Эпилог

– Ну и что изменилось? – спросил Нартов. – С Управой разобрались, а Грань осталась на прежнем месте! Мы ни сантиметра не выиграли!

– А кто тебе сказал, будто что-то непременно должно измениться? – вопросом же ответил Даниил. – И что ты можешь знать о сантиметрах? Их видно только сверху. А мы выполнили свой долг. И это – все, что нас должно радовать. Мы никогда не узнаем ни о каких сантиметрах. Но долг будет выполнен.

– А что будет потом? – спросил Нартов. – Дело распутано, Грань вроде устаканилась, а нас куда?

– Найдется для вас работа, – не совсем уверенно ответил Даниил. – Хочешь – прими крещение и получи право суда. Конечно, не всякому это доверят… Да и не всякий захочет взвалить на себя такой крест. Я долго сомневался.

Это был наш Даниил, новоокрещенный. С ним мы чувствовали себя свободнее, чем с прочими.

– А чем ты занимался до того, как принял это крещение? – спросил Марчук.

– Примерно тем же, чем вы теперь, – задание выполнял. Только все было гораздо проще. Рагуилу всегда нужны те, кого можно послать нанести один-единственный точечный удар. Вот говорят про всякие бедствия – Господь покарал, меч Божий. А Господь не велит рубить сплеча. Достаточно одного прикосновения в нужное время и в нужной точке.

– Меня бы это устроило больше, чем судить, – честно сказал Марчук. – Правда, насчет прикосновения к точке будут большие проблемы…

Он резко выбросил вперед две ладони с растопыренными пальцами – хорошие ладони, мало чем поменьше двух сковородок, и пальцы подходящие – такими удобно кочергу узлом завязывать.

– Ну, тогда я не знаю… – Даниил замолчал.

Мы опять сидели на паперти. В церкви отец Иоанн правил службу и легко можно было разобрать слова, выпеваемые молодым, умеренной силы голосом.

– Честный человек, – мотнув подбородком в сторону церкви, сказал наш Даниил. – Когда его призвали – а явился он, простите за подробность, с кишками наружу, потому что прикрыл собой детишек от пьяной сволочи, – то спросили, желает ли принять новое крещение и стать отныне Даниилом. И он ответил – нет, поскольку недостоин и слаб, а коли ему предоставлено право выбора, то он желал бы, чтобы где-то на горке стояла церковь, небольшая, желательно на старинный лад, и там бы он, сколько позволят силы, молился и за тех, кто страдает от несправедливости, и за тех, кто ее совершает. Ангел Салафиил спросил его: отче, сил у тебя хватит, а хватит ли любви и на тех, и на других? Батюшка наш ответил: я постараюсь найти ее в себе…

– Не совсем так, – раздался голос, мы дружно обернулись и увидели, что на паперти стоит наш архангел, Рагуил. – Он ответил: я постараюсь научиться. И одно верно найденное слово определило его судьбу. Если бы он не помолился вовремя за вас, за бойцов незримого фронта…

Ехидное словцо относилось к нам троим, чуть сдуру не уничтожившим Грань. Мы повесили носы, всем видом показывая, что безмерно раскаиваемся.

– Грань установилась, колеблется в разумных пределах, так зачем же старое вспоминать?

Мы дружно повернулись уже в другую сторону.

Под деревом обнаружились двое – в одном по багровому со сполохами плащу, по ослепляюще золотым доспехам, по черным кудрям, по волевому лицу, по сведенным вместе бровям мы узнали Уриила, другой был незнаком.

Если бы я не знала, что гости с той стороны Грани тут не появляются, то заподозрила бы неладное. Не высоко воздетые крылья, а как бы тонкой кистью, белесыми линиями наведенные по мраку острые силуэты крыльев возвышались над его головой. Плащ его, застегнутый на одном плече, был темно-синим, скрывающим доспехи, а черты лица – неуловимы.

Уриил подошел к нам, и мы встали. Неведомый архангел же остался в тени, опустив голову.

– С ними нужно что-то делать, – сказал Уриил Рагуилу. – Они свое задание выполнили, а как с ними быть дальше – непонятно.

– Но?.. – Рагуил указал глазами на того, кто остался под деревом.

– Если бы я знал! – в неподдельном отчаянии воскликнул Уриил. – Когда я понял, что это дело нужно довести до конца, связать все нити, он тут же возник за моей спиной. Все время вот так возникает, шагу ступить не адет. И, главное, молчит!.. Сопровождает и молчит!..

Уж не знаю, положена ли архангелу по его физиологии кровь, но коли судить по голосу и по глазам Уриила – то живой огонь гулял по его телу и просился наружу.

– Решим это дело по справедливости, – очень миролюбиво сказал Рагуил и повернулся к ним.

Мы, все шестеро, стояли, как солдаты на плацу, по стойке «смирно». Первым был Даниил, потом Нартов, рядом с Нартовым, понятное дело, я, слева от меня – Валевский, Марчук и Гошка Яружный. Вся гоп-компания! Звезды сыска и головная боль любого начальства, от у-вэ-дэшного до небесного!

– Если по справедливости – то им нужно что-то предложить на выбор, и пусть сами за себя отвечают, – малость успокоившись, решил Уриил.

Я одного не могла понять – при чем тут он? Ведь и опасность миновала, и задание выполнено, и все утихомирилось, так чего же ему неймется? Для чего он пожаловал сюда, да еще с сопровождающим?

– Ну, одно решение совсем простое, – сказал Рагуил. – Пусть числятся по моему ведомству. Сейчас у меня Двенадцать – ну так пусть будет Шестнадцать.

– А око Божье?

– Тоже при мне. Да не беспокойся, брат, я за светила был в ответе, а это куда тревожнее.

– Светила были в своем уме… – проворчал Уриил.

Мы молчали, соблюдая субординацию. Только Даниил тихонько вышел из строя и встал в сторонке. Его судьба была решена – раз и навсегда.

Уриил уставился в землю. Если у архангела есть душа, то сейчас на этой душе уж точно кошки скребли.

– Хочешь ли покреститься заново и стать Даниилом? – спросил Рагуил Нартова.

– Я не гожусь в судьи, – глухо сказал Нартов. – Не мое это дело. Дайте мне меч и приказывайте, а я буду выполнять.

– Ты знаешь тяжесть меча? – Рагуил, казалось, не удивился ответу.

– Знаю.

– Почему так? – спросил Уриил.

– Вот тогда, в церкви, говорили про любовь. Я мало что понял, но все это время старался понять, – честно признался Нартов. – Я много думал… Нет, не так! Я привык, что я всегда прав. Я привык, что всегда принимаю верные решения. А теперь мне пришлось искать – в чем была моя ошибка. Сперва я думал, что это профессиональная ошибка. Я много искал – вот, наверно, это – нужное слово. И я не нашел профессиональной ошибки. Я все делал правильно – по тем понятиям. Я не сразу сообразил, что тут совершенно другие понятия. А если во главу всего ставится любовь – то чуть ли не все, что я делал, было ошибкой. Я не могу судить, всегда оглядываясь на эту самую любовь! Верните мне меч – вот это мое настоящее занятие. А с любовью у меня не получается…

Рагуил положил ему на плечо кольчужную ладонь.

– Отсутствие любви – самый страшный из грехов, – сказал архангел. – К счастью, тут другой случай. Ты просто поставил во главу угла справедливость, как понимал ее, и всего себя ей подчинил. Настолько, что не допустил в душу даже вполне естественной тревоги за близких. То есть – впустил, как тебе казалось, в разумных пределах. Вот до чего ты докопался, расследуя свои ошибки. И вот чего ты не можешь себе простить.

– Мне этого не может простить кто-то другой… – совсем тихо ответил Нартов. – У меня забрали Татьяну с Юркой. Но ведь если Он всесилен – он может их вернуть?!

– Значит, все-таки – любишь?

– Да что же я – каменный?!. – вскрикнул Нартов и сразу опомнился. – Наверно, только их и люблю. А других – не получается.

Он вздохнул и добавил:

– Ну и еще кое-кого. Только это не в счет.

Дождалась, подумала я, покорнейше благодарю!

– Нельзя тебе меч в руки давать, – огорченно молвил Рагуил. – Ты с мечом таких дров наломаешь… На этот раз обошлось, но не всегда же Он на суд явится… Ладно, с тобой пока ясно. Ты?

Это относилось к Валевскому.

Валевский развел руками. Он не хотел спорить с начальством, соглашаться тоже не хотел, и потому чувствовал себя неловко. В прежней жизни согласился бы и все сделал по-своему, но в этой?

– Ты?

– Я? – переспросил Марчук. При его росте он даже на архангела смотрел сверху вниз.

– Ты!

– А что я?!

Тут мне захотелось дать Марчуку хороший подзатыльник – нашел перед кем ваньку валять! И тут же я поняла, что это – единственная форма протеста, когда, как в анекдоте про начальника, «есть два решения, одно – мое, другое – неправильное».

Рагуил, махнув рукой, обратил нежный юношеский лик к Гошке Яружному, и тут случилось то, чего я все это время опасалась: Нартов взорвался!

– А ты что же? Так и уйдешь? – выкрикнул он в лицо Уриилу. – Кто же ты после этого? Своих бросаешь, да? Мы же – твои! А ты – гнев Божий! Все же это знают! Возьми нас к себе!

– Не могу, – хмуро ответил Уриил. – Запрещено. Час не пробил.

И покосился на дерево, под которым, почти растворившись во мраке, стоял его непонятный спутник.

– Какого тебе еще часа нужно? – бесновался Нартов. – Чтобы вообще все кувырком пошло? Чтобы еще какая-нибудь uprava.ru самозародилась? Чтобы полный беспредел? Чтобы совсем безнадега?

– В самом деле, давно пора, – воспользовавшись тем, что он вынужден был перевести дух, спокойно сказал Валевский. – Что за дела! Чуть глубже копни – обязательно кто-то сверху тебя за руку схватит. Мы думали, тут у вас иначе. Значит, и тут глубоко копать не смей, а только заигравшихся мальчишек отлавливай?

– Ну так берешь нас к себе? – яростно спросил Нартов.

Они стояли – глаза в глаза, мент и архангел. Наверно, правильнее – архангел и мент. За одним – все воинство небесное, за другим – трое таких же неприкаянных бедолаг-сыскарей и сумасшедшая баба.

– Это и есть вторая возможность? – спросил Уриил. На что Рагуил развел руками: понимай, мол, как знаешь. То ли он это предвидел, то ли сам удивился, понять было решительно невозможно.

Однако была же причина, по которой Уриил, гнев Божий, прибыл сейчас сюда и терпит все это безобразие! Если напрячь внутреннее зрение – то ее, пожалуй, удастся разглядеть…

А если не увижу – то какое же я Божье око?

Луна, верная подруга, появилась наконец, приплыла в своем светлом круге, serco tiene la luna…

– Amor, amor, amor y eternas soledades, – тихонько пропела луна, возможно – сама о себе, а возможно – и о многих, живущих в озаренном ею мире.

Не дожидаясь моей просьбы, она положила нужные тени на лицо Уриила, и стала видна та горечь, уже перерастающая в безнадежность, что погнала его проститься с несбывшимся.

Он единственный из всех ничего не делал, а только ждал сигнала к бою. И сигнал прозвучал было, разбудил в душе восторг, встрепенулись огненные крылья, но восторг оказался преждевременным. Бой отменяется, сказали ему, жди дальше…

Но он же собственными глазами видел, что час настал и ждать дальше – попросту опасно!.. Он видел, что гибнет мир, любовь к которому была для архангела так же естественна, как дыхание, как полет, как вера!

Видеть-то видел, но был связан обетом повиновения. Ибо он – не свой, он – Божий…

Возможно, он хотел оправдаться перед Нартовым и ребятами, как бы странно это ни казалось. Возможно – убедиться, что с ними все в порядке. Но мучения, которые он сейчас испытывал, слушая обвинения и будучи не в силах на них достойно ответить, потрясли меня. Человеку такого не испытать, подумала я, ни такой великой силы, ни такого великого, вселенского бессилия, и слава Богу… Но только как удержать Нартова, как растолковать ему, чтобы не резал по живому?!.

– Si tu eres mi linda amiga, como no me miras, di? – вдруг тихонько спросила луна. Я, опомнившись, опять запрокинула голову и увидела, что туманно-радужный круг сбоку разошелся и свет, в нем скопившийся, мелкими пылинками слетает к деревьям. А под одним деревом стоит непонятно кто, дожидаясь непонятно чего, и пылинки, оседая на нем, делают его заметным, и в отраженном свете его лицо становится почти человеческим, даже на губах – подобие улыбки…

Михаила я знала, Варахиила и Рафаила – видела несколько раз. О Гаврииле говорили при мне, что он – архангел светлый, радостный, в небесно-голубом весеннем плаще, и вовеки не возьмет в руки меча, ибо держит белоснежную благовещенскую лилию. Рагуил и Уриил стояли передо мной. Всего же архангелов – Семь. И седьмой – Разиил, Огненный, «Тайны Божьи»! Выходит, он?..

Рядом с нами присутствовала тайна, некий замысел Божий, который уже воплощался, но от того, угадаем мы или не угадаем, в чем он заключается, зависело многое. Вот что увидала я на лице Разиила – а заодно поняла, что прячет его плотный темно-синий плащ. Если бы проколоть этот плащ хотя бы самой тонкой иглой – мир был бы рассечен подобным раскаленной струне лучом. Очевидно, это был Знак, что тайны Божьи опасны.

Я поняла страх Уриила – он боялся не угадать. И вздох Рагуила я поняла – Рагуил волновался за друга и брата. Ведь он, Рагуил, действовал сейчас, как сказал бы он сам, посмеиваясь над нашим корявым наречием, в рамках своих полномочий.

– Уриил, час пробил, – тихо сказала я. – Ты посмотри туда – он просто не может тебе подсказать. Ему запрещено. Но он знает.

Все повернулись ко мне – и я, как это со мной все еще случается, покраснела.

– Ты действительно видишь это? – сухо и строго спросил Рагуил. Сухо, строго – и с надеждой! Все благодушие с него словно смыло потоком лунного света. Сейчас передо мной стоял вечный хранитель справедливости, словно вытесанный из ледяной глыбы, как стоял уже в час сотворения мира, следя за равновесием между светилами.

– Я не знаю! Но очень хочу увидеть!

– По крайней мере это честно, – сказал Нартов. – Ребята, я тоже хочу это увидеть.

– И я, – присоединился Марчук.

– И я! – немедленно добавил Валевский. А сказано: «Где двое или трое из вас…»

– А нас тут сколько? Нас тут… – Марчук, как и полагается менту, для надежности счел нас указательным пальцем. – Нас же тут восемь!

Не напрасно медведь считается хитрющим зверем. Марчук этак ненавязчиво посчитал и Уриила с Рагуилом…

Однако Уриил застыл в нерешительности. Ему нужен был вполне отчетливый Знак, который ни с чем не перепутаешь.

И тут заговорил Гошка Яружный.

– Дайте место гневу Божию, – произнес он. – Разве именно так не сказано – дайте место гневу Божию?

– Сказано, чтобы сами не мстили никому, а положились на Него, – разъяснил Рагуил.

– Нет, – возразил Гошка. – Одно из двух, либо мы сами разбираемся, как этот пацан с Управой, либо даем место гневу Божию и только смотрим, как он разбирается. А чтобы ни того, ни другого – так нельзя. Нечестно.

– Вот тоже мне богослов нашелся! – возмутился Марчук. – Мало ты нам радости с мечами устроил?

– Да я же попрошу – и мечи с неба опять прилетят! Как тогда! – воскликнул Гошка. – Я знаю, что это возможно! Понимаете, Виктор Сергеевич, – знаю! И что нужно дать место – знаю, а то его вообще никогда не будет!..

– Или – или, – ввязался в спор Нартов. – Или – Управа, будь она неладна, или гнев Божий и настоящая справедливость!

– Справедливость, значит? – Уриил вспыхнул точно так же, как Нартов, и лишь теперь я увидела – да ведь они и лицоми похожи, только Уриил не стриг вороных кудрей, а Нартов стриг – вот и вся разница. – По закону справедливости, а не по закону милосердия? А ты догадываешься, что коли так – и с тобой поступят по справедливости?

– Да уж поступили, – ответил за Нартова Леша Валевский. – А ответственности не боимся.

– Пусть так, – кивнул крупной головой Марчук. – Пусть сперва с нами – по справедливости, но зато потом – пусть с ними! Я готов.

– И я готов, – подтвердил Валевский. – Если сверху не видно, кто там у нас справедливость заслужил, мы списки составим.

– И я! – присоединился Гошка. – И еще в других бригадах спросить надо.

Уриил слушал все это и не отвечал.

Подружка моя, луна, перекатилась чуть правее и осветила того, кто уже не стоял под деревом. Разиил неторопливо шел к нам. Дойдя, остановился и невольно чуть шевельнул свой синий плащ. Жар пошел из-под складок, и мы отступили – все, кроме Гошки Яружного. Он, кажется, даже не почувствовал жара и не понял, что от света, который излучало Разиилово лицо, надо зажмуриться.

– Как тебя звать? – спросил Разиил.

Тот, кто стоял перед ним, уже не был нашим Гошкой. Свет преобразил его кудлатую шевелюру, золотом налились пряди, неожиданные тени легли на круглое лицо, сделав его тонким, губы – маленькими и нежными, глаза – огромными.

– Георгием, – был негромкий ответ.

– Георгием, – повторил Разиил. – Что же, имя – это судьба. Георгием и будешь.

Он положил руки на плечи Яружному, и из-под пальцев потекли алые струйки, потекли, сливаясь, и, когда ударились оземь, были краем тяжелого плаща.

– А вместо меча, ты уж извини, будет тебе копье. Мечам место там, где Он их поместил, – над Гранью.

– Это – Знак? – в невозможном для человека волнении спросил Уриил. – Точно ли – Знак?

– На все воля Божья, – степенно ответил Разиил и вдруг резко повернулся к брату-архангелу: – А что тебе твоя любовь-то подсказывает? А? Учить закону любви мы все горазды, а сами?..

– Аминь, аминь! – неожиданно заорал Марчук. – Вторая отдельная загробная – стройся и на выход!

Старый хрен, подумала я, понимает же – нужно спешить, пока начальство не передумало!

Уриил улыбнулся – той улыбкой, какая возникает, когда все мосты за спиной сожжены и начинается ДЕЛО. Примерно так же скалились Нартов и Даниил, не отводя глаз от мечей…

– С Богом! – произнес Разиил, медленно отступая в тень.

Они шли сперва по земле, потом дорога раздвоилась – нижний ее слой потек со склона, верхний плавной дугой устремился в темное небо. Они шли по верхнему.

Первым обернулся Гошка и помахал мне рукой. Потом – Марчук с Валевским. Нартов шагал тяжело, ссутулившись, как человек, принявший малоприятное, но единственно верное решение. Вдруг он вскинул голову. Я ахнула – сейчас обернется!

Но глубоко, видать, сидела в нем эта заноза, раз уж он с ней боролся такими варварскими способами. Он устремился вперед, запрокинув голову, и все в нем кричало: да, убегаю, постыдно удираю, потому что не хочу никому понапрасну душу травить!

Если бы он обернулся, как Гошка и Марчук с Валевским, если бы улыбнулся по-приятельски – мне стало бы очень больно. Ребята простились – и готовы меня забыть навеки. Но он… Я знала, что он уносит с собой то, что было между нами на Грани. Я знала, что он запретил себе оборачиваться, и в этом ощущала силу его любви. С ним происходило то, что, кажется, происходило сейчас и со мной – он страстно желал заплатить за право любить, иначе это чувство теряло для него смысл. Вот до чего он додумался, пытаясь найти в себе любовь.

И я не сводила с него глаз, я всей душой летела к нему – к такому, со всей его яростью и гордостью, к единственному, к навеки моему!

Даже если он никогда не вернется.

Уриил уводил свой маленький отряд все выше и выше…

– Ну, будет теперь работа Двенадцати, – сказал Даниил. – Ей-Богу, я бы с ними охотнее ушел!

– Так это что же – война? – еще не веря свершившемуся, спросила я.

– Да она и не прекращалась никогда… Просто сейчас мы наступаем. А перемирие возможно лишь на миг, – сказал Даниил. – Господь не хочет, чтобы свет и тьма жили в мире. Думаешь, ему не под силу уничтожить Велиарову братию? Он хочет, чтобы мы все время стояли на рубеже и осознавали это. Так что граница между НАМИ и НИМИ будет всегда.

– Грань?

– Грань, над которой занесены мечи, – ответил он.