ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОШЛОЕ НАСТУПАЕТ, ПЯТЯСЬ
32.06. Аржент.
Рида забралась на чердак и устроилась на полу у окна, в узком проеме, упираясь спиной в старый сундук, а ногами — в груду битой черепицы.
(Черепицу бросили здесь «ненадолго», когда чинили крышу, и уже лет семь не могли убрать.)
Это был очень старый тайник. Рида и прежде не раз сиживала здесь, когда ей нужно было побыть одной и «собрать себя заново».
Майкл с утра уехал в город. Его Бургмейстерство все же не хотел отпускать такого гостя, не получив с него никакой прибыли. Сегодня он продемонстрирует мейнхеера Гравейна нескольким десяткам почитателей его таланта, прогуляется с ним по картинной галерее, отобедает и изопьет.
А вечером Майкла ждет концерт в соборе. И витражи будут переливаться и менять рисунок, следуя за звуками органа. Может быть хоть это вознаградит великого писателя за его беспорочную службу на благо граждан Дреймура.
«А потом появится «Любовь в старинном соборе», — подумала Рида. — Хотя тут скорее пахнет «Любовью под кровавой луной».
Сама Рида за сегодняшнее утро уже отправила с собственным гонцом письмо Клоду, а также избавилась от двух камней, тяжко лежавших на ее совести. Написала отцу и матери Юзефа и своим родителям.
Первое письмо было по-настоящему тяжелым — ритуальные фразы повторять не хотелось, а искренне писать полузнакомым людям она была не в состоянии.
Зато второе — легким до предела. Рида не сомневалась, что Ларсены и без того прекрасно осведомлены о ее делах. И не сомневалась, что ответа на свое письмо она не дождется никогда.
«Слишком сильно я их напугала десять лет назад. Полной нереальностью, необъяснимостью своих поступков.
Действительно, наверно, не очень приятно узнать, что родная дочь больше не играет в твои игры. Более того, непонятно, в какие игры она играет, и какие силы при этом использует.
В конце концов, мне просто бросили Аржент, как выкуп за всеобщее спокойствие. Никто тогда представить себе не мог, что я найду серебро.
А между тем не было ничего проще. Клод мне когда-то внушал: «Любой человек знает ответы на все вопросы. Просто надо забыть свое «не знаю» и ответ всплывет. Потому что там, у тебя внутри хранится весь мир, и все связи и законы, которые его скрепляют.
На самом деле, конечно, никто не знает так ли это. Но если ты сможешь поверить, это тебе сильно поможет в жизни».
Я поверила.
Кстати, если кто-то думает, что серебро я нашла сама, он полный дурак. Так еще можно вообразить, что и войны выигрывала я сама. Я только джокер. Я не полководец, не строитель, даже не политик. Я — чужой сон.
Я долго и придирчиво выбирала горного инженера — молодого, не упертого, с некоторым опытом. Выбрала, пригласила в Аржент, и Якоб, как всегда, заплатил, не скупясь.
И когда инженер начал работать, я стала играть с его снами. По ночам он превращался в гнома и путешествовал сквозь горные породы, как пловец в реке. Он действительно знал все, что было нужно, просто не мог это увидеть. Я ему помогла.
А через три месяца он нашел жилу. Не во сне — наяву».
Рида встряхнулась и состроила своему отражению в мутном стекле недовольную гримасу.
«Не самолюбованием надо заниматься, а подумать, кем мог быть этот таинственный ученик Юзефа. Если ты вправду знаешь ответ на все вопросы».
Но думать не хотелось. Беспокойство, которое загнало ее сюда, не отпускало.
Оставалось одно-единственное средство — пойти побродить. На десятом-пятнадцатом километре ясность мыслей должна вернуться. Заодно поглядеть на окрестности, раньше на это не было времени.
«А если кто-то следит сейчас за мной так, как следят джокеры, он не упустит этого случая»
День сегодня совсем не похож на вчерашний.
Если запрокинуть голову, то увидишь, как где-то на страшной высоте гуляет ветер, тащит серые в комьях облака. В просветы между ними порой высовываются бледно желтые пальцы солнца.
Лес и река на горизонте то озаряются нестерпимо ярким светом, так что видна каждая веточка, каждый отблеск на спине волны, то снова уходят в тень.
Здесь внизу тишина, стоячий воздух, лишь изредка сухой ветерок затарахтит листьями, швырнет к ногам горсть пыли.
Рида вздохнула с облегчением: отыскалась причина для беспокойства. Будет дождь. Впрочем, пара часов у нее еще есть.
Она спустилась к реке, пошла вдоль берега, потом свернула по тропинке в молодой лесок.
Теперь, когда под ногами снова была родная, неровная, оплетенная скользкими корнями, украшенная кочками пожухшей от солнца травы, земля Аржента, Рида мгновенно стала другой. Ей казалось, что знакомые деревья, холмы, плоские камни на склонах дружески похлопывают ее по плечу.
Там, где над тропинкой нависало поваленное дерево, она пригибалась ровно настолько, чтобы пройти под ним, сама не замечая этого.
Когда нужно было пересечь небольшой ручеек, вытекающий из болота, она перешла по набросанным сучьям ни разу не споткнувшись, и не взглянув под ноги.
Когда тропинка взбиралась вверх по склону оврага Рида, не задумывалась ни на секунду: на каждой ступеньке ее нога сама находила корень или выбоину, на которую можно было опереться.
Вскоре она вышла в поля и тут же поймала нужный темп: вверх по склону холма быстрее, вниз — чуть медленнее, а потом уже вовсе перестала ощущать время и расстояние.
Сейчас она могла бы легко, без малейшего усилия уйти за Темную Завесу, могла бы при желании увидеть себя, Юзефа, Конрада скачущими по этим холмам много лет назад. Могла вспомнить любой прожитый день до мельчайшего мгновения, любое слово, движение, форму облака над головой, стебель травы, примятый конским копытом.
Рида остановилась.
И, как это ни странно, остановила ее не собственная мысль, а реальное препятствие. Перед ней вдруг оказалась высокая, сложенная из серых камней, стена.
Ей понадобилось некоторое время, чтобы узнать в этой неожиданной преграде стену обители Святого Сердца. Так, значит, вот куда она забрела, сама того не желая.
Рида нахмурилась. Похоже, ее подсознание решило выкидывать фортели.
Она решительно повернулась и уже сделала несколько шагов, когда вдруг услышала за своей спиной тихий шорох, словно сыпались маленькие камушки. За стеной кто-то был.
И тут же негромкий, но ясный звук — металл ударился о камень.
Оружие!
Благородная аристократка среагировала мгновенно, не посрамив своих предков.
Прыгнула в сторону, перекатилась и нырнула под ближайший куст.
Еще секунду спустя ее собственный пистолет уже рыскал, выцеливая (выискивая?) противника.
Из-за стены донесся высокий, чуть надтреснутый голос:
— Совсем свихнулась, Рида Светлая?
Рида вылезла из своего укрытия, отряхнула колени.
— С тобой свихнешься! — крикнула она. — Пикколо, чертушка, где ж ты пропадал?!
Маленький горбун легко спрыгнул на траву, и хозяйка Дома Ламме обняла его.
«Господи! — подумала она. — Наконец-то не одна! Наконец-то мне все расскажут толком!»
— Так ты все время был здесь?
— Конечно, — он глянул на нее искоса, наклонив голову, словно птица. Рядом с Коном. Где ж мне быть еще?
Это было прозвище, которое он придумал для Конрада давным-давно, еще до Аржента — Кон Юный. Когда же он хотел хорошенько разозлить приятеля, то величал его не иначе, как Конналом Ста Битв. Кстати, и Риду Светлую пустил в обиход тоже он.
— И ты все время молчал? Я же была здесь позавчера.
— Я тебя видел.
— И не показался?
«И отец Андрей промолчал» — добавила она мысленно.
— А зачем? Я знал, что ты придешь еще раз и уже не с парадного хода. Как видишь, не ошибся. Кроме того, я хотел, чтобы ты сама немного здесь осмотрелась.
— Осмотрелась! Да меня уже дважды чуть не убили.
— Ну, это не фокус. Тем более, ты, как я вижу, вполне жива. Ладно, пошли поговорим. Есть здесь одно укромное местечко.
«Укромным местечком» оказался родник в глубине рощи, ясный, сверкающий, словно глаз лесного божка. Видно было, что воду отсюда берут нечасто: трава не затоптана, грязи вокруг нет.
Вода маленьким фонтанчиком плясала в темной чаше, переливалась через край, и тонкий ручей убегал по склону вниз, к реке, то и дело подпрыгивая крошечными водопадами.
Вне всяких сомнений, отец Андрей о роднике знал, но почему-то трогать не стал. Не построил ни часовни, ни купальни для омовения больных как это полагалось бы в приличном монастыре. Только плетеная изгородь на склоне, чтобы в чашу не сыпалась земля, да узкая деревянная скамья. На нее и уселись Рида и Пикколо. Уселись и замолчали.
Рида вдруг почувствовала себя неловко. В прежние времена Пикколо был на особом счету в ее свите.
Все остальные в ее глазах были просто мальчишками — храбрыми, верными, неглупыми, но до взрослых людей им было еще расти и расти.
И она изображала для них то Жанну Д`Арк, то Прекрасную Даму Былых Времен.
И они, ни во что такое не веря, предпочитая девушек совсем иного пошиба, все же впечатлялись и шли за ней.
И на войну, и на край света.
Продолжая при этом считать себя людьми трезвыми и здравомыслящими.
Не то — Пикколо.
(Кстати, свое прозвище он тоже придумал сам, что уже говорило о чем-то.)
Он был достаточно беспощаден к себе для того, чтоб неплохо понимать других, и для того, чтоб Рида была с ним откровенна. Он, как и джокеры, мог видеть правду.
И вот теперь ей вдруг стало не по себе.
И не зря. Пикколо прервал молчание.
— А ты стала женщиной, — сказал он задумчиво.
И, немного погодя, как это было у него в обычае, пояснил:
— Я имею в виду не женственность, а то, что ты уже не девушка.
Рида почувствовала, что краснеет.
— Это так важно для тебя? — спросила она, как можно язвительнее.
— Я мог бы спросить: «Кто он был?», но это действительно неважно. Я хотел бы спросить: «Почему не Конрад?», но ты все равно не сможешь ответить. Поэтому скажи хотя бы вот что: это как то связано с иллюзиями?
— Я не понимаю, о чем ты.
— На Земле в старые времена от колдунов иногда требовали, чтобы они соблюдали девственность. Иногда — наоборот. Как с джокерами?
И добавил:
— Я думаю о Юзефе.
— А, вот что! Ты хочешь сказать, что если у него была женщина… Была?
Пикколо кивнул.
— И не одна.
— Нет. Если не одна, тогда тем более нет. Понимаешь, здесь нет никакой мистики. Чистота — нечистота, жрец — жертва, это все глупости. Опасна не связь, опасно влюбляться.
— В смертного?
Рида топнула ногой.
— Да нет же! Все просто. Когда человек влюбляется, он заодно начинает сильнее любить самого себя. Иногда, кстати, любовью себе и ограничивается. А джокеру нельзя жалеть себя, дорожить собой. За Темной Завесой это смерть.
— Так вот почему ты была всегда столь строгих нравов. Бедняжка Конрад…
— Какое это имеет значение?
— Для меня имеет. Ты мучила его долго, но я не вмешивался — это была ваша игра. Но то, что с ним сделали теперь, уже переходит границы. Это уже не игра. Ты сможешь его освободить?
— Нет, — глухо сказала Рида.
Ей очень хотелось отвернуться, спрятать лицо, но она не посмела.
Конрад живет внутри своего кошмара и не может проснуться.
Пикколо молчал.
— Если… Если я найду убийцу Юзефа, я заставлю его снять ошейник. Помоги мне, — сказала она вдруг, неожиданно для себя самой. — Я уже ничего не понимаю. Я теперь чужая в Арженте. Расскажи мне, как вы жили здесь без меня.
— Ладно, — он улыбнулся, будто такие просьбы были ему не в новинку. Только сначала, если не возражаешь, я расскажу, как мы жили здесь с тобой.
— Зачем?
— Послушай — сама поймешь. Я же не видел тебя почти три года, за это время накопилось, что тебе сказать. Я попробую тебе помочь, но так, как мне это представляется правильным. Не возражаешь?
— Хорошо, — Рида постаралась улыбнуться.
Вот и она стала ребенком.
— Ты, конечно, помнишь нашу встречу в Геспериде. И наше путешествие в Аржент. Я тогда все гадал в какую же ночь Конрад останется в твоей каюте. Когда вы беседовали, стоя у борта, я видел пред собой Адама и Еву. Почему-то, правда, одетых, но эта досадная мелочь так легко устранима…
— Ну ты хватил, — возмутилась Рида. — положим, Конрад действительно красив, как юный бог, но я-то всю жизнь была замухрышкой…
— Во-первых, девице семнадцати лет обычно нужно приложить очень много сил, чтобы выглядеть некрасиво, а, во-вторых, что до твоей конкретной внешности, если уж тебя именно это интересует…
Я не знаю, была ли красива Ева. Просто ее имя означало «жизнь», а твое имя значит «смех», а для меня это почти одно и то же. А смеялась ты тогда так, что все тени расползались по углам и исчезали.
Но, повторяю, Конрад еженощно спал рядом со мной. Ладно, подумал я, она еще почти девочка, в Арженте они разберутся.
Но в Арженте ты вдруг стала проявлять интерес к Утюгу-Баязиду и уговорила его поиграть в мятеж. Я тогда несказанно удивился. И тому, что Баязида можно за что-то зацепить, и тому, что тебя это увлекает. Как сказал кто-то из древних: «Эмансипация привела к тому, что женщинам приходится трудиться наравне с мужчинами вместо того, чтобы, как прежде, управлять миром одним взмахом ресниц».
— Наверно нелепо будет убеждать тебя, что я никогда не стремилась к власти над миром, — перебила его Рида, — ни с помощью ресниц, ни любым другим способом. Наверно, ты, как и все прочие, не поверишь. Поэтому я даже не буду пытаться. Продолжай.
— Тогда я подумал «Неужели девчонка положила глаз на Утюга и метит в царицы амазонок? Тогда, как ни очаровательна она, а суждено ей исчезнуть с нашего горизонта. Кон не любит властных и холодных девиц».
И вот с такими-то мыслями я отправился к тебе на новоселье. В дом, подаренный тебе Утюгом. На правах старых знакомых мы явились, не предупредив. И увидели тебя.
На заднем дворе. Никогда не забуду.
Шум, крики, отчаянный лай. Огромная серая псина пытается залезть под телегу, рычит, роет когтями землю. Верхом на псине сидит наша принцесса Греза и за ошейник тянет ее назад.
Конрад, конечно, тут же кинулся на помощь, оттащил собачину, предал кому-то из здешних. Только принцесса на него внимания не обратила. Нырнула под телегу и появилась оттуда с маленьким лохматым зверенышем на руках.
Звереныш царапается, дерет твою рубашку, а ты его гладишь и успокаиваешь. Как потом оказалось это был Ламме, хорек-телепат, твоя новая игрушка.
Так вот, когда я тебя увидел: растрепанную, перемазанную грязью и кровью, я понял, что мой друг пропал окончательно.
Он, конечно, уже всласть к тому времени поволочился за девицами. Но те были простые, нетребовательные. Семестр вместе скоротать, пару безделушек выпросить на память, самое большое — замуж выскочить, вот чего они хотели. А такой — душу подавай, меньшим не отделаешься.
Так что, когда мы потом узнали, что любовницей Баязида ты так и не стала, меня это уже сильно не взволновало. Увязнуть сильнее, чем увяз уже Конрад, было невозможно.
Ну а потом нам сразу стало не до того: началась война.
Гелиад с моря, Туле на суше. И мы с восторгом кинулись в этот водоворот. Ты помнишь, Рида Светлая, когда он тебе впервые в любви признался?
— Конечно, помню.
Это было в лесу на границе с Нефеллой. Пост Песье Ухо. Они ждали тогда гонца, письмо из Геспериды. Присоединится ли Нефелла к Туле, или предпочтет не вмешиваться? Есть ли у Аржента хотя бы один шанс?
Холодная дождливая ночь, узкая лестница, шершавый мокрый камень под ладонями.
— Что ты ему ответила тогда?
Она вспомнила, как отшатнулась к стене. (Холод. Мокрый камень.)
«Смерти ты моей хочешь?!»
— Конечно, он тогда отступил. Не знаю, понял ли, почему ты его отталкиваешь, но отступил. По-другому не мог.
Как-нибудь потом, я полагаю, ты поведала ему о роке джокеров. О том, как губительна для них любовь. И он совсем уже ничего не мог поделать.
Наш добрый Кон всегда верил женщинам, иначе ему было неинтересно. А ты создала вокруг себя легенду такой плотности, что для него в ней осталась лишь одна роль — Рыцаря Печального Образа, или, вернее, Барона Тогенбурга.
— Ты хочешь сказать, что за эти годы у него никого не было?
— Как ты возмутилась! Приятно послушать. Были женщины, разумеется. Только разве это мешало вам разыгрывать свой спектакль. А потом случилось еще кое-что. Помнишь, как мы гонялись за пиратами? Осаду Хайры помнишь? Что ты ему сказала тогда?
— Так ты и это знаешь?
— Мне ли не знать, Рида Светлая? Разве кто-нибудь, кроме меня, смог бы разобраться, что ты с нами со всеми сделала?
Так вот, в Хайре он наконец понял, что столкнулся с чем-то, что выше его разумения. И снова отступился.
Только однажды ему показалось, что есть еще шанс. Это когда ты объявила, что бросаешь джокерство к черту. Он тогда целый план твоего обольщения составил. Но ты сразу же сбежала на Землю. А вернулась только теперь.
— Но я в самом деле не могла по-другому!
— Вот и я тоже так думал. А потом вдруг спросил себя: хорошо, а если все наоборот? Если не джокерство заставляет тебя бежать от Конрада, а просто страх? Страх девочки перед мужчиной. Страх отдать кому-нибудь свою любовь? Страх и скупость. А все прочее — не более, чем способ этот страх спрятать? Ты всегда была чьей-нибудь дочкой — сначала своего Клода, потом Якоба. И всегда изо всех сил старалась не выглядеть женщиной.
Казалось бы, что мне за дело? Но одна мысль не дает мне покоя. Не ткала ли ты все семь лет огромную иллюзию для себя и для нас?
— Что же, Аржент обязан своей независимостью иллюзии?
— А тебя это удивляет? Тебе ли не знать, что фантомы могущественнее многих реальных сил? Нет, Аржент остается таким же свободным и процветающим. Но, видишь ли, надламывается одна из основ нашей жизни: тезис о том, что джокеры видят истину.
А вдруг ты так же слепа, как и все мы? Просто маленькая девочка, которая во что-то играет, чтобы избыть свои комплексы.
Но лучше бы ты тогда продолжала играть в могучую волшебницу по ту сторону добра и зла. А сейчас, прости, ты скатилась в довольно пошлую комедию смирения.
Твое имя Рида — «та, что смеется», а ты и смеяться-то от души разучилась. А человек, не умеющий смеяться, слеп и опасен.
— Прости, но мы хотели говорить о Юзефе, а не обо мне.
— Ну а что Юзеф? Юзеф, как Христос, потащил на себе все наши грехи. Создать легенду, равную по силе твоей, он не мог физически. А оставаться вторым номером, вечным исполняющим обязанности, для нормального молодого человека невыносимо.
Вот он и пустился на поиски тех, кто будет им восхищаться. И очень наивно решил, что этого можно добиться добротой и щедростью.
А Конрад? Каково ему было видеть Юзефа на твоем месте? Он, конечно, не упускал случая ввернуть: «Рида бы так не поступила,» — своеобразная сладостная пытка.
Ну и они очень быстро стали врагами. Я уговаривал Конрада уехать. Но его удерживало слово, данное тебе.
— А где конкретно они расходились во мнениях?
— Я не вникал. У меня пухла голова от собственных мыслей, да я и не верил тогда, что Юзеф может вляпаться во что-то серьезное. Мне казалось, у него пороху не хватит. Но Конрад так не считал. За день до того, как погиб Юзеф, они встретились в коридоре, и от обоих просто полыхнуло ненавистью.
— Из-за чего?
— Если бы я знал! Юзеф спросил: «Ты все-таки поехал? Ты забыл мой приказ?» (Конрад действительно куда-то уезжал в тот день.) Конрад ему сквозь зубы: «Я подчиняюсь только приказам йонгфру Риды.» Юзеф: «Тогда почему ты здесь, а не при ней?».
Я уже думал — пора бросаться между ними, но Конрад каким-то невероятным усилием сдержался и сказал тихо: «Юзек, пойми, я боюсь за тебя. Можешь оскорблять меня и дальше, но выслушай, пожалуйста» Тот поджал губы: «Ну, хорошо, пойдем».
Больше я ничего не слышал. Конрад вернулся через час, уже не скрывая раздражения. Походил по комнате, выискивая, на каком стуле сорвать злость, а потом вдруг спросил: «Рич, а может нам и в самом деле уехать?». «Ко мне в Гелиад? Или в Нефеллу?». «Что мне там делать? Хотя бы в Хайру. Здесь я уже действительно никому не нужен».
Потом мы разошлись спать. Ночью, наверно часа в три, я услышал, как хлопнула дверь его комнаты — он куда-то ушел. Ну а утром нашли Юзефа.
Тут началось такое, что о Конраде уже никто не вспоминал. Отыскал я его почти неделю спустя. Здесь, в монастыре. Таким же, каким ты его видела. Вот и все.
— Все, что ты мне можешь рассказать?
— Пожалуй.
Пикколо щелчком отправил в воду маленький камешек, словно ставя точку в разговоре. Но потом все же добавил:
— Это твоя игра, Рида. Безразлично, джокер ты или нет, слепая или зрячая, умеешь смеяться или уже разучилась. Это твоя игра. Помоги нам всем. Мы не боялись любить тебя.
