Вечером допили последнюю воду, свернули до лучших времен кожаные мешки. Вот только наступят ли лучшие? Митька мрачно глядел на тускло-малиновый, догорающий костер. Очень может быть, они все трое загнутся в этой степи, и засохшие тела обглодает до костей всякое здешнее зверье — змеи, мыши, кролики… Хотя нет, кролики отпадают. А вкусные, однако. Не хуже курицы, особенно когда кассар печет их на горячих углях. Харт-ла-Гир настрелял днем несколько штук, Митька с Хьясси потом ходили, собирали тушки. Ну у человека и глаз — ни единой стрелы зря не пропало, а ведь это тебе не винтовка с лазерным прицелом. Тугой, сделанный из черного дерева лук и согнуть-то до конца не удалось, пущенная стрела, позорно бултыхаясь в воздухе, улетела метров на двадцать и упала в траву. Даже не воткнулась. Кассар лишь мрачно усмехнулся, пообещав Митьке лишние часы тренировок.

Ни фига себе, лишние часы — он и сегодня-то еле дышит, после очередных упражнений с мечом. Все мышцы болят, кости ноют, перед глазами фиолетовые круги плавают. И как другие такое мучение выдерживают? Да хотя бы и ребята из его класса, которые уже несколько лет на каратэ ходят. Митька тоже вон в прошлом году попробовал боксом заняться, выклянчил у мамы денег, но хватило его лишь на четыре занятия. Нет, слишком высокая цена за умение красиво набить морду.

Харт-ла-Гир с его мнением, понятное дело, не считался. Услал Хьясси в степь, собирать редкую целебную траву лиу-кеуру-мьяни. Сорвал несколько стебельков, показал пацану — и отправил его подальше, велев возвращаться лишь когда солнце начнет клониться к земле. Зачем именно теперь потребовалась эта трава, Митька не понимал целый час, пока кассар не сделал передышку. И лишь тогда, уловив, наверное, Митькино недоумение, объяснил:

— Незачем ему видеть, как я тебя учу. Не положено этому рабов учить. Как бы не проболтался, когда в людных местах окажемся… Так что пускай погуляет. Заодно и в себя малость придет. Нелегко ведь, если твоих родных совсем недавно замучили… знал бы ты, как это нелегко… Но ничего, парнишка, чувствую, крепкий, оклемается.

— А зачем вы его рабом сделали? — глядя в белесое небо, проворчал Митька. — Меня одного, значит, мало?

— Мало, — усмехнулся кассар. — Очень тебя мало. И делать ты ничего толком не умеешь, и капризный как засидевшаяся в девках дочь придворного ла-мау… А если серьезно — прикинь расклад. Нас ищут двоих — странствующего кассара с мальчишкой-рабом. Теперь нас трое. Насчет двух мальчишек в разосланных предписаниях ничего не сказано. Значит, приглядываться к нам будут уже меньше.

— И что, думаете, поможет? Типа они все тупые?

— Ну, — пожал плечами кассар, — умного сыщика такими фокусами, конечно, не обманешь, но нам по большей части придется иметь дело с тупыми старостами. А они крепко приучены исполнять государевы повеления от сих до сих, и ни в коем случае не думать лишнего. На том в Олларе и порядок держится, с древности и до сей поры. Так что Хьясси нам на некоторое время пригодится.

— А потом? — настороженно спросил Митька.

— А потом будет видно. Если все получится, как я рассчитываю — продам где-нибудь. Больших денег за него не дадут, но и не надо.

— То есть как это?! — встрепенулся Митька. — Как это продать? Мы его что, для этого спасали? Вам солнцем голову не напекло?

— Очень просто, — пожал плечами кассар, игнорируя Митькину дерзость. — Он теперь раб, а рабов продают и покупают, это испокон веку ведется. А насчет «спасали», я с самого начала был против, это ты скандалить начал. За что, кстати, тебя стоило бы крепко наказать.

— Ну ни фига себе, — только и нашелся Митька. — Вы, значит, его спасли, жизнью своей рисковали, и все это так, семечки? Использовал и выбросил, да? У нас, в нашем мире, между прочим, — вспомнил он вдруг, — сказка одна есть. Там ручной лис говорит мальчику — ты как бы в ответе за тех, кого приручил. Мы по внеклассному чтению проходили… А, — махнул он рукой, — чего вам объяснять… Все равно ничего про нас не поймете.

— Почему же, все понятно, — иронически прищурясь, кивнул Харт-ла-Гир. — Только если Хьясси у нас выходит лисом, то мальчиком-укротителем получаешься ты. Спас его на свою голову, и сразу твоя жизнь омрачилась.

— Это еще почему? — не понял Митька.

— А потому, — наставительно произнес кассар, — что теперь Хьясси будет постоянно при нас, и он ничего ни о чем не должен знать. Для него я — обычный кассар, ты — обычный раб. И впредь обращаться с тобой мне придется как положено, как от веку заведено. И с ним, и с тобой одинаково. Иначе сразу чего-нибудь заподозрит, а судя по его речи, он весьма неглуп. Отныне говорить вот так, как сейчас, мы сможем лишь когда его не будет рядом. Следи за своим языком, Митика, — он выразительно кивнул в сторону разросшихся неподалеку кустов лиу-тай-зви.

Митька поежился. О таких последствиях он как-то не подумал.

— И это может затянуться надолго, — добавил Харт-ла-Гир. — Во всяком случае, пока мы не доберемся до безопасного места, где ничто уже не будет угрожать твоей жизни. Там отпадет нужда в подобных вещах, — он провел пальцами по рабскому ошейнику. — Отдохнешь от всего этого.

— А как же клеймо? — деловито уточнил Митька. — Вы недавно про какую-то травку говорили?

— Угу, травка такая есть, — рассмеялся кассар. — Хотя, конечно, лиу-йар-мингу сильная трава, но и она побеждается сильнейшим — соком корней лиу-гуан-тмаа. Натрем тебе спину, дня через два и следов не останется. Правда, поначалу будет больно. Ну да ты привычный… наш Круг тебе в чем-то пошел на пользу.

— Ну ладно, ошейник там, клеймо — это все понятно, — помолчав, вздохнул Митька. — Но ведь это же не главное. А главное… Я что, и в самом деле не вернусь никогда домой?

Теперь кассар надолго молчал. Разглядывал облачка у горизонта, вертел в пальцах меч — хмуро, рассеянно, словно легкую тросточку. Потом, не оборачиваясь, произнес:

— По-всякому может сложиться. Я не хочу тебе давать излишнюю надежду, Митика, чтобы в случае чего ты не впал в мертвящее отчаяние. Но если все пройдет наилучшим образом, ты вернешься. Может, через полгода, может, через год. Поверь на слово, это зависит от очень многих обстоятельств. Здесь решаем не мы с тобой, и даже не Высокие Господа — они ведь тоже подвластны судьбе. Во всяком случае, если мы доберемся до замка Айн-Лиуси, эти полгода-год будешь в безопасности, тебе придется лишь надеяться и ждать. Если же не доберемся… Я ведь не раз уже объяснял — на тебя охотятся. Скорее всего, если поймают — сразу же и убьют. Но может статься и так, что останешься жить… Только это будет не жизнь, и уже точно никогда и никуда не вернешься.

— Не понимаю, — честно признался Митька. — Ну кому я тут нужен, что вы все вокруг меня с ума посходили. Я что, особенный?

— Да не в тебе самом дело, — нехотя отозвался Харт-ла-Гир. — Так уж все хитро сплелось… Может, когда-нибудь и узнаешь, но разъяснять тебе сейчас я просто не вправе.

Митька потрясенно молчал. Никаких слов уже не было, только острая радость, молнией вспыхнувшая в слепой ночи. Значит, все-таки возможно! Значит, не зря! Ведь тогда, на крошечную секунду, а он все-таки поверил. И просил: «Ну пожалуйста, ну вытащи меня отсюда домой». И вот, нате вам. Неужели Он все-таки на самом деле есть?

— И кстати, насчет нашего маленького единянина, — глухо заговорил кассар. — Имей в виду, что те, кто охотится за твоей жизнью — как раз из них. Именно им, единянам, очень важно погубить тебя. Пойми, это ход… в очень сложной игре. Сильный ход, который переломит все. Может, в душе они тебя и пожалеют, но что такое жизнь какого-то мальчишки, вдобавок из чужого Круга, по сравнению с «великим планом спасения»? Так, мелочь. Ты, Митика, не бойся злых людей, с ними-то еще можно справиться. Ты добрых бойся. Эх, вижу, не понимаешь, ну и ладно. Может, когда-нибудь поймешь. А Хьясси… надо следить, чтобы он не сбежал к этим своим единоверцам. Иначе пойдет молва… и очень скоро дойдет до кого не следует.

— Но все-таки, — Митька не желал сдаваться, — зачем продавать-то? Ну жалко же его. Что вы чушь несете насчет денег? Много, мало… Сами ведь понимаете, что чушь… А что, нельзя его просто оставить в этом самом замке Айн-Лиуси? Там же безопасное место.

Кассар долго глядел на него. Странным, немигающим взглядом.

— Ну уж нет, Митика, — наконец вздохнул он, — я не столь бессердечен. Я его лучше продам по дешевке. И еще я молю Высоких Господ, чтобы ты никогда не понял меня. Ладно, поговорили, — сердито докончил он. — Вставай! Бери меч. Как стоишь, бестолочь? Шире ноги, шире, на левую тяжесть… да согни же ты ее! И лезвие ниже, вот так поверни…

Послушный Хьясси вернулся лишь на закате, притащил огромный веник стеблей травы лиу-кеуру-мьяни. Робко уставился на кассара.

— Вот, господин. Я собрал… Мало, наверное?

Харт-ла-Гир прищурился.

— Собрал-то ты неплохо, мальчик, но кое-что подзабыл. Ибо ведешь ты себя неприлично и дерзко, что не подобает рабу. Стоишь прямо, смотришь хозяину в глаза. Вот так, правильно, ниже голову, еще ниже. Сейчас я не буду тебя наказывать, но впредь смотри. И нечего прохлаждаться! Почисти Уголька, займись костром, разложи траву вон там. И горе тебе, если к завтрашнему утру она не высохнет. А ты чего расселся? — сурово гаркнул он на Митьку. — Ну-ка живо ему помогай. Эх, давно я тебя не порол, ибо разленился ты ужасающе.

Пришлось суетиться с Хьясси на пару, ломать сухие ветки для растопки, чистить Уголька скребницей. Но суровость кассара все равно не могла заглушить звенящей в груди радости. Значит, не навсегда! Значит, скоро домой! И даже если не очень скоро, то все равно…

Потом была пустыня. Такая, как рисуют на картинках в учебнике географии — ярко-желтая плоскость до самого горизонта, чахлые колючие кустики не поймешь чего, вертлявые зеленые ящерицы сновали туда-сюда, ехидно глядели на него.

А он шел, проваливаясь в песок едва ли не по колено, шел на одном лишь упрямстве, уже не обращая внимания ни на одуряющую, равнодушно-злобную жару, ни на ссохшуюся глотку. Ноги — он это знал — навсегда сожжены раскаленным песком, и внутри у него тоже все давно сгорело. Но идти было надо — к неровному, изрезанному верблюжьими горбами барханов горизонту. Туда, где ждет его мираж… который уже по счету? Призрачные пальмы, призрачный родник, и кажется, что уже рукой подать, а протянешь руку — и проткнешь искрящийся от зноя воздух.

Самое противное — он никак не мог понять, какая такая сила тащит его вперед, почему нельзя просто лечь на спину, раскинуть руки и глядеть в светлое небо. До самой смерти, и смерти недолгой. Зачем он цепляется за утекающую из тела жизнь? Ведь это глупо!

Нога запнулась обо что-то твердое, и он остановился, глянул вниз. Нет, теперь ничего уже не казалось удивительным. Даже этот скелет — желтый, отполированный песком до блеска, вон как солнце играет бликами на костях. А самое смешное — это ведь его, Митькин скелет! Он знал это совершенно точно. Скелет валяется здесь давно, так давно, что и не вспомнить. Может, тысячу лет, может, и больше. И это плохо, понял Митька. Значит, уже без толку надеяться на милосердную смерть, та приходит лишь единожды, и теперь придется шагать сквозь пустыню вечно. Понимание страшной, ржавой иглой пронзило его всего насквозь, от макушки до пяток. На глаза навернулись слезы, и он сам не заметил, как зарыдал.

И только подняв голову, понял, что рыдает-то как раз не он. Его глаза сухи, словно колышущиеся от слабого ночного ветерка травы. И холодные, безразличные звезды смотрят на него сверху, с темного, невероятно высокого неба. Невдалеке похрапывает черный — чернее ночи — Уголек, еле слышно дышит завернувшийся в плащ кассар. А плачет — Хьясси. Лежит, раскинув тонкие руки, словно пытается обнять землю, и негромко, на одной ноте, воет, точно раздавленный мотоциклом щенок.

Митька присел. И что теперь делать? Идти его утешать? Или пускай выплачется, пускай выльет вместе с этими слезами свою боль? Но разве такое выльешь? Когда на твоих глазах зверски убили твоих родителей, едва не замучили самого, и впереди — черная пустота, разве уравновесишь это литрами слез? Митька тряхнул головой. Собственные проблемы показались вдруг какими-то игрушечными. В самом деле, его-то родители живы, во всяком случае, остается надеяться, что с мамой все в порядке, она ведь сильная женщина, уж как-нибудь справится с несчастьем. А главное — он вернется, он обязательно вернется домой, уже недолго осталось, какие-то жалкие месяцы. А вот этот малыш, вокруг которого сомкнулось черное облако беды… он-то как вынесет?

Все-таки он подошел к Хьясси, присел рядом на корточки, коснулся пальцами вздрогнувшей лопатки.

— Ты это… — шепнул он, — ты не реви. Я понимаю, но надо держаться… Жизнь все-таки продолжается…

Собственные слова показались ему до тошноты глупыми. А других слов у него не было.

Хьясси повернулся к нему, подпер ладонью щеку.

— Ничего, — выдохнул он, — это я так… во сне. Я больше не буду.

— Ты не думай, — мучительно выдавливая слова, вновь произнес Митька, — просто не думай об этом. Ну, было и было… а зато теперь будет другое… может, и хорошее. Главное, ты все-таки жив, эти гады не успели…

— Жалко, что не успели, — горько обронил Хьясси. — Сейчас я бы уже с мамой и папой был, в небесных садах… а так целую жизнь придется ждать.

— Значит, — Митька задумался, выискивая подходящий аргумент, — значит, на это была… ну, в общем, воля Божья.

— Конечно, была, — легко согласился Хьясси. — А ты… ты тоже веришь Единому?

Митька помолчал. Отвечать надо было правду, он отчетливо понимал это. А в чем она, правда? Верил ли он? Можно ли те мысленные разговоры с Единым назвать верой? Какая она вообще должна быть, вера?

— Я не знаю, — признался он наконец. — Иногда кажется, что да, иногда — нет. Наверное, я еще только хочу поверить. А как там дальше получится…

— Ты странно говоришь, — задумался Хьясси. — Верящие идолам говорят иначе. Я знаю, папа часто разговаривал с людьми, а я все слушал. К нам разные люди приходили, и посуду заказывать, и денег занимали, и соседи…

— А почему тебе кажется, что странно? — удивился Митька. — В чем странность-то?

— Ну… — Хьясси устроился поудобнее, — они все первым делом о Высоких Господах спрашивали, боялись, что те накажут. Ведь кто слуга Единому — тот уже идолам не служит, он рвет с ними свиток… А идолы злые, они будут мстить. А ты разве идолов не боишься?

— Да пошли они… — мрачно процедил Митька. — Не верю я ни в каких идолов!

— Да ты чего? — ахнул Хьясси. — Так не бывает. Все кому-то верят, мы Единому, они, — мотнул он головой в сторону спящего кассара, — в своих демонов, которых называют Господами. А чтобы вообще никому, про такое и не слыхано! Ты что, с белой звезды упал?

Митька досадливо скрипнул зубами. Ну вот, плакала вся кассарова конспирация. Хорошо еще, если тот крепко спит и не слышит, а то ведь будет потом нахлобучка… И что теперь делать? Изображать простачка-дурачка из ихних северных варваров? Не хочется. Рассказать Хьясси правду? Он не поймет и не поверит. Примет за психа, еще, глядишь, и испугается.

— Ну вот такой я странный, — скорчив смешную рожу, протянул он. — Считай, что и впрямь с белой звезды. Не верю я во всяких идолов. А в Единого… я видел, как в городе казнили единян… и еще я пробовал говорить с этим вашим Единым, просил, чтобы Он мне помог в моей беде…

— Ну и как? — оживился Хьясси. — Помог?

— Трудно сказать, — пожал плечами Митька. — Ничего пока еще непонятно. Это будет видно нескоро. Да и как разберешься, Он ли помог, или само собой все сложилось?

— А зачем разбирать? — удивленно спросил Хьясси. — Ты не разбирай, ты Ему просто верь, и все. Старец Лоуми нам говорил, что сомнения — они от демонов. Демоны стоят возле входа в душу и кидают в нее всякую дрянь…

— В какую душу? — усмехнулся Митька. — Господин Харт-ла-Гир говорил, у каждого из нас аж целых три души.

— А ты не верь ему, — посоветовал Хьясси. — Он, наверное, хороший человек, но он не знает, он во тьме ходит.

— И что же надо сделать, чтобы не ходить во тьме? — Митька отер ладонью вспотевший лоб. — Как же ты не знаешь? Надо войти в воду, — Хьясси вновь удивился Митькиной неосведомленности. — Водное Просвещение называется. Только это над тобой должен Посвященный делать. Он всякие особые молитвы будет читать, а потом положит тебе на голову руки — и все и случится.

— Так просто? — хмыкнул Митька. — Сунули в воду, погладили по головке — и готово?

— Ну… — замялся Хьясси, — все равно без этого нельзя. Но я не знаю, почему. Я вообще мало знаю, — признался он, — я же еще не взрослый… Папа, наверное, тебе бы лучше сказал, а уж старец Лоуми…

— Да ладно, — махнул рукой Митька, — все равно это пустой разговор. Ни Посвященного нет, ни воды. Вообще нет воды, понимаешь? Так что, может быть, через несколько дней ты попадешь в свои небесные сады. А наш кассар — в эти самые… нижние пещеры… А я… вообще непонятно куда. Только сперва помучаемся.

— Не, — отмахнулся Хьясси, — так не будет. Я знаю. Я тоже так думал, а потом мне приснилось.

— И ты поэтому плакал? — опешил Митька.

— Не только поэтому. Но я больше не буду плакать, я знаю, что нельзя. И господин будет сердиться, и вообще… я ведь уже не маленький все-таки… А вода найдется, мне это мама во сне сказала.

— И ты поверил? — покачал головой Митька.

— Как же не поверить, — Хьясси чуть слышно всхлипнул. — Ведь это же мама!

— Ну ладно, — взъерошил ему волосы Митька, — давай спи. Завтра трудный день…

Опустившись на свое млоэ, он закрыл глаза. Пустыня больше не снилась, да и вообще ничего не снилось. Просто была темнота, и лишь унылый звон кузнечиков расцвечивал тишину ночной степи.