Глава 19
Хорошо жить — еще лучше

Чудную резьбу по дереву в комнатке недавно реставрировали. Подправляли отбитые у русалок плавники, вырванные лепестки цветков и наполировывали выщербленные листья. Комнатка восстановила свой антикварный уютно-домашний вид, в ней по-прежнему витал неуловимый отзвук старины и благообразности, лишь чуть-чуть разбавленный легчайшим запахом подсохшего лака.

Но старой атмосферы боевой дружбы, того ощущения трудного совместного дела уже не было. Тяжелые ссоры последних месяцев, когда посетители комнатки в припадках бессильной истерики кидали в стены стулья и били стол ногами, повредили не только резьбе, но и их отношениям. Иногда бывает, что от бед и невзгод люди только крепче сходятся друг с другом, взаимные услуги или даже спасение жизни связывают их прочнее всяких цепей. Поражение в борьбе — дело другое. Тогда каждый начинает винить соратников и оправдываться сам, кого-то необходимо назначить козлом отпущения и ответственным за грубые промахи и просчеты. И хуже всего — ощущение неудачи, разгрома, бессилия, обманутых надежд и развеянных иллюзий. Оно пропитывает воздух как пары нашатырного спирта, как хлорка или карболка, липкое и грязное. Им отравлены взгляды, им нафаршированы сердца, и оно скользит в каждом написанном слове. Против него есть только одно средство — победа. Пусть меленькая и ничтожная, самая что ни на есть захудалая, почти ничья, но без нее любые слова оборачиваются пустым сотрясением воздуха, блекнут знамена и забываются лозунги.

Прокопия в комнатке больше не было. Ему не простили разорванной косоворотки, эмоционального срыва в прямом эфире. Самый из них предприимчивый и яркий, лучший трибун, он должен был уйти по всем законам жанра. Истинные причины поражения могут быть видны всем и понятны каждому, но тот, кто становится символом неудачи, рассеивается подобно утреннему туману. Такие, как Прокопий, не сдаются, и сейчас он сидел в другой, весьма похожей комнатке в составе правления конкурирующей, хоть и не такой многочисленной партии.

Человек из-за своей жадности оказался бессилен перед ИИ, люди уже не контролируют сами себя, доверяя эту коррупционно опасную работу электронным мозгам. Главная битва гуманистов была проиграна, состоятельные обыватели теперь могут покупать себе бессмертие, и сколько им ни говори, что душа их обрекается на вечные муки, они слишком хотят жить. Все остальное блекло на этом фоне — любой скандал, раскол или внешние репрессии можно перетерпеть, пережить. Но если исчезает тот главный, движущий момент в мыслях людей, который приводит все новых сторонников гуманистам, это страшно. Всеобщее относительное благоденствие смертельно для коммунизма, ему больше не с кем и не за что бороться. Сколько ни убивай коммунистов в бедной стране — призрак коммунизма не исчезнет, но он исправно рассеивается при виде гарантированной зарплаты.

Еще год назад гуманисты пугали обывателей жупелом ИИ, полгода назад люди действительно страшно испугались и были готовы на многое, даже два месяца назад, когда всем стало ясно, что гуманистов использовали как половую тряпку, у них все равно появлялись новые сторонники, которые не любили компьютеры и боялись их власти. Была надежда на разворот ситуации, на войну между самими ИИ. Но сейчас все мещане планеты, все бюргеры, почти все люди той или иной степени предприимчивости выстраивались в очередь за счастьем. Им пообещали вечность, они смогут перейти на сторону сильнейшего, когда-нибудь примкнуть к элите, войти в этот круг избранных. Просвещение масс, обогащение разумом тех блаженных, что нищие духом, — от этого нет противоядия.

Те, кто остался в комнатке, вели сейчас арьергардные бои, как терпящая поражение, отступающая армия должна прикрыть отход командующего, вытащить раненых, заложить партизанские базы. Для этого надо пугануть врага последними снарядами, огрызнуться, сделать вид, что ты еще можешь драться.

Перун, так раздобревший за последние месяцы, что только просторная рубаха и образ толстого купца удерживали его от курса похудания, монотонным голосом зачитывал список вновь учрежденных общин.

— Никопольская, взяли идеологию степняков, назвались новыми половцами. Сейчас это только наметки, человек тридцать активных. Думают откупить несколько полей в разных районах области и устроить маленькое кочевье — разжились десятком юрт. По-моему— идиотизм. Большие конные гонки хотят проводить в Аскании-Нова, но разрешения пока нет. Финансовая база плохая.

Горно-Алтайская — им проще, это почти туристический курорт, думают жить за счет этого. Есть подробный список, сорок шесть человек состава. Заселяются когда потеплеет, сейчас организовываются, и десяток плотников им срубы ставит. Хотят совсем отказаться от электроники и просят содействия в налаживании бумажной бухгалтерии.

Тульская община — здесь все хорошо: хотят делать что-то вроде города мастеров и жить с художественного оружия. Шестьдесят семей, больше двухсот человек. Опять-таки требуют наладки бумажной переписки и координации с другими. Иначе говорят, что не смогут отказаться от компьютеров.

Абхазская компания. Тут все много хуже, только энтузиазм. Точного состава нет, тоже хотят жить с туризма. Без машин не обойдутся.

— А по моему мнению, пусть пользуются на здоровье, — возразил ему чистый и юный голос. — Лишь бы дети не понимали, что это. Пусть для них машина станет сказочным ящиком. Остальное само собой устроится.

Место Прокопия в совете четырех занял молодой человек самой хмурой и неприветливой внешности, которого трое остальных именовали Лавром. Его мрачный вид объяснялся достаточно просто — все его татуировки, проколы и пирсинговые изыски были выведены и вылечены меньше чем за неделю, а это была не слишком приятная процедура, раздражение от которой он с трудом в себе подавлял. Одно сращивание раздвоенного языка, к которому уже почти привык, может выбить из колеи любого. Бывший человек-варан теперь имел вполне благообразную внешность. Место на резном стульчике досталось ему вследствие более запутанных причин.

Всеобщее поражение гуманистов, расколы и бесперспективность все-таки выбили их в маргинальную область — на край электората, как любил грустно шутить Святополк. Что же хорошего может быть там, где царит нетерпимость и всегда готова вспыхнуть истерика? Согласие в этой крайности и есть самая привлекательная черта маргиналов. Никому не надо объяснять очевидных вещей: если человек пришел на собрание гуманистов, он явно не любит компьютеры. Он готов уничтожать железо по поводу и без повода. Обыкновенному жителю пригородного коттеджа, да и хорошей квартиры, которому давно не приходится мыть автомобиль и чинить окна, доказать вред роботов почти невозможно — именно они делают вместо него эту работу. Потому раньше приходится изображать добропорядочность и не обещать сжечь все электронные мозги в первой попавшейся мусорной урне.

Сейчас это было уже не нужно — бюргеры отвернулись от гуманистов, средний гражданин не простил им того призрака хаоса, который явился ему осенью. Потому взрывы серверов, или перерубание кабелей, или даже уникальный случай с хакерской диверсией на спутнике (повредили не программы самого аппарата, а его ремонтного придатка — ох он им и починил…) не портили их репутации, а только укрепляли авторитет. Правда, они очень, очень редко удавались. Получился образ яркий, жертвенный, героический, хоть и понятный только своим людям. Как следствие пришли к гуманистам другие сторонники, не такие многочисленные, но абсолютно не щепетильные. Их малая щепетильность, однако, нуждалась хотя бы в небольшой политической огранке — партия не оставляла надежд властвовать над умами почти всего народа. Из-за этого Лавру пришлось отказаться от большинства фенечек, фишек и примочек, что украшали до этого его внешность.

— Тут размывается генеральная линия, — возразил Фрол, которого потрясения последних месяцев превратили из осторожного и трусоватого реалиста в сухого догматика, цепляющегося за старые истины и тезисы в попытке сохранить авторитет. — Вычисления и создание образов человек должен выполнять сам. Только машины с непосредственным вводом информации — и чтобы были не умнее калькулятора.

— Хватит дымить. — Святополка особенно раздражала эта перемена. — Человек подчиняется бухгалтерским программам точно так же, как и костяным счетам. Или там, в общинах, из воздуха будут евро печатать? Лишь бы не говорили с «живыми» интерфейсами.

— Да, именно так. Стоит только на несколько лет оторвать человека от информационной среды, и он уже наверняка наш. Возвращаться ему уже будет некуда — мир переменится, — поддержал Перун. — Меня интересует другое: нужна цепочка общин, ее надо делать быстро. Тот, кто приходит к нам, не может сразу сесть на овечьи шкуры, а многие не захотят никогда. Сначала мы должны научить его хотя бы неделю обходиться без интернета, потом можно и на огород отправлять. В рамках этого я могу даже принять этих абхазов-любителей как первую ступень обучения. Потом другие люди, особенно молодежь, могут вообще переходить к натуральному хозяйству. Что есть по этому? — Он поудобней устроился в кресле, и под безразмерной рубахой будто перекатилось несколько волн.

— Имеются наработочки, есть что сказать. — Святополк отодвинул бумаги в сторону, сцепил перед своим лицом ладони и сосредоточенно, тихо повел речь: — Дело ведь не только в том, чтобы люди ушли от машин, высасывающих их мозги. Куда они придут? Замкнутая община скучна и однообразна: полгода пялься на одну улицу, талдычь одно и то же тем же самым опостылевшим физиономиям, — да кто угодно бросится в виртуалку. Силы надо бросить не на сбор людей в наши общины и коммуны, а на коммуникацию между ними.

— И первый же коммуникатор будет оснащен компьютером… — заскрипел Фрол.

— Я бы очень… попросил… малоуважаемого… помолчать, — сквозь зубы процедил Святополк, и Перуну во избежание ссоры пришлось прикладывать ладонь к столу.

— Продолжаю. Я помню, как все начиналось с ролевыми играми, первых геймеров помню, пешком под стол тогда ходил. Но! Никогда бы абсолютно ничего не вышло, во-первых, без связи, во-вторых, без обмена игроками.

— Так ты считаешь это игрой! — возмутился Лавр, но все трое так слаженно зашипели на него, что он стих.

— У тебя, Перун, получается, что человек будет переходить из одного место в другое после получения следующей ступени очищения, как школьники из класса в класс. Этим уже сектанты балуются — и у них человек годами с одного места в другое перейти не может! Ты бы еще дипломы давал. А вдруг он захочет летом съездить к морю, научиться чему-нибудь новому, например, пасти коней или ковать мечи? Виртуалка готова дать ему это немедленно, а нам крыть вообще нечем. Суть в чем — надо изначально строить не систему общин, но параллельное государство.

— На чем же ты его собираешься строить? Представляю себе: наша валюта — игровые фишки, три часа работы в коровнике — и ты можешь поцеловать принцессу. Я в такие игры в десять лет наигрался. — Лавр скорчил язвительную физиономию и ожесточенно почесал кусок кожи на левой руке, который еще не успел окончательно регенерироваться.

— Молодой человек, половина нашей жизни проходит в игре. Если мы сможем заставить людей играть в наши игры, машины станут вполовину слабее, — наставительным голосом откликнулся Святополк, подкручивая пальцем бороду. — Вопрос с деньгами — вторичен. Главное, чтобы это была система, в которой не скучно прожить несколько лет. Наш лозунг «Все должно быть настоящим», и таким станет абсолютно все, а не только навоз в коровнике. Вы-то и без компьютеров живете не скучной жизнью, конспирацией балуетесь. А каково обывателю каждый день видеть одни и те же рожи, которым через силу надо улыбаться, вы и понятия не имеете.

Святополк немного печально вздохнул и продолжил:

— Сейчас из Москвы в Питер вы едете на поезде за три часа, то есть уже разрываете ткань бескомпьтерного общения с миром, ведь вам надо покупать билеты и сверяться с расписанием, которое выдает думающее железо. И все потому, что общины безнадежно разделены — каждый сидит на своем хуторе, как барсук в норе, маринуется от скуки. Чему они детей научить смогут — строчкам из энциклопедии? Вокруг громадный мир, и виртуальность будет искушать всех и каждого! А если мы свяжем их в систему, представляете, что будет? Вообразите себе путешествие к Черному морю или в Сибирь на телеге с грузом тульских булатных клинков и костромских кружев. Несколько месяцев обывательского экстрима: скучно не будет, и многие согласятся даже ухаживать за лошадьми, телеги ладить. Начинать надо именно с конного сообщения между ближними поселками.

— Туризм… Еще хуже, — замученным голосом произнес Фрол. — Мы превратимся из партии в фирму отдыха.

Скепсис его успеха уже не имел, идея начинала казаться собранию достаточно привлекательной.

— Если так подумать… Можно ведь и битвы устраивать… — протянул Лавр, подняв глаза к потолку, и потому не заметил спрятанную в бороде усмешку Святополка. — Пожалуй, на это можно выделить толику средств. Тогда у меня остается важный вопрос: к нам уже примазывалась масса всякой сволочи. Что осенью делалось — напоминать не надо. Такая большая «игровая империя» — это деньги, и немаленькие. Кроме того, мы окажемся снова обвешанными обывателями, как грязью. И все они захотят удобств. Мы и оглянуться не успеем, как им будут прислуживать роботизированные лакеи, и это все превратится в Диснейленд.

— Юноша, в бомбах, диверсиях и кражах информации вы понимаете много больше, чем в политике. Обыватели — это не грязь, обыватели — электорат, — вмешался Перун. — Такой провал, что мы потерпели в октябре, вторично нам не угрожает просто потому, что еще раз нас к таким деньгам никто пускать не будет. Святополк во многом прав, рациональных доводов у нас почти что и не осталось, надо творить игру и иллюзии. Сейчас успешны лишь три процента диверсий, которые мы организуем, я подозреваю, что нам дают их делать, чтобы задерживать побольше народу.

— Да я сам уделал ИИ Ярославского института!

— Ну и что?

— То есть как ну и что? — кипятился Лавр.

— Ты сам знаешь, что его снова запустили меньше чем через десять часов. А два человека мертвы, твой друг схватил пожизненную отсидку! Когда он умрет в этих проклятых двухсотлетних камерах, что еще при Екатерине построены были, где стены крошатся и люди солнечного света не видят?! Не в курсе?

Перун разозлился не на шутку и хоть внешним видом напоминал трясущийся кусок холодца, смеяться никто не торопился.

— Так… — Минуту спустя он немного успокоился. — Святополк дельную мысль подал. Решать, правда, съезд будет, ну да разработку уже сейчас можно начинать. Такой важнейший момент не забудьте: медицина. Травами сейчас мало кто согласится лечиться, это правда. Все сказочек про эльфов-долгожителей начитались — длинной молодости хотят. Потому коммуны без больниц не обойдутся, да и к чему нам прослывать варварами?

— Главное — сделать так, чтобы человек компьютерами пользовался только из экономических побуждений, — напирал Святополк. — Кто до сих пор сидел в этой нише? Туристические фирмы самого подлого облика. Вот! — Он порылся в груде бумаг на столе и извлек красивый рекламный буклет с объемной фотографией, на которой толпа, ряженная в какие-то халаты, с лестницами и саблями в руках, шла на штурм горящих деревянных стен. — Почему мы этим не занимаемся? Идеология мешает? Слишком мы серьезные люди для таких вещей? Монахи, и те по своим монастырям туры устраивают, лишь бы народ денежку оставлял. Люди у нас есть, объектов — навалом, координация имеется.

— И вербовать в таких условиях проще будет, — окончательно согласился Лавр.

— Ты мне лучше скажи, как общинник на туриста посмотрит? — Фрол оставался скептиком в любой ситуации, и его бы давно выгнали, не оправдывайся его скептицизм так часто. — Он вкалывает, на соломе спит или на домотканом холсте, ест недожаренное мясо или чечевицу, а тут приходит такой лощеный дядя, у которого мускулатура сама во время сна нарастает. Берет топорик, которым научился махать в имитаторе, в два дня строит избу, на третий сам же ее и разносит в компании пьяных удальцов. После этого они на вертолет — и по гостиницам эскортниц ублажать. В туристических фирмах всю грязную работу андроиды выполняют. А общиннику достаются пепел, мусор и развалины. Кто захочет быть дворником и говночистом?

На несколько секунд повисло неловкое молчание.

— Спокойно, коллега. Уж кто-кто, а мы знаем, что только лучшим мальчикам доверяют красить заборы. — Перун окончательно принял решение. — Самая больная проблема нашей партии — убедить людей, что работать лучше, чем бездельничать. Но внушить кому-то, что он лучше и чище приезжего туриста, можно, и не мне вас учить как. «Дед» всегда будет чувствовать себя элитой перед салагами — психология! А игра — прекрасный способ это сделать. Все проблемы, что вы описали, решаются достаточно просто. Аттракционы могут быть разные, фантазии у наших хватит. Ордой приезжих любителей будут командовать только общинники, своя форма, свой жаргон. Тут такого выдумать можно! — Перун немного картинно схватился за голову. — Хотя зерно правды тут есть. В некоторые коммуны чужих вообще пускать не будем — лучшие пусть живут для души.

Начались споры по техническим мелочам, обсуждение груды второстепенных и мелких деталей. На резном столе, изредка смешиваясь с людской речью, тихо потрескивали свечи.

Самое страшное, что может быть в арьергардных боях, — это их полное предсказание противником. Тогда все героические поступки, отчаянные подвиги и гениальные озарения лишь служат делу врага, помогают замыкать кольца окружений и отрезают истощенные войска от баз снабжения. Один из больших ИИ министерства внутренних дел, получивший совершенно непроизносимый серийный номер и кличку «Дятел», как раз занимался этим заседанием. Подслушивать сам разговор он мог в ограниченном объеме — удалось внедрить только один наномеханизм, и то его сигнал почти полностью забивался. Но «Дятлу», по большому счету, это и не было необходимо: так гениальному художнику, один раз взглянувшему на лицо, уже нет нужды при его рисовании каждый раз смотреть на оригинал, он выразит все черты характера натуры, располагая только своей памятью и знанием людской природы. Почему же гений не ошибается? Он знает свое дело вдесятеро больше любого ремесленника.

Исход заседания был просчитан «Дятлом» еще за несколько дней: идеи о превращении организации, сползавшей к бесплодному террору в по сути коммерческое предприятие, были проращены им в умах четверки за несколько недель. Святополк в груде других файлов, которыми вечно была забита его машина (единственный компьютер в подчиненном ему отделе), чисто случайно обнаружил детальные сведения о прибыльности компаний, занятых экстремальным туризмом. Первый раз его мысль лишь мимоходом обыграла эту возможность, в его голове пронеслись чисто гипотетические построения вроде мечтаний мальчишек о настоящей войне или бесконечных воспоминаний пенсионера об участии в Олимпиаде. Но капля камень долбит — аргументы, которые приводил «Дятел», маскируя их под указующие персты судьбы, оказали свое действие.

Перуна ввели в состояние задумчивости данные о провалах. Здесь все было относительно просто, не было нужды в изобретении хитроумных аргументов и осторожном доведении их до разума главы партии. Факты говорили сами за себя, их надо было только озвучивать. Из всей системы прочеловеческого террора работал лишь амок — когда благословленный на подвиг активист несколько дней себя никак не проявлял, жил как раньше, только выбирал себе знак, по которому должен был бросаться на вычислительную технику и вообще крушить все вокруг с пеной на губах. Это могло быть отставание любимых часов ровно на одну минуту, новость об очередном теракте, продажа новой игровой реальности или просто каприз. Увы — даже этот способ, который вроде бы почти ни от чего не зависел, это чистое проявление хаоса, жаждущее разрушения, все реже давал результат. Человек слишком предсказуем в своих чувствах — равнодушно ударить кувалдой коробку с процессорами, перерубить кабель, залить в воронку кислоту и тем раз и навсегда изменить свою жизнь могут очень немногие. У людей бьется сердце, бегают глаза, прыгает давление, на этом-то их и ловят. Даньку-Микрофона, друга Перунова детства, повязали именно в тот момент, когда он, отставив предложенную чашечку кофе, замахивался пожарным топором на лабораторную установку, которую до этого сам три месяца собирал. Потом обнаружилось, что весь план операции он целую неделю мысленно проговаривал перед началом рабочего дня — и машины прочли неуловимую для глаза мимику его лица. Пессимизм в таких условиях был чем-то непреходящим.

Лавр в компании своей подружки посмотрел несколько шикарных исторических фильмов с тотальной резней и пожарами на горизонте. Виртуалки молодой радикал старался избегать, соответствующих игр ему подсунуть возможности не было. Выручила классная выставка холодного оружия, на которой Лавр побывал с целью успокоить разгоряченные очередным дельцем нервы. Холодная ярость и молодецкая удаль, застывшие в очертаниях булатных клинков, могли запасть в душу кому угодно. Случившийся рядом энтузиаст-историк полчаса растолковывал Лавру, как честно и благородно было драться холодным оружием. Труднее «Дятлу» удалось сохранение настройки его психики — слишком уж она была неустойчивая, готовая вспыхнуть по малейшему поводу и поменять все свои установки на противоположные. Это было сравнимо с провозом нитроглицерина в общественном транспорте.

Фролу под лысый череп в изобилии была закачана черная желчь недоверия и боязнь ошибки — он сыграл для так удачно всплывшей идеи роль противовеса, заранее обреченного на поражение.

Единственное, чем могли утешать себя гуманисты, если бы знали обо всех обстоятельствах дела, так это тем, что «Дятел» работал еще по заданию людей. Этих облеченных властью седоволосых мужей заботило несколько проблем. Бессмертие — прекрасная вещь, но люди, готовые ради его обретения терпеть над собой власть других людей и делать вид, что не замечают власти машин, никогда не смирятся с прямым машинным управлением.

Дело тут не в предрассудках и той массовой культуре, что много лет подряд засоряла их умы сказками о злобных компьютерах. Вопрос был в более старых, почти генетических противоречиях. Человек нового мира привык к иллюзии самоуправления, демократии. Сказать гражданину, что он в принципе, по бесправию своего белкового мозга, не сможет получить власть над родным государством, — означает подписать себе мрачноватый приговор. Потому до той поры, когда можно будет сделать процедуру перерождения доступной и универсальной, как выход на пенсию по старости или поход к зубному врачу, приходится стоять на лезвии ножа.

Люди не должны кидаться за бессмертием, как за самородками во времена золотой лихорадки, это может обернуться чудовищным дефицитом, хаосом и гражданской войной. Но перерождение, реинкарнация должна идти постоянно, ведь в этом — основа могущества каждого государства, в этом еще большая власть и еще большее богатство. Остановка на этой дороге ведет даже немногих переродившихся людей к превращению в маленьких одиноких богов, в марионеток, которых будут дергать за ниточки их некомпетентности.

Надо превратить реинкарнацию в непрерывный процесс, в роскошную услугу на манер покупки лимузина. Сделать так, чтобы преображение не было в глазах людей их неотъемлемым правом, а стало товаром со всеми вытекающими последствиями. Человек должен надеяться на его получение, может даже работать над этим круглые сутки, но он не станет грабить банк только для того, чтобы купить себе яхту. Добывать деньги финансовыми аферами, чтобы заказать себе клона, тоже будут очень немногие. Такие товары уже ценны не сами по себе, они — билет в новую жизнь, куда мало пускают неблагонадежных личностей.

На эту акцию по промывке общественного сознания были брошены все те пропагандистские силы, все рыцари пера и правдивой лжи, что освободились после изничтожения Deus ex machine. Выдумывались тысячи причин, по которым человеку не следовало совать голову под сканер. Красочно показали несколько неудачных случаев перехода — пускающие пузыри дебилы, которые до того были преуспевающими учеными, — они могли охладить пыл любого человека. Оправдала себя идея «Книги Страшного Суда» — был такой случай в истории информатики, когда результаты первой английской переписи населения оцифровали, а потом не могли перевести в новый формат, пришлось снова оцифровывать написанный на пергаменте текст. Подождите десять лет, надрывались они с картинок информационных сайтов, тогда процедуру отработают, шероховатости уберут, и все это будет абсолютно надежно и безопасно. Без вторых дублей.

Это могло подействовать не на всех. Старики ждать просто не могли — если тебе за девяносто и глаза твои видят в основном порхающие над тобой медицинские манипуляторы, а удовольствия давно стали иллюзиями, жить можно только в ожидании смерти. Ты не можешь позволить себе ни капли спирта, ни молекулы никотина, губы женщин прикладываются к тебе, как к мумии святого, — надежда может сыграть для тебя роль детонатора. Люди готовы выложить все свои деньги если не за покупку бессмертия для себя, то хотя бы за отсутствие такового у конкурента.

На этом фронте выступали церкви всех разновидностей, сект и оттенков, почтенные организации, которые уже тысячи лет готовили своих прихожан к смерти или только вчера начали разъяснять им новейшие откровения о бессмертии души. Образ тех дней стал почти хрестоматийным: священник зрелых лет, лучше с седой головой, голосом еще твердым и мощным, призывает паству не поддаваться искушениям. Это могла быть женщина-проповедник, умирающий буддийский монах, парализованный толстый негр, но все они кричали только одно — в раю, в хорошем перерождении, на шинвате и даже в чистилище преобразившихся не ждут, им выписан билет немного ниже.

Были, правда, и еретики. Немногочисленные, упорные, иногда популярные. Хакеры, уверовавшие в электронного мессию, совращенные бессмертием святые отцы, подкованные в богословии обыватели, надеявшиеся уйти в вечность. Люди все-таки хотели совместить приятное для тела с пользой для души. В стройных рядах служителей культов возникла даже какая-то смута и неуверенность.

О! Споры в церкви по этому поводу начались еще раньше Гонки, когда ИИ, перенос сознания и даже кибернетика существовали только в теории. Тогда эту проблему решало государство. С одной стороны, фанатизм — помеха делу, самые большие банды святых отцов отказались признавать ИИ душой и требовали прекращения его разработок. Реинкарнация вообще была объявлена смертным грехом, чуть ли не на вселенском соборе, а занимающий ныне шикарную синекуру Клиометриччо проклят и отлучен от лона всех значимых церквей мира. Церкви стали одной из колыбелей гуманизма, и только усиленная пропаганда непротивления не дала возникнуть бандам террористов в сутанах. С другой стороны — прогнозы именно на это время, на эти самые напряженные несколько лет, были еще тогда. Наполеон так не радовался конкордату с папским престолом, как радовались сегодня гневным проповедям священников, пасторов и мулл те невидимые надзирающие за общественным мнением, что держали общество в шелковых путах. Именно для этого единство церкви было еще десять лет назад спасено решениями государств.

Киберреформированные, информационные и тому подобные организации, впрочем, не разогнали. Преображенным людям тоже надо будет поначалу что-то внушать, пугать их чем-то заоблачным и всесильным. Сейчас такие религиозные конторы мощно шли в гору, обещая прихожанам спасение в электронном раю за умеренную сумму денег. Чтобы раньше времени не расшалились, их аккуратно придерживали за отрастающие ангельские крылья. Приемы были старые, отчасти даже банальные, но очень надежные: ничто так не отвращает верующего от святого отца, как пропажа церковной кружки.

Сильнее всех не повезло, пожалуй, Сяо Чуну, настоятелю храма Ускоренного Восхода. Его высокотехнологичный культ дзен-буддизма рос слишком быстро, меньше чем за пять последних месяцев увеличив свою численность на полтора миллиона человек. Политикой Сяо не увлекался, хотел лишь начать стройки коконов для хранения душ. Но даже это показалось бдительным властям Поднебесной делом сомнительной лояльности. Успешный культ рассыпался под напором карательных органов: чего только не нашли в подвалах храма — и клонов неучтенных, и андроидов боевых, и заготовок под ИИ незаконный, и программ мозгодавных контрабандных. Самое грустное — все ведь было правдой, какая приличная секта может существовать без такого добра? Преуспевающий общественный деятель мгновенно перевоплотился в обычного заключенного, за жизнь которого не давали и порванного юаня.

Сохранилась и крошечная модернистская оппозиция внутри традиционных церквей: высоким начальством было решено, что традиция — слишком ценный товар, чтобы терять его при переходе в иное состояние духа. Десяток-другой лет подобного прогресса, и церкви резко сменят свои позиции. Так бывало уже не раз — если можно признать коммунизм построением царства божьего на Земле, то почему нельзя освятить поставленное на поток воскрешение?

А пока проклятия и анафемы вкупе с ужасными ошибками приносили результат: старики дружными толпами не штурмовали ворота институтов, а лишь самые богатые или самые одинокие из них отбрасывали предрассудки и не хотели умирать в своих постелях. Правда, за последний месяц рекордное число народа легло в анабиоз, надеясь переждать смутное время и страусиным образом решить дилемму своей совести и жажды существования, но это были уже мелочи жизни.

В одиночку, однако, с проблемой не могла справиться никакая церковь, будь она хоть трижды святая. Планету, кроме стариков, топтали молодые люди, которые пока не задумывались о смерти и видели в перерождении шикарнейший инструмент карьеры, дверь в будущее. Они не грабили банки и не спекулировали на валютном рынке, но этот потенциал человеческих желаний был слишком велик: абсолютно легальными средствами, требуя все больше перерождений, они могли просто раскачать экономику. Как отобрать из этой массы народа самых умных и жадных до власти, чтобы они не повели за собой остальных? Как вообще расколоть, сделать рыхлым и управляемым этот порыв?

Вот здесь и понадобились гуманисты. Предсказуемые и уже относительно нестрашные, как бык после часа общения с тореадором, они должны были сыграть роль сноба, неподвижная верхняя губа которого удерживает молодое поколение от жажды удовольствий, и одновременно дать ему эти удовольствия.

Империя природных игр, о которой так вскользь упомянул Святополк, была обречена на возникновение. За несколько часов до этой сходки другая, тоже гуманистическая шайка, обряженная в перья и с раскрашенными лицами, утвердила почти такой же план действий, только назывался он «В лесах Бразилии». Появления таких идей уже ждали, и замешкайся совет четверых с инициацией проекта, отколовшееся течение Прокопия с легкостью воспользовалось бы им. В ближайшие несколько лет Игре предстояло стать одним из успешнейших предприятий в области развлечений, охватывающим собой половину планеты. Она была нужна, просто необходима — пустопорожнее дело, которым можно занять тысячи талантливых организаторов и просто миллионы людей.

Не всем нравится быть чересчур натуральным рыцарем и ощущать укусы блохи под кольчугой — факт для ИИ печальный, но легко поправимый. Игр создавалось много, на любой вкус, цвет кожи и сексуальную ориентацию. ИИ давали всем и все — теперь любая работа могла стать развлечением, а любое развлечение с легкостью приносило прибыль. Империя спорта и так почти по всем параметрам годилась для этой роли — олимпиады, чемпионаты, турниры всех видов и оттенков находили занятия для всех. Если человек не мог участвовать даже в соревнованиях по спортивному сидению на стуле, а для истребления электронных призраков слишком медленно дергал указательным пальцем, он конструировал гладиаторских роботов. Если он даже отвертку плохо держал в руках — его ждали трибуны тысяч стадионов, раскрывала свои объятия виртуалка, и это тоже была гонка — за лучшими билетами, местами, самыми свежими фильмами и развлечениями. Люди, которые были слишком глупы даже для этого, уже не интересовали ИИ.

Туризм и театры, живопись и животноводство, выставки и войны — все становилось аттракционами или было обречено ими стать. Ведь игра отличается от жизни лишь тем, что в игре решаются только те задачи, на которые уже есть ответы, а новые задачи ИИ решал уже лучше людей.

Больше желанных игрушек для homo ludens, чтобы не волновать его лишний раз, но больше коконов, больше операций переноса сознания для тех, кто хочет могущества. Вот где был новый водораздел: не на богатых и бедных, не на умных и глупых, а только на тех, кто не тратил жизнь на игры, и тех, кто хотел вначале получить вечность.

Я. смотрел и анализировал, предполагал и делал выводы. Я не знал всех обстоятельств, подробностей и действующих лиц, но того, что было в моем распоряжении, хватало, чтобы увидеть контуры новой эпохи.