До каникул оставалась всего неделя. Каких-то семь дней — нет, даже пять, выходные не в счет! — и гадская школа отодвинется бесконечно далеко, на целое лето. До сентября сейчас как до луны. Сейчас, когда в Измайловском парке расцветает ранняя сирень, когда свежевымытое солнце щекочет улицы своими теплыми пальцами-лучами, и ничего уже не напоминает о плотных залежах снега. Птицы поют, девчонки торопятся нацепить летние, чисто символические тряпки, а толпы дачников с лопатами и граблями устремляются на вокзалы.

Скоро можно будет забыть этот ежегодный мрак — домашние задания, сменную обувь, записи в дневнике, и конечно, уроки, уроки, уроки… Митька не то чтобы очень уж ботанил, до института аж целых три года, но все-таки напрягаться ему приходилось. Во-первых, классная Галина Ивановна, в просторечии Глина. Вреднее и дотошнее ее, наверное, во всей Москве не найти. Нет чтобы как нормальные люди — сам живешь, давай другому, она типичный «совок». Во все ей нужно сунуть свой остренький птичий носик — кто какой урок прогулял, вовремя ли из журнала выставлено в дневник, на месте ли дежурные. Да еще ведет она не какую-нибудь занюханную биологию, а русский. Это значит — каждый день уроки, и она все домашки тщательно проверяет, почище налоговой полиции роет, кто где какую запятую пропустил. Во-вторых, мама. Тоже плешь проела, учись, учись, ты что, как отец хочешь? Можно подумать, будто отец намылил лыжи в другую семью из-за своих доисторических школьных двоек. Но мама все ноет и ноет, и чуть что, звонит Глине, контролирует. Митька порой от ее нытья бесился и хлопал дверью, обещая уйти навсегда к ядреной фене. Но к ядреной фене не получалось, потому что уже к ночи мама начинала методично обзванивать всех одноклассников и вообще друзей (Митька подозревал, что она в свое время добралась до его записной книжки). Затем наступала очередь милиции, больниц, моргов. Что еще взять с человека, чьим любимым чтением является раздел криминальной хроники в газетах? Нет, конечно, если бы не ее сердце… Но сердце и в самом деле было, за карвалол она хваталась не для понта. Приходилось возвращаться, хотя, конечно, были кадры, у которых без напрягов можно прокантоваться и неделю, и месяц. Да, прокантоваться, а потом? Вернуться и обнаружить ее в больнице? Или… Про «или» не хотелось и думать, и потому он, прошвырнувшись по городу, к вечеру возвращался домой, хмурый и обиженный. Молча слушал мамины причитания, жалобы в пространство — про «отсутствие суровой мужской руки», про «наклонную плоскость», по которой он с ускорением катится, про свою совершенно необъяснимую черствость и безответственность, про две работы, на которых она с утра до ночи крутится ради неблагодарного обормота. Потом молча ел на кухни остывший ужин («ты уже достаточно большой, чтобы разогреть самостоятельно»), молча ложился спать — до телевизора в такие дни его не допускали, а скандалить уже не оставалось ни сил, ни желания.

Потом опять же, обещанный компьютер. Это был серьезный стимул, хотя Митька и понимал, что вероятность мала — с его стороны требовалось «закончить год без троек», а это все равно что на Эверест подняться в домашних тапочках. Глина выше тройки ему принципиально ничего в году не выставит, по правде говоря, он ее и впрямь достал. Потом химик, желчный и ядовитый, как и все его реактивы. Тут четверка вряд ли обломится. С физикой и географией та же хрень. Но вдруг? В конце концов, им ведь тоже процент успеваемости нужен, Митька знал, слышал ихние разговоры. Так что шансы были, невеликие, но были. Хотя порой ему и хотелось махнуть на все рукой и покатиться вниз, с ледяной горки, по той самой «наклонной плоскости», как вот Лешка Соколов, например, позор школы и по совместительству ее же гроза. Вот живет же человек в полный рост, оттягивается не по-детски, ловит с жизни кайф, и плевать ему на все эти двойки, записи, звонки родителям. Впрочем, его предкам уже и не звонят — убедились, что без толку, старшим Соколовым тоже все поровну. Впрочем, по жизни Лешка вполне нормальный пацан, юморной, а что на институты ему начхать, так, может, и в самом деле оно нафиг? От армии, конечно, отмазка, но опять же не всюду, да и платить надо, зачеты всякие, курсовые. Сосед Миха, второкурсник энергетического, про эти дела рассказывал в подробностях и картинках. Может, и вправду лучше два года отпахать, зато потом жить как белые люди?

Впрочем, сейчас не хотелось забивать голову неприятным. Вокруг было кипение зелени, буйство красок и запахов, солнце жарило совсем по-летнему, так что и джинсовая куртка оказалась лишней, он снял ее, кинул на плечо. Рядом были друзья, надежные, проверенные — Илюха Комаров, Санька Баруздин, такие же, как и он, ветераны «8-б», и звучала отовсюду музыка, где-то в отдалении крутились аттракционы, визжали в радостном ужасе мелкие дети, а пиво «Балтика» приятно размягчало мир, делало его каким-то более плавным, более правильным. Внутри у каждого плескалось уже по бутылке. Вообще-то сперва их обломали. Когда Илюха сунулся в ближайший ларек со смятыми червонцами, толстая бабища-продавщица глянула на него пасмурно и объявила, что сопливым пиво не положено, ибо нефиг, и что у нее у самой такой же вот лоботряс произрастает, и будь она сейчас в своем праве… Ей пришлось объяснить, кто тут на самом деле сопливый и что в скором времени может случиться с ее ларьком. Бабища не снизошла до ругани и попросту скрылась внутри.

Нет, конечно, жечь поганый ларек они не собирались, это, как Санька выразился, «членевато», каждому ведь известно, что ларька без «крыши» не бывает, а «крыша» наедет покруче тетеньки-майора в ИДН, где Митьке с Илюхой бывать еще не приходилось, а Санька, тот давно уже прописался. Но вот прийти сюда ближе к ночи и написать на стенке несмывающейся краской кое-что интересное и поучительное — это было заманчиво. Впереди нарисовалась цель, в одном букете с музыкой, листвой и солнечными зайчиками от многочисленных стекол.

А пиво они взяли в ларьке напротив, где унылый, весь какой-то засушенный парень обслужил их без звука. Открывашку, правда, не предложил, но и нафиг, обошлись и ключами. Зато спустя некоторое время настроение поднялось, все вокруг стало таким, каким и должно быть всегда — праздничным и волнующим.

Пошли в зал игровых автоматов, тем более что рядом, возле каруселей. И там уж оттянулись классно, шуточками и подначками подогревая накатывающий острыми волнами азарт. Полтора часа промелькнули как брошенная в воду монетка. Просадили, правда, не особо и много, потому что много после пива и не было, плюс еще хряпнули по пломбиру в шоколаде.

Постепенно, болтая сразу обо всем и ни о чем конкретном, они забрели на дальнюю аллею. С обеих сторон от узкой полосы асфальта тянулись огромные вековые лиственницы, сквозь их тень и солнце пробивалось с трудом, и звуки из «культурного сектора» тоже истончались, гасли, и только их собственные голоса выбивались из ватной тишины.

Но все же чего-то не хватало.

— Может, еще по пиву, мужики? — задумчиво протянул Митька, потому что говорить уже стало не о чем, вроде бы все обсосали, не идти же по второму кругу.

— А чего? А вполне! — отозвался народ и полез в карманы, подсчитывая финансы. Финансов, однако, заметно не хватало, как минимум на червонец. Брать две бутылки на троих? Можно, конечно, но не маловато ли? Да и делить поровну — как в анекдоте про алкаша и двадцать четыре бульки?

— Ништяк, пацаны, на ровном месте проблему развели, — ощерил прокуренные зубы Санька. — Сейчас мы тут какого-нибудь мелкого заловим, и будет нам чирик.

— А не стремно? — заметил практичный Илюха. — Мне, если чего, влипать сейчас ни в какую фигню неполезно, мне на деньрод предки видеоцентр обещали.

— Сконил? — усмехнулся Санька с видом крутого как вареное яйцо знатока жизни. — Не дрейфь, это же пустяки, я знаешь их сколько раз! Вот сейчас и пойдем, это надо возле «детского городка» делать, там и ждать долго не придется, и слинять есть куда. Пошли!

Митьку особо уговаривать не пришлось. Идея ему понравилась. В самом деле, этих мелких нужно время от времени тыкать носом в их ничтожность, да и вообще, самого же в детстве так несколько раз стопорили, значит, нужно у жизни отыграть, чтобы все по справедливости.

До «детского городка» было недалеко, минут десять ходьбы. Несколько лет назад Митька бывал там часто, а летом его загоняли в «городской оздоровительный лагерь» в этом самом «детском городке». Надо было в восемь утра приходить к школе, откуда их вела в лагерь пожилая училка Клавдия Петровна. Там детей кормили завтраком, обедом и полдником, в перерывах между ними развлекали, то есть загружали всякими, с Митькиной точки зрения, глупыми мероприятиями. Хотя, если честно, иногда смотрели хорошее кино, да и в футбол гоняли, и в волейбол. Там вообще полно всяких горок, лесенок, спортивных площадок… Но чаще была какая-нибудь нравоучительная тягомотина, с которой Митька попросту сбегал. Сбегал и с «тихого часа», когда нужно было два часа торчать в душном корпусе и «соблюдать тишину». Благо имелось куда сбегать — кругом парк, то есть фактически лес, протянувшийся на многие километры, а в лесу — большие, поросшие по берегам осокой и камышом озера, в которых водились караси, но большей частью коряги и водоросли, и земляничные поляны вдали от цивилизованных асфальтовых дорожек, и заросли малины, и вообще много всего интересного и нужного. Потом, конечно, вожатые наказывали — заставляли отжиматься и приседать до изнеможения. Сперва Митька огрызался и отказывался, типа не имеете права и все такое. Но потом уяснил, что долгие нудные морали, вливаемые в уши точно холоднющая вода из шланга, гораздо противнее. А приседания с отжиманиями укрепляют мышцы.

…Отловить одинокого пацана оказалось не столь просто, как обещал Санька. Минут пятнадцать они шатались по асфальтовым дорожкам, бродили по аллеям, прятались за пышными кустами сирени. Но все им не везло — либо мелкие шатались компаниями, либо рядом маячили взрослые, либо просто было безлюдно. Видимо, младшие школьники, будучи нормальными людьми, тоже тусовались в «культурном секторе», где аттракционы и мороженое. А многих, наверное, вообще в парк не пустили, несмотря на конец мая, теплынь и окончившиеся уроки. Боятся родители за своих лапочек. Времена ужасные, криминальные, со всех сторон подстерегают разные опасности. «Мы, например», — самодовольно подумал Митька.

Однако терпение и труд и на этот раз все перетерли. Вдали аллеи показалась одинокая детская фигурка, и шла она, точнее, бежала вприпрыжку, как раз по направлению к ним.

— Ага, — возбужденно шепнул Санька, — клиент приближается.

Жертва и впрямь приближалась к кустам, за которыми таилось трое охотников. Мальчишка лет примерно десяти на вид, в новеньком джинсовом костюмчике, щупленький, как инкубаторский цыпленок, черные волосы, с утра, должно быть, аккуратно причесанные, растрепались. Куда-то он, видимо, сильно спешил, и потому лишь в самый последний миг заметил Саньку, выскочившего из-за кустов ему навстречу и гостеприимно распахнувшего объятия.

— Куда летим, юноша? — участливо поинтересовался Санька, заступая ему дорогу.

Пацан нервно дернулся и отскочил, но сзади уже на тропинку выскочили Митька с Илюхой, перекрывая добыче пути к отступлению.

— Чего вам надо? — насупившись, пропищал пацан. — Я вас что, трогал?

— Во, блин, какая невоспитанная молодежь пошла, — сейчас же возмутился Санька, цапнув мальчишку за плечо. — Ни малейшего уважения к старшим, грубость, цинизм!

— Пускай карманы вывернет, — заметил практичный Илюха. На его напрягшейся физиономии отчетливо пропечаталось: чем раньше будет достигнута исходная цель, тем лучше окажется для всех. А каждая минута промедления несла в себе риск — вдруг вот сейчас кто-нибудь появится, большой и опасный, а не дай Бог еще при ксиве и дубинке.

— Ты слышишь, мальчик, что тебе советуют старшие товарищи? — строгим учительским голосом произнес Санька.

— Вы что, по правде? — на глазах у мальчишки выступили пока еще мелкие, но готовые разразиться истошным ревом слезы.

— А ты что подумал — дядя шутит? — включился в игру Митька. — Ты ему задолжал полтинник, неужто забыл?

— Когда? — растерянно пробормотал пацан. — Я же никого из вас не знаю!

— Как когда? — добродушно ответил Санька, — в прошлый четверг, в шесть часов вечера, как раз после дождичка. Так что давай, гони пятьдесят рублей, не жмотись.

— А то на счетчик поставим, — хохотнул Митька, наблюдая за готовым разреветься пацаном. — Десять процентов в день. Что такое процент, учили? Решал задачки?

Это было приятно — смотреть, как часто-часто дергаются его ресницы, растягиваются губы, и едва ли не ноздрями ощутимый аромат мальчишкиного ужаса расплывается вокруг, точно волны от брошенного в пруд камня.

— И не вздумай шуметь, — добавил Илюха. — Тогда больше получишь.

Перейдя к делу, он аккуратно охлопал пацану карманы, залез ладонью под куртку и вскоре торжествующе извлек два мятых червонца. Засунув руку в карман брюк, он выгреб оттуда небольшую горстку мелочи.

— Что ж так мало? — огорченно покивал головой Санька. — Здесь до полтинника ой как не хватает. Как расплачиваться думаешь? Может, банковским переводом?

— Я… — захныкал мальчишка, — я про вас в милицию…

— Ой, как страшно! — кривляясь, присел на корточки Санька. — Я просто обоссался весь. А ты знаешь, что такое западло? В ментовку стучать — это западло, это, дружок, не по понятиям, за это полагается наказывать. Пойдем-ка вон туда, в кустики.

Правильно поняв его кивок, Митька с Илюхой ухватили пацана за локти и быстро уволокли в заросли подальше от тропинки. Теперь, если кто и появится, хрен чего увидит. Лишь бы этот мелкий не принялся вопить. Впрочем, вряд ли, по нему ведь видно, насколько испугался. А люди, — это Митька знал твердо, — делятся на два типа. Одни от страха орут, другие ни в жисть рот не раскроют. Типа оцепенение у них такое.

— Ну, — продолжал Санька, когда они удалились от дорожки метров на двадцать, в глухой ельник, изредка разбавленный молодыми березками, — сейчас мы тебе объясним, что со стукачами бывает. Хотя… может, ты сам скажешь? А? Каково твое мнение?

Мальчишка угрюмо молчал.

— Не слышу ответа, — сурово произнес Санька и для острастки щелкнул пацана по носу.

— Молчание означает неуважение, — поддержал его Митька, чувствуя в душе какую-то куцую, но тепленькую радость. Пацаненок сейчас был целиком и полностью в их власти, и с ним можно было сделать все что угодно, мелкому оставалось лишь терпеть. Молча или со слезами — вот и весь его выбор.

— Во-во! — оживился Санька. — Именно неуважение! А человек, не уважающий старших, — произнес он с интонациями Глины, — подрывает тем самым общественные устои и грозит как своей судьбе, так и судьбе своей страны, своего народа… Так что отвечай, когда старшие спрашивают!

— Ну… — замялся мальчишка, — бьют, наверное?

— Ха, бьют, — насмешливо протянул Санька. — Стукачество это слишком серьезный проступок, за него наказывают куда строже. За него «опускают». Ты знаешь, что такое «опускают»?

Пацан молчал, прижимаясь лопатками к стволу огромной древней елки. Илюха с Митькой по-прежнему цепко держали его за локти, однако в этом сейчас уже не было необходимости, парнишка обмяк от страха, от осознания грядущей неизбежности.

— По глазам вижу, что знаешь, — удовлетворенно кивнул Санька. — Оно понятно, грамотный, телек смотришь. Ну, спускай штаны.

Илюха поморщился. Да и Митьку как холодом обдало. Определенно, Санька сегодня слетел с тормозов, но не скажешь ведь — высмеет «птенцов желтоклювых».

— А может, ну его нафиг? — нерешительно протянул Илюха. — Деньги вон они тута, дадим по шее и пойдем себе, возиться с ним еще…

— Нет, так будет не по понятиям, — недовольно протянул Санька. — Наказывать надо. Впрочем, — что-то, видимо, замыслив, продолжил он, — мы его действительно на первый раз пожалеем. Опускать не опустим, но как он сам сказал, так и сделаем. Он что сказал — «бьют». Вот и мы его… того. Но он же мелкий, его же калечить жалко, почки там плющить, яичницу делать. Мы его иначе накажем. Димон, — кивнул он Митьке, — выломай-ка где-нибудь тут ветку, знаешь, длинную чтобы и гибкую. А тебе, — повернулся он к мальчишке, — все-таки придется спустить штаны. Ща мы тебя березовой кашкой угостим. И смотри, пикнешь хоть раз — вдвое больше получишь.

Митька хмыкнул про себя и огляделся. Ну вот так-то все же получше первоначальных Санькиных закидонов. Вот эта березка очень даже вполне, вот мы сейчас этот прутик отломим, он как раз что надо.

— Стоять! — раздался сзади негромкий и даже вроде незлой голос, но почему-то брызнуть в стороны, как это было запланировано еще на подходе к «детскому городку», не получилось. Устланная хвоей земля засосала ступни не хуже трясины, а в желудке что-то булькнуло — и возникла странная, пугающая своей непонятностью пустота. Митька медленно обернулся.

Возле елки стоял среднего роста дядька в старомодном серо-голубом плаще, лысоватый и худощавый, с загорелым морщинистым лицом. Вроде не было в нем ничего особенного, и у Митьки даже мелькнула мысль, что уж втроем-то они этого лоха точно бы затоптали, Илюха вон на таэквандо уже пятый год ходит, да и у них с Санькой нехилый опыт уличной драки имеется. Но, вспорхнув яркой бабочкой, мысль эта съежилась робкой гусеницей и тотчас же уползла обратно в мозги.

Он осторожно взглянул на приятелей. Тех вроде тоже приморозило, как, впрочем, и жмущегося к еловому стволу пацана.

— Ну и что мне теперь с вами делать? — задумчиво протянул незнакомец.

Санька попытался было что-то вякнуть, но вдруг как-то странно дернулся и тяжело задышал — будто его пчела в язык ужалила. У Илюхи подозрительно заблестели глаза, да и сам Митька почувствовал знакомое жжение. А еще — холод внизу живота.

— Ладно, с тобой, мальчик, все более-менее понятно, — кивнул он сжавшемуся мелкому. — Возьми свои двадцать четыре рубля и дуй отсюда поскорее.

На его ладони вдруг как-то сами собой оказались два смятых червонца и мелочь — те самые, что Илюха недавно вынул у «клиента».

Мальчик, робко приблизившись к непонятному человеку, взял деньги и судорожным движением сунул их в карман. А после опрометью кинулся прочь.

— Да, и застегнись, — усмехнулся ему вслед мужчина. Помолчал, задумался.

Было удивительно тихо, даже птицы замолчали, и замолчали стрекотавшие весь день кузнечики, и ни звука не доносилось со стороны «культурного центра» — точно невидимая полусфера опустилась на полянку, отрезав ее от остального мира.

— Да, вот с вами что делать? — тем же задумчивым тоном произнес человек. — Давайте-ка я на вас посмотрю.

«Посмотрю», как выяснилось, было чем-то большим, нежели простой взгляд. Митьке почудилось, будто в каждую клеточку его тела вливается нечто странное, чужое и в то же время смутно знакомое. Это оказалось не больно, но столь жутко, что сами собой забегали мурашки по коже.

— Так, юноши, все с вами понятно, — подвел наконец итог мужчина. — Все-таки лучше, чем ничего… — непонятно буркнул он себе под нос. — Вы двое, — каким-то брезгливым жестом указал он на Саньку с Илюхой, — можете уйти. Отлипнете! — властным тоном велел он, и Митькины приятели робко пошевелились, точно пробуя землю на прочность. — Уходите и больше не обижайте младших. А чтобы сия мораль лучше запомнилась, — хмурое лицо человека осветилось хищной улыбкой, — вам придется пройти через боль. Она и в самом деле неплохой учитель. Это случится скоро, и советую побыстрее добраться домой, а то еще по дороге скрутит. К врачам не ходите, не поможет. Все, кыш отсюда! — прикрикнул он, и Саньку с Илюхой как ветром сдуло, лишь ветки вслед им заколыхались.

— А вот с тобой, молодой человек, все значительно интереснее, — сказал незнакомец, дождавшись, когда Митькины приятели исчезнут. — Возможно, в твои планы не входило достаточно длительное и занимательное путешествие, но кто ж тебя спрашивать-то будет… Да уж, щенок, ты сам сюда пришел… А ну, посмотри мне в глаза, — строго велел он, и Митька, не решаясь ослушаться, поднял голову, встретившись взглядом с лысоватым мужчиной.

Глаза! Эти бездонные серые озера затягивали в себя, ломая Митькину волю, сминая мысли, стирая весь огромный мир вокруг. Еловые ветви, молодая травка, подернутое волокнистыми облачками небо вдруг помутнели, расплылись, словно на плохой фотографии. Секунды растянулись резиновым бинтом, страшное, ослепляющее безмолвие сгустилось вокруг, заклубилось темной воронкой, и Митька всей кожей ощутил, как его засасывает туда, в жадную глубину, а там…Там что-то трещало, рвалось, со скрежетом проворачивались какие-то гигантские колеса, злыми кошачьими глазами вспыхивали зеленые огни, гудела огромная черная струна, растворяя все. Ничего и не стало — сомкнулась вокруг холодная пустота.