Книга: Конкистадор
Назад: Глава 2. Четыре червовых дамы
Дальше: Глава 4. Убить комарика

Глава 3. Королева штурмовиков

21 декабря 2140.
Борт штабного корабля «Аргентина».
Виктор Сомов, 44 года, и Маргарита Бондарь, 40 лет.

 

Боже, как она заходит в каюту! И ведь, мерзавка, уже двадцать лет на флоте, а к начальству всегда заходит именно так.
Шаг вперед. Шаг в сторону. Длинные ресницы — хлоп. Каблуки — щелк… Впрочем, нет, эта форма одежды не предусматривает каблуков, которые — щелк, это на поверхности они щелк, а в космосе всякий флотский будь добр носить полусапоги с магнитной начинкой, от которых щелчка не дождешься, не для шумовых эффектов проектировались… Просто нога бьет о ногу, да и все тут. Еще один шажок в сторону, несколько неуставной, прямо скажем. Впрочем, этот шажок, наверное, единственное, что осталось в ней неуставного… Она никогда не хотела быть на виду. Она всегда старалась не привлекать лишнего внимания к собственной персоне. Поэтому шажки в сторонку делала инстинктивно, пытаясь избегнуть прямого начальственного взгляда. Нет, она не боялась начальства, просто чувствовала себя не в своей тарелке. Существует особая порода людей, наделенных от природы щеголеватой ловкостью в общении с боссами любого сорта. Так вот, она относилась к прямо противоположной породе… А потому неизменно стремилась сократить общение с командирами до естественно необходимого минимума. Форма на ней сидела, как влитая, пуговки-кантики-шеврончики на своих местах, того размера, цвета и материала, какие требовались по инструкции; никакой флотской вольницы. Впрочем, чужой выпендреж она обыкновенно прощала. Власть ей давалась легко: она просто всегда соответствовала месту, которое занимала. Никогда не пыталась думать выше своей компетенции, но в то же время, не бралась делать работу своих подчиненных. Поднявшись на ступень выше, она в самом скором времени опять находила точное соответствие новой должности… Она не считалась безумно храброй и уж конечно не подавала ни малейшего повода для разговоров о какой-нибудь там нерешительности или, избави Боже, трусости. Ее храбрость и осторожность каждый раз бывали четко отмерены. По службе она всегда считалась безупречной и безотказной, как оружие старой, проверенной и отработанной марки, доведенное до совершенства доброй сотней модификаций. Никто не видел в ней особенного огня, блеска, инициативы, но ее необыкновенная, фантастическая надежность ценилась высоко.
Потому и карьеру Маргарита Бондарь делала ровно, без взлетов и падений, не задерживаясь в чинах, и не прыгая через ступеньку. Она во всем была честна, тверда и спокойна.
— Здравия желаю, господин вице-адмирал. Полковник Бондарь по вашему приказанию прибыла.
Сказано совершенно не по-военному. Не звонко, не быстро, не отрывисто. Напротив, тягуче, тихим голосом, низким грудным контральто, черт побери, каким Господу лучше бы одаривать певиц, а не специалистов по десантно-штурмовым операциям… даже с легкой робостью сказано.
— Марго, не рехнулась ли ты часом? Тренинги эти ваши — опасная штука, приложат разок головкой, тут и конец всей романтике… Заодно со здравым разумением. Садись, старая перечница. Сейчас тебе чаю дадут. Очень хороший чай, адмиральский, ноль синтетики, сплошная натура.
Про тренинги Сомов загнул по собственному опыту. Очень ему хотелось считать себя Мужчиной-с-самой-большой-буквы. Поэтому восемь лет назад он по собственной охоте дважды прошел малую штурмовую полосу на Чарноожельском полигоне. Дурная голова — она мослам покоя не дает. На кой понадобилась ему эта проклятая форсированная выброска в условиях степного пожара? На кой? За две войны не навоевался, пожелал новых сокровищ духа. Но, как говорится, не все то золото, что выловишь из пруда… Первый проход он сделал, сжав зубы, отбив себе все, что только можно отбить, заработав растяжение в ступне и чуть не обделавшись от ужаса. Второй проход, под кодовым названием «Спелеолог», вроде бы дался чуть легче, и Сомов уверовал в свою звезду. С третьего… кажется, третий называли «Пингвин», то ли какая-то дрянь в том же роде… его сняли с закрытым переломом и обморожением все той же ступни. Плюс легкое сотрясение мозга — как закономерный результат участия в рукопашной. Нет, мало ему тогда было, он бы и на четвертый пошел, но инструктор вышиб его с полигона, лаконично прокомментировав ситуацию: «Води, блин, свои корабли. Мы тут не нанимались придурков на салат пускать».
— Как мне к вам теперь обращаться? Мне следует уточнить…
— Марго, да как обращалась, так и обращайся. При посторонних и при подчиненных, понятно, придется по-уставному, не обижайся. А в остальное время — по-всегдашнему.
— Витя? Э? М-м?
— Вот и м-м. Сподобилась, наконец.
Села. Улыбнулась.
А улыбалась сомовская старинная знакомая чудесно. Как вечная девочка. Открыто, застенчиво и с легким оттенком изумления. Скорее всего, ее улыбка сложилась лет в пятнадцать, и с тех пор ничего не прибавила в своем развитии. Оно и хорошо. Развитие улыбки — чаще всего регресс.
— Мы друг друга знаем сто лет, Марго. Я без финтов объясню тебе, для какой мясорубки вытащил твою милость со всей нововладимирской десантно-штурмовой бригадой. Ты знаешь генерал-майора Лусиана?
— Хорхе-Альварес-Мария-Пабло Лусиан, бывший командир 3-й десантно-штурмовой дивизии? Тот, под кем сейчас десантники поискового контингента?
— Другого Лусиана я не знаю. Какого ты мнения о нем?
Сомов отметил тень недовольства на лице Маргариты. Злословить она не любила, вне зависимости от того, о ком.
— Грамотный командир. Самостоятельный. Храбрый. Очень храбрый.
«Очень» было явно на грани злословия.
— Верно, Марго. Но мне не нужна храбрость. Мне нужна безупречность. Поэтому десантом он командует еще двое суток. А потом ты примешь у него дела. Кстати, с послезавтрашнего дня ты — генерал-майор. Подумай о том, кого оставить за себя на бригаде. Не знаю, вернешься ли ты.
— Я не хотела бы занять чужое место без причины. Вернее, только потому, что мы с тобой давно знакомы, Виктор.
Она сказала это твердо. И готова была отстаивать Лусиана до последней крайности. «Вот уж чего так не хватало моей гвардейской команде…» — устало подумал Сомов.
Тем временем ординарец принес чай в стаканах с магнитными подстаканниками, кружочки лимона на блюдечке и чернослив в конфетнице. Молчал Сомов, подавливая ложечкой лимон о бортик стакана. Он слишком хорошо знал характер полковницы, а потому, не торопясь, обдумывал продолжение разговора. Молчала и Маргарита, изготовившись к обороне. Сомова она тоже изучила совсем неплохо и ждала неизбежного продолжения.
Вице-адмирал вздохнул. Ох, как ему не нравилась перспектива таранить стену ее молчания…
Так сидели, не глядя друг на друга два очень разных человека.
Он — худой, невысокий, спортивного покроя. И лицо такое же, спортивное, точь-в-точь как у победителя в навороченном экстремальном турнире, вставшего на пьедестал и думающего о двух вещах одновременно: во-первых, как бы поскорее привести дыхание в норму — все-таки выложился сегодня на двести процентов… во-вторых, что жена потом непременно скажет, мол, жеребячья у тебя, милый улыбка, точно-точно, жеребячья, ну просто сил нет… а какая же она жеребячья? — она счастливая. Когда-то, лет десять назад Сомова всюду считали своим парнем, веселым бодрячком. С тех пор он малость отяжелел: складки вертикальные на лбу прорезались, да и вся бодрость — по глазам что ли ее вычитывали? — из «чемпионской» превратилась в тренерскую… Одним словом, правильное лицо… крупной лепки. Подбородок тяжеловат, зато скулы упрямые и дерзкие. Впрочем, упрямства в Сомове было вообще много, и оно с недюжинным бесстыдством проступало во всем его облике. Что там скулы! Тут и упрямо сжатые губы, и глаза с ироничным прищуром упрямца по природе, и волосы, упрямо лезущие на лоб. Волосы он, сто лет как военный человек, не умел смирять. Супруга оценивала стиль сомовской прически во все сезоны одним словом: «партизанщина». И, верно, он заботился лишь о том, чтобы вовремя стричь светло-русый газон и зачесывать его назад, а дальше каждой травинке предоставлялось право партизанить, как ей вздумается… Сомов, вечно подтянутый и аккуратный, выбритый до ледяной гладкости, на голове своей пестовал живописный романтизм.
Она — с комплекцией штангиста, убийственными кулаками, тяжкая, мощная, настоящая йотунша, но ничуть оттого не медлительная и напрочь лишенная неуклюжести. Ее тело было слишком тренированным, чтобы неуклюжести оставлена была хотя бы тень шанса… А лицо как будто отнято у другого человека — нежного, ранимого, с тонко организованной душевной конструкцией, — и по ошибке приставлено к телу профессионального громилы. Высокий лоб, пухлые маленькие губы, взгляд… обращен куда-то внутрь, словно госпожа полковница рассматривает собственные мысли и не смеет оторваться от их полноводного потока ради пестрой суеты мира… длинные, фантастически длинные ресницы, на зависть всем тем, кому приходится удлинять их специально, призвав на помощь опытных косметологов, и — короткие каштановые волосы, густые, шелковистые, ни на вершок не преступающие лаконичную моду штурмовых стрижек. Она не была красавицей, но от нее исходило обаяние ясной, спокойной силы.
Маргарита Бондарь любила честность и ясность. С ее точки зрения, порядочный человек это прежде всего прозрачный человек. Зачем ему темнить? Зачем окружать себя тайнами и недоговоренностями, если он добр и честен? Другое дело, что у любого могут быть слабости, и слабости эти следует преодолевать ожесточением воли. Собственно, Марго всю жизнь преодолевала собственные слабости. В основном — мнимые. Какой-то воздыхатель больше двух десятилетий назад вбил ей в голову, будто она ужасно нерешительна и даже труслива… Марго за три года превратила себя в образцового сержанта штурмовиков. Другой осел вякнул ей: мол, девочка, начальник из тебя никакой, склад характера не тот… И девочка сделала карьеру, ненужную и счастья не принесшую, искренне считая, что если не можешь чего-нибудь, то надо себя заставить, «закалить булат», и все получится. Вот, заставила… В госпоже полковнице умер гениальный детсадовский воспитатель — так считал Сомов, — и родился лучший штурмовой комбриг на Терре. Такое сплошь и рядом случается у людей ее склада. Сомов никогда не мог понять их до конца, но спинным мозгом чувствовал: надежная, работящая порода; любить таких трудно, уж очень многого они от тебя требуют; зато и не продадут никогда…
Марго была для Сомова тем, кем он сам был для Маслова. Инструментом высшего класса. Но еще и другом или почти другом… После того, как они вылезли из самого пекла на Зеркальном плато, это «почти» истончилось до ничтожных величин, которыми не зазорно пренебречь… Когда грянет решающий этап поисковой операции, Марго станет его правой рукой. Станет. Иначе и быть не может.
Итак…
— Последние несколько суток я очень часто говорил: «Это приказ». И я был прав. Сейчас я имею право… да черт подери, я просто обязан сказать те же слова…
Глаза у адмиральской собеседницы начали стекленеть от бешенства, и Сомов поторопился с продолжением:
— Но я не отдам такого распоряжения, пока ты сама не согласишься.
Маргарита медленно кивнула: мол, валяй, слушаю.
— Так вот. Первое: он уйдет на повышение. В штаб десантно-штурмовых сил.
В ответ полковница лишь брезгливо прищурилась. Мол, худая карьера — боевого командира в штабные сидельцы. Вряд ли парень будет в восторге.
— Что ты тут гримасы мне строишь! Нашелся же пентюх, назначивший этого петуха комкором поисковых штурмовиков… За его дурь Лусиан расплачивается! За его, Марго, за его!
Женщина пожала плечами. Понятно, за штабных пентюхов она не отвечает, и по их вине мараться ей неохота. Сомов понял: заходить надо было совсем с другого конца.
— Хорошо. Вот тебе во-вторых. В двадцать втором и двадцать третьем годах ты в чине сержанта стажировалась на Русской Европе и участвовала в двух инцидентах: подавление мятежа индонезийских гастарбайтеров и ликвидация незаконной аравийской колонии на Рее. Так? В двадцать пятом ходила со мной в глубокие рейды на «Бентесинко ди майо» — против тех же новых арабов. Уже как старшина. В двадцать шестом участвовала в ликвидации женевского десантного корпуса на Терре. И ведь крепко участвовала: тебя ж тогда в офицерское училище приняли без экзаменов. В тридцать шестом штурмовала Зеркальное плато на Совершенстве. Ты тогда была уже майоршей… и я точно помню: именно твой батальон первым ворвался на космодром «Гермес». Плюс две спасательные операции. Я ничего не забыл?
— Почти. Кое-чего даже тебе знать не положено.
— О том, как мы в двадцать первом помогли Латинскому союзу? И о том, сколько оттуда извещений о смерти пришло? Я и не знаю. Неважно. Марго, суть вот в чем: я читал личное дело генерал-майора Лусиана, а ты нет. И там, в этом самом деле нет ни единой пометки об участии в боевых действиях. Ни единой, Марго! Вообще ничего рискованнее общих российско-терранских маневров… Это на маневрах он действовал, как истинный храбрец. Еще за ним числится эвакуация города Алая Долина на Южном континенте — когда там заподозрили вторую пандэмию трясучей лихорадки, да Бог милостив, обошлось. Все. Все, Маргарита!
— Это не значит, что он плох, Виктор…
По голосу ее Сомов понял: подалась, подалась! Надо только доделать дело.
— Марго, я тебе не о всей Терре скажу, и не о всем контингенте. Я тебе скажу о твоей собственной бригаде. Если их поведет вниз человек, не нюхавший пороху, скорее всего, он положит больше народу, чем командир с опытом. Подумай о своих людях, Марго.
— Я не знаю, Виктор… Я не знаю… Как-то это все же нехорошо…
Сомов отлично понимал: Марго будет колебаться бесконечно долго, если ее сейчас отпустить и оставить наедине с размышлениями на тему что правильнее и что честнее. Этого он допускать не собирался.
— Вспомни лица своих ребят, ты, живая костедробилка! Вспомни, и скажи, кто из нас прав.
Бригаду она приняла год назад и, по ее характеру, непременно успела полюбить тамошних чудовищных охламонов.
— Ладно, уговорил. Хоть и не нравится мне все это…
Такова была этика штурмовицы: если нечто важно для дела, значит, все остальное менее важно, в том числе ее собственные желания и предпочтения…
Они помолчали, сосредоточенно тестируя чернослив.
— Ты помнишь, Марго, как это было? Меня тогда пробрало страхом до самых печенок…
Она вновь заулыбалась. Конечно. Самое неприятное миновало, а о десанте на Зеркальное плато Маргарита могла вспоминать бесконечно. Никогда Сомов не видел, чтобы она хвасталась собственными подвигами, способностями, да чем угодно. И только один раз он застал ее в баре, на том градусе пьянства, когда человек чувствует себя совершенно просветленным, мало того, вынырнувшим из кущ нирваны, дабы учить малых сих тому же, и в течение блаженного часа или двух (смотря какой у кого технический ресурс) играет роль бодхисаттвы белой горячки; так вот, Маргарита Бондарь не проповедовала о вечных ценностях запоя, она безудержно гнала волну о том, сколько геройства ей понадобилось, чтобы… дальше строилась хаотичная серия нецензурщины, причем по некоторым косвенным признакам сведущий человек мог бы сделать вывод: речь идет об операции на Совершенстве, в районе Зеркального плато. Она тогда заливалась соловьем, пока не въехала в бессловесное состояние, но и тогда глаза ее источали истинное счастье.
— …Да, Виктор. Я, признаться, испугалась не меньше твоего. Ведь еще немного, и съели бы нас, как мышат.
Сказать «страх» — ничего не сказать.
* * *
…Первый приступ раскаленного ужаса, вогнавшего крючья в самые потроха, настиг его на полу. Сомов еще не совсем пришел в себя, сознание возвращалось медленно, он уже отключался сегодня — то ли раз, то ли два… К горлу подступала удушливая тошнота. Сомов сглотнул кислинки, те поганые кислинки, которые всегда приходят перед неприятным моментом выворачивания наружу. Он хотел было встать, но голова отозвалась на его тщетную попытку тысячью звенящих болей. Лицо облеплено было теплой субстанцией двух сортов: с левой стороны — сухой, а с правой — мокрой. Наконец, он открыл глаза. Встал, схватившись за виски. Вся комната плескалась в клубах метацементной крошки… Здесь, на Совершенстве, каждый второй дом построен был из дешевого метацемента. Мельчайшая взвесь одуряюще пахла, лезла в ноздри, в уши, каждые три секунды приходилось смаргивать… Так вот, левая сторона лица облеплена была именно ею, облеплена глухо, как высокосортной мукой, неожиданно принявшей серый цвет. «На пот она мой, что ли, налипла…» — подумал Сомов, пытаясь до конца сообразить, где он и что с ним. Зато правая сторона… Он потер щеку ладонью… алое. Кровь? Он ранен? Тут Сомов взглянул под ноги и зашелся в крике. Нагнулся, выпрямился, опять нагнулся, не переставая орать. У самых его ступней валялась нижняя половина туловища. Осколки последней пары ребер пропарывали плоть, а все, что должно было наличествовать выше, превратилось в огромный кровавый брызг, и не поймешь сразу, что там где: рванина штурмового скафандра, мясная рванина, осколки костей, темные комья внутренностей… И кровь, очень много крови, целый пруд крови; неужели в человеке ее так много?! Именно в этой тепловатой кашице Сомов только что лежал, и щека его измарана была остатками чужого тела.
Дом тряхнуло. Все, кто оказался с ним рядом, в одном помещении, попадали, и сам он покатился по полу. Ударился локтем. Неожиданная боль заставила его опомниться. Тошнота на время отступила.
— С-суки… От с-суки…
— Наловчились…
— Где Альваро?
— …с антигравов малая артиллерия лупит…
— От с-суки…
— Полста шестой, полста шестой! На перекрестке огневая точка. Слева на двести семьдесят. Полста шестой, как слышишь меня?
— …в соседнем доме… первые три этажа… закрепились…
— От с-суки…
— Не видишь огневую точку? Полста шестой, рылом сейчас в нее упрешься, мать твою! Дистанция триста. Рылом. Слышишь? Ры-лом! Рылом.
— Это Михаленка… из отделения тяжелого оружия…
Кто-то вполголоса ругался по-испански.
Сомов носом к носу столкнулся с Маргаритой. Она тоже стояла, согнувшись в три погибели и терла виски. Вернее, терла бы, но вместо этого поглаживала штурмовой шлем: пальцы рефлекторно пытались добраться до головы, а мозг не позволял им сдернуть «головной убор». Сомов огляделся в поисках собственного шлема. Вон тот большой осколок рядом с… рядом с кровавой лужей… остальное, наверное, разлетелось по комнате.
Его ощутимо толкнули. Двое отволакивали в коридор тяжеленную установку орбитальной связи. Сомов, наконец, вспомнил, что ему надо бы работать.
— Форцает? — спросил он.
Никто из двоицы связистов не откликнулся. Сомов схватил одного за плечо и крикнул еще разок, погромче:
— Форцает дура?
Тот молча кивнул.
Сомов осторожно подобрался к окну, от которого его отбросило при взрыве, и пошарил рукой у подоконника, в упаковках дешевой пищевой дряни, — склад тут был, обычный коммерческий склад, пока сюда не въехал штаб 14-го штурмового батальона… Есть! Трехкилограммовый зеленоватый ящичек из огнеупорного пластикона… цел, родной. Даже экран не вырубился, хотя штучка эта, говорят, капризная. Стандартный армейский агрегат координатного подбора для орбитальной и атмосферной артиллерии. Так. Хорошо. Где Стась? Вот и Стась…
Молоденький офицер с комендорскими шевронами лежал на груде пищевых брикетов в неестественной позе: согнув ноги в коленях и выбросив руки вперед, словно пловец, прыгающий в бассейн. «Мертв? Без сознания?» — Сомов потянулся было проверить, но тут его ударило: а ведь комендора убило давно, в самом начале…
Пованивало тухлой рыбой. Газ… как он бишь? — Маргарита сказала: «Зефир-111 или вроде того, старье, общеотравляющий». Изоляционисты забросали десант газовыми кассетами, и это никому не принесло вреда… пока штурмовые комбинезоны и шлемы были целы. Теперь газ почти рассеялся, но какая-то малость все еще витала в воздухе, и от нее Сомова клонило в сон.
Он покрутил настройку. Агрегат воспроизвел на плоскости Миррор-сити, а также мелкие пригородные поселки, поля, шахты и пустоши за чертой города… одним словом, недомегаполисный пейзаж на тринадцать километров во все стороны от дома, приютившего батальонный штаб. После десятка ракетных ударов с орбиты и штурмового боя, развивавшегося по нарастающей вот уже четвертый час, Миррор-сити превратился в кашу из строительных материалов. Разобраться в ней Сомов не мог. Он включил режим трехмерного воспроизведения. Над агрегатом возникла голограмма — где-то четкая, а где-то совсем размытая: как видно, электронные мозги тоже не во всем могли разобраться, и целые кварталы были на голограмме представлены в виде клочков бурой ваты. Сомов совместился с режимом работы батальонного гиперсканера. Голограмма расцвела синими и алыми крапинками… Вот офис концессионеров — смотри-ка, еще держится, и «алых», наших, то есть, там осталось немало… А вот левый фланг 2-й бригады, она высаживалась ближе к центру. И то же, вроде бы, есть кому драться… Наконец, широкая подкова их собственной, 4-й бригады и заветный дом примерно посередине. Здесь в расположение штурмовиков глубоко вклинились «синие» — изоляционисты и, наверное, регулярная армия Совершенства, которая, как стало известно полтора часа назад, поддержала своих придурков по полной программе. То ли отказавшись подчиняться приказам сверху, то ли, напротив, очень точно и своевременно выполнив особенные приказы… Впрочем, как знать, кто тут в кого вклинился: «синие» в «алых» или «алые» в «синих»? Примерно в километре от маленького роя 14-го батальона вспухал настоящий синий «нарыв». Еще один — чуть дальше. Третий — не синий, а черный, этим колером электроника метила подразделения местной мафии, вооруженной не хуже регулярных войск и бившей как по «алым», так и по «синим», утверждая свое исконное право «держать» и «доить» город…
Он засек координаты «нарывов», записал их себе на чип и подключился к установке орбитальной связи. Раз она еще функционирует, пусть поработает на поддержку.
Вдруг все помещение наполнилось непереносимым воем. Словно целая армия великанских плакальщиц закатила на небе истерику. Вой усиливался, переходил на немыслимо высокие ноты, закручивал беспощадную спираль, стремясь к ультразвуку, немилосердно вспарывал барабанные перепонки. Сомов заткнул пальцами уши, но это не спасало. И тогда он опять закричал, инстинктивно пытаясь заглушить один звук другим…
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Все… все… вроде бы все… пропал вой. В голове — дюжина маленьких дребезжащих радуг.
— …бронебот наши свалили…
— …как резаная свинья…
— …с-суки! С-сучары!
— …поддержка будет?
— …вколи обезболивающее…
— …поддержка, твою мать, будет?!
Маргарита трясла его, взяв за грудки.
— А? Что?
— Где твоя поддержка? Спишь, летун?
— Я…
В эту секунду на Миррор-сити обрушился ракетный дождь. Штурмовики — все разом — легли и постарались отползти подальше от оконных проемов. Виктор последовал их примеру. Дом трясся, словно копилка, которую какой-нибудь великан мотает из стороны в сторону у самого уха, желая по звону определить сумму наличности.
Наконец, все затихло, каменная твердь успокоилась, только с потолка прыскали вниз жиденькие струйки штукатурной пыли.
— Охренеть… — негромко прокомментировал кто-то.
— О Господи… — откликнулся Сомов.
Штурмовики вставали, отряхиваясь.
Помимо оружейного звяканья, тихих матюков, едва слышного зудения аппаратуры, издалека доносилось погромыхивание взрывов, шум перестрелки, но все пространство между здесь-в-этой-комнате и где-то-там-через-несколько-кварталов молчало. Боязливо молчало, вылезая из-под обломков.
— Не расслабляться! — гавкнула Маргарита.
Сомов ухватился за скобы и понес агрегат в коридор: позиция рядом с окном уже не казалось ему столь безопасной, как в первые минуты боя. Полюбоваться захотел, барбос безмозглый…
Тут соседняя стена взорвалась каменным крошевом. Сомов опять — в который раз за эти несколько часов — обнялся с полом. Маргарита удержалась на ногах. Агрегат выскочил из рук, грянулся, подпрыгнул, ушиб себе другой бок и, наконец, угомонился. Рядом кто-то застонал… Пищевые брикеты занялись зеленоватым химическим пламенем, по коридору пополз, мешаясь с ароматами пороховой гари, метацементной муки и тухлой рыбы, густой черный дым. Сомов поднялся и его моментально замутило, только теперь он уже не смог удержать рвотный спазм. С утра ничего не ел, вырвало желчью.
Его требовательно дернули за локоть. За проклятый локоть, отбитый десять минут назад. Сомов взвыл и немедленно разогнулся.
— Эй! Эй, Виктор, давай отсюда. Быстрее. Уходим. Потарапливайся. — Марго показала рукой, куда отходить.
— Сейчас.
Сомов протер запыленными руками запыленные глаза. Куда девался агрегат? Щурясь, он наклонился, вгляделся в мусорный хаос на полу. Нашел. Изделию «повезло». Оно преодолело катастрофическое падение без видимых разрушений; жаль только, вороненый зазубренный осколок, способный запросто снести голову, отыскал хитрую электронную начинку и вошел в нее до половины…
— Все. Мандратий арткорректировке… — известил Сомов штурмовицу.
Но она не расслышала. Ей было некогда, страшно некогда. Маргарита одновременно пыталась вывести остатки штаба из-под огня и через шлем отдавать команды всему своему батальону. Командный штурмовой шлем — жутковатое приспособление, настроенное на гиперсканер точно так же, как и покойный арткорректировочный агрегат; штурмовица видела всю окружающую обстановку в виртуальной форме, а могла бы снять настройку, и тогда шлем превратился бы в незамысловатую солдатскую каску со встроенной связью; по ее желанию передняя часть шлема могла стать прозрачной, и тогда Маргарита видела бы виртуальную реальность внакладку на реальности текущей… правда, от подобных игрушек и свихнуться недолго. Сомов воспринимал происходящее вокруг как полную неразбериху, разгром, крушение. Она, судя по всему, видела какую-то логику и свободно ориентировалась в обстановке. Впрочем, штурмовиков как раз натаскивали на «высокодинамичные боевые действия», — иначе говоря, когда все летит кувырком…
Что ж, сейчас майорше придется крепко огорчиться. Минуту назад в ее распоряжении было страшное оружие — главный калибр линейного крейсера «Изабелла». Теперь, после того, как агрегат вышел из строя, чудовищную крейсерскую мощь заменял один-одинешенек капитан первого ранга Виктор Максимович Сомов с простеньким табельным «Марьиным» и тремя запасными обоймами к нему. Никто там, наверху, не станет лупить ракетами по городу без корректировки, рискуя угробить своих.
Штаб переходил на запасную позицию. Маргарита вела их по подземным тоннелям, потом пришлось перебраться через улицу под открытым небом, потом они задержались возле чадящего десантного челнока, сбитого изоляционистами, вытаскивали кого-то, потом брели через развалины, один штурмовик со старшинскими шевронами поднял с земли тяжеленный десантный «Прокопчик-32С», — очень действенную и очень громоздкую машинку — и протянул Сомову, потом сунулись в амфибийный гараж, снаружи обшитый сверкающими плитами металлизированного литоморфа, там оказалась огневая точка изоляционистов или, как они себя еще называют, «великорассов», потому что считают свой народ, плод всесмешения, абсолютно очищенным от этнических предрассудков, величайшей расой во всей ойкумене, началась пальба, Сомов стрелял, вжимался в стену, изо всех стараясь стать меньше, меньше, меньше… потом ему ужасно хотелось пить, потом начались сумерки и вроде бы утихла перестрелка, и он никак не мог вспомнить, попал ли хоть раз, хоть в кого-нибудь… потом все слилось в клубах буроватой мути.
…проснулся глубокой ночью, потому что заостренный осколок каменного блока впился ему в бок.
Рядом сидела Марго. Она жевала пищевой концентрат, побулькивала время от времени флягой и ладонью отирала капли на подбородке. Ужинала… Или завтракала?
Сомов изменил позу, и все его тело сейчас же отозвалось залпом боли. Болели мышцы рук, ног и, почему-то, шеи. Болела, разумеется, голова, ее сегодня раз десять пробовали на прочность. Болел локоть. Болел бок. Побаливала ссадина на щеке. Господи, за один день, за один-единственный день он превратился из крепкого здорового мужика в свиную отбивную…
— Впрысни себе «санитара». Полегчает. И еще — таблетку антидепрессанта.
Марго даже не повернула голову, даже не поглядела в его сторону. Наверное, тоже чертовски устала.
Сомов полез в пакет первой помощи, выгреб его содержимое, разложил на земле и беспомощно уставился на упаковки и капсулы-шприцы… когда-то он помнил всю эту дребедень наизусть. Еще в капитан-лейтенантах помнил. И теперь бы определил… кое-что. Если бы не было так темно.
Штурмовица спиной почувствовала неладное и сказала, все так же, не поворачивая головы:
— Длинная двойная капсула и квадратная пачка. Не прямоугольная, а квадратная. Нашел?
— Да, спасибо.
— Пожалуйста.
Пока он возился, Марго, поразмыслив, соизволила добавить:
— А ты ничего. Молодец.
— Да иди ты… — беззлобно откликнулся Сомов.
Майорша пожала плечами: мол, хрен с тобой.
— Марго, почему местного населения нет? За целый день я никого не видел.
— Вон оно, у твоего правого бока. Смотри, ворочайся поосторожней.
Правый бок и вправду пригревало…
Два глаза, два фиолетовых круга с золотистыми ободками жутко светились в ночи. Виктор вскочил с воплем.
— Что за тварь?!
— Мяу?
— Он спрашивает, чем ты, дурак, недоволен.
— Сама ты дура.
Он скормил коту половину пищевого концентрата. Кот благодарно заурчал. Марго прокомментировала с удовлетворением:
— Как движок артиллерийского бота на малой высоте.
Сомов сцапал кота и посадил себе на ноги. Кот его успокаивал. Впрочем, зверь сидел на сомовских ляжках совсем недолго: встал, сгорбил спину, потянулся, обнажил когти, неопределенно муркнул и отправился искать другой ночлег.
— Виктор, здесь мирное население ученое. Оно заварухи прямой кишкой чует и загодя прячется по норам.
— Ученое?
— Они и без нас тут собачатся круглый год.
Сомов долго катал на языке следующий вопрос. Очень неудобно задавать подобные вопросы. Наконец. решился:
— Марго, каково наше положение? Мы разбиты?
Она фыркнула и все-таки развернулась к нему:
— Да ты, парень, белены объелся! Какое там разбиты! Мы наворочали за целую армию. Ты хоть понимаешь с кем нам пришлось драться?
— Не томи, Марго. Ты как баба.
— Мы планировали столкнуться с тремя тысячами изоляционистов, разоружить их и на том закончить дело. А по наши души явились два армейских корпуса. Аэромобильный и танковый. Плюс поддержки накручено по самое не могу. Осознал?
— Я не видел танков.
— Они были на участках 1-й и 3-й бригад. Шагающие танки «Доместик линкс-21» — старье допотопное, женевской поставки — и немного новейших GMV.
— И…?
— Наши передают, что от всего танкового корпуса осталось не больше батальона. Аэромобильный, который мы весь день пялили, тоже на ладан дышит. Все было бы ничего, просто лучше не придумаешь… если бы не два поганых обстоятельства.
— Арткорректировка… у других… тоже?
— Тоже.
— А второе?
— Еще один танковый корпус будет здесь через несколько часов. Так что давай, выспись как следует, Виктор. Отпустило тебя?
Сомов вслушался в ощущения многострадального своего тела и с удивлением отметил: действительно полегчало.
— Мне лучше, Марго. Но я одной вещи понять не могу…
— Какой?
— Хренозвонской. Сегодня я видел банду из нескольких десятков штурмовиков, которая маненько постреливала, не пойми в кого попадала и потеряла каждого третьего из своих. Эта банда штабом твоим называется, Марго…
— Я поняла, умник.
— Теперь мы сидим невесть где, побитые и размочаленные, никого кругом нет, батальон как корова языком слизала, связи с орбитой нет, а ты мне вкручиваешь, как хороши наши геройские дела… За дурака держишь или за труса?
Майорша тяжело вздохнула.
— Не был бы ты хорошим правильным мужиком, не спасал бы ты нас сегодня огоньком, так и врезала бы тебе промеж глаз… Будь со мной повежливее. Хоть я и не злюсь на тебя.
— Объясни.
— Ты — флотский, летун. И, наверное, там, в своем хозяйстве, ты дока, но в нашей тактике не понимаешь ни рожна. Основной боевой единицей терранских десантно-штурмовых войск считается что? Боец. Не батальон и не бригада, а всего-то один боец. Нас учат драться по одиночке. В батальоне шестнадцать ударных отделений по десять человек. Ни взводов нет, заметь, ни рот. Потому что один боец — сам себе и связь, и огневая мощь, и разведка. Десяток становится отделением тоже только в административных и учебных целях. А в батальон эти шестнадцать отделений собраны потому, что на моем уровне есть дополнительная огневая поддержка — два отделения тяжелого оружия. И еще обеспечение кое-какое. Связь я держу через шлем со всеми командирами отделений, и знаю, кто, где и что…
— И… что?
— Батальон потерял пятнадцать процентов личного состава, в основном убитыми. Он боеспособен и занимает сильную позицию.
Сомов застонал. Тактика штурмовиков не укладывалась у него в голове. Все сказанное Маргаритой можно было резюмировать несколькими фразами: с утра драка начнется с удвоенной силой, и все три терранских десантных бригады продолжат прорыв к офису концессионеров. А регулярные войска будут подтягивать новые корпуса, чтобы цементировать ими фронт на острие терранского прорыва.
Разумеется, они будут отдавать за жизнь одного штурмовика по три, по пять, а может быть, и по десять своих солдат. Но задавить массой, численностью, все-таки могут. Еще шесть дней подобных боев, и батальон Маргариты Бондарь превратится в отрицательную величину… Как флотский, как «летун», Сомов прекрасно представлял себе, что подкреплению требуется совершить прыжок от самой Терры, а на него шести дней никак не хватит. И даже восьми дней. В лучшем случае подмога появится на девятые сутки…
… на этот раз проснулся от холода. Совершенно окоченел. Мышцы — будто деревянные. Кожу стягивала корка засохшей грязи. Сомов приподнялся на локте, огляделся. «Прокопчик» звучно тенькнул о металлическую плашку на литоморфовом блоке, вывороченном из стены.
— Шшш!
— А?
— Ляж, дурень. Тихо.
Виктор постарался слиться со строительным мусором. Раннее утро, по развалинам ползает густой туман, и за ним не видно, кто там шипит и от чего предостерегает.
Послушался отдаленный шум. Клацанье, лязганье, вроде бы человеческие голоса.
— Шлем, дурень!
Сомов ответил почти шепотом:
— У меня нет.
Из тумана выкатилась штурмовая каска, содранная, видимо, с трупа. Сомов надел ее. Оказалось: не по размеру, покойный хозяин шлема был пугающе большеголов… Ладно. Виктор закрепил каску, как умел.
Слева цвиркнул «Прокопчик». Еще раз. Ни воя, ни грохота — сверчок, помноженный на два, только и всего… Сомов уже привык за вчерашний день к этому оружию. И отдачи никакой… Но куда они стреляют, никого ведь не видно… На звук?
Цвирканье доносилось со всех сторон, а он по-прежнему не понимал, где враг, куда стрелять… Как бы не влупить по своим… Потом резче: Баг-ташшш… баг-ташшш… баг-ташшш… Батальонный тепловой излучатель «Алексеев-СВ», не иначе. В гуще тумана Сомов различал только отдаленные вспышки. Совсем рядом защелкала металлическая дробь. Ответный огонь?
И тут прямо перед ним, метрах в пятнадцати, из белесой дымки вышел бронированный великан. Металлическая чушка пятиметровой высоты покачивалась на шести металлических лапах. Верхняя часть ее усажена была порослью антенн. Эти антенны шевелились, раскрывались шире, трансформировались в выпуклые экраны, становились похожими то на тараканьи усы, то на фасеточные глаза стрекоз, то на собачьи уши, жадно ловящие каждый подозрительный звук, поворачиваясь то так, то этак. Все перечисленные метаморфозы происходили с чудовищной быстротой, и на протяжении нескольких секунд Сомов неотрывно смотрел на бронированного монстра, завороженный страхом. Его ужасала неестественная скорость движений стального зверя. Шагающий танк ни секунды не стоял на месте. Прыжок в сторону. Плевок огненной массой. Шаг назад. Еще один плевок. Три шага в сторону. Разворот. Полное изменений конфигурации всех антенн. Ракетный залп. Пять шагов вперед. Поворот…
В мозгу у Виктора тупо билась одна-единственная мысль: «Так это новой или старой модели?»
И тут танк принялся поливать позицию штурмовиков изо всех штатных видов вооружения. Вокруг Сомова все рвалось, горело и визжало. Прямо над ним, кажется, пролетел изувеченный солдат…
Сначала он даже не решался поднять голову. Потом, когда волна огня и разрывов ушла чуть в сторону, он все-таки решил не быть безмозглым расходным материалом и дал несколько очередей в ту сторону где, по его мнению, должны были находиться неприятельские пехотинцы. В ответ на его позицию обрушился град разъяренного свинца. Позднее Сомов не единожды ставил свечки в церквях за чудесное спасение. Истинное чудо, что его тогда не задела ни одна капля горячего металла. Зато каменной крошкой рассекло подбородок…
Танк бил и бил, не переставая, не экономя боезапас. Наконец, на месте антенной поросли выстроился единый шит из четырех выпуклых «тарелок». Огонь утих. Танк теперь напоминал экзотическую ящерицу, раздувшую шейный щит, чтобы напугать врага… Тарелки начали медленное круговое движение, и в десятке метров слева от Сомова кто-то завыл. Сейчас же он сам почувствовал, как впиваются в виски две раскаленных спицы, выронил от боли оружие, сжал зубы, скорчился, задрыгал ногами… Во рту хрустнуло.
Баг-ташшш!
Боль пропала. Сомов услышал собственный стон… и перестал стонать. Кажется, это райское блаженство называют волновым ударом. Виктор рискнул приподнять голову, вгляделся в туманную дымку. Танк лежал неподалеку бесформенной грудой металла, антенны его беспорядочно раскрывались и сворачивались, подобно гигантским веерам, а на борту распускался, играя оттенками, раскаленный малиновый цветок. Виктор не позволил себе думать о судьбе экипажа. Ведь экипаж не захотел подумать о его, сомовской судьбе…
Весь день с небольшими перерывами прошел в перебежках и стрельбе по противнику, — то совершенно невидимому, то появлявшемуся под самым носом. После полудня Сомов четырежды собирался отлить, но все никак не удавалось: то начинался жестокий обстрел, то Маргарита срывала их с места и переводила на другую позицию. Требовалось пошевеливаться, иначе он безнадежно отстал бы от остальных, а это верная гибель. И он пошевеливался, тупея с каждым часом. К вечеру Виктор пребывал в состоянии бездумной апатии. Отступали они или наступали? Поддерживали кого-то огнем или сами требовали поддержки? Разгромлены или побеждают? У Сомова не было ни малейшего представления на этот счет. О еде он и думать забыл. Все его достижения за второй день операции сводились к одному отрадному факту: он выжил.
Ближе к ночи бой сам собой прекратился. Сомов лег там, где стоял, не разбирая места, и забылся тяжелым черным сном. Заполночь его разбудили: Маргарита опять куда-то перетаскивала штурмовиков. Разбудили его аккуратно, даже ласково. По этой заботливой аккуратности Виктор понял, что кое для кого здесь он уже стал своим. Пытаясь разлепить очи, он проклял страшным тройным проклятием свое решение трехдневной давности. Тогда он, капитан линейного крейсера «Изабелла», прикидывая со всех сторон будущую боевую задачу, а именно поддержку десанта огнем с орбиты, уверился в одной неприятной мысли: великорассы неплохо подготовлены к нападению извне. Противокосмическая оборона Совершенства прекрасно умела ставить помехи и сбивать прицел у новейших арткомплексов. Командующий эскадрой, адмирал Мендоса, отдал приказ: вниз, на поверхность, вместе с десантом отправляются по два офицера от каждого крейсера — специалисты, разбирающиеся в арткорректировке. Распоряжение единственно верное, поскольку корректировка наводки с поверхности планеты позволяла забыть об искусственных помехах. Сомов должен был назначить двух специалистов с хорошими нервами. Первым номером безусловно шел капитан-лейтенант Станислав Гомонай, старший комендор крейсера. А вторым должен был стать старпом… но старпому было шестьдесят, самый старый офицер на такой должности во всем терранском флоте. Старпом собирался через неделю в отставку… в общем, Сомов нашел для себя предлог сунуться вниз вместе со штурмовиками.
Ка-аким же он был ослом!
Впрочем, даже ослы хотят жить.
…Марго в ту ночь опять оказалась рядом с ним.
— Ну что, госпожа майорша, победили мы всю местную регулярную армию?
— Армию — нет… А вот корпус их, второй танковый корпус, утратил боеспособность. Корпусной генерал О’Нил у нас в плену. Начштаба аэромобильного корпуса убит. Ты сегодня утром перешагнул через его тело. Чуть на лицо не наступил. Что, не заметил?
Утро, а заодно и весь день, превратились у него в голове в пеструю мешанину с туманом, дымом, пламенем и прочими отвратными обстоятельствами, в окружении которых человек жить не может.
— Нет… не помню… А мы? Как мы?
Она вздохнула. В темноте Сомов не видел ее лица, но, скорее всего, Марго нахмурилась. Обычно люди хмурятся, когда вздыхают столь тяжко.
— Что, Марго, большие потери?
— Каждый четвертый убит. Но не в этом проблема. Мы можем драться, Виктор, мы еще можем отлично драться. Мы еще можем долбать и долбать.
— Если не в этом, тогда в чем? Я не понимаю.
— Мать твою! Нас тоже делали не из железа. Дня через два-три мы устанем до такой степени, что будем работать вполсилы. Ты хоть врубаешься, как это: работать вполсилы в нашем-то положении?
— Уж как-нибудь врубаюсь.
— Плюс проблемы с боезапасом. Мы его можем пополнять за счет… этих… мурзиков… но нам не все подходит…
Сомов знал штурмовицу давно, еще с двадцать пятого года, когда они ходили в глубокие рейды на «Бентесинко ди майо». Черта с два она стала бы плакаться из-за усталости и нехватки боезапаса. Да, это все важно, но майор Маргарита Бондарь не стала бы с ним разговаривать на такие темы, справилась бы своим умом. А сейчас Виктор чувствовал: ей требуется совет, но она колеблется, не решаясь сообщить ему крайне неприятную новость.
— Давай, Марго. Я уже сам догадываюсь.
Марго мялась.
— Догадывается он… — Тут ее голос приобрел совершенно официальное звучание. — Господин капитан первого ранга, связь со штабом бригады утрачена. Высока вероятность гибели центра управления бригадой во главе с полковником Зайцевым. Связь с орбитой утрачена. Комбриг-1 полковник Малец убит. Комбриг-3 полковник Эредиа убит.
Виктор не сразу понял, почему штурмовица заговорила с ним таким тоном. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сверкающую военную истину: в настоящее время изо всех офицеров, с которыми Маргарита могла связаться, именно он, каперанг Сомов, оказался старшим по званию. А поскольку они подчинялись одному штабу — штабу адмирала Мендосы, возглавлявшего всю десантную операцию на Совершенстве, теперь Сомов, сам того не желая, оказался командиром Марго. Более того, интуиция подсказывала ему наличие еще одной сверкающей военной истины: ей было бы плевать на это обстоятельство, если бы она знала, как действовать дальше. Марго требовался приказ. Но какой приказ ей следует отдать? Он все-таки «летун», а не штурмовой офицер, откуда ему знать…
— Вольно, Марго. Кто возглавляет весь наш десантный корпус?
— Зайцев.
— Но он же…
— Ты еще не понял.
— ???…
— Флотский Каперанг соответствует полковнику, если считать по-нашему, по-пехотному.
Вот теперь он почти понял. Для полноты картины не хватало мелочи. Сущей ерунды.
— Марго, другие флотские корректировщики… те, что спустились с десантом… они…
— В живых еще четверо. Старший в чине — капитан второго ранга.
Она с необыкновенной выразительностью выделила голосом слово «второго».
«Не нашлось ни одного придурка в моем звании, который захотел бы сунуть жопу в самое пекло…» — мысленно прокомментировал Сомов. Что ж, теперь все встало на свои места. Для порядка он поинтересовался:
— Есть у кого-нибудь соображения, куда подевался полковник Зайцев?
— Если бы! С сегодняшнего утра никто не знает, где он, какая хрень с ним стряслась.
— В плену?
— По данным радиоперехвата — нет. Пропал. Сгинул. Провалился. По бригаде я теперь за него.
— Комбригша?
— Вроде того.
— Марго… может, я чего не понял, ты поправь… Я… что, выходит… по праву старшинства командую… всем терранским десантом на Совершенстве?
— Да, Виктор. Да, дорогой.
— И сколько народу это знает?
— Пока ты спал, мы тут провели нечто вроде совещания… Знаешь, есть такая конфигурация связи — «карусель-оптима». То есть когда переговаривается одновременно до двадцати человек…
— Короче.
Сомов начал приходить в себя. До сих пор он был здесь никем. Обыкновенным стрелком. Куском расходного материала. Чем раньше он перещелкнет мозги на новое свое положение, тем лучше. И ему самому, и делу.
— Знают все комбаты и замещающие их офицеры. Еще знают начштаба-1 и начштаба-3.
— Эти, значит, живы…
Сомов задумался. В тактике штурмовых соединений он не понимал ровным счетом ничего. Это Марго показала ему прошлой ночью как дважды два — четыре. И все офицеры-десанты прекрасно осведомлены о том, сколь редкий он спец в области тактических операций на поверхности… Но до сих пор Марго — а она ведь, по сути дела, представляет сейчас всех остальных, — ненавязчиво показывала ему: мол, мы дожидаемся приказа. Значит, есть варианты. Или нет единства… А ведь верно, у них нет единства насчет завтрашнего дня. Точно. И должен отыскаться некто, способный выбрать один из возможных вариантов и отдать распоряжение всем: делай так!
— Госпожа майор! Я принимаю командование десантным корпусом, пока не будет установлено местонахождение полковника Зайцева. Первое. Немедленно сообщите об этом всем старшим офицерам, принимающим участие в штурмовой операции.
— Давно бы…
— Как положено.
— Есть, господин каперанг.
— Хорошо. Второе. Мне нужен офицер связи. Чтобы круглосуточно находился при мне.
— Понимаю. Лейтенант Нуньес в вашем распоряжении.
— Одного раза достаточно.
— В твоем распоряжении, Виктор…
— Третье. Если будет найден Зайцев, я должен узнать об этом незамедлительно.
— Разумеется.
— Когда сообщишь всем, выкладывай, какие у нас есть варианты.
Марго отвернулась, надела шлем и глухо забормотала в микрофон. Через несколько минут она доложила: старшие офицеры оповещены.
— …Так какое у нас на завтра меню?
— Первый вариант: продолжать выполнение боевой задачи, не меняя тактики.
— То есть тупо прорываться к офису концессионеров…
— Да.
— Сколько нам осталось?
— Самая короткая дистанция — тринадцать-четырнадцать километров.
— А вчера было?
— Семнадцать.
— Когда мы лишимся боеспособности? Суток через трое-четверо?
— При сохранении нынешней динамики боев — через двое суток. Если очень повезет, через трое.
— Если очень повезет, с концессионерами соединяться остатки корпуса… И вместе с ними погибнут. Сценарий не проходит, Марго.
Она ничего не ответила. Терранским штурмовикам вбивали в голову две установки. Во-первых, задачу надо выполнять так, как она поставлена. Любой ценой. Вы хотели как лучше? Не надо как лучше, надо как надо… Во-вторых, тактика должна быть гибкой. Гибкой, остолопы, а не то, что вам первое в голову придет. Эти установки боролись между собой, и штурмовица, как видно, не была уверена, какую из них надо преодолеть… Кто лжет: инстинкт самосохранения или желание выглядеть твердым человеком, железным, неуклонным? Здравое разумение указывало ей на правоту Сомова, но она не решалась позволить себе нечто, напоминающее слабость.
— И, кстати, чтобы ты знала… подмога будет позже, чем нам придет конец. При таком сценарии. Не раньше, Марго, это я тебе как летун говорю. Ну, что теперь?
Она по-прежнему молчала. Потом медленно кивнула. Почти незаметно. Просто Сомов увидел, как ее подбородок на секунду опустился чуть-чуть ниже, а потом вновь поднялся.
— Опять забываешь, госпожа майор: сейчас ты обязана повиноваться. И ты обязана продолжить перебор вариантов.
Но она, кажется, все еще колебалась.
— Виктор… в таких ситуациях мы можем перейти к тактике радикальной агрессии… тоже не сахар.
Тут было из-за чего колебаться! О том, какой смысл вкладывается в слова «тактика радикальной агрессии», Сомов знал понаслышке. Не флотская специализация… Однако его знаний хватало для понимания: Марго есть о чем подумать. Только ему трудно будет работать с ней так. А трудно быть не должно. Не сейчас. Потом. В каком-нибудь другом месте. Где смерть не чувствует запаха из твоей подмышки.
Повинуясь внезапному импульсу, он взял Марго за руку и прикоснулся к ее пальцам губами.
— Девочка, я здесь старший, и я беру ответственность на себя. Все. Кончай. Нам надо заняться делом. Надо, девочка моя. У нас есть шанс сделать дело и выбраться отсюда, если будем пошевеливаться.
Он вложил в голос всю свою решительность, хотя, по правде говоря, ни в каких шансах не был уверен. По большому счету, он не имел ни малейшего представления, куда им ринуться теперь… Но она знала. Должна была знать. И все, что ему требовалось, — убедить Марго, настоящего специалиста, пораскинуть мозгами и действовать. Действовать, черт побери!
— Давай, Марго, давай. Я — стена за твоей спиной!
Это, как ни странно, подействовало.
— Виктор. Виктор. Виктор… Короче, мы должны нанести удар по голове.
— Президент Совершенства? Министр обороны? Начальник объединенного штаба вооруженных сил планеты? Энергетический узел? Есть тут энергетический узел, без которого нельзя обойтись? Какой-нибудь управленческий центр высшего звена?
— Ага. Вот оно как. Я рада, что ты все понимаешь. Так нам легче будет разговаривать.
Еще бы он не понимал. Сколько слухов было в двадцать втором, то ли еще в двадцать первом… Кажется, только потому новые арабы и не прихлопнули Латинский союз навсегда и окончательно, что несколько особых специалистов терранского происхождения угнали у них эскадренный флагман с адмиралом Саидом… Саидом… Саидом-хаджи… или ходжи?… какая хрен разница! в общем с хаджи Саидом-чего-то-там на борту.
— …К делу, Марго.
— Отлично. Лицо не подходит. Президент доступен. Даже в нашем состоянии, даже с нашими силами. Министр обороны и штаб-шеф находятся на другом континенте, и охраняются намного лучше, чем президент. Но они, если подумать, тоже доступны, хотя со штаб-шефом придется повозиться…
— Тогда в чем дело?
— Во-первых, они ждут подобной попытки. Во-вторых, Виктор, это Совершенство. И здесь любой человек дерьма собачьего не стоит. Президент в том числе. Его быстренько заменят, да и все тут. Да и министра, конечно. Для нас такая атака — потеря времени, людей и боеприпасов. По большому счету.
— Энергостанция?
— Их тут целая куча. Маленьких, больших, старых, новых, на разных источниках. Захватим одну, а потом придется работать еще две дюжины.
— Центры…
— Я скажу тебе, что тут есть… прошу извинить. Перебила.
— Дальше, дальше, Марго!
— Арсенал ОМП в Сент-Алистере, семьдесят километров отсюда.
— Это все?
— Это оптимально.
— Потом мы будем их шантажировать, мол, снести к чертям собачьим треть планеты — для нас как сопли подтереть… Так?
— Так. Хоть всю планету. И не один десяток раз.
— А есть нечто менее оптимальное, но тоже… подходящее. Пойми меня правильно, Марго, я вижу немало возможностей наломать дров с этим арсеналом…
— Остальное на порядок хуже.
— Например?
— Ну, например, стационарные армейские центры связи. Оттуда мы могли бы опять установить связь с орбитой…
— И долбать, долбать, долбать…
— Но только там нас ждут с утроенным вниманием.
— Хуже того, Марго, там вряд ли найдется аппаратура для огневой корректировки. Им здесь это ни к чему.
— Тогда… — и она перечислила еще несколько вариантов.
Сомов понимал ее с полуслова, они работали толково и быстро. Объектом за номером семь оказался космодром «Гермес» в пригороде Миррор-сити, не более двадцати километров от места их сегодняшней ночевки. Штурмовица сказала: «Ну, может быть еще космодром…» — с оттенком сомнения. Мол, космодром-то нам зачем? И Сомов посмотрел на нее непонимающе. Какую блоху давленую искала милая барышня в сотне мест, когда под самым, можно сказать, носом, такое сокровище? Разумеется Виктор не стал все это воспроизводить вслух. Для начала он осторожно осведомился:
— И что… там? На «Гермесе»?
— Вторая флотилия противокосмической обороны. Скопище старых дешевых тихоходов.
— Мы космодром обстреливали? Все равно, с орбиты или с поверхности? А?
— Нет. Смысл? Они даже побоялись подняться в воздух.
— И вот эти лохани стоят на приколе, а ты молчишь? Что там у них? Что там есть вообще? Стоят они? Марго, какие данные?
И штурмовица заразилась его куражом. Не зря ведь шельмец залепетал так бойко, знать придумал какое-то лукавство.
— Виктор… а что такое? То есть, стоят. Точно стоят. Даже крейсер ПКО есть, старый, как печень моей бабушки… А… что такое… господин каперанг?
— В задницу каперанга, Марго! Арткомплексы везде устроены одинаково. Если мы поднимем хоть одну стоящую лохань с поверхности, она выдаст нам полный набор координат для арткорректировки. Душа моя, ПэКаОшные суда могут вести бой в атмосфере… это наши линейные дылды никогда не взлетают и не садятся… это только для них планетоиды с атмосферой закрыты… Работают исключительно в открытом космосе… И связь космическая там уж точно имеется. Ты хоть понимаешь, корова штурмовая, какой там клад заякорен? Должна понимать!
Майор Маргарита Бондарь посмотрела на него во-от такими глазами, без единого слова проглотила «штурмовую корову», помолчала с полминуты, переваривая услышанное.
— Что тебе понадобится, Виктор. Говори.
— К утру отбери всех, кто смыслит во флотской навигации, корабельной ходовой части и комендорском деле. И пусть их берегут как зеницу ока во время захвата. Если мы приберем к рукам космодром, если мы поднимем эту рухлядь, тут будет ад. Обещаю.
Она задумалась. Попросила его подождать и начала переговариваться с другими комбатами. Как мол, идея. Спорила с кем-то, шипела… Потом повернулась к нему и четко сказала:
— Осуществимо. Ты отдаешь нам такой приказ?
— Я отдаю вам такой приказ. Действуйте.
Марго перекрестилась. Губы ее зашевелились, беззвучная молитва полетела к Богу. Только сейчас, глядя на молящуюся женщину без малого в центнер весом и в тяжелом штурмовом вооружении, Сомов понял до конца, не головой, а потрохами понял, сколь серьезно их положение.
Закончив, она повернулась к нему и протянула флягу. Там была не просто водка, там был чудовищный коктейль «труп звезды», секрет приготовления которого терранские штурмовики не выдавали никому. Когда Сомов закрыл рот и перестал трясти головой, Марго заговорила. Тихо. Трагично. Проникновенно.
— Виктор… Я хочу сказать тебе очень важную вещь. Постарайся отнестись к ней серьезно. Я считаю себя виновной в настоящем положении дел. Полагаю, следовало проявить побольше предусмотрительности. Мне нестерпимо стыдно, что мои люди в двух шагах от разгрома. Ты веришь, я бы все отдала, я бы жизнь отдала, чтоб только вернуть то время, когда мы начинали операцию… и начать ее иначе. Ты веришь?
— Верю, Марго. — Сомов действительно верил ей: Марго была из породы каких-то древних подвижников, постников и бессребренников. Последние двое суток она половину своего рациона отдавала раненым. С нее сталось бы и голову отстегнуть, если б можно было такой ценой вытащить ее солдат из пекла.
— Так вот… я буду тебе по гроб жизни благодарна, ты только сделай все как надо на космодроме. Ты понимаешь?
— Да понимаю я, Марго, понимаю! Только не надо драму делать из тактической операции! Драму — к чертям собачьим! — Сомов почувствовал нарастающее раздражение. Он устал, как ломовая лошадь, все болит, в башке сонная одурь, а в целом самочувствие не лучше, чем у дерьма в жопе у покойника на четвертый день после похорон. И тут такая умная тютя заговорила о высоком! Самое, блин, время. Виктор заставил себя смягчиться. — Короче, нам надо сделать простое дело, оно хоть и рисковое, но простое, Марго, давай не будем болтать лишнего, давай, Марго!
— Извини.
— Не за что. Завтра… пусть меня разбудят на четверть часа раньше общего подъема. От пайков этих говенных второй день запор… пусть поднимут пораньше, надо отосраться как следует… Иначе я тут навоюю.
— Поднимут.
Сон ударил его наотмашь.
…Утром Нуньес спросил Виктора:
— Вы когда-нибудь совершали марш-бросок в полной б/выкладке?
— Нет.
А Сомов-то думал: сядут они в челноки, взлетят и через несколько минут обрушатся на охрану «Гермеса»… Ан нет, боеспособных челноков не нашлось. Он посмотрел на лейтенанта, и, наверное, столько содержалось в этом взгляде разочарования, что Нуньес выдавил из себя ободряющую, с его точки зрения, фразу:
— Ничего… у вас ведь неполное снаряжение…
Где-то в отдалении уже шел бой. Как потом выяснилось, Марго от его имени оставила 3-ю бригаду имитировать активность в районе прорыва, и ребята старались вовсю.
Сомов считал себя тренированным человеком. И сначала он чувствовал себя неплохо. Потом начал выдыхаться. Сжимал зубы. Молился. Ругался. Опять молился. Сбавлял темп. Опять нагонял. Через час или полтора началась стрельба. Пришлось прыгать, вертеться, падать, вставать, играть в догонялки… Нуньес был неизменно рядом. Нагрузил кое-что из сомовского снаряжения на себя. Подталкивал. Поддерживал. В конце концов, просто тащил. Вокруг рушились стены, падали убитые десантники, рвались заряды, и вскоре Виктор уже ничего не соображал.
За всю вторую половину марш-броска он сделал три осмысленные вещи. Во-первых, выпустил половину магазина по артиллерийскому боту, зависшему на высоте не более ста метров и нещадно поливавшему штурмовиков кассетами с пластиковым горохом, который медики не могут высветить в живой плоти никаким рентгеном. Попал? Не попал? По боту стреляли многие, бог весть, чем его достали, но через минуту он разлетелся на мириады осколков, почти что в пыль… Во-вторых, господин командующий десантно-штурмовым корпусом попытался воспользоваться офицерским шлемом, выданным Марго и отлаженным Нуньесом. Обстановка его ужаснула: океан великорассов со всех сторон, и маленькие искорки терранских отрядов, упорно просачивающихся сквозь позиции противника; бой идет повсюду и везде… кажется, совершенно беспорядочно… Больше он на такие аттракционы не отваживался. В-третьих, Сомов несколько раз запрашивал Марго о ходе операции, и та докладывала ему по всей форме. Сомов столь же серьезно приказывал ей приступать к очередному этапу развертывания. Она отвечала: «Есть, господин каперанг!» Разумеется, он ничего не видел в этом хаосе, не понимал и уж тем более не способен был отследить этапы операции… если у нее, конечно, были хоть какие-то этапы. Всем заправляла Марго, и заправляла, как в итоге выяснилось, очень умело. Но подчиненным следовало знать: командир жив, командир боеспособен, командир доволен ходом дел…
Однажды Сомов увидел прямо перед собой два солнца одновременно. Это автоматический модуль — шарик-антиграв, размером с человеческую голову — лупил сверху управляемыми ракетами, полыхая нестерпимо ярким пламенем вспышек… Господи, куда он делся-то потом? Ведь не подбили его, кажется… Чуть погодя из переулка вылез черепахообразный танк с пустыми ракетными подвесками на бортах, и Марго плясала у него на броне, отыскивая уязвимые места и расстреливая их из «Прокопчика». Виктор слышал раньше, как спокойную и солидную госпожу Бондарь за глаза называли «Бешеной Марго». Теперь узнал — почему. Ей удалось «завалить» бронированную махину, хотя «Прокопчик» в принципе не предназначен для борьбы с танками… Потом им встретилось несколько кварталов, полузатопленных едким фиолетовым желе, и Виктор не смог вспомнить, что это за оружие тут поработало… или вернее, все еще работало… его этому не учили. На последних километрах Сомов только матерился и хрипел, иногда Нуньес волок его на себе, и выволок-таки, выволок к «Гермесу» без единой царапины, целым и невредимым.
Марго дала ему передышку: пока шел штурм космодрома, Сомов и несколько драгоценных спецов по флотским делам отсиживались в подвале полуразрушенного дома. Впрочем, передышку весьма недолгую. Полумертвого командующего внесли на борт великорасского крейсера ПКО «Максимилиан Робеспьер», протащили мимо тел, мирно отдыхающих от жизни во всех отсеках корабля, вкололи ему допинг и передали бразды правления: объект чист, дело за вами, господин каперанг! Нуньес сказал тогда: «Название у посудины плохое. Похабель какая-то», — не очень, как видно, понимая значение русского слова «похабель». И Сомов, почувствовавший себя на борту крейсера в родной стихии, коротко ответил ему: «Переименуй сам. Распорядись. Мне некогда башку загружать». Точно, Виктору было очень, очень, очень некогда. Среди спецов оказались в основном комендоры и техники, навигаторов — ноль. Сомову пришлось, поднимая крейсер, работать за трех-четырех офицеров одновременно. До того дня он вообще никогда так не работал. Только потом ему сказали: штурмовая группа захватывала «Робеспьер»… а взлетал уже «Да здравствует Гондурас!». Историческая родина лейтенанта Нуньеса, распротак его тупую головизну…
Крейсер был загружен полным боекомплектом. Поэтому Сомов первым делом заложил круговой маневр на высоте в три километра и отгондурасил изо всех арткомплексов батареи ПКО, способные до него дотянуться. Ни одна сволота не успела открыть ответный огонь. Затем — соседние космодромы. Ни одна сволота не успела взлететь. Вызвал орбиту. Доложил коротко. Адмирал Мендоса смотрел на него с экрана широко открытыми глазами, как на выходца с того света… Сомов попросил огневой поддержки. Выдал координаты для коврового накрытия: тут весь город полон был славными представителями вооруженных сил Совершенства — кроме пятачка, где окопалась 3-я бригада, и офиса концессионеров.
Ад не заставил себя ждать.
На что Сомов рассчитывал в лучшем случае? «Зачистить» путь к офису терранской Концессии, подвести туда несчастный «Гондурас», зависнуть на малой высоте, отгрузить челноками всех концессионеров, кто остался в живых, потом десантников из 3-й бригады, набить корабль до отказа, как набивают консервные банки солеными груздями, и в конце концов эвакуировать их оптом на орбиту, — пока великорассы не очухались…
Получил он гораздо больше.
Больше, чем мог представить себе в самых смелых мечтах.
Больше, чем могло присниться в первом, эфирном сне, самом воздушном и приятном за ночь, поскольку в это время душа человеческая, если она не одеревенела от усталости, обращается в ребенка и плещет дивными грезами…
Совершенство — планета с торгово-гангстерским внутренним устройством. Здесь можно все купить и все продать. В странных местах разные люди и организации устраивали тайники с любыми ценностями и товарами вплоть до самых экзотических. Говорят, когда-то женевские администраторы нашли в местном бандитском схроне живого огнедышащего птеродактиля; давно они тут жили, эти женевцы, и удивились только тому, что тварь вдобавок не говорящая. Зверушка скоро сдохла от научного с ней обращения.
Терранский десант ворвался в это паутинно-тонкое устройство, как слон в посудную лавку…
Через час после начала массированной бомбардировки с орбиты новый президент Совершенства связался с Мендосой, сообщил о том, что он не контролирует ситуацию в регионе, более того, не представляет себе положения войсковых частей и соединений, откомандированных на Зеркальное плато. Потом обещал отвести войска за периметр окружности с радиусом в сто двадцать миль, если центром считать офис терранской Концессии. Разумеется, когда он сможет найти тактических командиров и восстановить порядок в войсках… Приказ прекратить огонь уже отдан, сейчас его пытаются довести до всех задействованных в операции военачальников… Более того, весь район, который в ближайшее время покинет армейская группировка, через 24 часа перейдет в собственность — он подчеркнул — не в концессию, а в собственность Независимого государства Терра… Всех виновников нападения на терранский офис публично линчуют в течение недели… Всех гражданских выселят… Мендоса сначала просто не поверил ушам своим. Затем осторожно осведомился, что от него потребуют взамен. Президент хотел взамен две вещи: во-первых, прекратить бомбардировку. Хотя бы на несколько часов. А лучше — совсем. Во-вторых… эээ… вернуть крейсер… эээ… «Максимилиан Гондурас»… то есть… эээ… «Да здравствует Робеспьер». Мендоса насторожился. А, чем собственно, так ценна старая гондурасская лохань? Эээ… президент нуждается в маленькой консультации… Пока президент консультировался, резидентура ОАБ на Совершенстве доложила Мендосе: господин контр-адмирал, только что транссистемный фонд «Фортификатор будущего» перевел на счет штаб-шефа Даниэля Фридлянда сумму, с точки зрения здравого смысла просто невозможную. На эти деньги штаб-шеф за сорок пять минут сместил министра обороны, выкупил пост президента для своего человека и организовал убийство трех ключевых фигур, способных воспрепятствовать его планам. Фонд живо интересовался целостью и сохранностью крейсера «Гондурас»… Президент прервал доклад оабовских специалистов с поверхности на самом интересном месте. Собственно, секрет перестал быть секретом. Вооруженные силы Совершенства взяли подряд на транспортировку некоего миниатюрного груза, созданного в местных лабораториях… пункт назначения находится на обратной стороне Луны, точнее определить президент затрудняется… это, так сказать, информация конфиденциальная, в сохранении тайны заинтересованы его добрые друзья… так что… нда. Мендоса прямо спросил: «Какого рода груз?» Президент, видимо, получивший полномочия от «добрых друзей», ответил уклончиво: мол, маленький контейнер с восемью пикограммами трансформированной кварковой материи, пребывающими в энергетическом коконе. Мендоса не понял. Тогда с президента слетела вся вежливость и лощеность, ему и так осточертело облизывать вонючего чужака, потому что Фил Кадык из Блэк-Энджелз ни одной суке в жизни отчета не давал, и зачем он будет давать отчет импортной суке? Он так и сказал: «Рожа, блин, адмиральская! Ты думаешь я секу это дерьмо? Я те химик? Я те физик? Я те очкарик? Если вскрыть — рванет, если рванет, половине планеты — хана. Всосал?» На это контр-адмирал Хосе-Родриго-Альваро-Мария-Карлос-Хуан-Энрике-Фердинанд Мендоса-Медина, происходивший по прямой от испанских грандов, гордившийся превыше всего на свете каменным гербовым щитом своих предков в соборе каталонского города Жирона на планете Земля, отмеченный наградами четырех правительств, фундатор двух музеев, одного театра и знаменитой школы-студии «Вензель-Модерн» в Рио-де-Сан-Мартине, безупречный семьянин и заслуженный военный педагог ответил краткой репликой на чистом женевском эсперанто: «Zahlopni havalo, trup». Президент Фил havalo zahlopnul. От удивления, главным образом. Адмирал продолжил: «Мне нужна маленькая консультация». Сеанс мгновенной связи с Террой дал ему необходимую методологию разрешения ситуации. После часа торгов, на протяжении которого эскадра не прекращала громить Миррор-сити с орбиты, а драгоценный крейсер, нервируя хозяев груза, не выходил из зоны боевых действий, ударили по рукам. «Добрые друзья» согласились на компромисс: новый экипаж «Гондураса» выводит корабль в межпланетное пространство, покидает его, а потом экс-«Робеспьер» превращается в огненный цветок на безопасной для всех живых существ дистанции; груз же не достанется никому… Конечно, исторический маневр будет совершен только после того, как правительство Совершенства выполнит взятые на себя обязательства.
Обо всех этих тонкостях космополитики каперангу Сомову сообщат постфактум. И лишь через много лет в совершенно случайном разговоре от совершенно случайного человека Виктор узнает судьбу комбрига Зайцева. Весь его штаб попал под волновой удар такой силы, что уцелели считанные единицы. Через несколько часов полковник очнулся на груде трупов и смертельно испугался. Он не был ранен. Он не попал в плен. Он не получил ни единого ранения. Но в течение трех суток Зайцев прятался в подвале, не смея нос высунуть наружу… Когда патруль вооруженных концессионеров случайно наткнулся на него, никто не признал в тощем доходяге с бегающими глазами бывшего блестящего офицера. Потом-то его, конечно, идентифицировали… разоружили… разжаловали… и отправили лечиться.
…Пока шли переговоры, Сомов отгружал боезапас крейсера через арткомплексы, попросту говоря, гвоздил по всем достижимым огневым точкам и скоплениям противника. Миррор-сити тогда фактически перестал существовать… Впоследствии его отстраивали заново, с нуля, предварительно расчистив кладбище города от обломков.
В конце концов Мендоса приказал прекратить обстрел, набрать высоту, найти контейнер с зельем и приставить к нему надежную охрану. Сомов решил, что охраны надежнее себя самого и майора Маргариты Бондарь ему точно не сыскать… Сутки с лишним он дежурил на центральном посту «Гондураса», поскольку не мог ни доверить управление кораблем кому-либо еще, ни отойти от заветной коробочки ядовито-зеленого цвета с непонятными маркировочными иероглифами. Это какой же язык? Кто сейчас, в XXII веке, использует клинопись?!
К нему стекались сообщения о потерях. По самым оптимистическим расчетам, если суммировать тех, кто остался на поверхности планеты, и тех, кто попал вместе с ним на борт крейсера, самостоятельно передвигаться и держать оружие способны были примерно двое из пяти штурмовиков, высадившихся на Совершенстве несколько суток назад. Марго пожала плечами и прокомментировала: «Боеспособность не утрачена».
И он со вздохом сказал ей тогда:
— Одно маленькое незамысловатое раздолбайство, а как дорого обошлось!
— Дак место тут такое… особенное…
Виктор подумал: «Точно. Место — особенное. Воюем, блин, посреди мертвецкой».
Когда-то Совершенство было подмандатной планетой Женевской федерации — так же, как и Терра-2. Только Терра освободилась своими силами, а Совершенство женевцы превратили в колоссальный порто-франко, вольную экономическую зону… Планета досамоуправлялась до ручки, после восьмой войны женевцы начали постепенно вывозить отсюда все самое ценное и эвакуировать своих граждан. Именно тогда великорассы предложили терранцам обширный район на Зеркальном плато в сельскохозяйственную концессию. С правом поселения. Местные отсюда бежали, среди них это место считалось не лучше зачумленного. Прямо под участком, сдававшимся в концессию, подземный город с полумиллионом жителей совершил коллективное самоубийство. На Совершенстве было много закрытых подземных городов. Люди, уходившие туда, возвращались во внешний мир очень редко, и память о пребывании в этих странных местах, представлявших собой колоссальные салоны виртуальной реальности, им стирали начисто. Так вот, городу Брэйнбилд-сентрол крупно не повезло. Туда поставили эксперименальное оборудование. Какой-то, по слухам, психоэлектронный контур реализации желаний. Угадывал желания контур прекрасно, а для более четкой формулировки он их «форсировал»… Никто, кроме узких специалистов, не имел ни малейшего представления, что это значит. Но в один прекрасный день весь полумиллион горожан — как один человек — пожелали умереть. И послушная электроника внушила смерть всем заинтересованным лицам…
Но вслух Сомов все это воспроизводить не стал, Марго и сама знала не меньше. Оспорил только главный вывод:
— Место-местом, а некоторых засранцев надо изолировать с рождения.
— Лучше просто никогда не показывать им женщин. Пусть не знают, что вот мол, есть еще и женщины…
Концессию получило терранское «Товарищество аграриев Носова, Маркова и Фелонца-Мирского». Год целый оно счастливо переселяло на Совершенство нищих фермеров-фронтирьеров, и все шло отлично. Исполнительный директор концессии, он же гражданский комендант Энрике Макаров-Медведев сделал из главного офиса концессионеров настоящую крепость, выписал с Терры-2 кое-какую агротехнику, возвел церковь, словом, делал только хорошие и нужные вещи. Но вот он заболел и на его место прислали Всеволода Знаменского, мужскую топ-модель экстра-класса, стареющего красавца и сердцееда межпланетных масштабов, многократного отца-беглеца… а с недавних пор — крупного акционера «Товарищества аграриев НМ и Ф-М». На протяжении всей жизни никто не объяснил ему, что с некоторыми женщинами не следует спать ни при каких обстоятельствах. Знаменский не знал также, что некоторых женщин нельзя бросать ни при каких обстоятельствах. Он переспал с дочерью бессменного лидера изоляционистов, и так с самого начала смотревших на Концессию косо. Сделал ей ребенка и отказался от отцовства. Священник общины концессионеров попытался образумить его, отлучив от причастия… Потом большое начальство на Терре предложило Знаменскому собрать вещички: мол, сменщик уже летит… Действенность обеих мер оценить невозможно, поскольку гражданский комендант едва ли успел узнать о них: изоляционисты, начав истребление концессионеров, отыскали его в дорогом борделе, убили и порвали на куски. В тот же день началась осада офиса…
— Как ты добра, Марго!
— Это я только с засранцами…
— А вот попадись он тебе, этот субчик, так ты бы ему — что?
— Дала б денег.
— А?
— Потом. На лечение.
Оба рассмеялись.
…Так они и просидели с Марго на центральном посту больше суток. Травили байки, вспоминали общих знакомых, по очереди шастали в гальюн. Пили взбадривающую химию. Только об операции на Совершенстве старались не говорить ни слова сверх того, что требовала от них ситуация. Потом, потом! Думать об этом — потом, а уж обсуждать — еще того позже. Они, не сговариваясь, наложили запрет на болтовню о Миррор-сити, о штурме «Гермеса», о трупах ребят, оставшихся там, внизу, брошенными и непогребенными.
Последний час два главных человека во всем терранском десантном корпусе ожесточенно резались в «города»…
Наконец, Мендоса связался с «Гондурасом» и отдал распоряжение: подняться на высокую орбиту; оставить груз на центральном посту; покинуть корабль. Сомов исполнил все в точности. Он не знал, да и не интересовался, о каком ритуале уничтожения контейнера вместе со всем кораблем договорились высокие стороны, — так, чтобы никто не чувствовал себя обманутым. И лишь инстинкт бывшего корабела пребольно колол: если вдуматься, до чего же глупая и некрасивая смерть настигла бедный крейсер… ни одному живому существу не пожелаешь подобного. Угораздило же старика!
Вернувшись на «Изабеллу», Сомов заперся и приказал не тревожить его… разве только ангелы вострубят о конце света. Выпил четыре стакана водки. Была ему водка не крепче воды, и забрало только на последнем стакане. Может, мешала химия, которую Виктор все последние дни щедро закачивал в плоть и кровь?… Покуда совсем не развезло, он набросал и отправил послание жене: «Здравствуй, Катенька! Прости, не мог связаться с тобою раньше — каналы заняты были сообщениями первоочередной важности. Только сейчас отыскалось „окно“. Рассказывать особенно не о чем: „яркие“ впечатления выпали на долю десантников, участвовавших в боевых действиях. Им крепко досталось: кажется, столкновение было серьезным, — наши, к сожалению, понесли потери. Мы, грешные, поддерживали их огнем с орбиты и тоже, видимо, хорошенько всыпали неприятелю. Окончательная победа за нами. Скучаю по тебе ужасно, вижу сны неловкого содержания. Для детей до шестнадцати такие сны следовало бы запретить под страхом большого штрафа. Передай привет чадам. Для Саши у меня подарок: трофейный армейский нож с Совершенства, я купил его у наших штурмовиков. Для Вареньки — здешняя монетка. Ты, кажется, намертво пристрастила девчонку к нумизматике. Обнимаю тебя. Постараюсь в очередной раз выйти на связь побыстрее».
Супруга ответила скоро и лаконично: «Ты врешь. Не знаю, о чем конкретно, может быть, обо всем. Однако же я люблю тебя».
Сомов безмятежно проспал сорок часов.
* * *
— …Виктор, кого ты еще собираешься вытащить… туда? Я имею в виду, из «старой гвардии».
И Сомов рассказал ей все как есть.
Собственно, он уже вытащил всех необходимых людей. Марго оставлена была напоследок, как единственный крепкий орешек. Оганесян без лишних слов просто взял под козырек. Флагманским артиллеристом поискового контингента? Яволь, герр комманданте… Лопес заулыбался, исключительно неуставная вышла у Хосе улыбка, всегда у него выходила такая улыбка, насколько помнил Виктор, и всегда она приводила большое начальство в бешенство…
— Но Витя, конечно! Я и так тут к вам собрался… — «Это он о флоте что ли?» — А с тобой, дорогой Кортес, все же лучше, чем с другими. Хоть будет о чем поговорить.
И Виктор, поделившись с Лопесом кое-какими строго секретными соображениями, поручил ему артиллерию броненосца «Бастион».
Вяликов… Сам попросился с должности начальника провинциального военного училища на Рее. «Кем угодно, Виктор Максимович, лишь бы не чувствовать себя никому не нужной ветошью».
Полтора десятилетия назад капитан-лейтенант Сомов ходил в рейды под флагом командора Вяликова. Однажды космос выплюнул окровавленный обрубок человека… Медицина латала Вяликова и перелатывала несколько лет. В конце концов, Даниил Дмитриевич, весь в сшивных шрамах, как Франкенштейн, с телом, состоящим на двадцать процентов из чужой плоти, вместо левой руки — биопротез, вышел из госпиталя. Ему сказали: в боевой флот — ни ногой, да и вообще в вооруженные силы не надо бы. Мол, обзаводитесь семьей, пишите мемуары… Но командор Вяликов, народный герой Русской Европы, увешанный орденами, упрямый, как бык, два года помыкавшись в гражданских шпаках, добился восстановления и назначения на Рею. В нищую глушь. Теперь ему было пятьдесят пять или что-то около того, он весил под центнер — стало быть, похудел на полцентнера с тех достопамятных времен, — и выглядел отвратительно. Получил звание контр-адмирала за выслугу лет. Его знания и навыки должны были устареть за этот срок, и устарели, конечно.
«Да хоть простым комендором… Хоть коком…»
Это адмирал-то!
Сомов было хотел ему вежливо сказать: так мол и так, дорогой Даниил Дмитриевич, вы очень хороший человек, но ваша практическая помощь не настолько полезна в данный момент; может быть, важнее привить флотской молодежи на Русской Европе твердые нравственные принципы, поделиться бесценным опытом… Он раскрыл рот, но не успел вымолвить ни слова. Вяликов заорал на него дурным басом: «И ты, каналья, тоже хочешь засадить меня за мемуары?!» Это убедило Сомова больше всего остального. Есть, значит, еще порох в пороховницах… Он лишь коротко осведомился: «А как насчет гражданства? Ведь не терранский вы офицер» — «Сейчас с этим быстро. Вы только намекните, Виктор Максимович, что я вам нужен…» — ответил старый командор, заметно повеселев. И точно, во всем Русском мире шел свободный обмен военными специалистами. Контракт Вяликову оформили в мгновение ока. Столь же быстро Сомов выбил специально под него созданную должность «помощника по тактическому планированию». Голова у Даниила Дмитриевича была светлая, авось пригодится…
Специалиста по поиску ОП’ов Сомову не пришлось ни искать, ни менять. Еще Бахнов вытащил его с Терры. И это был действительно лучший изо всех терранских поисковиков. Кавторанга Сашу Бляхина Виктор знал по училищу: холодный, сдержанный человек, аккуратный в делах, мягкий в общении, однако способный так же мягко, но уверенно настоять на своем. Работоспособность — чудовищная, просто неограниченная… Из тех людей, которых надо за уши оттаскивать от работы, иначе они попытаются выполнять ее за себя, за друга, за едва знакомого человека и еще за десяток ленивых парней, случайно оказавшихся по соседству. Между прочим, сын очень высокопоставленных родителей. Бляхинский дедушка четыре года правил всей Террой…
Наконец, оабовец. Целый полковник. В двадцать восемь лет.
Шеф подразделения ДДК сначала крепко не понравился Сомову. Вальяжный, высокомерный, строящий фразы с многочисленными артистическими виньетками, оабовец вел себя так, словно это он вызвал Виктора к себе для пробной беседы, а не наоборот. Несколькими предложениями Сомов обозначил свое адмиральское звание и командные полномочия. Полковник Анджей Игоревич Миколайчик был безукоризненно вежлив, но сам факт переподчинения, как видно, крепко обидел его. Эмоция, которую кратко можно было бы расшифровать: «Я знаю себе цену; почему же надо мной поставили этого остолопа?» — сквозила в интонациях, ею сочился каждый жест полковника. В адмиральской каюте стало неуютно.
Поговорили они крайне сухо. Флотская корректность и корректность офицеров спецслужб складывались на протяжении целого века. Терранский военный человек середины XXII столетия, знающий толк хоть в первом ее сорте, хоть во втором, располагал целым арсеналом возможностей, дать понять… все необходимое, ничуть не нарушая субординации.
В тот день столкнулись два больших специалиста.
Все изменилось буквально на последней минуте. Уже уходя, Миколайчик обратился к Сомову совершенно по-уставному:
— Разрешите задать посторонний вопрос, господин вице-адмирал.
— Спрашивайте, господин полковник.
— Не являетесь ли вы родственником того Сомова… возглавлявшего десантный корпус на Зеркальном плато в тридцать шестом году?
— Там был я сам. Но корпусом мне пришлось командовать случайно. Меньше двух суток. Да и… по правде говоря, тот успех — не моя заслуга.
В глазах у высокомерного полковника мелькнуло удивление.
— Разрешите пожать вам руку, господин вице-адмирал.
Сомов протянул свою.
Только после этого они оставили в покое обращение по званию и перешли к именам-отчествам…
Итак, с Бешеной Марго адмирал встретился на десерт. Слава богу, уломал ее. И от того почувствовал большое облегчение.
— …Виктор… ты это сделал специально?
— Что из всего, Марго? Четыре часа назад я удалил щетину гелем. Не для тебя. Просто плохо быть небритым.
— Издеваешься? — спросила штурмовица с утвердительной интонацией.
— Над тобой? Ни разу не бывало. Полагаешь, стоит попробовать?
Он мог позволить себе еще несколько минут пустозвонства, мог позволить себе еще чашечку чая с королевой штурмовиков, но в голове уже выстраивалась очередь из дел. И Сомов медленно перетекал мыслями с Марго на необходимость вышибить из штаба поискового контингента командора Собаченко — редкой чистоты бездарь; на недогруз боезапаса у рейдерников; на отчет начальника госпитальной службы; на… а все-таки, о чем она?
— Издева-аешься.
— Нет. Я не понимаю тебя.
Она усмехнулась.
— Действительно не понимаю, молчаливая леди.
— Лопес.
— А?
Она приподняла брови.
И тут Сомов вспомнил.
Лопес, конечно же Лопес, ведь он сам отправил Хосе на «Бастион», ничуть не задумываясь о том, кого там встретит ветшающий сладкоголосый петел! А ведь Хосе ей когда-то стихи читал… Разумеется, этот кабальеро с мочалкина хутора много кому читал стихи, но для нее, помнится, он еще и сочинял их. Ай.
— Нет, Марго. Просто он нужен мне именно там.
Молчит. Смотрит в сторону.
— А ты… до сих пор его…
Она вздохнула и поглядела ему в глаза очень выразительно. И в ее взоре Сомов прочитал некоторую для себя проблему. Да, жизнь — штука каламбурная, взрослая женщина не обязана вести себя, как девственница… но иногда у взрослой женщины бывает очень долгая память, и лучшее оказывается спрятанным в самых глубоких ее пластах. А ведь тогда побитого молью идальго развел с Марго случай. Ерунда. Чепуха. Они даже не успели ни разу поссориться… И вот сейчас им… что? ну, самое спокойное слово будет «приспичит». Невовремя? Сто двадцать раз невовремя! Как раз те самые люди, которые нужны Сомову больше всех прочих и обязательно с холодными головами…
Ему ужасно хотелось намекнуть, мол, хорошо бы… отложить маленько… мол, обстоятельства не те… Но тут он вспомнил Маслова и вместо начальственных намеков выложил Марго самую суть:
— Он свободен.
По лицу Бешеной Марго прошла едва заметная рябь. Штурмовица нахмурилась. Штурмовица поджала губы. Штурмовица опустила глаза. Ресницы — хлоп-хлоп.
«Наверное… надо было… как-то потоньше… Она… там, внутри… тонко устроена… Надо было… аккуратненько так… не в лоб… мало ли… ни семьи у женщины, ни детей, ни… а я… тупо…» — угрызался Сомов.
В общем-то ему пора было переходить к другим делам.
Вместо того, чтобы разгребать последствия собственной бестактности…
Но в Марго избыточная сложность, как видно, успела перегореть. И она со всей позволительной для сего случая твердостью и даже с вызовом сказала:
— Я тоже свободна.
— Отлично. Тогда — марш на службу!
Назад: Глава 2. Четыре червовых дамы
Дальше: Глава 4. Убить комарика