Отъехав пару километров, остановились. Учредители вышли из передней машины, и, отойдя подальше от обочины, устроили внеплановое заседание. Вопрос на повестке дня стоял один: отложить давно планируемую охоту? Или, вопреки всему, продолжить?

Ваня коротко пересказал разговор с Мельничуком и предложил высказывать мнения.

Ведись у собрания официальный протокол, мнение Прохора попало бы туда в объеме не более пяти процентов: было многословным, нецензурным и касалось личных и служебных качеств всей милиции вкупе и майора Мельничука в частности. А также намерений выступавшего в отношении поименованных лиц – намерения оказались, прямо скажем, гнусными и попадали под целый букет статей уголовного кодекса, касающихся преступлений против жизни, здоровья и половой неприкосновенности.

Резюмировал Прохор кратко: продолжать. Два снаряда в одну воронку не падают, а проклятая ментовня свирепствует сегодня лишь на шоссе. На худой конец очки не набирать, ограничиться баллами.

Последней фразе Ваня не поверил. Опережающий его на два очка. Прохор стрельбу по крысам уважал не сильно. К тому же – без пяти минут гроссмейстер. Какое там без пяти минут – удачный выстрел занимает доли секунды.

Славик Полухин, как всегда, мялся и колебался. С одной стороны, милиции он побаивался, несмотря на отработанный алгоритм и все меры предосторожности.

Хотя просчитано было все. После чуть не ставшей роковой проверки к укромному месту утилизации машины ездили порознь, с дистанцией в два километра (джип с “грузом”, естественно, сзади) – и поддерживали при этом постоянную связь. Кодированную. Утилизацию Прохор, в мирной жизни химик, придумал надежную. Нету тела – нет и дела, мало ли какие органические жидкости могут плескаться в заброшенных цистернах промзоны… А в розыск обитателей бомжатников обычно не объявляют.

Славик же всегда считал любую перестраховку недостаточной. Он наверняка бы отказался, но одно соображение одержало верх. Сегодняшний объект разведал именно Полухин. И, по принятым в клубе правилам, имел преимущественное право на крупную дичь. Славик жгуче завидовал друзьям, стрелять по юрким крысам не умел и мечтал как раз сегодня заработать первое очко. Стать мужчиной…

И высказался за охоту.

Ванин голос значения уже не имел – вопросы в клубе решались демократическим большинством. Без права вето.

Джипы рванули с места.

Мельничук попал в точку.

В самую больную Ванину точку. Творящиеся в “Хантер-хаузе” дела все меньше и меньше нравились учредителю и ближайшему кандидату в гроссмейстеры. С приходом новых членов – пусть трижды проверенных и отобранных, пусть введенных в курс дела постепенно – ситуация выходила из-под контроля.

В сегодняшнем разговоре Славик был во многом прав, хотя и затеял его исключительно из ущемленного самолюбия. “Мазилки” действительно отчаянно рвутся в гроссмейстеры – и отнюдь не все из них желают собирать для этого коллекцию в полтысячи крысиных хвостиков…

Все чаще раздаются голоса, требующие расширить ассортимент дичи.

Крупной дичи.

Мало ли на свете людей-крыс, паразитирующих на человеческом обществе? Достойных метко пущенной пули? Много. Одни торговцы дурью чего стоят… А вот Макс, например, жутко ненавидел риэлтеров-жуликов – у квартиры, приобретенной им взамен проданной в Красноярске, оказался неучтенный наследник. Ни жилья, ни денег, приходится мыкаться по съемным комнатушкам…

Пока эти голоса не были решающими. Пока.

Но тенденцию Славик уловил правильно.

Ваня начинал побаиваться собственного детища. Мельничук ткнул в созревший нарыв. Если кто-то из членов клуба действительно занялся охотой в одиночку…

Ваня ничего пока не решил. Он вообще ничего не решал впопыхах, на эмоциях. Кроме редчайших случаев, когда не мог потом вспомнить – как решал и что делал. Тогда решения бывали мгновенные, а действия… Может, потому никто в “Хантере” ему и не перечил. Пока.

Уйти? Просто уйти, предоставив своему созданию расти и развиваться?

В общем, вариант. Далеко клуб не разовьется – без Ваниной финансовой подпитки. Члены подбирались совсем не по принципу материальной обеспеченности… Для “Хантера” настанут тяжелые времена – если он уйдет.

Членство в клубе было пожизненным. Устав добровольного выхода не предусматривал.

Вопрос в том, как отнесутся другие к его уходу.

И что предпримут.

– Приехали! – радостно оповещает Славик.

Они выгружаются. Прохор идет ко второму джипу. Он любит покомандовать “мазилками”. И расставлять людей по секторам – его задача. Ошибиться тут нельзя, живо попадешь под пули своих.

В светлой июньской ночи объект хорошо виден. Не жилой, группа зданий производственного назначения. Жилья поблизости нет, можно бы работать и без глушителей. Но устав есть устав – раз проигнорируешь, и пошло-поехало…

– Что здесь? – спрашивает Ваня. Вполголоса, хотя до зданий далеко – дичь не вспугнуть. Ни крупную, ни мелкую.

Пока дружок разъясняет ему диспозицию, оба готовят оружие.

– Птицефабрика была, – Полухин радостно возбужден, голос подрагивает. – Стоптали ее ножки Буша. Большие устояли, а эта ёкнулась. Крыс – немеряно. Во-он видишь, из красного кирпича… да нет, левее… во-во, там подмокших комбикормов осталось невывезенных – крысам еще лет на сорок хватит… даже днем так и шныряют… А вон там – логово. Голов пять, не меньше…

– Сомнительно… От жилья далековато… Что им тут делать? Крыс жрать?

– Разведданные точные. Цветметаллы ковыряют. Что по верхам, давно собрано – так из земли кабеля тащат, из стен тоже… Ну и в деревне шуруют, три кэмэ всего… Кстати, весной там девчонка пропала, шестиклассница…

Плохо. Плохо дело, если Славик решил пришпорить его таким дешевым приемом. Неужели Ваня так расклеился и это так заметно? Или совпадение? Эта балаболка редко задумывается над словами…

А Славик говорит мечтательно:

– Пять голов…

Да уж. Пять правых ушей – норма мастера. Только где тебе, малахольному… Это не в “Квэйк” резаться.

Славик словно читает мысли:

– Прикроешь спину?

Ваня кивает. Не пускать же его одного в логово… Сам Ваня лишь так и ходил – в одиночку.

Подходит Прохор с “мазилками”, все готовы.

– Веди, Сусанин!

Славик, раздуваясь от гордости и важности, ведет.

Мысленно считает очки и уши.

Он не знает, что эта охота для него – последняя.