Грязь тут была неописуемая, а вдобавок ко всему — еще и клопы. Это обнаружилось сразу, едва лишь заспанная, похожая на сушеную воблу служанка оставила в стенном кольце факел и удалилась из комнаты обратно в общий зал. Темнота ей явно не была помехой, наверняка старуха знала тут каждый выступ, каждый поворот.

Факел освещал серые, сложенные из необожженного кирпича стены, пол устилали охапки несвежей соломы, и вот в этой-то соломе Митька сразу же обнаружил подозрительное шевеление. Опустившись на корточки, он сейчас же удостоверился в самых худших своих предположениях. Действительно, клопы. Ну, или какие-то местные твари, весьма похожие на своих земных собратьев, только заметно крупнее. Кишмя кишат, нагло шебуршатся, чувствуя, видно, теплую человеческую кровь. Вампиры…

— Господин! — окликнул он сидящего на колченогом табурете кассара, — вы гляньте, да тут целый зоопарк!

Последнее слово он, сам того не заметив, произнес по-русски. Впрочем, в здешнем языке ничего схожего не было, не доросли еще до таких понятий. Всякая живность тут рассматривалась либо как пища, либо как опасность. Ну, или в хозяйстве. Псы, лошади, рабы…

— Целый что? — хмуро поинтересовался кассар. — Говори по-людски. Я ведь не знаю вашего варварского наречия. Здесь тебе не север.

— А я, что ли, знаю? — не менее мрачно отозвался Митька. — Никакой я не северный, и никакой не варвар. Сто раз уже объяснял.

Ну, положим, не сто, а один-единственный, да и то в подземелье. Там кассар не стал даже и слушать, боялся погони. Но сейчас-то, на постоялом дворе, можно, наконец, поговорить. Расставить точки, как выражается мама. Вот и отцу она, видать, точек наставила…

Он вздохнул. Сейчас нельзя разнюниваться, сейчас надо решительно… Иначе кассар не поверит. Впрочем, он все равно не поверит, его доисторические мозги вряд ли способны вместить Митькин рассказ. И все равно хуже не будет.

Скрипнув, отворилась дверь. Это вернулась служанка с ужином для благородного господина. Или завтраком — до рассвета, как понимал Митька, осталось немного.

Хлебная лепешка, наскоро обжаренный кусок мяса, пряные травы. Кувшин, судя по запаху, с вонючим местным пивом. Вот и все, что здесь могли предложить благородному гостю. «Захудалое заведение, для простолюдинов, — процедил сквозь зубы Харт-ла-Гир, когда несколько мерцающих вдали огоньков, приблизившись, обернулись приземистыми постройками. — Но ничего поприличнее в округе не найти. Это тебе не город».

Что ж, всяко лучше, чем ночевать на дороге, особенно после долгого, изнурительного подземного пути. Митька в буквальном смысле валился с ног, у него слипались глаза, и лишь пара хозяйских затрещин помешала ему свалиться прямо там, на рассохшейся земле, утрамбованной до каменной твердости тысячами копыт, колес и деревянных сандалий.

Сейчас, впрочем, усталость слегка отступила, сменившись голодом. Вечером ведь некогда было, сперва кассара снадобьем мазал, а после сумки собирал. И уж тем более не следовало отвлекаться на еду в темноте подземелья, где шастают свирепые твари. К счастью, та распоротая копьем зверюга оказалась единственной, больше им никто страшный не встретился. Разве что толстая, цвета сырого мяса змея, которая деловито переползла дорогу, нимало не смутившись светом факелов. Он опасливо поинтересовался, не ядовитая ли, Харт-ла-Гир отмахнулся, мол, безвреднее существа не найти. Ну, ему виднее. Со стороны змея казалась очень даже вредной, и едва она исчезла из виду, Митька облегченно вздохнул.

Конец их путешествия он помнил плохо. Сознание уже тогда заволокло густым туманом, в голове с каждым шагом разрасталась тупая, размеренная боль, и утомительно звенело в ушах. То и дело ему казалось, что туннель поднимается вверх, и значит, скоро выход, но всякий раз подъем сменялся спуском, и Митька уже перестал их считать, когда пламя факела едва заметно искривилось. Да и сам он уловил слабое дуновение ветра.

Кассар велел ему остановиться, вытащил из сумки все тот же узкий флакон и, что-то тихо бормоча, натер лоб себе, лошадям, Митьке. После чего свистящим шепотом велел двигаться как можно быстрее. Митька чувствовал, что сейчас хозяин нервничал, пожалуй, посильнее, чем в схватке с хищной тварью. Стараясь избежать лишнего подзатыльника, он рванулся вперед, увлекая за собой беспокойно прядающего ушами Уголька — и сам не заметил, как под ногами у него оказалась трава, а над головой — испещренная звездами чернота. А когда заметил — мир плавно провернулся перед глазами, и он бухнулся носом в жесткую пахучую траву и лежал в забытьи, пока крепкие пальцы кассара не рванули его за ошейник…

— Ваши кони в порядке, господин, — уходя, сообщила служанка. — Напоим, накормим, все будет в лучшем разе.

Поклониться она, впрочем, забыла. Вообще, здесь не слишком изумились ночному явлению блистательного кассара. Словно это обыденная вещь. Пришел, заплатил — ну и получи обслуживание согласно прейскуранта. Другое дело, что скудно, грязно, клопы — ну так на благородных и не рассчитано. Не нравится, езжайте в город, там и блеск, и почет, и все дела.

— Так ты о чем? — поинтересовался Харт-ла-Гир, когда ее шаги стихли в коридоре. — О клопах, что ли? Привыкай, теперь это будет часто.

— В городе, между прочим, не было, — ехидно заметил Митька, сидя у двери на корточках. Сесть прямо на гнилую солому он не решался.

— В городе их тоже полно, — неожиданно спокойно отозвался кассар. — Это просто наш дом они стороной обходили, я колдуна нанял, с Гнутой улицы, он их и вывел. Два огрима запросил, старый пень. А так они всюду живут, и что такого? Простой человек не должен смущаться клопов. А если смущается — значит, что-то с ним не в порядке, значит, какой-то он не такой. Надо бы проследить. Понял?

Митька молча кивнул, хотя, по правде говоря, понял лишь, что Харт-ла-Гир на что-то намекает. Дескать, Митька не дурак, догадается и сделает выводы. Только вот никаких догадок в голову не лезло. Зато вспомнилось: «- Вы понимаете намеки? — Да, если знаю, что это намек. — Так вот, это — намек». Отец любил это повторять, когда еще жил с ними, и в доме бывали его приятели, а маленький Митька пробирался на кухню и слушал их разговоры за пивом. И в мозгах откладывалось.

Кассар между тем придвинул табурет к занимавшему едва ли не треть комнаты столу и неторопливо принялся за «утренний ужин». Митька хмуро следил за ним голодными глазами. Хотя он и решился расставить точки, но хорошо помнил, чем для него однажды обернулась просьба о еде. А ведь с тех пор и месяца не прошло… Вот и молчал, собираясь с духом. Было жутковато. И не в том дело, что кассар, выслушав, может просто-напросто его отлупить. Это уже не повергало его в безотчетный ужас. Но только росло в нем странное ощущение, что стоит рассказать о себе правду, рассказать о Земле — и что-то случится такое, что уже никак не отменишь. Будет лучше или хуже — но иначе.

Митька облизнул пересохшие губы. Понимал: чем дольше тянуть, тем труднее решиться.

— Господин Харт-ла-Гир, — разом выдохнул он, чувствуя, будто сиганул с обрыва в холодную воду. — Поговорить надо, я давно хотел… Вы только не злитесь и не думайте, что я с ума сошел. Просто…

— Просто ты забыл, как подобает вести себя рабу, — сухо процедил кассар, отставив кружку с недопитым пивом. — А ведь должен знать, чем это для тебя обернется.

— Вот в том-то и дело, что я не раб, — решительно заявил Митька.

— Интересно, а кто же? — иронически хмыкнул Харт-ла-Гир. — Может, юный кассар, сбежавший из дому? Тяга странствий, так сказать? Жажда приключений?

— Да нет же, — с досадой произнес Митька. — Понимаете, я вообще не отсюда. Не из Оллара и не из этих ваших северных варваров. Я вообще из другого… места. С другой… у вас и слова такого нет… Ну, с другой звезды. Хотя, вы же еще не знаете, вы, наверное, думаете, что они маленькие. Короче, так. Вот есть ваш мир, все эти, — он неопределенно повел рукой, — страны, Оллар там, Сарграм, и что там у вас еще… А мой мир совсем другой, и сюда я попал случайно.

Нервно улыбнувшись, он хрустнул пальцами. Главное сказано, а дальше — будь что будет.

— И где же он, твой мир? — кассар был на удивление спокоен.

— Я не знаю, — растерянно произнес Митька. — Где он, и когда… Просто он совсем другой, и в другом месте, где другие звезды… И вообще у нас все не так, как тут.

— Например? — с ленивым интересом осведомился Харт-ла-Гир.

— Ну, например, у нас нет ни рабов, ни кассаров. У нас все… — он на секунду замялся, — все равны перед законом. И наука у нас развита лучше, чем здесь. У нас всякие… устройства, которые и по воздуху летают, и убивают на расстоянии, и быстро считают. А как в Олларе, мы так тысячи лет назад жили.

Кассар смотрел на него спокойно, но в трепещущем свете факела тень его, огромная и жуткая, ощутимо напряглась. Митьке подумалось вдруг, что Харт-ла-Гир лишь старается выглядеть невозмутимым. И у него это даже получается, но не до конца.

— Так… — медленно протянул он. — Допустим. И как же получилось, что ты попал сюда, в Оллар?

— Да случайно вышло, — отвел глаза Митька. — Ну, так получилось. — Случайно? — прищурился кассар. — Но случайностей ведь не бывает, мальчик, все, что происходит — это лишь ниточка в соразмерном плетении смыслов, и сплетают их Высокие Господа, но и они лишь следуют извечному узору. Ну, так как же?

Митька вздохнул. Ужасно не хотелось говорить про случай в парке, про лысого колдуна. Было не то чтобы страшно — стыдно. Рассказывать, как они, оболтусы, издевались над мелким, как потом застыли, примороженные чужой волей… Впрочем, перед кем стесняться? — помолчав, сообразил он. Перед кассаром, который нещадно его лупил, и, ясное дело, будет лупить и впредь? Это перед ним, садюгой, стыдиться? А то, что он дрался в порту… и в подземелье с хищной тварью… так он просто имущество оберегал от порчи.

И потом, сказав «а», надо говорить и остальные буквы. Можно, конечно, что-нибудь наплести жалостливое, только ведь кассар почует вранье — и тогда совсем ничему не поверит. Просто сочтет вздором, а значит, схватится за прут. И фиг бы с ним. Главное, все вообще окажется зря.

Глухо, словно читая текст по невидимой книге, Митька начал говорить. Слов олларского языка явно не хватало, и он то и дело пускался в объяснения. Короткий, как ему сперва казалось, рассказ затянулся надолго. Харт-ла-Гир слушал его, не перебивая. И с каждой минутой мрачнел.

Наконец Митька замолчал и крепче обхватил свои колени. Металось вверху пламя факела, плясали по стене суетливые черные тени. Суетливо бегали в соломе измученные нетерпением клопы, откуда-то издалека, наверное, из питейного зала, доносился чей-то пьяный гогот. Хоть бы рассвело скорее. Он чувствовал, что заснуть уже не сможет.

Кассар молчал, сцепив пальцы. Потом, не глядя, буркнул:

— Можешь доедать. Там еще осталось.

Как ни трясло Митьку от нервного возбуждения, голод все равно оказался сильнее. Не думая сейчас ни о чем, кроме издающих безумный аромат хлебе и мясе, он метнулся к столу. И несколько минут был животным, дорвавшимся до вожделенной добычи.

— Смотри не подавись, — усмехнулся кассар. Он так и не встал с табурета. Видимо, брошенный на солому тюфяк его нисколько не привлекал. И Митька прекрасно понимал почему. Увы, здесь не было колдуна, который за два огрима истребил бы копошащуюся в соломе мерзость. И уж тем более не было баллончика дихлофоса.

— Ну что, наелся? — Харт-ла-Гир недовольно смотрел на него, как на мелкое, но неизвестное и, пожалуй, опасное насекомое. Во всяком случае, лицо у него было темное, а узкие щелочки глаз казались бойницами, из которых вот-вот со свистом вылетят стрелы. Хуже всего то, что он молчал. То ли вообще не хотел разговаривать, то ли просто не знал, что сказать. И молчание дышало, клубилось, набухая темной грозовой тучей.

— Ну и что вы про все это думаете? — не выдержав, хрипло произнес Митька. Да, спрашивать было по всем здешним понятиям наглостью, достойной жесточайшей порки. Так ведь какая разница, он и так сейчас наговорил на миллион прутьев вперед.

Кассар нехотя расцепил пальцы. Коротко взглянул на Митьку.

— Думаю я вот что. Ты — северный варвар, с побережья Полуночного моря, возле Аланай-Гвиму. Из маленького рыбацкого поселка… Ну, хотя бы Тьялу-Хва, что по-вашему, по-варварски, означает «каменная челюсть». Полгода назад на ваш поселок был набег. Дикие хагвалы, пришли ордой от восточного нагорья. Дома пожгли, лодки пожгли, мужчин порезали, женщин и детей угнали на юг и продали перекупщикам в Ойяту-Гмиу, это на востоке Сарграма. Тебя на голову обрушилось бревно, когда ты пытался вытащить из горящего дома свою маленькую сестренку. Череп не пробило, но мозги с тех пор малость набекрень. Отсюда и различные твои странности. Например, ты забыл родной язык, мьяргу, тебя кое-как научили говорить по-олларски. Из-за этого, кстати, тебя и не могли так долго продать, потому что за безъязыкого раба никто не даст хорошую цену, а продавать по дешевке перекупщик не хотел, жадный. В конце концов тебя взял за восемнадцать огримов Айгъя-Хоу, когда два месяца назад ездил на север и привел оттуда караван невольников. Вроде бы и все. Хорошо запомнил?

Митька скривился, словно от недозрелого яблока.

— Но ведь это чепуха! Ничего такого не было, вы же сами в это не верите!

Кассар усмехнулся.

— Митика, не имеет ровным счетом никакого значения, во что я верю, да и во что веришь ты. Если хочешь выжить, ты должен стать маленьким северным варваром. Говорить как северный варвар, ходить как северный варвар, и даже думать как варвар. И если кто начнет расспрашивать — ты знаешь, что надо рассказать. А иначе умрешь, и очень скоро. Поверь уж мне на слово, твое положение гораздо хуже, чем у простого здешнего мальчишки-раба.

— Но почему?

— Я ничего не буду тебе объяснять. Собственно говоря, с какой стати я, кассар древнего рода, должен что-то объяснять своему рабу? Хорошо нас сейчас никто не слышит… А то бы все это быстро и плохо закончилось, причем для нас обоих.

— Что, кассарская честь не дозволяет? — вяло поинтересовался Митька. Напряжение вдруг как-то незаметно схлынуло, и сейчас его затопила серая, тупая усталость. Не было уже сил бояться наказаний, и удивительно, как еще оставались силы дерзить.

— И это тоже, — согласно кивнул Харт-ла-Гир. — Но главное в другом. Объяснять не буду. У тебя есть выбор — или поверить мне и слушаться, или нас убьют, обоих. Ты слишком многого не знаешь и не понимаешь. А если поймешь — только навредишь себе. Когда лошадь ведут по узкой горной тропе, глаза ее закрывают шорами, иначе испугается высоты и рухнет. И сама рухнет, и ведущего ее сбросит. Тот, у кого есть уши, это услышит.

Митька вздохнул.

— Ну ладно, я понял, что надо говорить при случае. Что я, совсем дурак, что ли? Думаете, стану направо-налево про свой мир всем рассказывать? Я ведь вам почему сказал — думал, поймете…

Кассар с сожалением взглянул на него.

— Ты все-таки дурак. Сегодня так сложилось, что доверился мне, завтра доверишься кому-нибудь еще. И полбеды, если тебя не поймут. Гораздо хуже, если поймут… Их не так уж много, способных понять, но они здесь есть, и это, Митика, очень, очень опасные люди.

— Ну ладно, а вы-то сами что думаете? По правде? Вы мне верите, или тоже думаете, что мозги набекрень и все такое?

Харт-ла-Гир коротко, зло рассмеялся.

— А я тебе не отвечу. Вот просто не отвечу, и все. Хватит, поговорили. Сейчас иди на конюшню, посмотри, как там наши кони. Что-то не верится мне, будто в здешней дыре о них сумели правильно позаботиться.