты, о хитроумный Улисс, что твою ненависть к царствам великим и я разделяю. Одно погубил ты, ушла на дно плавающая гора, не восстанет из вод Посейдония. Признаться, я не понял, откуда взялись эти ветхие тени, в моей истории от них и следа не осталось. Второе великое царство я закопал нерожденным. Гибель Энея во цвете лет тому послужила причиной.
Вздохнул тяжело Одиссей.
— Знаю, что порою устами безумцев боги открывают нам будущее, — грустно сказал он. — Жаль, что погибнет Эней, зла я к нему не питал.
— Ну еще бы! — хмыкнул слепой. — После того, как твое хитроумие Трою спалить помогло! Только речь я веду не о будущем! Убит в поединке Эней воином сильным. Если пройдешь ты к холмам, что неподалеку, тело его найдешь, в битве изрубленное.
— Ты говоришь о засаде или о предательстве! — вскричал Одиссей, поднимаясь.
— Нет, в поединке честном, за царскую дочь!
— А, так ты о схватке с Турном, предводителем рутулов, — улыбаясь проговорил базилей. — Успокойся, несчастный, и не распаляй себя втуне. Пока ты здесь спал, окончилась битва успешно. Эней победил. Щит, Аретом подаренный, спас его. Все хорошо…
— О всевышний! — вскричал исступленно слепой. — И Рим не будет разрушен!
И он принялся биться головой о стену, рыдая и причитая.
Испуганно смотрел Полит на него, а базилей с усмешкой наблюдал за стенаниями Ахеменида. Злое дело замыслил слепой, но зло его пресеклось — это лишь понял Одиссей, а все остальное его не занимало…
— Но кто, кто сумел?.. — вопил между тем Ахе-менид. — Пусть я безумен, но, значит, есть больший безумец, у которого в глазах троится… А может, и третий есть…
Юноше на миг показалось, что голову слепца облепили крупные мухи или мелкие жуки. Полит заморгал, но видение не исчезло, напротив, мир вокруг словно покрылся темными оспинами, они становились все гуще, и, прежде чем они слились в черное покрывало, он успел заметить, как под куполом, кроме Медона и странного жреца бога Полихрона, возникли еще четверо. У двоих были такие же сияющие жезлы. Каков был дальнейший путь этих шести, не узнают ни он, ни Одиссей. Даже те, кто укрылся под куполом от неумолимой секиры Кроноса и не видят открывающейся из грота бескрайней глади зеленого, в белых оборках, моря, чистой синевы небес и птиц, застывших в знаках беды, мир базилея и мир далекого будущего распадутся на одно ничтожное мгновение, чтобы в то же мгновение собраться, слиться посередине времен в мозаику, что составила привычный до уныния вид из окон моей квартиры на кусок кирпичной стены и на грязный истоптанный снег…
