Здешний рассвет — не то что дома, на Земле. Митька, правда, не особый знаток, но все же в Хвостовке они иногда с отцом рыбачили на утренней зоре, есть с чем сравнить. Отец вытряхивал сонного и ворчащего Митьку из спальника, вел к костерку, где уже закипал котелок, а после кружки обжигающего, изумительно сладкого чая (это тебе не два домашних кусочка «белой смерти») ночное оцепенение сходило, все вокруг становилось огромным и интересным. Раньше всего пробуждались птицы — еще и звезды не успели побледнеть, еще Млечный Путь виден, а все окрестные кусты уже полны щелканья, трелей, свиста и скрежета. Митька не умел, подобно отцу, выделять из общего хора дрозда, иволгу, зяблика, но все равно птичьи разговоры грели сердце, намекали, что уже недолго, уже и зябкий воздух сделался тоньше, и небо на востоке, со стороны реки, уже не черное, а зеленовато-серое, и скоро, скоро расступятся пасущиеся у горизонта облака, пространство наполнится белым, туманным светом, а там и золотистый острый луч пробьет невидимую преграду — и птичий хор, ни миг утихнув, взорвется оглушающей, восторженной песней. И даже беспощадные комары, сообразив, что кончается время темной охоты, как-то незаметно слиняют.

Здесь было иначе. Во-первых — не трещали птицы, вместо них надрывались, наяривая свои песни, какие-то козявки. Цикады, наверное, решил Митька, хотя его грызли сомнения. Но в цикадах он все равно не разбирался, так что сравнить не мог. Во-вторых, все происходило гораздо быстрее, и как-то неравномерно. Вот уже заалела огненная полоска на востоке, а чужие звезды по-прежнему ярко, уверенно светятся над головой, и хотя уже почти все видно, но густые, черные тени протянулись во все концы, как ночью. И не было никакого тумана — сухой предутренний воздух прокатывался зябкими волнами, хватался за ноги ледяными пальцами, но Митька понимал, что не пройдет и пары часов, как все вокруг затопит привычная жара. Однако хорошо, что на нем хотя бы это самое млоэ. Достаточно теплая вещь, оказывается. От ночного холода защищает неплохо. Правда, выглядит похабно, дома бы кто в таком увидел — засмеяли бы, но тут ведь не дома.

Однако любоваться здешним восходом было некогда. Пора выводить лошадей, проверять упряжь, заново крепить седельные сумки. Кассар пока что расплачивался с трактирщиком и вот-вот должен был выйти. Митька успел уже убедиться, что тут не как дома в магазине — выбил чек и пошел себе, тут надо торговаться. Считается, не торгуешься — значит, презираешь хозяина, не желаешь снизойти до разговора. Интересно, это ко всем относится, или кассары платят не скупясь? Хм… Если вспомнить, как отчаянно торговался Харт-ла-Гир, покупая его на рабском рынке… Пожалуй, минут десять они еще с хозяином побазарят.

Однако кассар явился неожиданно быстро. По своему обыкновению, хмурый, всем недовольный. Заметил сквозь зубы, что в этом клоповнике дерут плату как в лучших столичных заведениях, а огримов мало, и в принципе, надо было давать не полтора огрима, а сразу в морду, но обстоятельства неподходящие.

Митька невинным тоном поинтересовался, как же это блистательный кассар не сумел сбить цену — и тут же взвизгнул, получив конской плетью по ногам. Больно было до слез, и красный след выступил.

— Это тебе, чтобы язык узелком завязал. Разболтался, тварь… Причем нашел же время и место. Ну, бери Уголька — и тронулись.

Харт-ла-Гир легко вскочил в седло Искры, и они двинулись прочь с постоялого двора. Впереди неспешным шагом ехал кассар, за ним плелся Митька, ведя под уздцы сонного Уголька. А справа выползал на небо огромный, лимонно-желтый блин солнца, готовый уже через час-другой раскалиться добела.

На душе было пасмурно. Митька уныло плелся вслед за хозяином, ноги гудели, острые камни больно впивались в ступни, а вдобавок ко всему безумно хотелось спать — на постоялом дворе так и не удалось вздремнуть, сперва полночи проговорили, потом ни свет ни заря выехали. И чего это кассару так неймется, ну что ему стоило подождать, отдохнуть… Сам ведь, наверное, тоже не железный дровосек, тем более, раненый. Все ему какая-то погоня чудится. Впрочем, ему виднее — все-таки явно мужик неглупый, знает тут все.

Неглупый — но ведь не поверил Митькиному рассказу про Землю. Спасибо, хоть не полез тут же драться. Все-таки выслушал. Впрочем, а Митька на его месте поверил бы? Ты тут всю жизнь живешь в дикости, в духов веришь, в богов, в плоскую землю и, наверное, в каких-нибудь держащих ее китов, в небесную твердь, к которой звезды гвоздиками приколочены… Как где-нибудь в древнем Египте или… ну какие еще страны в шестом классе по истории изучали? А тут какой-то нахальный пацан плетет небылицы про всякие иные миры, планеты, компьютеры, самолеты. Доисторический ум кассара и вместить такое не может. Значит, либо пацан мозгами повредился, либо баки забивает. В последнем случае всякий здешний кассар возьмется за плеть. Однако Харт-ла-Гир вел себя относительно мирно.

Значит, считает психом? А как тут поступают с психами? Дома-то понятно — «ты успокойся», «ты только не волнуйся», «все будет хорошо, скушай таблеточку»… Но в этой дикой стране все наверняка иначе. Психбольниц тут, понятное дело, не водится, тут и с обычными больницами, скорее всего, по нулям. Может, здесь психов крокодилам скармливают, или в жертву местным идолам приносят? И что, кассар ведет его сейчас прямо к крокодилам? Непохоже. Если раб — обуза, и лечить его или слишком дорого, или бесполезно, то проще взять кинжал и перерезать горло, тут это нормально, ребята с улицы Ткачей про такое рассказывали. А кассар заплатил за него пятнадцать огримов, не такие уж и большие деньги, зато неприятностей огреб по самое «не балуйся». Из города пришлось бежать, со службы тоже могут турнуть, если этот портовый бандит в самом деле такой крутой и власти с ним повязаны. Как маминого троюродного брата, дядю Костю, из Питера. Капитан милиции… был. Мама, всхлипывая, рассказывала по телефону подруге, думая, что Митька спит: «…его ведь сперва по-хорошему предупреждали, не лезь в эти дела, у них все схвачено, тебя как лягушку раздавят. А Костик, он же упертый, ему за державу обидно… ну прямо какой-то ушибленный. Начал следствие… а через месяц на улице к нему пристали, он их побил, и тут же — превышение пределов самообороны, под статью, погоны с плеч… спасибо хоть не посадили, но из органов пинком под зад… И сейчас тыркается без работы, а в охранную службу предлагали — так не хочет, гордый. Не собираюсь, говорит, одних бандитов охранять от других… И с Люськой у них плохо, она злится, грозится на развод подать».

Ну ладно дядя Костя, все-таки Россия — не Оллар. А тут и на кол могут, и в яму с муравьями. Да элементарно могли зарезать. Харт-ла-Гир, конечно, хорошо машется, но и портовые братки тоже не детсадовцы. Повезло… И в пещере повезло, с той зверюгой. Одну тварь он завалил, а если бы их стая? Не отобьешься.

Нет, совершенно непонятно, зачем ему Митька, почему он таскает его с собой, скрываясь от преследования? Одному-то куда проще. Тем более, сам все умеет — и с конями обходиться, и куртку зашить, и раны смазать. Не та у него ситуация, чтобы о кассарской чести думать. Но вот таскает же. Из какого такого гуманизма? Еще на заднице шрамы не зажили, о каком гуманизме речь? Может, наоборот? Может, ему Митька нужен, чтобы помучить, поиздеваться? Типа маньяк-садист? Так ведь чего проще — спастись от погони, скрыться, к примеру, в родовом поместье — и вся челядь к твоим услугам, пользуйся. Да и вообще — по нему не похоже. Приятели-мальчишки с улицы Ткачей про такие дела много чего рассказывали. И как пытают, и как насилуют. Здесь ведь это не считается ни преступлением, ни вообще чем-то нехорошим. Типа — развлекаются благородные господа, как им нравится, ну и что такого? Вон, и у здешних богов то же, Властитель Молний Одда-Пиалу с юным Хьяр-Суудом, сыном богины плодородия Шиун-Мьягу. Ему, Митьке, вообще завидовали, что такой добрый господин достался. Порет лишь по делу, и не до полусмерти… Но все-таки в кассарскую доброту верилось с трудом. Если человек добрый, так это сразу видно. А Харт-ла-Гир вечно ругается, придирается к любой мелочи, хуже классной Глины. Вот, и сейчас, повернулся, затеял разнос:

— Нет, я все-таки не понимаю, почему ты такой идиот? Я сколько раз тебе твердил, как надлежит рабу с господином разговаривать, а ты что? На постоялом дворе, где глаз и ушей полно. Думаешь, только мы на рассвете встали? Да все слуги еще с темноты на ногах, дел у всех невпроворот. И что они видят?

— А что они видят? — устало огрызнулся Митька.

— Объясняю, — сухо произнес кассар. — Видят они благородного господина с мальчишкой-рабом, который ведет себя не как раб, а как приятель. Такого просто быть не может, это неслыханно! Сейчас же разговоры пойдут, перешептывания о странных постояльцах. Ты хоть понимаешь, что сейчас по всем заставам разослано предписание задержать нас с тобой, и приметы описаны? Чуть обратишь на себя внимание — и готово дело, кому надо, в уме одно с другим сложат.

Митька немного подумал.

— Это ж скольких гонцов надо разослать, чтобы повсюду про нас узнали? Тем более, мы ведь из города сразу и драпанули, что, гонцы быстрее?

Кассар вздохнул.

— Митика, все хуже, чем ты думаешь. Предписание можно не только с конными гонцами рассылать, да и гонцы бывают всякие. Можно передавать сообщения с обученными птицами, можно световыми сигналами… не замечал разве башен? А есть и другие способы…

— Радио, что ли? — съязвил Митька. Слово «радио» он, конечно, произнес по-русски.

— Я не знаю, что такое «радио», — хмыкнул кассар, — но мало-мальски обученный маг способен передать весть другому магу мгновенно, и никакое расстояние тут не помеха.

— А у нас это безо всякой магии делается, — горделиво заметил Митька. — Устройство такое. Сложное. Но любой дурак умеет пользоваться.

— Оно и видно, что дураков у вас в Северном Пределе немало, — согласился кассар. — Одного такого сейчас перед собой вижу. Забыл мои слова о том, что тебе смертельно опасно выделяться? Стоит тебе показать, что ты не тот, кем тебя здесь считают люди, и очень скоро тебя поймают.

— Кто?

— Какая тебе разница? — отмахнулся кассар. — Тебя убьют, и моли богов, чтобы своей смерти тебе не пришлось слезно выпрашивать. Я не могу сказать больше, чем уже сказал. Я и сейчас разговариваю с тобой лишь потому, что знаю — нас никто не слышит. Степь кругом. Но как только мы окажемся на людях — все разговоры прекращаются. Ты раб, и должен вести себя как раб, и обращаться с тобой будут как с рабом. Стоит тебе допустить хоть малейшую ошибку, зародить хоть в ком-то сомнение — и мы с тобой погибли. Понял?

Митька хмуро кивнул.

— Вот то-то же. А теперь ускорим шаг. По моим расчетам, ближайшее селение встретится нам только к вечеру. Если придем туда ночью — нас никто не пустит, ворота заперты, и стучи, не стучи, все без толку. Придется ночевать в степи, а это порой опасно… для жизни.

В степи ночевать не пришлось — на закате показалось селение. Сперва оно проявилось собачьим лаем, слабенькими струйками дыма на фоне зеленовато-синего неба, мычанием овец и коз, которых несколько полуголых ребятишек гнали с выпаса. Увидев кассара с Митькой, ребятишки вытаращили глаза, а после помчались с криками в сторону огораживающего селение частокола — лишь немытые пятки замелькали в пыльной траве.

— Помни, о чем мы говорили, — одними губами шепнул Харт-ла-Гир и пришпорил Искру. Митька, таща за повод Уголька, побежал следом.

Сперва показались огороды, чахлая зелень которых навевала мысли о грядущем голоде. Митька больше месяца уже здесь торчит, а хоть бы раз дождик пролился. Нет, тягучая, обволакивающая и тело, и душу жара. Как тут вообще все не сгорело?

— Это, наверное, Хилъяу-Тамга, — не оборачиваясь, заметил кассар. — Если только я правильно помню здешние места.

Как оказалось, помнил он правильно — это подтвердили двое бородатых стражников, скучавших возле ворот. Копья свои они прислонили к частоколу и сидели, играя в кости. Сперва было Митька удивился, откуда здесь стража, ведь не город — но сразу же вспомнил, что Харт-ла-Гир говорил про здешние села. Тут, оказывается, порядок, в каждой деревне — староста, назначенный Государем чиновник, ему в помощь придано несколько воинов. Налоги там собирать, разбойников гонять, всяких подозрительных личностей хватать.

Кассара, впрочем, никто не счел подозрительной личностью — хватило нескольких медных монеток, брошенных в пыль. Да и то — какие могут быть подозрения, едет себе благородный господин при всех делах, два коня, раб… Деньгами вон одарил, все по понятиям.

— А что, любезные, — не спеша осведомился Харт-ла-Гир, — имеется ли в этой дыре постоялый двор или хотя бы трактир?

Стражники оживились и, отчаянно жестикулируя, сообщили почтенному гостю, что трактир в деревне точно имеется, но более поганого места и захочешь, не сыскать. Грязь, клопы, разбавленное пиво. А остановиться на ночь лучше бы у здешнего старосты, Глау-Йонмо, тот будет рад принять блистательного кассара. Тут же был выловлен за ухо мелкий пацанчик и ласковым пинком направлен к дому старосты, сообщить радостную весть.

Не прошло и получаса, как они сидели в просторной горнице. То есть, конечно, за огромным, рассчитанным на многочисленную семью столом сидел Харт-ла-Гир, а Митька, стоя сзади, прислуживал — ломал свежую, размером едва ли меньше колеса хлебную лепешку, наполнял из пузатого кувшина домашним вином внушительную, по краям окованную серебряной полоской чашу, подавал полотенце — руки обтереть. У самого, конечно, живот сводило от голода, но он хорошо знал, что когда-нибудь вспомнят и о нем.

Тучный, начинающий седеть староста суетился, сетовал на свою деревенскую простоту, пухлая румяная девка, то ли служанка, то ли дочка, по его указке сновала из горницы на кухню и обратно, таская все новые и новые закуски. Маринованное с травами мясо, омлет из гусиных яиц, какие-то то ли грибы, то ли соленые коренья, домашнее пиво, домашняя настойка…

Уголька с Искрой в лучшем виде разместили на конюшне, засыпали в кормушки зерна, и Митька понимал, что до утра может о них не беспокоиться.

Похоже, старосте было смертельно скучно прозябать в глуши, и свежий человек, да еще городской, благородный, на государевой службе, явился для него щедрым даром богов. Наконец-то можно поговорить о чем-то более возвышенном, нежели стрижка овец, засуха, болезни скота и мизерное жалование.

— А что, господин Харт-ла-Гир, — деликатно поинтересовался он, когда кассар, насытившись, откинулся на спинку украшенного мелкой резьбой кресла, — как там в Столице, не шибко ли озоруют единяне? А то вот слухи разносятся, будто войны ожидать…

— Что ж, это возможно, — степенно кивнул кассар. — Сарграмский изменник усилился, взял под свою руку немало варварских племен, и вполне вероятно, вскоре двинет свои орды на юг. Думаю, тысяч двести пешников и семьдесят-восемьдесят тысяч конных он собрать сумеет.

— Но государь Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, разве не способен наголову разбить единянского пса?

— Отчего же? — удивился Харт-ла-Гир, — вполне даже способен. Только регулярное войско насчитывает полтораста тысяч ратников, а если прибавить сюда городских стражников, кассарское ополчение, а также и дружины Сияющего Тхарана, то вкупе наберется не менее трехсот тысяч. И если этими силами умно распорядиться… впрочем, кто же, будучи в здравом уме, усомнится в уме и полководческом гении великого Сиур-ла-мау-Гъеху, железной руки государя? Такие сомнения попросту бессмысленны… и как все бессмысленное, должны искореняться… Да… а винцо у вас ароматное… и жаркое выше всех похвал… Но скажу откровенно — война, ежели случится на то воля Высоких Господ, окажется кровавой и разорительной. И для Южного Оллара, и для Сарграма. Разбить отступников, даже имея превосходство в числе, весьма непросто. Это ведь не дикие орды, а обученная армия, ведомая опытными начальниками. А кроме того… вы правильно заметили, почтенный Глау-Йонмо, что имеется и внутренний враг… Да, единяне. Их немало здесь, в Олларе, они либо таятся, притворяясь добропорядочными подданными, и ждут своего часа, либо открыто странствуют, проповедуя свое нелепое учение и смущая умы простецов. Увы, суровые казни почему-то не способны их образумить. И вот когда война выплеснется на олларские земли, я не уверен, что местные единяне сохранят верность государю Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после. Напротив того, они могут быть лазутчиками, могут отравлять колодцы и съестные припасы в крепостях… да и попросту открыть ворота неприятелю. Посему потребна бдительность… вы ведь, очевидно, получали соответствующие указы из города?

Староста истово закивал.

— А как же, благородный господин! — доверительно произнес он, показывая на стоящий в углу сундук. — Непременно! О заграждении ртов, переносящих военные слухи, о задержании подозрительных бродяг, о казни единянских проповедников, буде таковые объявятся…

— Все верно, — усмехнулся Харт-ла-Гир и пихнул Митьку локтем: что застыл, наполняй давай кубок! — Меры совершенно необходимые. Вознесем же мольбу Высоким нашим Господам, дабы неприятель был наголову разбит.

Оба они, и кассар, и староста, поспешно встали и хором затянули какую-то заунывную галиматью, в которой Митька не разобрал ни слова. Похоже, вновь на том самом «древнем языке». Не зная, стоит ли беззвучно подпевать, он ерзал на месте, пытаясь поймать взгляд кассара, чтобы угадать «генеральную линию».

И конечно же, не угадал.

— А этот ваш что же? — удивленно спросил староста, когда они завершили молитву и вновь опустились в кресла. — Или немой?

Кассар пренебрежительно махнул рукой.

— А, просто он из северных варваров, едва-едва олларскую речь разбирает, наших богов чтить еще не научился, своим истуканам молится.

— Это неправильно, — наставительно произнес староста. — Это надо учить кнутом, ибо добрый раб должен поклоняться богам господина своего. Видать, вы, господин, излишне мягко к слугам относитесь. Так нельзя, они от этого наглеют.

— Согласен, — улыбнулся кассар, — да только недавно он у меня, еще не успел обтесаться. Но это умный мальчик, вполне обучаемый, а наказание розгой немало тому способствует.

Митька мысленно выматерился, слушая гладкую речь кассара. Похоже было, что тот попросту подлизывается к старосте, непонятно только, зачем. Интересно, а если придурок-староста сейчас решит преподать непросвещенному рабу поучение кнутом? Типа поделится с молодежью своим богатым опытом. И что, Харт-ла-Гир под козырек возьмет? Ну, то есть под «хайратник» свой?

Но, к счастью, разговор переметнулся на другое. Старосту заинтересовали столичные цены на породистых лошадей, как вот те, на коих изволил прибыть благородный господин.

Чуть заметно улыбнувшись, кассар поведал про цены и на лошадей, и на стройных восточных наложниц (староста, блудливый козел, заметно оживился и его чернильного цвета глаза налились масляным оттенком). Митька волей-неволей подумал, как же ему все-таки повезло, что он не девчонка. Потом, вспомнив жуткие рассказы мальчишек с улицы Ткачей, подумал, что вообще повезло… Харт-ла-Гир сжевал соленый грибочек, запил из кубка и как бы невзначай заметил, что умело сотканные ковры, украшающие стены горницы, могли бы пойти в крупных городах за хорошую цену, и он мог бы даже, будучи в Столице, сообщить знакомым купцам… если случатся неподалеку с караванами, то сделают крюк, ко взаимной выгоде.

Эту идею оказалось необходимо отметить, и Митька замучился то и дело подливать обоим в кубки вино из кувшина. Сколько же в них, дикарей, влезает! Нет чтобы по-привычному, по-московски, бутылку засосал — и абзац, мордой в салат. Впрочем, тут и вина не чета нашим… когда бегал на кухню за новым кувшином, по дороге попробовал. И это вино? Смех один, кислый компот, да и только. В нем же градусов как в кефире…

Однако и таким вином, как выяснилось, можно упиться… К ночи и староста, и его гость вовсю уже храпели — прямо тут, в креслах. Митька было уже наладился подзакусить тем, что оставалось на столе, как в горницу вошла давешняя румяная девка — не то старостина дочка, не то служанка.

Понимающе взглянув на воровато метнувшегося от стола Митьку, она жестом велела ему помогать — и вдвоем они отволокли тяжеленного кассара в спальню, где того уже ждали роскошные перины. Сноровисто раздев и уложив захмелевшего гостя, девка так же молча отвела Митьку вниз, на кухню, где наваристая мясная похлебка и изрядный кусок хлебной лепешки сгладили его паршивое настроение. Потом Митька был отправлен спать на конюшню, к Искре и Угольку, а девка, тяжело шлепая босыми ступнями по лестничным ступеням, поднялась наверх.

Видимо, обслуживать дорогого гостя по полной программе…