Глава 2
Дом родной, ты кто такой?

Информация распространяется между людьми, повинуясь тем же законам, что и электрические разряды. Чем более явно ее наличие в одном месте и чем сильнее ее хотят заполучить в другом, тем больше вероятность, что она пройдет через любую изоляцию. Главная проблема в бесконечной гонке за ее получением — это темп. Высокотехнологическая новинка, которая хоть пять лет не была никем украдена, по сути своей уже мало кому интересна, как неинтересна вчерашняя заря летучим мышам. Это пройденный уровень техники, и такие экспонаты ставят на полку рядом с фотоаппаратами Джеймса Бонда из серий восьмидесятых годов прошлого века.

Хорошо украденная разработка это та, которую автор не Успел донести до патентного бюро, которая свежа настолько, что еще грамотно не защищена, не заявлена разработчиком как своя. Увы, чтобы получить деньги, банды высоколобых вымогателей заявляют о своих успехах и перспективах еще до того, как окончательно представили сами себе, что, собственно, они намерены сотворить. Из-за этого хронического анонсирования открытий информацию надо взять не только горячей, но и поместить ее в не менее теплое место. Количество таких мест весьма ограничено, патентное право не дремлет, поэтому первый выход нашли в «фальшбортах».

В самых общих формах это выглядит так: в любой мало-мальски серьезной конторе, занимающейся ИИ, например, в нашей, присутствует целая россыпь микроскопических бюро, которые интересуются всем на свете — от астрологии до получения чистой глюонной плазмы. Если откуда-то выпадает свежая, «ничейная» разработка, которую срочно необходимо сделать своей, одно из таких бюро имитирует ее создание. Задним числом возникает документация, планы отчетов, выговоры за медленное продвижение темы. Три-пять человек, как правило, молодых специалистов, вдохновенно учат материал. Спустя несколько дней экспроприированное добро можно легализовывать без всяких опасений, и тогда обокраденным доказать свой приоритет не проще, чем вплавь пересечь океан. Так были переварены груды мелких изобретений. Бюро получает щедрую премию, но люди карьеры на этом не делают. Их могут использовать еще раз, и даже неоднократно, однако никуда не продвинут. К тому же «фальшборт» применяют далеко не всегда. Чем сложнее и дороже открытие, тем больше должно быть число «разработчиков» и тем больше шансов вскрытия этой нехитрой комбинации.

Спрашивается, почему бы просто не купить? Очень, очень дорого, как и всякие сведения по ИИ. Ожидаемое всеми бессмертие — дорогая вещь. Потенциальное, но достижимое бессмертие как конечный плод нашей работы вообще бесценно. А ИИ — это автоген для сейфа, это шаг к вечности, это первая ступень ракеты. Естественно, ни один дурак не будет продавать открытия этого профиля по цене очередной игрушки. Приходится красть, изобретательно и разнообразно делать чужое своим, хоть это и становится все сложнее.

Не одни мы такие умные: «фальшборт» применяют почти все, и многие уже научились с этим бороться. Кого-нибудь из новоявленных «гениев» начинают усиленно приглашать на семинары и симпозиумы, иногда так зазывают все бюро. Бесконечно прятать людей в шарашках невозможно, не то время, рано или поздно кто-то из «фальшбортников» оказывается на виду. Там его по всем канонам детективного жанра пытаются раскрутить, вызвать на откровенность, уличить в плагиате. Хотя молчать как рыба в прямых интересах «изобретателя», за всеми не уследишь — что-то время от времени всплывает. Слава и лесть губительно действуют на молодые умы. Так мы чуть не потеряли «лабораторию» Ежилецкого. Пока скандалы удается душить в зародыше, но сейчас все больше вырабатывается привычка применять «фальшборты» против программистов-одиночек и изобретателей-энтузиастов. Эти по крайней мере не могут даже затеять длинного и дорогого судебного процесса, если только не успеют продать свои находки другому центру.

Второй метод, значительно более старый и почтенный: переманивание на свою сторону отдельных «светлых голов». Увы, тоже показал себя малоэффективным. Это все равно что воровать шестеренки из хронометра или колеса у велосипеда. Даже если украсть корпус часов, но забыть об их содержимом, время он показывать не будет, а на одном колесе, пусть и с педалями, далеко не уедешь. На свою сторону надо переманивать целые команды, по возможности с оборудованием. Так переманили группу сингапурцев, соблазнив их поместьями в десятки гектаров. Что самое смешное — в этих поместьях они почти и не бывают, сидят за работой.

Дело это до крайности хлопотное, сложное, дорогое, может не дать немедленных результатов. Как дрожжи могут не поднять плохое тесто, так даже целая команда иногда оказывается выведенной из русла технического процесса и превращается в дорогостоящее украшение: как наши же эмигранты, к тому времени натурализовавшиеся англичане, выкупленные обратно за чудовищные деньги, побарахтавшись без особого успеха два года, вернулись на Туманный Альбион. Не нищими, но большую часть миллионов у них отобрали. Да и вообще иностранные специалисты это почти всегда пятое колесо в телеге — устойчивость есть, скорости нет. Так было и с наемными офицерами в армии при Петре, и с заезжими авиаконструкторами при нэпе.

Другое дело, когда идет гонка «ноздря в ноздрю», когда к украденной информации другая команда все равно придет, через неделю или через месяц. Тогда доказать, что открытие «чье-то», нереально даже теоретически, в ход идет все содержимое арсеналов, забывают об этике и морали и очень мало смотрят на закон. Но такие ситуации не то чтобы редки, а очень быстротечны. Недели, иногда дни, еще реже месяцы — и одна из групп либо отстает, либо информация обнародуется, и появляется ее владелец. Тогда ее надо либо покупать, либо использовать нелегально, а после того, как за подобные авантюры Южная Корея поплатилась информационными санкциями и десятой частью своего годового дохода, всякое государство и любые легальные организации с такими вещами чрезвычайно осторожны.

В итоге единственный способ нелегальную информацию использовать массово и при этом не наживать проблем, это иметь собственные мощные институты, которые как жернова переработают любую попавшую к ним идею до полной неузнаваемости.

Опять-таки содержать такие учреждения не так просто. Если жить на одном ворованном, это вылезет наружу меньше чем через год: когда одни и те же люди осваивают украденные знания и «двигают» вперед отрасль, это неизбежно. Законы Паркинсона неумолимы: кто-то чуть-чуть поленится, кто-то недосмотрит, кто-то заболеет. Дело может дойти до того, что будут забывать стирать клейма с процессоров и вымарывать авторские коды из программ. Сколько после этого по судам ни говори, что находка твоя, тебе уже не поверят. Страна-напарница Южной Кореи, та самая, что увлекается идеями чучхе, тому подтверждение: ну изобрел Чо Со Пин, твердый коммунист, новую компоновку процессоров, ну украл сеульский «Квантиниум» эту радость, дальше-то что? Подавать в суд оказалось бесполезно — все равно проиграешь. Слишком много воровать — плохо для репутации: тебя не признают автором твоей же идеи.

Если головной институт выдает на-гора исключительно свои разработки, а экспроприированное переваривает подчиненная ему структура, также неизбежно отставание от прогресса и выпадение из общего потока. Начальство только-только разбирается с одной моделью, едва успевает освоиться с новой скоростью вычислений, как ребята из подчиненного отдела уже склепали что-то более скоростное, более функциональное. Выходит, свои разработки надо на свалку? Премия мимо носа и выговор в личное дело. Да кто на это согласится? Дураков нет. И хорошо, если работу подчиненных на второстепенном участке в дело пустят или в угол задвинут, а могут и в музей поставить, слишком прыткий отдел вообще разогнать. Прецедентов навалом. Так года три назад рухнул Минский институт, а еще за год до этого — Пражский, их начальство изображало слишком большую честность, пыталось доказать чуть ли не национальную самобытность в конструкции машин. Итог: вульгарное банкротство, и это при мощнейшей поддержке государства! Тамошним властям пришлось разгонять учреждения, выжигать под корень всю документацию, дезинфицировать помещения и начинать все по-новой. Грустно.

Поэтому параллельно работают три, а то и четыре независимые структуры (смотря по средствам). И только одна из них перерабатывает то, что удастся извлечь у конкурентов, попутно пытаясь срастить получившиеся конструкции с результатами работы других.

Самым пикантным во всей этой конструкции есть то, что почти все институты, академии, университеты, колледжи, лаборатории мира, которые работают над переводом сознания человека в машину, считаются заключившими Братиславский пакт о ненападении и внешне придерживаются правил дипломатической благопристойности. Есть и организация ОРКСО ОРКСО — Организация по Рассмотрению Коллективного Судопроизводства Объединенная (каждый институт дает собственные расшифровки аббревиатуры, но ее первое значение уже никого не интересует, все привыкли).], вроде МАГАТЭ, которая должна решать споры, улаживать затруднения, оформлять свидетельства в судах, дела с санкциями разбирать. Но слишком велика ставка: это все равно что во времена холодной войны учредить организацию, ведающую распределением патентов на изготовление водородной бомбы, — будет много энтузиазма, но мало пользы. Поэтому организации хватают друг у друга информацию, как голодные птенцы корм в гнезде орла. И до смертоубийства не доходит только потому, что орлица-мамочка, эта самая ОРКСО, самых горластых и клювастых от слабых оттаскивает. Помогает мало — те все равно из гнезда выпадают.

Такая незатейливая работа по перевариванию экспроприированного знания и есть наше основное занятие. Тысячи абсолютно легальных, сотни полулегальных и десятки явно незаконных сообщений перелицовываются в чреве института до полной неузнаваемости. В основном мы пробиваемся рационализацией, мелкими усовершенствованиями и доработками, но можем и чисто свои разработки гнать — иногда, если уж очень прижмут, это приходится делать. На-гора выдаются конструкции компьютеров все более мощных и совершенных, но еще не могущих приютить человеческий разум.

Компьютеры, к сожалению, еще полбеды. В успешном исходе мероприятия с этой точки зрения ни у кого вопросов нет: мощность исправно повышается, быстродействие постоянно нарастает, надежность неизменно увеличивается. Все прекрасно, перспективы здесь могут быть только самые радужные. На программное обеспечение тоже нельзя пожаловаться — математики не могут собой налюбоваться, каждую минуту создается что-то новое, и посторонние уже сколько лет не могут ничего там понять, а только от удивления рты расстегивают. Тысячи программ готовы описать поведение человека в целом и каждого его нейрона в частности.

Нейробиология и психология — дело другое. Если информацию удается извлечь из мозга, с ее использованием проблем не возникает, но вот само извлечение — проблема из проблем. Вариантов программ и конструкций может быть сколько угодно, но разум, душа у каждого человека уникальны, неудачи при переносе быть не должно.

А мы до сих пор до конца не разобрались с человеческим мышлением. С мартышками уже получается, а вот по шимпанзе дело темное — что-то не выходит. Физическое бессмертие вещь хорошая, но никому не хочется превращаться в сложную компьютерную игрушку. Надо оставаться личностью, а не стать марионеткой.

Совсем хорошо знать, что процесс перенесения не будет уникальным, а еще лучше, если он будет обратимым. Если случится что с машиной — неплохо было бы стать человеком обратно. То есть мозги в процессе сканирования желательно не поджаривать коротковолновым излучением и не разрезать на кусочки. Все это требует тонкой, адовой работы, любая проблема тянет за собой сотни открытий. Одно умение снять эмоциональную картинку с нервной системы и не покалечить ее при этом потянуло на два десятка премий самой разнообразной величины. К полному снятию информации тоже идут, но так медленно, что их хочется подталкивать уколами ножа в спину. Отдел «душеведения» у нас сравнительно маленький, позаимствовать удается не так много, основные работы по внешним данным ведут институты в Москве, хотя у них хватает собственных выдумок, хороших проектов и запатентованных изобретений.

Таков причинный каркас нашего заведения, те желания и требования, что движут нами. Внешне институт тоже весьма интересное зрелище. Мы непрерывно строимся: постоянно пробиваются дополнительные тоннели, углубляются подвалы, пристраиваются корпуса. Но также неумолимо, как идет стройка, большой ремонт обходит уже построенное стороной. Когда поставят строительных роботов, защищенных от шпионажа, как уже поставили уборщиков, все будет отремонтировано, а пока на центральных корпусах, несмотря на весь наведенный глянец, лежит тень легкого увядания.

Институтское хозяйство довольно обширно. Поселок, в котором живет дирекция и основные специалисты, — самый отдаленный из его объектов. Полторы сотни двух-, иногда трехэтажных домиков утопают в садах и довольно комфортно умещаются внутри периметра ограды. Там же имеется магазинчик, какое-то подобие клуба, маленькая школа и универсальный храм. И клуб, и храм — выдумки психологов. Место отдыха у нас шикарное, с росписью и мозаиками, отличной мебелью и первосортным набором выпивки. Основной зал полуподвальный — там обычно пристойно отмечают маленькие компании по своим частным поводам и почти все верхнее звено по случаю больших общих успехов. На втором этаже — кабинеты поменьше, для всенощных гулянок тех же маленьких компаний. Универсальный храм — штучка еще позабористей. У нас сложные, тяжелые отношения с церковью. Трудно быть верующим человеком, если ты пытаешься создать душу в переплетении схем, лишить бога монополии на определение твоей загробной судьбы и вообще лезешь в новые творцы мироздания. Смирения при этом как-то убавляется, и вообще почтения к традициям у нас очень мало. Но совсем без религии не получается — у многих по домам целые иконостасы и золотообрезные Библии. У других — такие же Кораны, Веды и прочие сочинения. Никто этому не мешает, не поощряет. Чтобы никакая отдельная компания служителей культа не приобрела влияния большего, чем остальные, чтоб, не дай бог, не начала совать, куда не просят, пахнущие ладаном персты, храм сделали наподобие переходящего знамени — каждая конфессия по своим праздникам там шаманила, потом звучал сигнал очистить помещение, и храм освящался товарищами в других костюмах. Как ни странно, этого оказалось достаточно — традиционные церкви не слишком любят виртуальность, потому крестный ход или религиозный диспут по ту сторону дисплея невозможны, а от сект безопасники всегда могут избавиться.

В остальном у нас обычный закрытый поселок умеренной комфортности. А что далековато — так ближе к институту выкупать такую площадь земли не могли позволить себе даже мы.

Зато наскребли денег на выкуп нескольких девятнадцатиэтажек — в одной из них я когда-то обретался, — стоят они в трех шагах от основных корпусов, и сейчас там живут почти все остальные работники заведения. Замкнутый квадрат зданий зеленовато-белого цвета, километр в поперечнике, с похожим набором учреждений внутри. Школа только побольше, кабак и церковь присутствуют в нескольких вариантах, горсть магазинчиков, лавочек и даже маленький стадион. Эдакий микрорайончик, вроде бы и не окруженный колючей проволокой, а только хилым на вид заборчиком, но попасть туда — не слишком простая задача. Пропускного режима, как в поселке, нет, вот только гостей приводить к себе не рекомендуется. Если же все-таки приглашают (совсем изолировать почти три тысячи человек посреди города невозможно), на глаза им никто лезть не будет, но без лишнего привлечения внимания их прощупают и просветят лучше всякого рентгена. Плюс к этому, как влажная уборка на заводах, непрерывно идет поиск шпионских сюрпризов, патрулирование нашими маленькими ползучими и летающими роботами. В итоге получилось что-то вроде пограничной территории — мы там все охраняем, но маленькие секреты иногда воруют.

Сами корпуса тоже занятны. Десяток не слишком высоких, остроконечных башен в точеном высокотехнологичном стиле кольцом окружают три сероватых, еще советских здания первой застройки, как молодые и гордые часовые несут вахту около престарелых, не слишком опасных, но известных заключенных. Впечатление усиливается прозрачными галереями и причудливыми флигелями, которые будто цепкие сильные руки опоясывают институт и не дают пройти к центральным корпусам. Стекло, пластик, металл, бетон. Строгая и со вкусом выполненная постройка в темных тонах. Вокруг — небольшой полусквер-полупарк в хвойных зарослях, имитирующий то ли северную тайгу, то ли крымские леса, с настоящими маренами, привезенными сюда черт знает на какие деньги, и кипарисами, которые приходится закорачивать в пленку каждую осень. Подъездная дорожка через него в одном месте, что иногда доставляет неудобства, хотя наверняка найдутся и подземные переходы, и перелазы, и вертолетная площадка на крыше никуда не денется.

Есть у нас еще периферия — сколько-то объектов, точек, заимок и ухоронок. Горстка подшефных производств и мастерских, в основном заготовки под. «фальшборты», которые любят показывать проверяющим. Есть даже база отдыха у Черного моря и, по слухам, охотничьи домики в тайге. Проверяющие наверняка не обходят стороной и эти места.

По самой известной байке, устроили очередному ревизору охоту на кабанов. А вместо загонщиков поставили киноидных роботов с гудками. Только аккумуляторы подзарядить им забыли. И вот когда хромированные псины уже почти выгнали несколько семей парнокопытных на номера, когда щетинистые спины уже проглядывали сквозь заросли — звук лая куда-то делся. Кабаны хоть и звери, соображать могут и на ружья идут только от страха. Естественно, они повернулись к охотникам окороками и рассеялись в подлеске, помахивая хвостиками. Так ревизор от злобы взял ружьишко наперевес, не поленился пройтись и лично расстрелял всех киноидных роботов, половину патронташа извел. После чего велел все мясные запасы, что в кладовке лесничества найдутся, жарить на их простреленных корпусах. Долго потом хвастался, что дичи по весу на той охоте он добыл больше всех, и гроздь объективов с их голов над своим камином повесил. Что тут правда — неизвестно.

Но в основном непрофильное хозяйство принадлежит безопасникам, а они на свою территорию мало кого пускают. К тому же раз мы имеем отношение к государству, чем Дальше от головной конторы, тем неопределенней имущественные права. Сегодня мы этим объектом владеем, а завтpa, из-за нашей нерентабельности, его другому институту отдадут. Бывает, пограничное состояние месяцами тянется, и кто тем домом отдыха или мастерской распоряжается, сам черт не ведает. Другая популярная история, более достоверная, поскольку я отдаленно принимал в ней участие, гласит, что особо не повезло маленькому цеху в Сергиевом Посаде. Его передали в такое двойное подчинение одновременно нам и Колледжу Специализированной Автоматики. Одновременно пришли большие задания на исполнение одного и того же товара, каких-то пластиковых корпусов. Ужасная глупость были эти корпуса мониторов, кажется, кто-то в Малайзии не успел их запатентовать, и «фальшборты» перехватывали разработку. По этой причине характеристики у них были как у двух банкнот — различались почитай только номера.

Каждая сторона исправно поставляла материал, давала деньги и присылала транспорт за готовым продуктом, попутно запрещая работать на заказ конкурента. Директор цеха, не будь дураком, стриг двойные комиссионные, изображая подчинение и тем, и другим. Только перевел коллектив на двухсменный график. Непонятно, на что он надеялся, наверное, на взятки, но вывели его на чистую воду спустя неделю. Обиделись, на этой почве слегка помирились между собой, договорились. А потом, как раз после окончания исполнения заказа, был совместный аккуратный рейд двух заинтересованных сторон на этот мини-заводик. Для того чтобы не вводить друг друга во искушение, мы и Колледж растащили основные фонды по другим точкам, ни одного станка не пропустили, всю проводку из стен повыковыривали. На месте остался только фундамент, каркас цеха и уволенный коллектив. Директор ко времени окончания раскулачивания своего предприятия парился в местах не столь отдаленных. Так что периферия — дело темное и запутанное.

Вот так и работаем. Каждое утро через проходные пропускают тысячи людей — ночная смена, девная смена. Их всех обрабатывают на предмет соблюдения секретности, они исполняют свои обязанности и возвращаются домой. Это почти термитник, непрерывно растущий по периметру и почти не обновляемый в центре, жужжащее и пульсирующее сердце. Это масса человеческого труда, старания и надежды, воплощенная в казенном учреждении.