Очередная утренняя пробежка Славика во вторник началась как обычно – неожиданно, примерно через час после рассвета. И завершилась – как обычно. То есть тоже неожиданно. Понятия “как обычно – неожиданно” являются противоположными. Но в данном случае сошлись в диалектическом единстве – в Славе Полухине.

И каждое утро постепенно росли количественные показатели – длина дистанции и скорость бега, вызывая подозрения в грядущем, и очень скоро, качественном скачке.

Смысл грядущего скачка пока был пока не ясен ни Ване, ни Наташе, ни самому Полухину. Вся их предыдущая жизнь, весь ее опыт – отрицали такой скачок – но скачок приближался, дабы отринуть этот опыт. И, возможно, – жизнь…

Полухин пробежал чуть больше трех с половиной километров – по спидометру Ваниной машины.

За шесть минут двадцать семь секунд – по Ваниным часам.

Среднюю скорость бега вычислите сами.

Учите арифметику, кадеты.

И диалектику. Пригодится.

Ваня Сорин работал. Нет, не так…

Ваня Сорин пребывал на своем рабочем месте. Вот. На вице-директорском…

Это был второй трудовой день после набитого событиями уик-энда. Первый прошел довольно странно – Ваня не мог потом понять и вспомнить, что он в понедельник делал. Как трудился. Как вице-директорствовал. И когда делал – тоже не понимал, что творит.

Надо думать, что некие, внешне кажущиеся осмысленными действия, Ваня вчера все же совершал. Поскольку персонал не встревожился, а начальство (директор филиала м-р Полански) недоуменных вопросов не задавало. Но все же что-то было не так, и дама-референт (никаких секретуток, не шарашкина контора!) перехватила слегка непонимающий взгляд м-ра Полански.

Адресованный Ване взгляд.

Шел второй день рабочей недели…

Директор, упомянутый м-р, фактом своего существования, а также своей фамилией, подтверждал одну известную поговорку (ту самую, про омен и номен). Происходил он из второго поколения натурализовавшихся британских поляков, и фамилию носил соответствующую, – за что и пострадал. Загремел директорствовать филиалом в страну казаков и пьяных белых медведей. Был выпихнут буквально пинком. Неважно, что поляк – натурализовавшихся русских под рукой не оказалось. Славянин? – вперед! – чемодан, вокзал, Россия. А так не хотелось покидать новую родину. Все же дикая у них там, на островах, страна, хоть и мать парламентаризма. Нравы жестокие… Короче говоря – выезжая в Соединенное Королевство на ПМЖ, меняйте фамилию.

По-русски Полански говорил плохо – сильный британский акцент осложнялся так и не выветрившимся польским. Но говорил. Упражнялся. Слушателям этих упражнений казалось, что принесенную дворецким утреннюю овсянку Полански, следуя вековым традициям Альбиона, в рот запихал – но проглотить, ввиду отвратности вкуса, не решается. Так и ходит. Так и говорит.

Утром вторника м-р сказал Ване следующее:

– …

Нет, не могу… С детства ненавижу овсянку… Попробую по-другому.

Утром вторника м-р Полански четким строевым шагом подошел к вице-директорскому рабочему месту. Выложил папку с бумагами. И внятными, членораздельными жестами попросил Ваню разобраться с содержимым оной папки. А также изложить мнение о пресловутом содержимом оной папки – в письменном виде. Плюньте на Илону Давыдову, учите язык жестов, с любым объяснитесь.

Пардон. Вернемся к теме. Ну его, этого м-ра Полански с его номеном и его овсянкой… Надоел.

Но одно добавить таки надо. В эти два дня Ванин дар на слова Полански не реагировал! Никак! Овсянка, сэ-э-э-э-эр…

Ваня трудоголиком не был. Хотя дисциплину трудовую уважал, да и работоспособность имел феноменальную, кого попало вице-директором не назначат. Но сегодня что-то сломалось. Вернее, сломалось вчера, но сегодня факт поломки игнорировать стало невозможно… Да и скрывать – тоже… Дурацкие протоколы о совместных не пойми с кем намерениях какого-то там производства казались филькиной грамотой. Знакомые английские буквы складывались в знакомые слова – но смысл ускользал. И иные мысли возвращались и возвращались в голову…

…Он потратил час на изучение папки, а затем письменно изложил свое мнение. Суть мнения свелась к одной фразе:

“Прошу уволить меня по собственному желанию…”

Труба звала.

И он ее слышал…

Оставив машину, он пошел пешком.

Он шел сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чем.

Не жалел о зря потраченных, как теперь стало ясно, семи годах…

О неожиданно ставшем вдруг никому не нужном дипломе.

Об ушедших на ветер немалых деньгах Маркелыча.

И о дурацком оксфордском акценте, -

Не жалел.

Он шел сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чем.

Шел и отводил руками тянущиеся к лицу ветви…

Вокруг шелестела листва…

Пуля сверлила воздух.

Пуля была крохотная, неказистая, серенькая, простая донельзя – ни латунной, ни медной оболочки, ни стального сердечника, ни даже залитой внутрь капельки ртути – лишь носик пульки Прохор аккуратно надпилил тонкой пилкой лобзика – примерно на треть ее длины… Пуля казалось несерьезной, игрушечной, похожей на те, коими подвыпившие папы во время семейной прогулки по парку аттракционов пытаются показать своим женам и чадам – какими они, папы, были лихими солдатами – показать, паля из пневмашек по опрокидывающимся медвежаткам-зайчикам… Пуля на практике опровергала расхожую идиому про девять граммов свинца – даже до знакомства с лобзиком Прохора она весила всего два с половиной грамма – а после этого знакомства стала еще легче… Пулю послал в полет не сверкающий барско-заграничным видом патрон “.22 магнум”, способный и маленькой пулькой натворить больших дел, и не “.22 лонг райфл”, способный натворить не меньше – серая пулька покинула гильзу такого же серого цвета, дешевую и затрапезную гильзу, тировую, школьно-тировую, тренировочно-тировую, старую, еще досаафовскую, даже не для смешных досаафовских рекордов созданную гильзу, и – отнюдь даже не полностью заполненную порохом – внутри, на донце, лежала лишь крохотная его щепотка…

Пуля казалась не умеющей убивать.

Но пославший ее в полет человек этому хорошо научился.

Он умел убивать.

И любил.

Наташа и Славик ждали Ваню.

Ждали с минуты на минуту – позвонил, сказал что с работой закруглился и скоро будет (смысл первой части фразы они тогда не поняли).

Ждали с надеждой – ничего нового и тревожного за Ванино отсутствие не произошло, но… Командиру не стоит надолго отлучаться от бойцов. От молодых, необстрелянных бойцов…

Ждали с растущим беспокойством – конечно, “скоро буду” можно трактовать по разному, но… Тревога замаячила на дальних подступах.

Ждали у него на квартире – там был их штаб, и лазарет, и склад амуниции, боеприпасов, оружия – короче, маленький боевой лагерь их маленького отряда.

Арсенал, правда, оказался небогат: нож-ухорез без патетических ударов о камень был отправлен в мусорный контейнер, карабин стал посланием Прохору, а оставшиеся многочисленные глянцево-красивые коробки с крохотными патрончиками ничему и никому помочь не могли…

Оставшийся пять лет назад от старшего брата дедовский дробовик Ваня давно отвез на родину, в Усть-Кулом… Винтовка Полухина хранилась в “Хантере”, и забирать ее ни у кого желания не было.

Имелась в наличии единственная штатная единица оружия.

Десантный нож.