Два следующих дня выдались скучными – понятно, по нашим, осназовским меркам.

После расстрела астрофагов на Арасе клонская эскадра отошла на орбиту Тэрты. «Кавад», конечно, тоже. На нем мы и заночевали. Никогда не забуду каюту какого-то безымянного клонского лейтенанта, куда меня временно поселили, с искусственным деревцем – кажется, мандарином – на «подоконнике» и домашними тапочками сорок шестого размера в виде двух улыбающихся коровок…

Я в них, конечно, не обувался. Но умилился.

Встретив на борту «Кавада» утро двадцатого августа, мы позавтракали клонскими кебабами. И сразу же получили приказ вернуться в место постоянной дислокации.

– Расставание с вами наполняет печалью мое сердце, – положив руку на грудь, сказал Фази Маджид, прощаясь с нами.

«Вы тут без нас не балуйте», – хотел брякнуть я, но, к счастью, сдержался.

– И наше тоже… наполняет, – сказал я дружелюбно.

Все-таки Фази Маджид хороший мужик. Хоть и клон.

Синандж встретил нас тревожной тишиной.

На краю летного поля космодрома грустила одинокая «Кассиопея». Больше – ни звездолетов, ни флуггеров.

Похоже, все наши боеспособные силы концентрировались на орбите.

Но вот куда подевались всевозможные клонские посудины? Ведь еще пять дней назад над высоким забором, отгораживающим военную базу от гражданского космопорта, возвышались разномастные каботажники, орбитальные катера и гордость местного гражданского флота – круизный лайнер, вы не поверите, «Одесса». Лайнер был наречен еще в довоенные времена теплой дружбы братьев по Великорасе, а после, очевидно по рассеянности, так и не переименован…

– Похоже, эвакуация прошла, командир, – подсказал проницательный Жаргалов.

– Эвакуация? – рассеянно переспросил я.

– Ну да.

– А куда эвакуируются-то, как думаешь?

– Как говорят буряты, «орон дэлхэй уужам даа, орохо нухэн олдохо байха».

– А по-русски?

– Земля большая… найдется место, где поместиться, – пожал плечами Жаргалов.

– А конкретнее? Земля-то большая, космос еще больше, но что-то я не вижу вариантов.

– Почем мне знать?..

Вот так с Жаргаловым всегда. Буддист, мать его так. А значит, любит рассуждать абстрактно… Раньше меня это раздражало. Потом привык.

Перед нами нарисовался Бондарович, о присутствии которого я совершенно забыл.

– Что, капитан, затрудняешься в оценке обстановки? – спросил он задиристо.

– Так точно, товарищ капитан третьего ранга!

– Ориентирую: подвижный состав каботажного флота частью рассредоточен по запасным площадкам, частью собран в конвои на орбите Тэрты. Производится рассредоточение и вывоз нетрудоспособных категорий населения…

– Детей?

– И баб. Идем дальше. Только что получил на твое имя новый приказ. Вместо пункта постоянной дислокации тебе с наличным составом 92-й роты предписано прибыть в Институт Аномальной Астрофизики и взять его под охрану.

– А кто там, в институте?

– Аномальные астрофизики. – Бондарович расхохотался.

– Наши или клонские?

– Ты что, расист? Какая тебе разница? – с подначкой спросил кап-три.

– Ну наши все-таки лучше… – процедил я. – Понятнее.

– Да наши, наши… – смилостивился Бондарович. – В общем, отправляйся туда. Поступишь в распоряжение доктора физических наук Сильвестра Константиновича Масленникова. Он найдет чем тебя занять… Ну там пробирки мыть… Оптические оси спиртом протирать… Спектрографы калибровать…

Бондарович в тот день был явно в настроении. В отличие от бедного меня.

– А можно вопрос не для протокола? – спросил я вкрадчиво. – С какой стати астрофизикам такая честь? Поважнее, что ли, объектов нет?

– В настоящий момент важнее объектов нет. – Бондарович посуровел. – Все наши надежды связаны с этими штатскими выхухолями.

«Ничего себе! – подумал я. – Вот это новости».

По моим тогдашним представлениям, надежды, связанные с учеными, были эквивалентны отсутствию всяких надежд. Ну не доверяю я ученым… То есть тогда не доверял.

Несмотря на заверения Бондаровича о важности нашей миссии, привычного нам транспорта – вертолетов – мы так и не дождались. Пришлось добираться до института на перекладных. До пролива нас подвезли космодромными карами. Там, на пристани, мы пересели на быстроходный паром. А на южном берегу прошли пять кварталов пешком.

Здание конкордианского ИААФ в свои лучшие времена представляло собой три разновысокие башни, соединенные ажурными застекленными галереями. Эти галереи недавнего нападения чоругского десанта не пережили – осыпались все как одна. С одной из башен были начисто снесены все фасадные легкие конструкции, придававшие зданию стильный офисный вид. Обнажились мощные несущие колонны, разгромленные кабинеты, лаборатории. Все это напоминало теперь игрушечный домик куклы Насти – у моей двоюродной сестрички такой был. В нем снималась одна из стен и можно было сажать куклу то на горшок, то за обеденный стол, всюду заглядывать, как будто ты домовой…

Вторая башня выгорела полностью и обрушилась. А вот третья башня, самая приземистая, стояла как новая. Ни копоти, ни разбитых стекол. Вокруг нее возвышались пять металлических мачт с многогранными штуковинами на вершинах. Вид у этих сооружений был подозрительный. Понятно, что какие-то экспериментальные установки. Но какие? Над чем экспериментируют?

– Антенны, что ли? – предположил по их поводу Намылин.

– Если это антенны, то для связи с Господом богом лично, – буркнул Арбузов.

– Не кощунствуй, Валерий! – одернул Арбузова набожный Кирбитьев.

– А зачем глупости говорить? – взвился Арбузов. – Какие на хрен антенны?

– А я чего? Я ничего… – смешался Намылин.

Окрестности института охранялись на славу.

Я насчитал не меньше десяти самоходных зенитных установок «Клевец», шесть позиций зенитных ракет и под сотню пехотинцев. Эти бравые ребята (конечно, не настолько бравые, как мы) принадлежали разведбату 11-й десантной дивизии «Полесье».

Но и этого было мало. На площадке перед институтом в полной готовности к взлету дежурили пять ударных вертолетов «Пиранья».

Мне вдруг вспомнилось, как третьего дня, сразу после нашего прибытия на Тэрту после спасения «Гневного», некий голос из радиоэфира заклинал меня помочь Институту Аномальной Астрофизики… Тогда, помню, я этот призыв проигнорировал. Да и не мог не проигнорировать. Но как, наверное, сказал бы буддист Жаргалов, от кармы не уйдешь.

Глядя на все это собрание солдат и техники, на полевые укрепления и минные поля, я подумал, что командование, наше безупречное командование, выразилось в своем приказе не вполне точно. Что значит «взять под охрану институт», когда он уже взят под такую охрану, что комар не пролетит?!

– Капитан Степашин, – представился я старлею с повязкой «Комендатура», дежурившему у блокпоста перед институтской автомобильной стоянкой. – Прислан к вам на усиление! Как найти Масленникова?

Старлей посмотрел на меня неприязненно.

– Масленников… Звание, должность?

– Да не знаю, ученый какой-то… Без звания, наверное.

– Я думаю, тут без званий никого нету… Да только мы этих званий не знаем. Не положено нам.

Я не уловил, чего было больше в словах старлея – сожаления, что, мол, мы маленькие люди, или гордости, что такой институт пафосный охраняем.

– И куда же мне идти?

– На восьмой этаж, в секретариат. Там разберутся.

Мы уже почти дошли до дверей целехонького корпуса, когда старший лейтенант закричал нам в спину:

– Куда же вы, ребята? Вам в главный корпус надо! А не в этот!

– А главный где?

– Да вот же! – Старлей указал на вторую башню с разрушенным фасадом.

Мы пожали плечами и отправились туда.

По пути к секретариату нам пришлось трижды объясняться со служивым людом разных ведомств.

На входе мы имели общение с сотрудницей ГАБ в штатском.

Перед дверями лифта (который, о чудо, работал) нас остановил офицер со значком «Санконтроль», скромно притаившимся под орденом Ушакова второй степени. «Санконтроль» – это, дорогие товарищи, кто не знает, один из псевдонимов нашей флотской контрразведки, организации посерьезней ГАБ и Разведупра вместе взятых.

И наконец, уже в секретариате нами заинтересовался местный аксакал – заместитель коменданта института товарищ Манежный. И каждому из них я, как попугай, повторял волшебные слова: фамилию Бондарович, свой секретный код должностного опознавания и шифр своей войсковой части… И каждый из них считал своим долгом связаться с планетарной комендатурой и все-все-все перепроверить. Электронный век, елкин дрын…

Зато в секретариате нас ждал сюрприз – в виде Масленникова.

Великий (вероятно) ученый стоял у окна и с самым возвышенным видом грыз карандаш.

Он был худощав, седоволос, высок, нос имел длинный, птичий. Словом, типичный жрец науки, из тех, что забывают позавтракать, а потом пообедать, а потом и поужинать, ведь какой может быть ужин, когда на шкале любовно взлелеянного прибора творится та-а-акое! Двойка! Тройка! Снова двойка! Умереть можно, как интересно!

Учитывая, что окно было вынесено взрывом от пола до потолка, а Масленникова от края оплавленной бетонной плиты отделяли ровно пятнадцать сантиметров, я встревожился.

В самом деле: еще один рассеянный шаг – и гению трындец!

Я было подался вперед, чтобы… ну я не знаю что, взять его за локоть и оттащить назад, когда путь мне преградила секретарша, вполне себе ничего девица в строгом платье с кружевным воротничком. Девица сделала большие глаза и предупредительно замахала наманикюренными ручками. Мол, что вы делаете, не надо!

Намек я понял. Остановился.

– Мне нужно поговорить с Сильвестром Константиновичем, – вполголоса сказал я ей.

– Хорошо, хорошо, – шепотом затараторила девица. – Вы только садитесь, садитесь вот здесь. Сейчас я вам сделаю кофе… Хотите кофе?

Я выразительно посмотрел на Масленникова. Потом на нее.

Девица вздохнула.

– Профессор думает… Понимаете?

Я понятливый.

– Давайте кофе, – сдался я.

Я сидел на диванчике, разглядывая бесконечные секретаршины ноги, обтянутые телесной сеточкой колготок, и размышлял вот о чем. Сейчас Масленников оторвется от своих судьбоносных дум, я подойду к нему и скажу «меня прислали вас охранять», а он… а он просто не поймет, чего я от него хочу.

Охранять? Ведь их и так весьма неплохо охраняют. Зачем я ему? Зачем он мне? В общем, что-то конфузливое такое, необязательное рисовалось.

Однако все сложилось иначе.

– Так вы и есть тот самый капитан Степашин? – спросил Масленников, когда я все-таки получил, так сказать, доступ к профессорскому телу.

– Да. Только что значит «тот самый»?

– Извините, конечно… Просто о вас мне только что говорил товарищ Иванов.

– Сам товарищ Иванов?

– Ну да… Я тут беседовал с ним… О разном.

– И что вам сказал товарищ Иванов?

– Пойдемте со мной… У меня очень мало времени… Вы будете сопровождать меня, а я покуда вам все растолкую.

– Годится.

Масленников увлек меня к лифту.

– Мы воюем с чоругами. И ягну, – сказал Масленников так, словно открыл мне тайну общегосударственной важности. – А это значит, что мы одновременно имеем дело с технологией Х-блокады, которую придумали ягну, и сверхдальнобойными Х-воротами так называемого надпорогового типа, которые придумали чоруги. Я не слишком сложно выражаюсь? – Масленников участливо заглянул мне в глаза.

– Терпимо, – ответил я.

Двери лифта отворились. Мы вышли в вестибюль первого этажа и под подозрительными взглядами моих знакомцев – «санконтрольца» и женщины из ГАБ – проследовали на улицу.

– Хотите ириску? – спросил Масленников, потрясая у меня перед носом упаковкой. – Нет? Тогда продолжим. Вам должно быть известно, что из-за Х-блокады наши звездолеты не могут покинуть систему Макран посредством Х-перехода. Верно и обратное: сторонние звездолеты не в состоянии проникнуть внутрь блокированной зоны посредством, снова же, Х-перехода.

– Мне это известно, – ввернул я.

– Но, дорогой мой Лев… ничего, что я к вам по имени?

– Ничего.

– Задавались ли вы вопросом о том, как сами ягну и их союзники чоруги преодолевают Х-блокаду?

– Не приходилось…

– Вот именно! – воскликнул Масленников. Он остановился, обернулся ко мне, глаза его торжественно блестели. – А я – задавался. Мы – задавались! И со вчерашнего дня мы точно знаем ответ на этот вопрос! Никакой загадки здесь нет. Просто мощности гигантских чоругских Х-ворот хватает, чтобы перебрасывать туда-сюда корабли, преодолевая, так сказать, высокий порог, выстроенный в Х-матрице искусственно. Высота этого порога – примерно три семьдесят пять.

– «Три семьдесят пять» – чего? – спросил я.

– Складчатость Х-матрицы – это безразмерный коэффициент, дорогой мой Лев. – Масленников снисходительно улыбнулся. – Поэтому правильный ответ на ваш вопрос – «ничего».

Тем временем мы дошли до корпуса, окруженного пятью «антеннами», преодолели два КПП и очутились у начала спирального пандуса, ввинчивающегося в глубины подземной части здания.

Навстречу нам полз тяжелый армейский тягач СТЗ-89. За ним, адски скрежеща, тащились самопальные волокуши, груженные металлоломом. Я присмотрелся. Э нет, не металлоломом! Огромные обломки с хищно зазубренными краями имели, очевидно, инопланетное происхождение.

– Это? Это остатки чоругского танка, – равнодушно сказал Масленников, заметив мой интерес к грузу. – В сравнении с восемью контейнерами чоругских глоббуров, которые добыли вчера ваши коллеги, этот хлам не имеет ни малейшей ценности.

– Глоббуры? Это… чоругские… компьютеры, да? – попробовал блеснуть эрудицией я.

– Тепло… Не компьютеры, конечно. Но инфоносители.

– И что за информация была на этих глоббурах, если это не тайна, конечно?

– Как всегда у чоругов, по преимуществу разнообразный энциклопедический мусор… Но нашлось и кое-что, относящееся к теме нашего разговора…

Мы спустились на два витка пандуса. Масленников, подхватив меня под руку, ввел в широкие ворота подземного ангара.

Там было неожиданно многолюдно – человек пятьдесят, не меньше. Все как один – в белых халатах. Как, кстати, и Масленников.

Странная штука с этими халатами. С функциональной точки зрения они, подозреваю, на фиг никому не нужны. Средства дисбактеризации сейчас такие сильные, что при желании любое помещение, любую одежду можно стерилизовать до идеального состояния. И всё же халаты… Думаю, белый халат для ученого это что-то вроде старомодного, с седыми локонами, парика для судей Атлантической Директории. Знак принадлежности к особой касте.

Из этой полусотни ученых примерно двадцать человек пожирали глазами экраны своих планшетов.

Остальные тридцать сновали между батареей трехмерных принтеров и здоровенным бубликом цвета слоновой кости, установленным на многочисленных штативах в центре ангара.

К бублику, имевшему высоту метров пять, были приставлены несколько стремянок.

Лаборанты, стоявшие на верхних площадках стремянок, обклеивали конструкцию изогнутыми профилями, похожими на обрезки автомобильных протекторов.

Вот такой кружок «Умелые руки»…

Масленников громко поздоровался, ему ответил нестройный хор уважительных возгласов. Девчонки, а среди лаборантов были и девчонки, приветливо заулыбались начальнику. Чувствовалось, что Масленников пользуется в коллективе подлинным авторитетом – у меня на такие вещи профессиональное чутье.

– Спросите меня, чем они заняты, – сказал Масленников, заговорщически улыбаясь.

– Ну спрашиваю.

– Они создают модель тех самых чоругских Х-ворот, о которых я вам только что говорил. Масштаб модели – один к тысяче.

– Пять километров?! – ахнул я, мысленно отмасштабировав модель. – Вы хотите сказать, что поперечник реальных ворот – пять километров?!

– Четыре тысячи восемьсот двадцать пять метров! – возвестил Масленников с такой гордостью, будто самолично их построил.

– Впечатляет.

Масленников промолчал, деликатно предоставляя мне возможность рассмотреть ворота как следует.

Бублик – это, конечно, очень грубая аналогия.

Ворота имели форму правильного восьмиугольника, и поэтому геометрической фигурой, их аппроксимирующей, служил скорее квадрат, а не окружность.

В верхней части ворот располагалась плоская ромбообразная конструкция с хорошо различимой посадочной площадкой и стыковочными шлюзами. Наискосок от нее, в правом нижнем углу ворот, находилась еще одна конструкция – грубо говоря, невысокий цилиндр, который, исходя из масштаба модели, имел реальный диаметр порядка четырехсот метров. В свою очередь, к этому цилиндру было прикреплено нечто вроде сковородки.

«Сковородка» имела метров сто в поперечнике. Как раз когда я рассматривал ее, к нам подошел лаборант с прозрачной полусферой в руках и, подобострастно глядя на Масленникова, поинтересовался:

– Вот, поглядите, Сильвестр Константинович… Хорошо получилось?

– А это мы сейчас проверим, – ответил Масленников. – Будьте добры, покажите нам внутренности реакторного отсека.

Расторопный лаборант подошел к тому цилиндру, из которого торчала «ручка сковородки», и осторожно снял кусок обшивки.

Моему пресыщенному взору предстала выполненная с ювелирной точностью внутренность Х-ворот.

Детали, детальки, деталюшечки… Крючочки, бочоночки, проводки… (Ясно, что «проводки» у реальных Х-ворот были толстенными трубопроводами.) На фоне общего хаоса элементов выделялась своего рода хоккейная шайба, подвешенная в центре помещения на лесках.

Масленников положил свою длинную хилую руку на плечо лаборанта и, дружелюбно осклабившись, сказал:

– Отлично получилось, Жора… Эх, сюда бы еще крошечных чоругов запустить!

– Тараканы подойдут? – пошутил Жора. – Можно в баночку наловить.

Я невольно улыбнулся. Те, кто стоял поближе и слышал этот разговор, тоже.

– Вот, уважаемый Лев, – Масленников наконец-то вспомнил обо мне, – обратите внимание на эту круглую финтифлюшечку. – Он указал на «хоккейную шайбу». – Перед вами – субмезонный конвертер. Нечто вроде наших термоядерных реакторов, но только более мощный. Для простоты можем называть конвертер реактором, а комплекс помещений вокруг него – реакторной. Вы не возражаете? Хорошо.

Услышав слова «комплекс помещений», я впервые за наш с Масленниковым разговор подобрался и сделал стойку – как охотничья собака, заслышавшая по осени крик утиной стаи. «Комплексы помещений» – это ведь всегда по нашей, осназовской части.

– Как легко догадаться, – продолжал Масленников, – реактор поставляет воротам энергию, необходимую для их работы. Стало быть, трогать его нельзя ни в коем случае. Это я вам на будущее говорю.

«Все-таки штурм будет, – сообразил я. – Ибо это единственное будущее, в котором я что-либо в принципе на этих воротах могу потрогать…»

– Также я хочу обратить ваше внимание на одну очень важную особенность чоругского реактора. Его рабочий блок, – Масленников бесцеремонно ткнул пальцем в шайбу, – парит в невесомости, удерживаемый на месте восемью магнитными лазерами. Вы что-нибудь слышали о магназерах?

– Признаться, ничего.

– Не страшно. Главное – это отдавать себе отчет, что под реактором расположена отдельная дейнекс-камера, работающая на полную нейтрализацию гравитационного поля, создаваемого центральным эмулятором ворот.

Наукообразный бред выключает мне мозги начисто даже в тех случаях, когда он вовсе не бред, а незамутненная научная Истина. Господи, как я ненавижу физику! И еще: Господи, почему ты создал меня таким?

Впрочем, ситуация не оставляла мне времени на дальнейшие размышления в этом ключе. Ибо Масленников потихоньку заводился.

– Дело в том – и это важно, дорогой мой Лев! – что чоруги в своей естественной среде обитания привыкли к силе тяжести, значительно превосходящей нашу, земную. Поэтому для своего комфорта они поддерживают во всех помещениях Х-ворот силу тяжести в два с половиной g. Если локальная дейнекс-камера под реактором будет выключена, рабочий блок, имеющий массу порядка сорока тысяч тонн, рухнет вниз. И лучше бы никому из нас не видеть того, что произойдет вслед за этим. – Масленников трагически вздохнул.

– С пониманием относимся… – промямлил я. И надеясь чуть-чуть разрядить свинцовую серьезность беседы, я спросил, указывая на сковородку, торчащую из реакторного отсека: – А это что, зеркало заднего вида?

Масленников улыбнулся уголками губ. Помолчал. И наконец ответил:

– Это храм.

– Что, простите?

– Храм. Ну, церковь. Понимаете? Место отправления религиозного культа.

– Чоругского?.. Почему-то никогда не думал, что у чоругов тоже есть религия… И чему они молятся? Во что верят?

– Да я толком не знаю… Я же физик… Смерти, кажется… И безвоздушному пространству… По крайней мере у этого храма есть такая особенность, что каждый чоруг в нем может приобщиться, так сказать, к безвоздушному пространству…

– Каким образом, интересно?

– Ну там, понимаете… – чувствовалось, что формулировать Масленникову трудновато, почти как мне совсем недавно – выслушивать его выкладки. – Там есть как бы такие соты, торчащие прямо в космос… Чоруг залазит в такую соту и как бы медитирует…

«Трезвый, что ли, медитирует? Или поддамши?» Вот был бы с нами Свиньин, он бы обязательно задал Масленникову такой вопрос. Но я не задал.

– Ясно. А это, надо полагать, галерея, – я указал на ручку сковородки, – соединяющая храм с реакторным отсеком.

– Верно. А теперь перейдем, пожалуй, к самому насущному. – Масленников помрачнел. – Мы тут с товарищем Ивановым тщательно прорабатывали вопрос, каким образом военные, то есть вы, могут проникнуть в реакторный отсек. И вот к какому выводу мы пришли: выбора у вас нет. Вам придется начать проникновение через купол храма. Затем вы воспользуетесь скоростным лифтом в галерее и окажетесь в реакторном отсеке.

– А почему нельзя проще? Что мешает вскрыть непосредственно обшивку реакторного отсека?

– Дело в том, что вся внешняя поверхность обшивки отсека представляет собой один гигантский испаритель. Через нее осуществляется отвод избыточного тепла. Наш макет не передает этой особенности, но общая толщина обшивки вместе с коммуникациями теплообменников достигает пяти метров.

Я присвистнул. Оно, конечно, лучше через храм. Тюкнем стеклышко – и мы внутри…

– А какова толщина купола храма? – спросил я.

Мой вопрос Масленникова обрадовал – кажется, он вновь почуял возможность сесть на конька своего всезнания.

– Четыре сантиметра. Всего лишь четыре сантиметра, дорогой мой Лев. Но! Это подлинный шедевр инопланетного технического гения! Прозрачный купол храма – это одна, представьте себе, одна молекула, мономолекула! Он весь выткан одним-единственным, крошечным нанопаучком из циклически повторяющегося кластера «алюминий-кремний-алюминий-кислород-кремний-кремний-кислород»!

– Да-а…

– При этом купол на самом деле двойной. Под первым стеклом на расстоянии двух метров находится такое же точно второе.

Бог знает, сколько бы еще рассказывал Масленников о рачьем гении и его проделках, но тут к нам подошла женщина с подносом, где благоухали свежим шоколадом четыре небольших чашки. «Но почему четыре? Нас же двое?!»

– О-о! Сладенькое! – Масленников как-то очень по-детски потер ладошки.

Он сразу же опрокинул в рот первую чашечку. Затем – вторую. И третью. Когда на подносе осталась одна, он спохватился и посмотрел на меня виновато.

– Лева, тут ваш шоколадик, – сказал он, кивком указывая в сторону подноса.

– Спасибо, что-то не хочется…

Масленников словно бы только этого и ждал. Он жадно опустошил последнюю чашку, поблагодарил женщину и посмотрел на меня мутными глазами сытого котяры.

– Во-от… Ну что там у нас еще?

Появление на сцене «шоколадика» дало мне минуту передышки. За эту минуту мой мозг, истощенный наукой и техникой, успел кое-как воспрянуть. В моем сознании сложилась ясная тактическая картина чоругских Х-ворот как поля боя. Но в этой картине недоставало одной существенной детали. О ней я Масленникова и спросил:

– А где у них центр управления? Где-то в реакторной? Или его вообще нет?

– Вы имеете в виду диспетчерскую Х-движения?

– Я имею в виду то место, где сидит самый старший чоруг и нажимает на самые большие кнопки, уж простите мне мою простоту…

– Диспетчерская. Она во-он где! – потянувшись на цыпочках, Масленников выдвинул свой указующий перст в направлении ромбовидной «кепки», нахлобученной на верхнюю перекладину ворот.

– Отлично. А как мы будем проникать туда?

– Через шлюз-ворота посадочной зоны… Но постойте, – Масленников посмотрел на меня в рассеянном недоумении, – зачем вам это?

– Как это зачем?

– Насколько я помню, диспетчерской будут заниматься ваши конкордианские коллеги.

– Вы ничего не путаете? – с надеждой спросил я.

– Вроде бы нет…

– Вы хотите сказать, клоны, именно клоны будут задействованы на самом ответственном участке операции?

– Как будто… – Масленников развел руками и, вероятно, заметив мое состояние, нечто среднее между отчаянием и бешенством, добавил: – Но, голубчик, это же не я решаю… С такими вопросами – к товарищу Иванову!

Расставшись с Масленниковым, я пошел к своим. С важным видом они расхаживали по вестибюлю соседнего корпуса, дожидаясь указаний коменданта Манежного, который должен был помочь моим циклопам «встроиться в отлаженную систему обороны института» (процитировал для меня Жаргалов).

Манежный все не шел. Но никто не переживал по этому поводу. В вестибюле имелись автоматы с газировкой и безалкогольным пивом, визоры и мягкие кресла. Там даже разрешалось курить. Что еще надо для счастья?

С улицы донесся знакомый рокот «Тарпанов». Я вышел на крыльцо.

Шесть машин, одна за другой, втянулись на парковку между двумя уцелевшими корпусами и остановились. На землю посыпались… да это же мои! Точнее, наши с Плаховым!

Я разулыбался и пошел им навстречу.

Я сразу заметил Щедролосева, он вышел одним из первых. Его лицо, обычно уравновешенное, было печальным, почти горестным. Черты его лица заострились. Рот был искривлен трагической гримасой.

«Устал, наверное», – участливо подумал я.

– Здорово! – поприветствовал я Щедролосева. – Как жизнь молодая?

– Хреново, – выдавил тот.

– Потери большие? – догадался я.

– Ну… да.

– Кто?

– Плахов… И половина второго взвода… «Кирасир» упал.

– Ты серьезно? – по-дурацки спросил я, хотя, конечно, было ясно, что серьезно, ведь никто не шутит такими вещами.

– Угу.

– А Плахов как?

– На том же «Кирасире», – сказал Щедролосев тихо. – Брали штурмом две чоругские мортиры… Все прошло гладко… Взяли языков… Нагребли фигни всякой полные чемоданы… Глоббуры… Но на взлете попали под удар дископтеров… Секунда – и «Кирасир» второго взвода на земле. А на нем Плахов летел…

– Плохо…

– Да хуже не бывает…

«Тарпаны» опустели. Циклопы собрались вокруг меня, и я, смирив разрывающее душу горе, ввел их в курс наших местных дел: где обедать, где мыться, что делать.

Они угрюмо выслушали меня. Покивали головами. И разбрелись.

– Что, Лева… Не дает тебе судьба отдохнуть… Опять командовать придется… – вполголоса сказал Водопьянов, по-дружески приобнимая меня за плечо.

– Да уж покомандую, куда деваться, – вздохнул я, отворачиваясь. Я не хотел, чтобы Водопьянов видел мои слезы.