— Ну что, закипела вода? Хорошо. Теперь вон эту тряпку жгутом сложи, намочи и смывай кровь вокруг раны. Да шустрее, шустрее, этак ты до ночи провозишься!

Кассар сидел на полу, голый до пояса, привалившись к стене, задрапированной тростниковой циновкой. В раскрытое окно кухни молча глядело оранжевое закатное солнце, и все, что могло отражаться, сверкало сейчас рыжими блестками — казалось, отовсюду смотрят то ли налитые кровью звериные глаза, то ли огоньки свечей. Кстати, скоро надо будет и настоящие свечи зажечь — солнце вот-вот завалится за изломанную линию крыш, и упадет густая тьма. Здесь вообще мгновенно темнеет — нет многочасовых московских сумерек.

Митька, сидя возле Харта-ла-Гира на корточках, осторожно протирал тряпкой его бок, смывал засохшую, бурую корочку крови. Рана была на первый взгляд небольшой, сантиметра два, только вот уходила глубоко.

— Да, не уберегся, — проследив Митькин напряженный взгляд, признал кассар. — Это бой, понимаешь. В бою можно предполагать, но никогда нельзя видеть наперед.

— Это когда вы с главарем дрались? — осторожно спросил Митька.

— Нет, с ним я был аккуратен, — Харт-ла-Гир отвечал на удивление спокойно, не ругался насчет дерзкого раба, хамски задающего вопросы господину. Похоже, сейчас ему вовсе не хотелось дрессировать Митьку, и от этого на самом деле было только хуже. — Салир-гуа-нау боец опытный, с ним расслабляться нельзя. Это уже потом, когда его свору бил. Там один малый ножики метал, ну вот, не от всех, как оказалось, я увернулся. Легкие у него ножики, понимаешь, в горячке боя и незаметно. Зато потом… такой ножик соком травы лиу-хомго-тсау смазывают. Ядовитая трава. И ножики, и наконечники стрел… Ранка выходит небольшая, но достаточно и такой.

— Так что же, значит… — задохнулся Митька от страшной мысли.

— Не все так просто, — кривя бледные губы, ухмыльнулся кассар. — Хомго дешевый яд, часто используется, так что есть и противоядие. Да сильнее три, бестолочь!

— Вам же больно будет!

— Ну и что? Боль — это дело такое… обычное. Сейчас важнее зараженную кровь убрать. Так, тряпку эту на пол, новую возьми. Потом все тряпки сожжешь.

— Господин, — едва не плача спросил Митька, — а это противоядие… оно точно подействует?

— Что, испугался? — в упор взглянул на него кассар. — Думаешь, что с тобой будет, когда я помру?

Митька молчал. Именно об этом он и думал, но признаваться было слишком стыдно.

— А ничего хорошего не будет, — словно не замечая его смущения, объяснял Харт-ла-Гир. — Умри я просто, к примеру, от лихорадки, то городские власти, согласно закона, должны будут отправить тебя к моей родне, в Нариу-Лейома. Вместе с лошадьми, оружием и прочим имуществом. Да только далеко Нариу-Лейома, накладно посылать туда караван… да и было бы из-за чего. Я же четвертой статьи кассар, не «ла-мош» и не «ла-мау», просто «ла». Как же, станет из-за меня городской наместник деньгами швыряться. Продадут и тебя, и лошадей, а деньги для наследников отложат, ежели таковые в течение года объявятся. Да и продадут за настоящую цену, а запишут в свиток чепуху. Хотя за тебя, да хорошую цену… не представляю. По правде, за тебя и десять огримов многовато, за такого придурка.

Харт-ла-Гир помолчал, передернул плечами. Митька видел, что чем дальше, тем его сильнее начинает бить дрожь. Яд действует, — с ужасом думал он.

— Это если бы просто, — помолчав, добавил кассар. — А тут, видишь ли, не просто. Я же кого зарезал — самого Салира-гуа-нау, а это большой человек, он держит порт, он и городскому наместнику пятую долю платит, и начальнику стражи седьмую, и Тхарану, и в святилища, и государевой Тайной Палате… Я вообще не понимаю, зачем он впутался в эту историю… если, конечно, мои догадки верны. Интересно, сколько же надо заплатить тигру, чтобы он, презрев охоту на кабанов, погнался за мышью? Ладно, не это важно, а важно, что теперь городские власти очень сердиты. Они лишились неплохой прибавки к государеву жалованью, Тайная Палата лишилась ценного осведомителя, за место смотрящего порт начнется теперь большая драка среди местных «ночных», и страже придется расхлебывать последствия, и отчитываться перед государевой Палатой Наказаний… В общем, всем было хорошо — и всем сразу стало плохо. И когда начнут разбираться, сразу же поймут, что всему виной был дерзкий раб Митика. Дерзкий раб за все и ответит, коли уж господин помер. Между прочим, муравьиная яма еще не самое страшное, что в нашем добром Олларе имеется. Я не хочу думать, на что способна фантазия господина Тиу-ла-Гхоса, начальника городской стражи, или Брима-ла-Томгу, который заведует охраной господина наместника. Это, к сожалению, очень мелочные люди. Нет чтобы отнестись по-человечески, просто повесить или отрезать голову — им захочется излить свой гнев. Понял?

Митькины плечи дрогнули. Нет, как он ни крепился, а сдержать слезы не удалось. Будущее разрасталось перед ним темной шевелящейся ямой. И ведь сам во всем виноват, дурень, бестолочь! Ну на кой хрен потащился в порт, сидел бы дома, как человек, так нет, парусов идиоту захотелось!

Харт-ла-Гир, однако, не расположен был слушать Митькин плач. Привстал, отвесил ему нехилую затрещину. И продолжил:

— Да уймись ты, ревешь точно баба глупая, смотреть противно! Неужели ты столь труслив? И вообще, успокойся, я пока что не помер и помирать не собираюсь. Права такого не имею, понимаешь? А, — махнул он рукой, — ничего ты не понимаешь, и правильно, тебе незачем. Ладно, в том шкафчике на нижней полке флакон зеленого стекла. В нем мазь. Доставай и смазывай.

Митька, все еще продолжая сопеть, достал флакон, поднатужившись, вытащил плотно пригнанную пробку.

— Вот так, смазывай не только рану, но и рядом, на ладонь примерно. А теперь бери тряпки и заматывай вокруг пояса. Поплотнее, поплотнее, повязка все равно ослабнет, тем более при верховой езде.

Митька удивился.

— Господин, — робко произнес он, — вам ведь лежать сейчас надо, наверное. Какая же езда?

— О, — простонал кассар, — какой же ты глупый! Так ничего и не понял? Да нам же с тобой бежать надо из города, и скоро, нынче же ночью! Ты что же, думаешь, мне простят Салира-гуа-нау? О, светлые боги! Ну почему все так идиотски получается? Вот объясни хоть сейчас, какого дьявола тебя в порт понесло? Я же велел тебе дома сидеть, никуда не отлучаясь. Понадеялся на твою сознательность. И ты же знал, что тебе грозит за ослушание, и все же помчался. Ну?

Митька заплакал вновь. Он уже не пытался сдерживаться, он понимал, что насквозь во всем виноват. Ведь кассар и впрямь может умереть… или от яда, или от городского начальства. Из-за него, дурного сопляка. Которого он почему-то защищал в порту, положил полтора десятка человек, сам едва не погиб. Ну не проще ли было плюнуть на пятнадцать огримов и домой пойти, а назавтра нового пацана купить, поприлежнее? Так зачем же Харт-ла-Гир ввязался в бой, где победить, выходит, едва ли не опаснее, чем проиграть? Ради негодного раба, который и дерзит, и ничего толком не умеет, и вообще непонятно с какой белой звезды свалился? Да, кассар был с ним суров, наказывал, все так. Давно ли Митька мечтал сбросить садюгу в муравьиную яму? Но разве садюга стал бы за него махаться с отборными головорезами? Нет, его поведение нисколько не укладывалось в здешние понятия. Ну вот как если бы Митька шел по Москве в чужом районе, а на него местная гопота наскочила и куртку сняла? Стал бы он ради куртки махаться с десятком безбашенных пацанов, у которых и цепи, и кастеты? Да ясен пень, отдай куртку, получи по зубам и иди себе дальше счастливый, что дешево отделался. Кассар ведь сам говорил: Митька всего лишь вещь, имущество, и не особо дорогое. Конь вот полторы сотни огримов стоит, хороший меч и все триста. А он, Митька, лишь пятнадцать, а Харт-ла-Гир за него дрался как за брата или сына… Все это было непонятно, и от этой непонятности стыд разъедал душу точно кислота. Нет такого наказания, какого он бы сейчас не заслужил. Однако, надо отвечать, кассар ждет. И что ему говорить? Опять сочинять сказки? Да теперь-то зачем?

— Ну, я… — всхлипнув, признался он, — в общем, мне порт посмотреть… корабли там всякие, паруса… Я же никогда не видел, а ребята тут с улицы рассказывали. Я думал, я быстро… вы же только вечером прийти обещались, а я все что положено сделал — и коней накормил, и расчесал, и убрался всюду, и воды натаскал. Скучно же так сидеть.

— Угу, — кивнул кассар, — скучно. И ты решил обмануть господина. Господин же глупый, жестокий, он тебе из вредности в город выходить запрещает. Хотя мог бы уже понять, сколь опасна для тебя здешняя жизнь, она и мелкой монетки не стоит. Не знаю, как у вас на вашем варварском севере, откуда привезли тебя перекупщики, но тут тебе не там. Наверное, надо было тебя на цепь сажать, как пса. Тоже не самый лучший выход, но раз уж ты способен на такие глупости… Впредь буду знать. Только на цепи тебя держать придется уже не здесь, а в местах поспокойнее. Ладно. Ты сразу пошел в порт, или еще где шлялся?

— Я еще… на площади, там еще каменный такой помост… Там этих казнили… каких-то безумных, единян, что ли…

— О, Высокие Господа! — простонал Харт-ла-Гир. — Еще и этого не хватало! Ты вот что скажи, ты далеко от помоста стоял?

— Далеко, — растерянно ответил Митька. — Шагах в двадцати, наверное. А что?

— А ничего, — хмуро отозвался кассар. — Меньше шляться надо. Я надеюсь, ты ничего там такого не отчебучил? Не обратил на себя внимание… этих?

— Кого? — не понял Митька. — Магов, что ли, которые с посохами?

— Бестолочь! — кассар посмотрел на Митьку так, словно раздумывал, а не плюнуть ли ему в лицо. — При чем тут маги? Единяне тебя не заметили?

— Нет, — недоумевающе протянул Митька, — там же такая толпища была. — А если бы заметили, тогда что?

— Не знаю, — хмуро ответил кассар. — Просто думаю, нет ли связи… Вряд ли, конечно, для них ведь все уже кончилось. И вообще, не твоего это ума дело. Одно запомни на будущее — от единян держись подальше. Это самые страшные люди. Хуже портовых разбойников. Ладно, потом об этом как-нибудь. Сейчас пора делом заниматься.

Митька намек понял.

— Да, господин, конечно! Я сейчас!

Он шустро скользнул в дверь — и спустя минуту появился снова, охапку гибких прутьев.

— Вот, господин! Я понимаю, что виноват, вы меня не жалейте, вы как следует!

Лучше уж так, чем носить внутри жгучие, пышущие лиловым жаром угольки вины.

— Нет, ну какой же дурак! — язвительно проворчал кассар. — Совесть у него, видите ли, проснулась. Главное, ужасно своевременно! Ты забыл, что нам надо бежать из города? Что тебе сейчас понадобятся все твои силы? Может, лучше сразу пойти сдаться городской страже? Все меньше возни. Нет уж, Митика, сегодня тебя наказывать некогда. Отложим это на потом, когда будет поспокойнее. А сейчас живо, шевелись. Сперва напои лошадей, потом собирай вещи, все, конечно, не возьмем, только самое необходимое. Я скажу, что и откуда брать, сам-то не сообразишь… Где уж тебе… Но не мешкай, с темнотой нас здесь быть не должно. Я думаю, вряд ли начальник стражи решится меня открыто арестовать — все-таки пойдет молва, может и до государя доползти. Скорее, это будет выглядеть так: «Неизвестные злоумышленники под покровом ночи ограбили и сожгли дом, убили блистательного кассара, его рабов и лошадей. Городской страже найти злодеев пока не удалось, но сыск продолжается». Сейчас в городе есть немало команд «ночных», готовых выслужиться перед господином Тиу-ла-Гхосом и получить в кормление порт. Так что шевелись, рассиживаться некогда. Я тебе пока не помощник, эта мазь разлагает яд не сразу. Высокие, до чего же холодно! — пробормотал он и уронил голову на грудь.

Митька бросился было к нему, но тут же понял, что это без толку, от его метаний лекарство быстрее не подействует, и единственное, что сейчас он может сделать полезного — поскорее собрать вещи и подготовить лошадей.

И уже в хлеву, наполняя поилку, вдруг подумал — а что же делал в порту кассар до того, как сцепился с бандитами? Уж не следил ли он за Митькой? Нет, глупости, это ж с какого дуба надо рухнуть? Небось, какие-то иные дела… государева служба и все такое…