Книга: Пепел
Назад: Федор БЕРЕЗИН ПЕПЕЛ
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗЛЫ И НОЖНИЦЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЛАБИРИНТЫ

Сутки здесь равнялись восьмидесяти земным часам, но сейчас солнце этого мира стремительно взлетало от линии горизонта. Оно просматривалось на фоне загаженной атмосферы как бледное светлое пятно, а эффект его взлета достигался за счет собственной умопомрачительной скорости летательного аппарата. Держать такой темп на высоте всего двадцати метров человеку было невыносимо — через считанные минуты голова начинала пухнуть от напряжения, появлялась предательская тяга плюнуть на все и остановить эту бешеную карусель. Да и вообще, реакции живого существа не хватало: перед глазами, запаздывая в нервных волокнах, проносилось то, что в действительности уже осталось далеко позади истребителя. Поэтому человек был всего лишь наблюдателем: его уставшие зрачки внимательно бегали по рядам лампочек и индикаторов, экраны переднего обзора были отключены за ненадобностью, самолетом управляла автоматика, живущие в стальных внутренностях токи фиксировали и выдавали на пульт высоту, скорость, расстояние и время до очередной точки трансформации маршрута. Можно было закрыть глаза и лишь по изменениям нагрузки на тело судить о том, в какую сторону маневрирует летательный аппарат: вверх, вниз, вправо, влево, в зависимости от того, какой маневр робот посчитал экономичным при огибании нового препятствия. Приборы бесстрастно фиксировали норму, и ни одна стрелка на виртуальных дисплеях не заходила за красный сектор. Он уже отбомбился, хотя в этом полете он не сбрасывал привычные высокоточные самонаводящиеся десятикилотонные «хлопушки» или обычные мегатонные «погремушки», сегодня он просто равномерно разлил на площади десять миллиардов квадратных метров цистерну какой-то химической пакости. Какой? Откуда он знает какой, он же не химик. Зачем это знать? Это знают те, кому платят за это деньги. Ему платят за другое, и сегодня он добросовестно выполнял условия контракта. Там, вдали, остались нервные напряжения, задание, сделанное на «ура», и поскольку противник его не преследует, техника функционирует, он мог попытаться немного понежиться. Человек снова взглянул на часы: через семь минут будет перегрузка четыре «g», самолет опрокинется вертикально и выйдет в стратосферу, затем нагрузка еще более увеличится, сработают ускорители и «прощай, дорогая планета!». Произойдет техническая трансформация универсального летательного аппарата — это будет уже малый планетолет, либо космолет, любое название подходяще, а менее чем через час наступит невесомость. Пилот прикрыл веки, расслабляясь перед грядущим гравитационным напряжением, и тут ожил репродуктор.
— Внимание! — произнес красивый женский голос. — Во «втором-левом» ускорителе самопроизвольное воспламенение.
Кресло бросило в сторону, даже через скафандр ребра ощутили удар.
— Соблюдайте спокойствие! — но он уже не слушал.
На трех датчиках стрелки резко упали в красный сектор. Еще неосознанно он сорвал пломбу с надписью: «Храни радиомолчание!», щелкнул тумблером, затем включил экран переднего обзора, отключил автопилот и, протягивая руку к панели управления, доложил в микрофон, закрепленный ниже правого уха:
— Аксельбант, докладывает Гвидон. Авария! Пытаюсь набрать высоту.
Пальцы пробежали по панели управления. Его вдавило в кресло, машина взвилась на дыбы, подставляя брюхо бешеному потоку встречного воздуха. Главный двигатель, перейдя в форсированный режим, взвыл, словно стадо мастодонтов. Струя фиолетового пламени полыхнула по земле и отразилась, расплескиваясь вокруг озером плазмы. Два мозга — один человеческий, один электронный — лихорадочно оценивали ситуацию. Электронный считал быстрее, но его действия уже были блокированы хрупким созданием, ощущающим себя венцом Вселенной. Поэтому компьютер не мог осуществить запланированную отцепку взбесившегося ускорителя, теперь он мог только советовать красивым женским голосом, заложенным в него разработчиками:
— Рекомендуется освободиться от «второго-левого».
Но человек уже имел свой план. Пока машина наращивала скорость и высоту, он ввел в вычислительную систему запросные данные, одновременно продолжая доклад на базу:
— Аксельбант, намерен выйти на орбиту без промежуточного маневра в стратосфере. Нахожусь над зоной «У», квадрат А-213. Сейчас пытаюсь запустить остальные ускорители.
В этот момент робот уже получил ответ по результатам обработки запроса пилота и в динамике прозвучало:
— «Первый-правый» запустить незамедлительно, для нейтрализации крена.
Пилот нажал кнопку, и теперь ребра другого бока почувствовали толчок.
— Запуск остальных по загоранию сигнальной лампы. Осталось сорок секунд. Ускорение будет критическим. Сейчас необходимо увеличить тягу основного двигателя.
Он послушно последовал рекомендации, и тут появилась новая идея: с помощью простого приема можно было снизить необходимое ускорение хотя бы на немного, нужно просто избавить корабль от лишнего веса. Он поспешно обвел взглядом пульт, оценивая, от чего можно освободиться немедленно. Щелчок — и из брюха вывалилась магнитная пушка со всем своим неиспользованным запасом снарядов, за ней последовали пустые контейнеры из-под химикалий и лазерная аргонная дальнобойная установка. Затем были отстрелены все восемь крыльев, он не собирался более маневрировать в атмосфере. Теперь истребитель необратимо превратился в ракету. Начался отсчет времени до включения двух оставшихся ускорителей, и он переложил эту операцию на автопилот. При счете «ноль» его веки невольно дрогнули, а при скачке перегрузки он почувствовал себя счастливым, хотя его лицо под прозрачной маской кислородного шлема сделалось багрово-синим от прилива крови. И тут бархатисто-меланхоличный голос снова произнес:
— «Первый-левый» ускоритель не запускается. Во избежание осложнений рекомендуется отстрел всех ускорителей.
Если бы при таком давлении можно было побледнеть, он бы это сделал. Ему показалось, что все происходящее дурной сон: такого невезения просто не могло быть. И когда одна часть мозга уже начала поддаваться панике, другая продолжала бесстрастно фиксировать и управлять окружающей обстановкой. Он снова заблокировал автомат: он еще надеялся, или только хотел надеяться, что «первый-левый», пусть и с опозданием, выйдет на режим. Он ждал тридцать секунд. Корабль бросало из стороны в сторону, он с трудом мог компенсировать главными соплами вводимую неравномерно работающими ускорителями асимметрию. Теперь можно было уже не ждать, потому что через несколько секунд должен был закончить работу, съев топливо, злополучный «второй-левый», подвешенный когда-то под несуществующим ныне нижним крылом, и тогда космолет, имея преимущественную тягу в двадцать тысяч лошадей только с одной стороны, неминуемо опрокинется. Он нажал кнопку отстрела, глядя в экран заднего обзора. Было видно, как, кувыркаясь, пошел вниз «первый-левый», затем он вспыхнул, возможно, взорвавшись или, может, наконец входя в режим. А на экране переднего обзора он некоторое время наблюдал яркие отсветы сопел пороховых ускорителей, обгоняющих остатки его гиперзвукового истребителя-бомбардировщика.
Он посмотрел на приборы, снизил тягу главного двигателя и вновь попытался связаться с базой:
— Аксельбант, говорит Гвидон. Выйти на орбиту не смог. Начинаю снижение над зоной «У», квадрат А-310.
Ответа не последовало: возможно, мешали помехи, вызванные радиационными поясами, и база его не слышала, а возможно, она хранила молчание из стратегических соображений. Он наклонился и резким ударом кулака сверху разбил стекло над черной кнопкой с надписью: «Ввод программы самоликвидации». Он надавил ее и стал готовиться к катапультированию.
Он некоторое время сидел, приходя в себя. Это было стоящее занятие после пережитого ощущения. Не любил он катапульты, да в принципе он не знал ни одного человека, который был бы в восторге от этого необходимого, но крайне мерзопакостного изобретения. Только бог ведает сколько медведей извели, отрабатывая первые образцы этой штуковины, поскольку именно данному виду животных не повезло: по строению тела они более всего сходились с сидячими людьми, даже обойдя по столь сомнительному показателю человекообразных обезьян. Были когда-то такие звери. Да и вообще, много чего ранее на матушке-Земле водилось, была планетная эволюция ужасно плодовита до возникновения разумного вида, а уж ему пришлось попотеть, нивелируя ее плодовитость и сводя это расточительство к приемлемому для разума числу. Не справиться ему бы ни в жизнь, если бы не ее медлительность. Интересно, теряли ли медведи, при выбрасывании кресла порохом, сознание? А вот он потерял, и тренировки нисколько не помогли. Но выбраться из космолета без пиротехники на таких скоростях было явно невозможно, несмотря на то, что встречный поток разряженного высотного воздуха был слабее, чем внизу: остатки заднего наклонно-вертикального оперения рассекли бы его туловище на части.
После более половины пути он планировал в отключенном состоянии. В принципе это было предусмотрено инженерами, они явно не зря ели свой хлеб. Весь спуск он находился в герметичной капсуле, неподвластной ни холоду, ни жару, ни бескислородному окружению верхних слоев атмосферы, только силы тяготения и аэродинамика правили полупрозрачным яйцом, превосходящим размерами насесты динозавров.
Он брел, размышляя о разном, и чем сильнее на него наваливались сиюминутные тяготы и чем более неопределенность окружающей обстановки сводилась к неминуемо надвигающейся развязке, тем далее и далее его мысли уносились отсюда прочь.
Окружающий его локальный участок Вселенной был явно настроен не слишком дружелюбно. Он нарушил теорию вероятности или по крайней мере свел ее к малоизмеримой величине. В обычном мире два ускорителя одновременно выйти из строя никак не могли, однако это случилось. Явная аномалия осуществилась и именно с ним. Исходя из той же вероятности, почему бы сейчас, прямо из окружающего воздуха, не материализоваться баночке охлажденного пивка? Ведь все необходимые для этого атомы вокруг имеются? Ну, может, конечно, и не все, но ведь где-то они есть? И ведь в какой-то из бесчисленных вселенных, которые плодились в первые секунды после Большого Взрыва резвее кроликов, наверняка же должны происходить настоящие чудеса, бешеные скачки антиэнтропийных процессов, должны происходить вещи неизмеримо маловероятные, ведь метагалактик, судя по некоторым теориям, просто пруд пруди, а следовательно… Но почему бы нашей, родной Вселенной не стать хотя бы локально очень везучей? Он уже почти чувствовал перед носом запах темного пива — может, ожидаемое чудо начало происходить, но не добравшись до нужного числа нулей отрицательно-вероятной флюктуации, прервало процесс на середине. «К черту пиво! — подумал он с внезапной злобой. — В настоящий момент есть гораздо более важные вопросы». Запах исчез, он ощутил привкус резины вперемешку с металлом, глянул на показатель давления в баллоне: впереди предвиделось еще много-много часов единения с маской и скафандром. Ну а потом их придется снять.
Он на мгновение остановился, даже споткнулся на ровном месте. Он как бы впервые увидел потресканную почву под ногами. С запада дул слабый ветерок неизвестной природы, может, освежающе бодрящий, а может, неприятный — сухой. Он не мог этого чувствовать сквозь искусственную кожу-оболочку. Подсознательно используя заминку, невольно стремясь ее продлить, он осмотрел горизонт. Вокруг было довольно светло. С запада, сквозь цветастые облака, угадывалось медленно садящееся местное солнце, звезда Индра — старый умирающий желто-оранжевый карлик. Невысокие холмы простирались до далекого края без ориентиров. Стоило ли двигаться далее и тратить при ходьбе бесценный кислород, гораздо в большем количестве, чем при спокойных лежебокских размышлениях? Но он знал: если отдаться лени и просто сидеть, осматривая окрестности, ожидая помощи извне, — очень скоро паника завладеет им целиком. Ведь надежды не было, ее не было вовсе. Пока база пришлет за ним спасатель, пройдет слишком много времени, а найти его без пеленга спасатели просто не смогут, несмотря на примерное знание координат. Они не услышат его маломощный нашлемный передатчик через парящий над планетой сверхионизационный слой.
Вообще-то на планете Гаруда в той точке, где он сейчас находился в настоящий момент, был день. Он все еще тянулся, тот долгий местный день, в середине которого он спланировал на материковое плато. Однако и здесь близился вечер. Но для этих безлюдных мест все эти промежуточные стадии ночи и дня давно стали условностью. Лучи Индры с трудом пробивали себе дорогу до поверхности, это были уже не лучи — в процессе проползания сквозь высотные пылевые облака они давно потеряли свою прыть, а здесь, внизу, их встретила еще более плотная завеса из недавно поднятой пыльной бурей мелкодисперсной взвеси. Пилот с трудом всматривался в окружающий мрак, несколько подсвеченный лившимся с неизвестного направления сиянием. Этот мир напоминал царство мертвых, по крайней мере у человека отсутствовала тень, впрочем, так же, как и у остальных живых и неживых предметов. Пилота звали Хадас Кьюм, и все окружающее он воспринимал нормально — он уже привык. Он более не заглядывал на счетчик радиации: к его показаниям он тоже притерпелся. Он брел вперед без всякой цели. Хадас уже совершенно не верил в счастливый конец этой истории. Он просто переставлял ноги, такие тяжелые и ватные, с единственной целью — оттягивать время. Когда-то мастер космопилотажа Кьюм поставил себе цель — экономить воду, вот уже сутки (земные, разумеется, а не местные) он ничего не пил. Вода была несжимаемым веществом, поэтому ее запас в скафандре не мог быть большим, в отличие, например, от воздуха. Он уже смутно понимал, что у него кончится раньше, однако воздух, на крайний случай, имелся в окружающем мире, пусть даже несколько зараженный, а вот вода и пища не наблюдались. Последнее, ясное дело, тоже сохранялось в неприкосновенности: употребление пищи неминуемо бы привело к глотку жидкости.
Далеко впереди нечетко вырисовались далекие разрушенные сооружения. Они простирались слева направо и тянулись в непознанные дали. Хадас кинул взгляд на счетчик: показания заходили в красный сектор. Он обеспокоенно посмотрел на разбитые вдребезги строения. Город? Судя по фону, поражен совсем недавно, но, черт возьми, по слухам, бродящим в подлунных (в буквальном смысле) помещениях базы, городов на планете давно уже нет, а может, никогда и не было. Может, радиацию нанесло каким-нибудь шальным ветром? Так или иначе, Хадас решил держаться от греха подальше и отвернул в сторону. Некоторое время он брел, часто поглядывая на датчик, даже забыв о подсчете шагов, — неблагодарном занятии, которым он занимался последнее время. Идти было тяжело, но он шел. Несмотря на периодически возобновляемые вычисления, он все равно сбился со счета. Возможно, для тренированного ходока он прошел совсем немного, однако он был жителем лунной базы с притяжением гораздо меньше местного, и со стороны, с непредвзятой точки зрения, его поход мог считаться подвигом местного значения. Ноги были ватными, однако он изводил себя, как делал это на тренировках. Он гнал мысли о неминуемом конце, он считал себя способным бороться до последнего и делал это. Силы еще были, а сознание надо было занять работой.
Теперь сооружения тянулись с левой стороны относительно движения и тянулись долго. Он стал прикидывать, какого размера мог быть этот город, и невольно перешел к мысли о количестве людей, когда-то живущих в нем. Эти подсчеты поразили его, но он успокоил себя тем, что, не зная плотность населения, безусловно ошибался. Вокруг расстилалась планета, а не военная база: здесь не надо было паковать все плотно, как там, на Мааре. Возможно, в этом городе было очень мало жителей.
Окружающая обстановка действовала подавляюще. Однако неизвестно, что было бы хуже: вполне может быть, наличие открытого, не затянутого пеленой горизонта поставило бы его рассудок в гораздо более сложное положение, ведь он был жителем замкнутого пространства, по крайней мере последние два года, исключая полеты, но ведь там он видел все не напрямую, а сквозь экраны.
Хадас так увлекся борьбой с силой тяжести, что не заметил, как ступил на несколько отличное от пройденного место. Нога сразу увязла. Он провалился выше колена и потерял равновесие. Теперь обе ноги погрузились в невесомую текучую пучину. Пилот повалился на спину, мгновенно покрываясь потом. Сердце забилось учащенно, но он растопырил руки и удержался. Некоторое время он лежал не шевелясь, подавленный своей беспомощностью перед неизвестностью. Какой-то внутренний ком замаскированных чувств выдавился наружу. Совсем неожиданно Хадас Кьюм почувствовал влагу около глаз. Это были слезы: черт возьми, он не плакал уже целую вечность. Задом-задом он выкарабкался из этой трясины неизвестной глубины. Теперь он мог встать и осмотреться. Слезы все еще давали искажение окружающего мира, однако оживший климатизатор, торопясь, высушивал внутри шлема лишнюю влагу. Человек словно заново посмотрел вовне. Он наклонился и потрогал непонятное образование, в котором едва не утонул. Оно текло между пальцами подобно жидкости, но это была не вода: микропылинками оно скользило по перчаткам и легко подхватывалось слабейшим ветерком. Оно было такое же серое, как окружающий мир. Это был пепел: раздробленный временем, никогда не встречавшийся с дождями и снегом. Его смело и нанесло с окружающего ландшафта в эту яму неизвестной глубины. Хадас содрогнулся. Он впервые подумал о сухости здешнего мира. Неужели война так изменила или вообще остановила круговорот воды? Он помнил это с детства: на землеподобных планетах вода испаряется из растений и открытых водоемов и попадает в атмосферу, затем разносится ветром и выпадает снова в виде дождя. Черт возьми, их бомбы заставили опуститься тропопаузу, и осадки перестали выпадать на континенты. «В чем-то мы переборщили, — подумал Хадас Кьюм, — сильно переборщили». Теперь он двигался более осторожно, хотя у него по-прежнему отсутствовала серьезная цель для продолжения путешествия.
Он долго разгребал ногами пыль и песок, завалившие вход. Но то, что он обнаружил, направив наплечный фонарь вовнутрь, было очень печально. Там находились скелеты. Лестница уходила вниз, и по всей ее длине, насколько, хватало лампы, красовались человеческие кости и черепа. Дернул же его черт тратить силы на откалывание этой братской могилы. Однако болезненное мазохистское любопытство погнало его вниз за конусом света. Он скользил по присыпанным пылью ступеням, поначалу стараясь не наступать на тазобедренные и реберные останки, однако их было донельзя много, и, наверное, дух, витающий здесь, внутри непроветриваемой гробницы, давно бы удушил его и заставил захлебнуться скопившимся вокруг запахом смерти, если бы не щедрый спасительный шлем. Скоро он перестал морщиться, когда под вооруженной металло-резиновой подошвой ногой, выстреливали в звуковую пустоту хрустящие быстрые хлопки растираемого праха.
Он добрался до низа: новая дверь, обложенная черепами разных размеров. Сюда они шли, и здесь их не пропустили. Он видел недостертые временем следы их тщетных попыток откупорить и эту массивную дверь. Те, кто ее сотворил, знали свое дело туго. В фотонном потоке из фонаря он наблюдал на ней вмятины и царапины от пуль и гранат, однако многотонная подземная громада смело выдержала эти уколы, все ей было нипочем, даже время. Хадас тронул ее, немного постоял, ожидая чуда: он не выдержал и минуты, а требовались столетия — когда еще ржавчина съест эту многотонную стальную глыбу до толщины фанеры. Затем он посветил вверх. Черепа посмотрели на него без увлечения, те, кто носил их, напяленными на мозг, давно находились вне времени и пространства, и Хадас был им вовсе неинтересен: все его отличие, в солидной временной проекции, заключалось в том, что его череп будет иметь дополнительный саркофаг-хранилище в виде сложного шлема. А возможно, и красивый скелет из него не получится, ведь он абсолютно не знал, витают ли в окружающем воздухе бактерии, разлагающие мертвечину, как в славные времена произошедшего вокруг мора.
Значит, сюда они шли, и их впустила первая дверь; сюда они спустились и уперлись во вторую носами, а сзади продолжали напирать и вверх было не подняться — легче давить оттуда; и кто-то пытался остановить безумие, и кто-то запасливый рвал динамит прямо около людей, стремясь откупорить эту таинственную и, возможно, действительно спасительную дверь, а сзади все равно перли, несмотря на взрывы и стрельбу, потому как оттуда наваливалось еще более страшное; а где-то высоко-высоко заливался победным потом пилот, разворачиваясь для возвращения на базу и уносясь отсюда со скоростью, обгоняющей рев собственного двигателя, и слипался вжатый сам в себя плутониевый детонатор… А сверху продолжали напирать.
Хадас Кьюм сделал поворот кругом. Наверное, тогда здесь было бы некуда ступить; потом, когда трупы сгнили, стало свободнее. Он наклонился и взял в руки прах. Тихо и ровно, как в древних песочных часах, мельчайшие частицы текли между пальцами. Он зажмурился и на мгновение пошатнулся, ощутив видение наяву.
Он стал торопливо выбираться вверх. Только сила тяжести и присыпанные осколками костей ступеньки мешали ему, но он все равно сбил дыхание. Его альпинизм сопровождали хлопки-выстрелы лопающихся костей. Где-то ближе к выходу он грохнулся на четвереньки и чуть Не скатился, попав ногой в чью-то затылочную крышку. Он замер и взял себя в руки: все здесь случилось очень давно, так давно, что его это не касается, «о тем не менее было интересно: кто их не пустил туда и было ли там спасение? Глядя с его наблюдательного пункта, вознесенного во времени над их древними бедами, спасения у них не было. Возможно, давным-давно ту таинственную райскую дверь внизу с обратной стороны подпирают такие же скелеты.
Выбравшись на свет божий, он не испытал облегчения. Его измотанное тело хотело тут же упасть, но он не дал ему этого шанса, он уходил от этих старых кошмаров, от краснеющего датчика радиоактивности, от неведомого мертвого города, от прикосновения к познанной неизвестности к новой неведомой судьбе. У него не было шансов, и только внутренняя потребность была ему компасом, а напирать на него было некому.
Все, у него больше не было надежды. В костюме кончался ресурс, он прикончил почти весь воздух, а фильтр уже и так был переполнен радиоактивной гадостью, ноги отказывались идти, похоже, он их натер, скафандр явно не предназначался для длительных пешеходных прогулок, ну, а главное, он так и не вышел в более или менее чистое от ионизационного атмосферного слоя место и не получил ответа на свои импульсные обращения к звездам. Он больше не надеялся на помощь. Нужно было взглянуть правде в лицо: его никто не спасет, на своей практике он не помнил случая, чтобы сбитых пилотов спасали, правда, и не сбивали их при нем. У него был еще некоторый запас продовольствия и воды, но его можно было оплеушить в один присест. Это было все. Однако он знал, что не зря совершил это путешествие. Он не добился цели, да ее и не было, но зато он узнал ответы на загадки, которые еще не зародились в голове. Они породили следующие вопросы, но без этого путешествия они бы не возникли. Мозг получил работу, далеко уходящую от насущных проблем. Это было очень здорово, но времени на их решение у него не было. Он присел возле скалообразного выступа и снова взглянул на индикаторы. Итак, он продержался две ночи и один день — только не короткие земные, а долгие местные, но этот медленно наступающий второй день он скорее всего не переживет. Через несколько часов он будет дышать местным, несколько разбавленным нуклидами воздухом, но их долгосрочное накапливаемое влияние будет не так страшно, самым страшным окажется сухость этой пепловой пустыни и еще ее холод. Холод обычно ассоциируется со льдом и снегом, однако здесь был другой случай. Хадас Кьюм не заметил, как среди этих невеселых размышлений задремал.
Проснулся он внезапно. Хотя веки не желали приподниматься, он все же глянул на часы. Он четко помнил время, когда присел: прошло двадцать пять минут. Можно было позволить себе поспать еще, тем более что при этом тратилось меньше кислорода, однако что-то не на шутку взволновало организм. Пилот некоторое время соображал, лениво шевеля извилинами, и вдруг понял. Ему сразу стало не до сна. Он вскочил. Сквозь привычный шелест окружающего воздуха он явственно слышал равномерный лязг, и источник этого нового шума перемещался. Хадас двинулся вперед, огибая скалу. Он сразу это увидел и невольно зажмурился. Не очень далеко, однако в полумраке Ън не мог точно определить расстояние, да и привычки не было: по склону двигался механизм. Впереди у механизма ослепительно сияли три фары, одна на самом верху. Хадас некоторое время стоял на виду, когда внезапно сообразил, что это вражеская машина. Помощь могла прийти только по воздуху. За эти три дня, земного летосчисления, теперь казавшиеся равными жизни, он освоился с мыслью, что планета мертва. Теперь он убедился в своей ошибке. Пилот развернулся, чтобы спрятаться или бежать, но здравый смысл остановил порыв. Надежды на спасение не было, он был ничем не связан. Но у него были вопросы, и, возможно, сейчас к нему приближались ответы на них. В эти дни он стал несколько фаталистом. Может, сейчас он сделал выбор в сторону еще более мучительной смерти вместо светившей ему в ближайшем будущем, а может, это было продолжение жизни. Он неуверенно шагнул в сторону движения неизвестной машины, и этот шаг решил проблему и наградил его смелостью.
Когда высокий пластиковый корпус навис над ним, слепя фарами, он стоял не шевелясь, подняв руки вверх. Хадас плохо видел против света, но те внутри, наверное, хорошо различали на его левой груди эмблему бомбардировочного звена «Фенрир». Они могли проехать по нему, не останавливаясь, но он знал, что они не сделают этого. Он никогда не видел своих врагов, и он хотел получить ответ на первый вопрос: люди ли это?
Сбоку откинулась в сторону створка.
Вокруг него были голые стены — лучшее средство для развития клаустрофобии, одна плотно пригнанная дверь, поролоновый матрац на полу, какие-то синтетические тряпки, заменяющие постельные принадлежности и два вделанных в стену плафона освещения. Вот, пожалуй, и все: явно не густо. Он не попадал на собственную базовую гауптвахту, но, по слухам, даже в отделении для рядового состава там было повеселее. Зато стены здесь явно отличались гигантской прочностью, он не мог знать их толщину, однако чувствовал ее. Это была пещера, то есть часть большой, выдолбленной естественными процессами в планете полости, но, кто знает, может, это и полностью рукотворное сооружение — иногда трудно отличить одно от другого. Помещение после его заселения явно использовалось по прямому назначению. Значит, тюрьма у них в порядке вещей, и почти наверняка он здесь не единственный узник. Наличие места на содержание заключенных само по себе являлось информацией. Можно было сделать вывод, что местное общество не блистало гармонией межчеловеческих отношений. Интересно было бы знать размеры тутошних исправительных заведений и количество невольников в процентном содержании к свободному населению, дабы таковое присутствует. Однако этого было явно мало для выводов о непригодности этого мира к существованию на свете вообще, то есть к моральному оправданию превращения его в мишень для «колотушки». И все-таки было любопытно: на какой глубине от поверхности находилась его маленькая тюрьма? Какой, черт возьми, коэффициент поглощения гамма-излучения у скальной породы? Он этого не помнил. Да ведь и сами камни имеют повышенный фон по сравнению с воздухом, хотя наверняка нельзя сравнивать верхнюю, двадцать лет отравляемую атмосферу с обычным воздухом Земли — далекой и совсем вроде не причастной к местной трагедии планете. Было бы интересно знать, какого размера эти искусственные или искусно расширенные пещеры и сколько в них проживает народу, родятся ли здесь дети и увеличивается ли по этому поводу жилплощадь или только плотность населения. Странное существо человек: если ему уж не совсем плохо, в том плане, что его не пытают в данный момент газовой горелкой и не подгоняют кнутом, или даже подгоняют, но бьют не очень часто, он умудряется в эти свободные минуты задумываться о вещах, не имеющих к нему ровным счетом никакого отношения. Казалось бы, сейчас он находится в плену у людей, испытывающих к нему наверняка не самые приятные чувства по поводу выполняемой им работы, а туда же… Надо бы размышлять о способах выбраться отсюда, методах связи с родимой базой и подобным, обычно происходящим в фильмах, событиях или, будучи реалистом, искать способы более иди менее безболезненного самоубийства, дабы не стать жертвой пыток и не выдать родные военные секреты, — а о чем думает он? Все эти мысли — отход от сиюминутной скуки и надвигающейся загадочной, но страшной развязки.
Хадас встал и прошелся по своей комнатке, затем сразу лег. Можно было продолжать наслаждаться отдыхом — бессмысленным лежанием на матрасике. Ложе казалось не слишком мягким, но сие наверняка от увеличенной силы притяжения. Однако Хадас лежал на нем с удовольствием. Вымотал его этот пеший переход до жути. Теперь, когда кончалось действие стимулирующих и подавляющих боль таблеток, он начал ощущать последствия своего геройства: это же надо, после столь долгого нахождения в семикратно уменьшенной силе тяжести проделать такой марш-бросок. Конечно, сказались и частые перегрузки при полетах и на тренажерах, но ведь там он просто сидел в кресле, изредка вертя головой и руками. К действиям пехотным порядком он никак не готовился. Теперь зуд в ногах и тягучая тупая предболь в мышцах начали давать о себе знать. Еще через сутки его можно будет не пытать — просто заставить немного побегать в этом давящем на позвоночник одном «g».
Похоже, жизнь его стремительно и неминуемо двигалась к развязке. Он начал жалеть о том, что его не прикончила катапульта или пепловая пустыня, однако сокрушался ли он об этом серьезно или в душе, в самом дальнем ее закутке, все еще теплилась надежда? Он облизнул губы и осмотрелся вокруг, насколько позволяла обстановка. Ситуация была патовая: он сидел на жестком табурете, приделанном к полу; его руки и ноги были, в свою очередь, пристегнуты к сиденью, и деться от надвигающегося страшного будущего ему было некуда. Сидел он уже долго, а его неугомонное воображение выдавало ему картинки невидимых и неслышимых визуально палачей, занятых разогревом щипцов, игл, топориков и всяких иных средств, развязывающих язык. Там, на далекой базе, которая не торопилась к нему на помощь, их слабо инструктировали по поводу попадания в плен. Это была скользкая тема, и желательно было ее не касаться ни теоретически, ни тем паче практически. Когда-то давно, когда войны велись на матушке-Земле, существовали какие-то правила содержания военнопленных. Войны тогда велись не только тотально, а ради кое-каких мелкокалиберных целей, и потому военнопленных захватившая их сторона могла использовать в переговорах как лишний козырь, или просто для обмена мах на мах, однако в этом затянувшемся конфликте пленных покуда не брали, и вряд ли люди, его захватившие, будут предлагать базе какие-то условия, этим они выдадут не только свое местонахождение, но и просто свое существование на этом свете. Какие из сего производились выкладки? Его можно использовать просто как предмет для отмщения, так сказать, произвести на свет маленький ад для отдельного человека в ответ на большой катаклизм, так затянувшийся наверху. Иррациональная цель, порожденная такой же иррациональной причиной. Их даже не просвещали, что можно, а что нельзя выдавать. При современных методах воздействия на психику и тело все инструктажи упирались в элементарный человеческий предел. Существуют психические блокировки, основанные на гипнозе и свойствах памяти: под действием внешних факторов вспоминать или забывать информацию, однако человек тем и ценен, в отличие от машины, что его действия носят более широкодиапазонный характер принятия решений. Человек же, находящийся под воздействием неизвестной ему подсознательной, навязанной извне программы, подобен компьютеру, и потому его деятельность очень сильно предсказуема, что плохо воздействует на поведение в нестандартной ситуации. Однако сейчас Хадас Кьюм был в полной растерянности и обстоятельства являлись безысходными. Он был бы не прочь поступления изнутри мозга заранее введенной кем-то программы действий, а может, и включения плана самоликвидации. Мысль о самоубийстве возникла у него не впервые, но сегодня он остро прочувствовал ее вкус. Он всегда считал самоуничтожение наиболее легким выходом из критических ситуаций, а потому трусливым путем, тем более что летная служба вела к смерти именно в случае ничегонеделания — иногда достаточно было просто на полсекунды дольше среагировать в повороте газовых рулей.
Он услышал голоса за дверью и сразу невольно напрягся. Капелька пота защекотала по ребрам, непривычно быстро в увеличенной силе тяжести сбегая вниз. Хадас попытался придать лицу достоинство и попробовал расслабиться. Он не собирался терять свой имидж офицера воздушно-космических сил перед этими пещерными землекопами. Когда они вошли, он был внешне спокоен. Прибывших было пятеро. Все они были одеты, если так можно выразиться, как обычно, однако форма отличалась цветом. Плавки и сандалии самого рослого мужчины имели черный цвет и на его поясном ремне была подвешена увесистая дубинка, сразу выдавая его профессиональные обязанности. Двое вошедших были в красных плавках, а на груди у них имелись какие-то подобия фартуков такого же цвета. Руки у них были заняты кучей инструментов зловещего вида. Хадас невольно заострил на них внимание и тут же отвел взгляд: не хотелось выдавать охватывающую изнутри панику. Оставшиеся были наряжены в темно-синие юбки, такие же сандалии и медальоны очень большого размера. Он сразу же догадался, что побрякушки на них — это что-то наподобие знаков отличия. На фоне одежды гостей его собственное полуобнаженное существование могло показаться верхом приличия, почти деловым костюмом прошлого.
Все пятеро молча воззрились на приделанного к табурету человека, и эта сцена так всех увлекла, что длилась секунд восемьдесят. Молчание нарушил один из обладателей верхней одежды. Он настроил прицепленный к поясу прибор и что-то сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. Пленник не успел разобрать что, когда миниатюрный механизм начал выпуливать бессвязные фразы, явно на разнообразных языках. Это продолжалось очень недолго, пока прибор не выдал на чистейшем общеземном, лишь немного непривычно растягивая слова: «Вы тот самый разведчик?»
«С каких пор я стал разведчиком?» — подумал Хадас, но не стал возражать или подтверждать услышанное. Он уже знал, что в этом мире не принято говорить без команды, да и не знал, что ему выгоднее: быть разведчиком или пилотом бомбардировщика. Его молчание не слишком озадачило прибывших: они начали что-то активно между собой обсуждать, а прибор продолжал бормотать это все, спеша делать синхронный перевод и последовательно перебирая множество известных ему языков. До Хадаса долетали обрывки фраз типа: «…если не захочет то…», «…отдать на биологические исследования…», «…извлечь мозг, а остальное как обычно…», «…выдать за посланника ардиков…», «…обменять не получится…», «Прибор выключи, не сажай батареи». После этой фразы высокий в юбке, видимо, выполнил рекомендацию, и они некоторое время вели непонятную для пленника дискуссию. Говорили все время двое в более богатой одежде, остальные молчали, явно являясь подчиненными. Все время полемики Хадас думал, начинать ли с ними беседу, и пришел к выводу, что скрывать свой родной язык не имеет смысла
— он ведь сам неоднократно пытался завести разговор с местными, но, видимо, не к тем обращался. Странно было, что прибывшие пытаются установить, на каком языке он говорит, по идее, они должны четко это знать. Когда к нему вновь обратились, он решил ответить.
— Я буду разговаривать на общепринятом языке Земли, если вы не против, — сказал он, глядя в глаза высокому.
Тот сосредоточенно прослушал перевод из своего аппаратика и кивнул. Он тронул прибор, явно фиксируя настройку, и беседа началась.
— Кто вы такой?
— Я пилот гиперсамолета разведки климата с лунной базы «Беллона-1». Мое имя Хадас Кьюм, — насчет разведки он врал.
— Как вы сюда попали?
Пленник вкратце доложил, как это случилось, не вдаваясь в технические детали и цели своего полета.
— Вы будете отвечать на все наши вопросы? Хадасу очень хотелось соврать, однако что-то внутри противилось этому.
— Я в вашей власти, и сдался я добровольно, однако я сам хочу получить ответы на некоторые свои вопросы, я не думаю, что вы чем-то рискуете, отвечая на них, я ведь никуда не денусь из вашего подземелья.
После этого заявления высокий — в нем было сантиметров сто семьдесят и по сравнению с другими он казался большим — отключил свой прибор и немного посовещался с напарником. Все это время остальные прибывшие подобострастно стояли, не сходя с места и лишь иногда переминаясь с ноги на ногу. Хадас подивился их выдержке при столь непривычно большой силе тяжести — даже свои многочисленные инструменты они не положили на пол. Лишь полицейский с дубиной вел себя более развязно: он оглядывался вокруг, чесал нос и всячески показывал свою независимость.
Наконец высокий решил ответить:
— Мы думаем, пришелец, ты не вправе от нас чего-то требовать. Твой статус в нашем государстве равен нулю. Если ты не станешь нам отвечать или еще как-то проявишь непослушание — будешь подвергнут наказанию или умрешь. Запомни: все и всегда у нас делается по команде. И перестань приставать к младшим статусам, они не имеют права с тобой говорить, хотя их статус равен единице.
— А чему равен ваш статус?
— Я не давал тебе права спрашивать, но все же отвечу. Мой статус равен семи. Статус же Верховного — восемнадцати. Более не задавай вопросов, потому как, если мы посчитаем нужным, мы пришлем учителя с необходимым статусом и он тебя обучит. Ты все понял?
— Да, вообще-то, — кивнул Хадас и добавил про себя: «Однако даже если „нет“, какой смысл говорить „да“, если вопросов задавать нельзя».
Затем последовала оживленная беседа.
— Ваша спутниковая база знает о нашем существовании?
«Некорректно поставленный вопрос», — отметил пленник и сразу воспользовался зацепкой.
— Извините, я не совсем понял. Чье существование вы имеете в виду? Ваше личное либо существование людей на планете вообще?
— Ясное дело, я разумею в своем вопросе государство Джунгария.
— Название мне ничего не говорит. Я не знаю его протяженность, координаты и прочие параметры. Можно ли их уточнить?
— Ты слишком хитер, разведчик. Но можно ли из твоих слов заключить, что ты о нас ничего не слышал?
— Вполне можно, — согласился Хадас.
Он впервые подумал, что может вешать им на уши почти любую лапшу. Большинство данных, полученных через него, им абсолютно нечем проверить, и потому его главная задача — врать непротиворечиво, даже под возможной пыткой, и тогда его слова можно будет воспринимать со стороны либо как чистый вымысел, либо как истину — в зависимости от настроения.
— Но могут ли о нас знать другие, более высокие статусы на базе, чем ты?
Ну вот, отметил Хадас, собеседник уже перенес собственные общественные отношения на представителей Земли. Это была непростительная ошибка со стороны дипломата: явно давала себя знать двадцатилетняя изоляция планеты. Требовалось включаться в игру, раз уж ему подыгрывали.
— Я не могу знать всего, что известно вышестоящим статусам.
Собеседник был явно доволен таким ответом, видимо, считая, что столь хитрыми вопросами выведал у допрашиваемого большие секреты. Одним из них он явно считал социальное устройство Маарарской базы. Похожим образом они беседовали еще долго. У Хадаса затекли руки и ныл позвоночник, до сих пор не привыкший к увеличенной нагрузке, но он не хотел выдавать собеседнику свои слабости. Кроме того, ему сильно захотелось пить, но и здесь он сдержался. Однако чем дальше шла беседа, тем более он убеждался, что ничего не теряет от лишней просьбы.
— Извини, уважаемый статус Семь, я не могу разговаривать. У меня пересохло во рту, и мои руки уже почти отнялись. У тебя рядом охрана, и деться мне некуда: почему нельзя отвязать меня?
Статус Семь перекинулся несколькими фразами с полицейским, затем отдал команду, и один из одетых в красное исчез. Вскоре принесли воды, однако не развязали. Стало несколько веселее, и беседа текла ровно и не торопясь. Хадас никогда не общался с инопланетянами, и вообще уже некоторое время варился в собственном соку, не получая ответов на вопросы, так что ему стало даже интересно — эдакое нездоровое любопытство уличного автомата для продажи газет: «Купят — не купят?»
Вообще-то местные не являлись инопланетянами в начальном смысле слова, были они плоть от плоти свои: потомки колонистов, да и наверняка не далее второго-третьего поколения, но тем не менее у них явно проглядывались бешеные культурные отличия, взять хоть этот странный язык. Хотя он не лингвист, не ему судить. Мало ли разных языков имеется на Земле еще и в настоящее время, а сколько их было ранее, до исчезновения с лица планеты некоторых народов. Рассказывают, даже в Европе раньше столько водилось; были, например, какие-то немцы и еще много общин-государств поменьше и вроде бы совсем недавно, однако повымерли постепенно: смертность у них превышала рождаемость — надо же, Земле бы в целом такие проблемы.
Хадас уже мало обращал внимания на руки, он вел милую беседу, одновременно не забывая вплетать в складывающееся повествование непротиворечивую ложь. Было ли в том спасение? Он не знал.
Потом как-то неожиданно допрос прервался, и все статусы, кроме полицейского, его покинули.
«… Стратегический военный расклад, сложившийся в системе звезды Индры — желтого карлика, лишь в полтора раза превосходящего Солнце по диаметру, выглядел следующим образом. Единственная из четырех планет, пригодная для жизни, — Гаруда, некогда заселенная землянами, из процветающей колонии со временем превратилась во враждебный Земле мир. Боевые действия по ее усмирению обернулись непрекращающейся бомбардировкой. Земляне закрепились на естественном спутнике Гаруды — Мааре, некоем аналоге Земной Луны. (Как оказалось, наличие относительно крупного спутника возле планеты, находящейся в зоне приемлемой звездной температуры, ведет к благоприятным последствиям по поводу образования океана, а стало быть, жизни земного типа и, следовательно, кислородной атмосферы.)
Поскольку земляне так и не смогли разрешить научно-теоретическое противоречие с созданием звездолетов любого типа, связь с родной Солнечной системой осуществлялась через еще одну загадку космоса — Портал. Через него же военные Земли получали подкрепление и все необходимое для ведения войны. Превосходя колонистов техновоенной мощью, люди метрополии сразу получили перевес, однако вот уже долгие годы война все же не кончалась, а некогда счастливая Гаруда преобразовывалась в четвертый непригодный для жизни планетарный компонент системы Индры. Вот так обстояли там дела…»
Вольное толкование исторических документов. Том 7.
Он не знал счета времени, но милые беседы продолжались суток двое, его могли дернуть в любое время дня и ночи здесь, в закопанном в грунт городе-государстве, такие биологические условности, наверное, не учитывались. Однажды он взъерепенился, но ведь к этому и шло.
Теперь это было другое помещение, не просторнее прошлого, но явно насыщенное некой зловещей аурой. Хадас Кьюм понимал, что сам обрек себя на муки, однако другого пути у него не было. Самое смешное могло случиться лишь в том случае, если «землекопам» известно гораздо больше, чем он думает. Если они поймут, что он их намеренно обманывает, называя неправильные координаты базы, его муки приобретут не временный, а необратимый характер, и тогда он очень пожалеет о своей сегодняшней решимости. «А стоит ли вообще скрывать от них местонахождение Маарарской базы? — иногда подумывал он. — Может ли от их знания что-либо измениться?» Он сильно сомневался в этом, но, однако, предпочел этот очень опасный для здоровья путь.
— Ну что? — спросили его в этот день. — Будете сотрудничать? Нам нужны точные географические координаты. Вы пилот, и вы их знаете. Если вы не захотите назвать их полюбовно — пеняйте на себя.
Он решил пенять на себя.
Дальше за дело взялись ребята в красных передниках. Когда они разложили напротив свои страшные прибамбасы, он похолодел, но сдержался: пути назад уже не было. А когда эти страшные карлики закрепили его руки на столе специальными креплениями и первая иголка воткнулась в средний палец, его мозг словно прошило током. Он поспешил расслабиться, однако его умелые пилотские руки, столь необходимо чувствительные, сейчас выделывали с ним страшные вещи. Он более не видел ничего перед глазами, которые ему не дали закрыть, ничего, кроме медленно входящей в палец толстой иглы. Он ясно наблюдал, как она вошла еще на один миллиметр, но это не могло быть правдой: он явственно чувствовал ее присутствие во всем теле. Мозг лихорадочно выдал решение — сдаться. Однако что-то остановило его от крика. Хадас увидел, как игла воткнулась еще чуть-чуть, и сразу палец стал самым главным органом в теле. Все мысли ушли, спешно стерлись из сознательного восприятия окружающие предметы, лица и чужие враждебные маленькие руки. Игла двинулась вперед, и он впервые почувствовал свою собственную кость — или это был обман органов восприятия? Затем по этой чудовищной иголке стукнули молотком. Он дернулся всем телом, насколько позволяли крепления, и едва не захлебнулся слюной, однако не издал даже стона: он начал жевать свой язык. Ничто не помогало. Он наблюдал, как игла вынырнула через ноготь наружу, выдавливая красную каплю. Он подумал, что прошел час, и вместе со слюной, не чувствуя этого, сглотнул собственную кровь. Визуальное время дробилось на столь малые отрезки, что каждая секунда обращалась в тысячелетие. Он услышал издалека повторение вопроса и едва связал происходящее в единое целое. Собственная логика провалилась куда-то в тартарары, а внутри него появился какой-то удивленный наблюдатель, с ужасом фиксирующий происходящее вокруг. Вопрос повторили вновь: внутренний наблюдатель уже посоветовал Хадасу кивнуть, однако он не успел расшифровать его послание… Наконечник иголки перед носом начал выгибаться, и пленника снова прошила волна нарастающей боли. Он не понял, сколько это продолжалось, когда внезапно воспринял свое тождество с независимым наблюдателем. Теперь он видел себя более снаружи, чем изнутри, и отдаленно понял великолепие мазохизма. Хадас молча наблюдал, как игла втянулась под ноготь, и ощутил, как она покинула его внутреннее пространство. И сразу он почувствовал ускоренный ход времени. Он попытался моргнуть, и это получилось — чужие пальцы не держали более его веки.
А затем все повторилось, но теперь он застонал: указательный палец явно был более чувствительным. Пора было сдаваться, но он снова не успел. Внешние, ушедшие из восприятия события опередили его. Он начал их воспринимать, лишь отдышавшись. Он не мог повернуть голову, и скосил глаза в сторону голосов. В комнате находился какой-то новый человек. Судя по обилию одежды, это была большая шишка. Он оживленно ругался со статусом Семь. Человек был в белом, в чем-то наподобие рубахи без рукавов и еще, конечно, в юбке. Прибывший размахивал большой бумагой и показывал на свой медальон. Хадас боялся смотреть на свои пальцы, он прикрыл веки, пытаясь успокоить бухающее внутри сердце. Сквозь назойливый шум голосов он иногда отчетливо слышал перевод: высокий снова забыл отключить свой аппаратик. «Я получил указание от Нобуёси». — «Покажите?»
— «Это были устные указания». — «А у меня, любезный, письменные. Полюбуйтесь на печать». — «Но ведь это роспись Баджи Рао, а не Мюфке-Маруна». — «А я, по-вашему, от кого?» — «Меня никто не информировал. Я не имею права. У меня, дорогой, сроки поджимают». — «Представляю, как вы запоете, когда вам позвонит глава Демографического отдела». — «Вы меня не пугайте!» — «Слетите, слетите со своего теплого местечка, как миленький». — «Что вы на меня давите, здесь младшие статусы». — «Плевал я на статусы, когда Мюфке-Марун узнает о телесных повреждениях, вас сбросят вниз сразу статуса на четыре». — «Да у меня же указания Гуттузо о проверке добытых данных». — «Подождут ваши данные». — «Как подождут, что я доложу Нобуёси. У меня сроки». — «Бумага останется у вас. К черту сроки. Вы что, дураком кидаетесь, в вашем министерстве таких не держат».
— «Откуда вам знать о нашем министерстве — оно секретное. У нас отдел». — «Я с вашим отделом сориться не собираюсь, но я должен заполучить материал». — «Материал все не прочь заполучить, особенно белые отделы, но ведь он один». — «Вот и не упирайтесь, он был у вас сколько?» — «Но ведь никто не говорил о сроках». — «Это ваше, дорогой, упущение. Хотите свою нерадивость прикрыть теперешней прытью?» — «Как, к черту, прикрыть, да я первый раз слышу». Внезапно перевод прекратился, но перебранка шла еще долго, и Хадас радовался каждой секунде отсрочки будущей новой боли. Однако он ошибся. Вскоре его отвязали. И снова он не понимал причин и следствий, и снова его судьба была покрыта мраком, потому как повели его теперь по совершенно новому маршруту.
«… в результате отвлечения и уничтожения истребительной авиации противника два звена Б-29, двигаясь на недоступной зенитной артиллерии высоте, сбрасывают пятнадцать бомб над двумя основными городами противника. После воздушных взрывов, в первом случае семи, а во втором восьми зарядов по двадцать килотонн, вследствие действия ударной волны и пожаров погибает примерно два миллиона гражданского населения, а примерно три миллиона получают ранения тяжелой степени. Действие радиоактивного излучения на первой стадии не учитывается в связи с длительностью своего полного проявления. На этом этапе рекомендуется выждать несколько суток и отследить политические и психологические последствия акции. Притом продолжать массированное применение обычных средств поражения по вооруженным силам и коммуникациям противника. Срок отсрочки может быть удлинен или же сжат в соответствии с развитием событий на фронтах. На современном этапе, к сожалению, нет возможности непосредственно эффективно воздействовать на сухопутные и находящиеся вне порта военно-морские силы атомными бомбами, поэтому нашим войскам и армиям союзников придется проявить чудеса стойкости в открытом бою, однако и в этом случае мы рассчитываем на решающее воздействие нашей подавляющей воздушной мощи.
При всем том, если в итоге акции противник не примет наши условия любого характера, нужно начать выполнение плана в полном объеме. Приблизительно в течение тридцати суток на семьдесят объектов, включая города, будет сброшено более ста тридцати стандартных зарядов. Общее количество убитых более тридцати пяти — сорока миллионов гражданского населения. Понимая всю ответственность, разработчики плана тем не менее предполагают, что долгое затягивание с выполнением операции ведет к полной неясности последующих событий и рекомендуют все-таки воспользоваться выданной нам Всевышним исторической форой.
В результате применения вышеперечисленных мер государство противника разбивается на отдельные оккупационные зоны, а также…»
Выдержки из документа. План не осуществлен, поскольку внушала опасение неясность в оценке сил противника, а также нерешительность политических лидеров страны-составителя. Местное летосчисление: год 1948. Место разработки и неосуществления — планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УСВ (условно-главная Вселенная).
«Однако заманчивое предложение», — подумал он в очередной раз, хотя старался увести мысли в любую из возможных сторон от этой. Получалось, как в старой легенде о способе бессмертия: «Постарайтесь, падишах, не думать о белой обезьяне и никогда не умрете». Попробуйте, черт бы вас побрал! Никак, никак в голову не шли другие мысли, слишком давно он не видел женщин, настолько давно, что, можно сказать, забыл об их существовании, других забот хватало, да и привычный самоконтроль делал свое дело. Но после этого разговора с Доктором (так Хадас окрестил собеседника) все пошло наперекосяк: теперь у него в голове просто роились женщины. Там были молодые и постарше, красивые и не очень, и все в лучшем случае полуголые. Он никак не мог отогнать эти навязчивые видения Он представлял себя с ними, с целыми толпами сразу и с каждой наедине. Внезапно ему пришла новая мысль из той же пластинки: ведь если у них тут так плохо с мужскими достоинствами, ведь тогда скорее всего для всех этих красавиц он будет не только единственным, но еще и первым. Он внезапно покраснел от этого прозрения и осторожно осмотрелся в поисках скрытых камер Они могли быть, а могли и не быть. Может, те, кто сейчас подсматривает за ним, читают по его лицу все эти пакости, но черт возьми, что он мог поделать? Он встал и прошелся по маленькому помещению. Все-таки здесь тесновато. А ведь если они даже не подсматривают за ним сейчас, уж процесс его грядущих романтических похождений они точно внимательно пронаблюдают, еще и на пленку заснимут. Он на мгновение остановился. Как это вообще будет выглядеть? В этом подземном государстве по крайней мере несколько десятков тысяч людей, может, больше. Допустим, женского пола половина, ну пусть треть, ну откинем какой-то процент на неспособных рожать по возрасту или по другим причинам, ну отбросим еще некоторую часть, которую они приберегут на потом, ведь не хотят же они превратить свою ограниченную жилплощадь менее чем через год в сплошные ясли, у них ведь и других проблем хватает? И вот их будут приводить сюда… Поскольку этот процесс априори надо будет поставить на поток, их будут быстренько раздевать, или приводить уже раздетыми, ему некогда будет даже с ними говорить, впрочем, ему это и не надо, а вот им? Он будет с ходу делать свое дело, и так будет продолжаться весь день, наверное, они придумают ему подходящую диету во избежание быстрого истощения. Черт возьми, это будет резвее, чем у животных. Однако сейчас ему этого очень хотелось, древние инстинкты брали свое, и им было наплевать на этику. Он снова попытался увести сознание от щекотливого вопроса, начав вызывать из памяти маршруты последних полетов. Они явно бомбили не то и не там. Но кто мог предположить, что под этим побережьем, так близко к вулканической гряде, существует столь крупный подземный город? А впрочем, почему, собственно, они должны были его бомбить? Что, этот врытый в землю, наполненный импотентами погреб представляет опасность? Он ведь занят своими проблемами по уши. Но все равно база явно не подозревала о его существовании, ведь именно над этими местами у него был намечен выход за стратосферу. Возможно, сейчас кто-то из ребят набирает там, над неизвестной толщины гранитным потолком, высоту и свечой взмывает в космос. В принципе мы бомбим по площадям, по заранее согласованному где-то наверху плану, ясное дело, вначале опасные цели, а уж потом дойдет очередь и до этих «землероев». Но ведь они же люди, может, их не стоит запечатывать в этой самими вырытой могиле насовсем. Вообще, ходили упорные, возможно, намеренно распускаемые кем-то слухи о том, что людей здесь уже не осталось и вся поверхность захвачена какими-то мутантами. И если сознаться, то он верил этим слухам, это было нечто в виде защитной реакции сознания на творимую им разрушительную, варварскую работу. В глубине души он надеялся, что его «колотушки» и «хлопушки» просто роют в затянутой облаками пустыне гигантские воронки, очень большие и глубокие на вид, но абсолютно безопасные для кого-либо. Они повышают радиационный фон просто так, для острастки этих мифических страшных и неуловимых чудовищ, мутировавших ранее из местных колонистов, может, иногда разрушают их хитрые, опасные для Земли механизмы. Все, все оказалось не так. Здесь были люди, и мутация их заключалась в неумении продолжать свой род. Его бомбы, во множестве сброшенные наверху за эти годы, сделали с ними это. То, что эти взрывы устраивал не только он, а объединенная в общей задаче прогрессивная земная цивилизация, — не вдохновляло: он был на острие этого процесса.
Кьюм лежал на кровати, раздавленный этим новым жизненным откровением. Если бы у него сейчас была возможность покончить с собой, он, пожалуй, не очень бы задумывался. Унижение, которое он испытал, сразило его наповал. Не было никаких женщин или девушек, с него просто выкачали все наличные на сегодня сперматозоиды, подсоединив электрические контакты. Жидкость собрали в специальный сложно-устроенный сосуд и унесли, вот и вся любовь. Его использовали как быка-осеменителя. А ведь можно было бы догадаться заранее. Это общество на редкость рационально, оно не может быть другим в данных условиях существования. Здесь делается только необходимое, для радостей и печалей здесь нет места. Он находился в муравейнике, в человеческом муравейнике. Здесь не было места вероятностным методам — все тут делалось наверняка. Зачем было позволять близость с женщинами: этот оставшийся от матушки-природы метод давно устарел, он применяется только по привычке и на планетах, которые еще могут себе позволить расслабляться. Он неэкономен по времени и расточителен по материалу. На других планетах этого генетического материала предостаточно, но здесь слишком тяжелое положение.
Здесь, где человек стоит очень немного, его гены — ценнейшее вещество. Вовсе нет смысла расходовать их нецелесообразно. С одной выкачанной из него сегодня порции могут искусственно зачать десятки, сотни, а может, и тысячи женщин. Хадас покраснел, с отвращением вспоминая свои дурацкие тайные желания. Жизнь хорошо дала ему по мозгам.
Он не заметил, как вырубился за этими невеселыми мыслями. Однако часа через два его грубо разбудили. Вошли трое не слишком больших, очень бледных, но, видимо, сильных для этого деградирующего мира ребят, скрутили его, а прибывший на минуту позже врач произвел необходимые анализы, подсоединив приборы. Голый и беззащитный, Кьюм ждал продолжения экзекуции, похожей на изнасилование. Однако он ошибся и, когда громилы удалились, облегченно вздохнул: он боялся, что повторится та унизительная операция, он бы этого не вынес. Однако рано или поздно она должна была повториться, но такими темпами они могут осеменить не только эту маленькую подземную колонию, но и целую планету, если действовать расторопно, а уж это за ними не заржавеет. Ну а после он станет совсем не нужен, его спокойно отдадут разведке для пристрастного допроса или просто пустят в расход, а может, на мясо. Хадас похолодел. Как-то раньше он не задумывался: откуда они берут мясо? Ведь теперь его кормили просто на убой, раз пять за приравненные к земным сутки, если не чаще.
Второй, третий, четвертый, неизвестно какой, и снова день. Долгий подземный день. Он уже свыкся с происходящим, как с наркотиком. Он был просто коровой, дойной коровой. Он пытался бороться: хотел не есть, хотя все внутри просило белков — в него впихнули пищу насильно; хотел вывести из строя свой, выданный матерью-природой прибор для продолжения рода — ему скрутили руки, и он убедился в постоянном тайном наблюдении; он хотел не смотреть эти возбуждающие картинки, подсовываемые ему для чтива, но и тут они обхитрили его. Дважды в сутки перед ним стали демонстрировать свои прелести настоящие молодые женщины, а потом с него снова скачивали нужное для этой тайно существующей цивилизации. Однажды он с ужасом вспомнил о прочитанном в детстве: муравьи держат внутри муравейника живые канистры для жидкой пищи, они их кормят, поят, а когда надо, скачивают необходимое. И убежать эти насекомые никуда не могут: они слишком тяжелы, чтобы двигаться. Здесь с ним происходило то же самое. Он попал в муравейник, и его принудили жить по его законам.
Однажды внутрь сложившегося распорядка вкралось изменение. Его долго-долго куда-то вели, а когда дверь открылась, Хадас оказался в очень просторном зале. Хадас уставился на потолок. Оттуда вниз свешивалась люстра-чудовище, ранее он наблюдал такие только в фильмах о средневековье. «Неужели естественный хрусталь, — подумал Хадас, — однако они тут разжились». Его подтолкнули в спину, и он едва не упал. Затем он заметил человека в костюме, в высоких ботинках на липучках и даже в фуражке с благородно поднятой тульей. Кроме того, человек был долговяз, и все ему кланялись. Хадас несколько замешкался в исполнении нового для себя этикета и тут же получил дубинкой под коленку. Били умело и почти незаметно для окружающих. Хадас поспешно склонил голову и даже поясницу — он уже понял, что это и есть верховный, то есть статус Восемнадцать, единственный и неповторимый диктатор всея подземного царства-государства Самму Аргедас. Местный император производил впечатление. Даже при первом поверхностном взгляде на него чувствовался большой ум и сконцентрированная воля.
Самый старший по статусу из прибывших — Мюфке-Марун отрапортовал, а после короткого вопроса главы правительства начал что-то подробно излагать, периодически показывая на Хадаса. Сам Хадас стоял скромно, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на говоривших. Руки его были сцеплены сзади, а с обоих боков возвышались, достигая плеча, двое полицейских. Позади императора тоже стояла стража, демонстрируя окружающим на обозрение буфы мышц. Наконец Самму Аргедас подал знак, и Хадас приблизился. Охрана в черном тоже двинулась с места, но повелитель остановил их короткой репликой. Хадас оказался в пяти шагах от главнокомандующего местным подземным королевством. Они внимательно посмотрели друг на друга. Диктатор заслуживал интереса. Сам он руководил этой загнанной в угол цивилизацией или через грамотных помощников, в любом случае само долгое существование замкнутого и висящего на волоске по многим параметрам мира заставляло относиться к нему с уважением. То, чем достигалась в данном случае стабильность, не имело значения, да и не знал новичок Хадас всех нюансов.
— Пилот боевой летающей машины? — внезапно произнес местный король на чистейшем общеземном языке без всякого переводящего устройства. — Какой вы, однако, рослый. В былые времена, помнится, для космоса отбирали более мелких, чтобы экономить горючку. Все-таки на каждый лишний килограмм при выводе на орбиту тратятся тонны топлива, или я не прав?
«Император, конечно, старая личность, — подумал Хадас, — но уж не настолько». А вслух он сказал:
— Скорость истечения топлива в ядерном двигателе намного выше, поэтому соотношение расхода на полезную массу стало значительно приемлемее. У нас на Земле демократия, посему будет несправедливо по отношению к ней отказать мне в поступлении в космолетчики из-за роста. Его выдала мне природа, я здесь ни при чем.
Лицо верховного вождя внезапно скривилось и по нему прошла судорога: левый глаз дважды моргнул. Он отвернулся от пилота и прошептал, очень слышно в окружающей тишине:
— Демократия? Разве демократия не является системой, где правит небольшая кучка аристократов в своих собственных интересах, запудривая массам мозги пропагандистскими трюками? А на чем еще держится ваша хваленая демократия? — Его голос начал усиливаться, а шея напряглась. Хадас наблюдал все это вблизи, и ему стало не очень удобно. Окружающие, однако, реагировали спокойно: просто замерли на месте окончательно.
— Демократия, — повторил правитель, словно взвешивая слово на языке.
— Вы сами, пилот, понимаете, что сказали? Демократия? У вас там демократия? Тогда почему вы здесь? Там, на вашей родине, в курсе, что здесь происходит? Вы что, не даете никакой подписки о неразглашении военных секретов лет эдак на десять — двадцать? Ну что, даете или нет? Только не врите мне, я вижу насквозь.
Взгляд у этого высокого человека действительно вспыхнул подобно молнии. Гипноз ли это был? Но
Хадас никак не мог увести свои глаза с траектории его пылающего взора.
— Да, я давал подписку о неразглашении некоторых военных секретов.
— А я о чем говорю. Вы, дорогуша, абсолютно не волокете в политике, а пытаетесь меня уколоть своими словечками. Если у вас на планете такой рай и вы разрешили все валящиеся на голову развитой цивилизации проблемы, что вы здесь-то забыли? У вас что, уже нет на планете голодных?
— Есть, наверное, но это бездельники, не желающие работать.
— Наивный мальчик, мне вас просто жаль. А при чем тут дети этих бездельников? Почему они должны недополучать то, что имеют другие из-за лени папаши? Или рассмотрим вопрос с другой стороны. Все ли способны летать на этих мерзких агрегатах, напичканных мегатоннами? Я думаю, не все, хотя хотели бы многие. Но есть такая штука — способности. У вас они имеются. И в детстве вам повезло: вы могли хорошо питаться, вам попались добрые учителя, которые думали не только о набивании карманов, а еще и о утрамбовывании вашей головы нужной и полезной информацией, и в то же время не затерли вам воображение. А потом вы обошли кого-то по конкурсу и дальше умудрились, благодаря случайности, не попасть в число тех, кто остался без работы. Современный уровень производства, если он, конечно, не упал за то время, пока мы не общаемся с Землей, позволял двум процентам населения обеспечивать всех остальных прожиточным минимумом, в который для современного человека входит очень-очень многое.
В течение всей этой пламенной речи Хадас стоял молча, хотя у него были возражения по некоторым пунктам. Он не был уверен, что диктатор не разобьет их в пух и прах, но опасался он, разумеется, не этого: за недолгую жизнь в великанском погребе он усвоил истину взаимоотношений младших статусов со старшими, тем более что не имел никакого. Вдруг Самму Аргедас остановился, словно споткнувшись на очередном слове. Его левый глаз снова часто заморгал и оттуда выступила маленькая слезинка. Диктатор часто задышал. Однако к нему не бросилась когорта врачей и стража, видимо, недомогание владыки было никого не касающимся явлением, чему Хадас удивился: неужели Аргедас настолько не ценил свое здоровье и жизнь? Но и вправду правитель подземных галерей быстро очухался, возможно, никто из стоящих поодаль даже не заметил его недомогания, и продолжил поучительную беседу. Хадас слушал внимательно, но Самму Аргедас говорил так сложно и долго, перескакивая с темы на тему, что в голове слушателя сохранились какие-то обрывки слов, а вовсе не связанные мысли. Может, цель речи была не доказать что-то, а просто выговориться или попрактиковаться в забытом языке: он не знал ответа, но слушал дальше, имитируя интерес.
И в общем, оба остались довольны знакомством: один выпотрошил наружу свое красноречие, другой несколько отдохнул от перемены обстановки.
«… В процессе осуществления в реальности составленного много лет назад плана становилось ясным, что явь гораздо сложнее бумажных разработок. Даже не учитывая предпринятых противником мер противодействия, выяснился такой интересный психологический фактор, мешающий выполнению плана в полном объеме: стандартная полная загрузка Б-52 включала в себя двадцать четыре ракеты и бомбы, мощностью в десять и более раз превышающих Хиросиму. И вот — с ракетами было проще: экипаж спокойно избавлялся от груза и продолжал движение по пробитому тактической авиацией фарватеру. Однако с бомбами оказалось сложнее: здесь пилоты становились свидетелями применения своих зарядов, и большое число экипажей получило шок. Происходили случаи схода с установленного маршрута и досрочного возвращения на аэродромы. Дважды самолеты садились с двадцатью тремя боеголовками на борту, одна из посадок оказалась неудачной, пришлось эвакуировать персонал с собственной, нетронутой противником базы, а однажды бомбардировщик вернулся с пустыми трюмами, сбросив свой груз на обратном пути в океан. Нам пришлось срочно проводить специальное тестирование экипажей на предмет предварительного отбора и, кроме того, уменьшить боевую загрузку до пяти зарядов…»
Документальная запись. Местное летосчисление: год 1957-й. Планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УПВ (условно-параллельная Вселенная) № 5.
Когда Хадас узнал родные коридоры, он понял, что скоро состоится новая встреча с Самму Аргедасом. Стало веселее, лучше было выслушивать любую галиматью, чем страдать от безделья в камере в предчувствии неизвестности или следовать на экзекуцию.
Теперь на прием его сопровождали только двое полицейских. Это было пятое хождение к генералиссимусу-императору, видимо, Хадас стал одним из его постоянных собеседников, а может, чем черт не шутит, единственным? Ранее он думал, что полицейские призваны предотвращать бегство пленника, но последний раз произошел инцидент, который расширил знания Хадаса о местных порядках. На одном из поворотов, когда они сворачивали с главного коридора на менее просторный примыкающий, на эскорт было совершено нападение. Напали две женщины, одетые в купальники. В этой одежде было страшно неудобно прятать серьезное оружие, да и не имели, по всей видимости, они к нему доступа, так что атаковали они с двумя маленькими складными ножами. Полицейский, находящийся к ним ближе, мгновенно пустил в ход дубину с электрическим набалдашником, а его коллега дернул в сторону Хадаса, уводя из-под удара. Все обошлось. Подоспевшая полиция скрутила террористок и перевязала герою-коллеге подраненную руку. Хадас понял, что местное население, родившееся в бомбоубежище, питает не слишком дружеские чувства к водителям бомбардировщиков. С тех пор при переходах он всегда напрягался, когда вблизи оказывались посторонние аборигены.
Самму Аргедас вновь встретил их стоя. Он кивнул Хадасу как старому знакомому, когда тот склонился в ритуальном поклоне. Затем император молча сделал знак, и полицейский освободил пленнику руки. Как всегда, Хадас был за это крайне благодарен. Высочайший статус подземного мира велел полицейским исчезнуть, что они и сделали. В зале осталась только личная охрана, да и та на некотором расстоянии. Самму Аргедас начал беседу.
— Кажется, в прошлый раз мы вновь недоговорили о демократии, пилот. Вы еще не потеряли интерес к теме?
Ясное дело, Хадас Кьюм его вовсе не потерял: любая беседа была лучше сидения в камере.
— Демократия слишком неэффективная система, она так-сяк существует, покуда все гладко, но она совсем вяло реагирует на потенциальную угрозу, слишком сложно ее сдвинуть с места, заставить посмотреть на перспективу. По большому счету, когда доходит до серьезного дела, ее всегда выбрасывают на свалку, хотя бы временно. Если внутри демократии не остается тоталитарного стержня, могущего запустить машину террора в случае надобности, она всегда пасует перед внешними и значительными внутренними трудностями и в конечном счете всегда проигрывает. Либо изнутри, либо снаружи ее загрызают внешние силы. Все общество пользуется ее плодами, но никто конкретно не хочет за нее умирать. Для того чтобы люди умирали за что-то, быстро или медленно, то есть жертвуя жизнью сразу или постепенно, их приходится заставлять, а для таковой цели необходим террор. Может быть, альтернатива — убежденность в идее, за это тоже умирают. Но для того чтобы умирали не за свою собственную, а за чужую правду, необходима целенаправленная пропаганда, то есть умелая манипуляция фактами, когда скрывается одно и выпячивается другое, а коль другого нет — оно убедительно выдумывается. Для существования демократии нужно вялое, размягченное население, задуренное всякими байками об ужасах тирании, а вот для тоталитарной страны нужен сплоченный единой судьбой, лучше единым несчастьем, народ, сильный и решительный где надо, а еще нужен враг, не важно внутренний или внешний, вот тогда все получится. Никакая демократия с ее сюсюканьем не способна справиться с таким народом. Вот мы, например, являемся именно таким народом, и мы горды тем, что у нас нет демократии.
— Величайший из статусов, — сказал Хадас как-то Самму Аргедасу, — а вы не опасаетесь, что охрана может запомнить ваши слова и, не дай бог, довести их до одного из помощников?
Самму Аргедас посмотрел на Кьюма с новым интересом.
— Они ничего не слышат, пилот. У меня в кармане звукоизолирующий противофазник с пятиметровым радиусом. К тому же, если я узнаю об их предательстве, они неминуемо попадут в лапы ДОВИ — отдела Добычи и Обработки Важной Информации, представляете, что там с ними сделают? — Статус Восемнадцать нехорошо осклабился.
Хадаса передернуло.
Они пришли к нему ночью. Может, это была по-настоящему и не ночь, все в этом мире давно-давно перепуталось, однако Хадас спал. Разбудили его, как всегда, без церемоний. Прибывших было трое, и две трети из них Хадас ранее в глаза не видел. Ему сцепили руки и приструнили к стене. Спросонья он уже ожидал худшего, но все ограничилось разговором.
— Военный преступник Хадас Кьюм, бывший корвет-капитан космофлота планеты Земля, бомбардировочного звена «Феннрир»? — спросил хорошо одетый неизвестный тихим шелестящим голосом.
— Я уже отвечал, что не являюсь пилотом бомбардировщика, я летал на разведчике, — привычно соврал Хадас, ожидая избиения.
— Разницы нет, офицер, дело вот в чем, — придвинулся к нему незнакомец. — Вам нравится ваша теперешняя жизнь?
— Нет, она мне не слишком нравится, но бывает хуже, — философски заметил Хадас и выжал из себя улыбочку.
— Есть две возможности, Кьюм, — сказал незнакомец и уставился ему в глаза не мигая. — Выбрать ту или другую — зависит от вас. В случае согласия вы приносите пользу и себе, и всему нашему народу, а может, даже вашему. За выполнение нашей просьбы вы получите повышение минимум на пять статусов сразу и очень быстрое продвижение в дальнейшем, вы попадете в наш круг. В случае неудачи, по независящим от вас причинам, я гарантирую вам быструю смерь. При отказе я обещаю вам мучения величайшей тяжести и длительности. Варианта, оставляющего все как есть, я вам не предлагаю — его нет. Дело за вами. Подумайте с часик, а чтобы вам лучше решалось, с вами побеседует мой статус Четыре. — Он кивнул на стоящего за спиной не слишком одетого хмурого человека и исчез.
Хадас думал, что теперь его отцепят, но не тут то было. Он почувствовал, что здесь что-то не так, и оказался прав. Хмурый человек придвинулся. Хадас с опаской посмотрел ему в лицо и тут же получил удар в солнечное сплетение. В глазах потемнело, и боль ударила в мозг, подавляя мыслящие функции. Потом все повторилось. Так продолжалось долго. Хмурый бил умело, в разные места, но следов не оставалось. Когда появился главный незнакомец, Хадас был едва жив.
— Ну, — весело спросил вошедший. — Вы хорошо провели время? Итак, повторюсь: у тебя, Космофлот, две возможности. Если согласишься, мы друзья навеки, если нет — мучения в течение долгих месяцев. При неудаче — легкая смерть.
— Так о чем, собственно, речь? — тяжело прохрипел Хадас, сглатывая накатывающийся изнутри кровяной ком.
— Дело пустяковое, господин корвет. Вы должны прикончить Самму Аргедаса, знаете такого?
Хадас вскинул голову, хотя это было больно. Такого поворота он почему-то не ожидал.
— Мы вернемся через часик, Космофлот. А пока подумай в тишине и покое. Помни, если не согласишься, — это твоя последняя спокойная ночь.
Когда Хадаса отцепили от настенного крепления, он наконец смог упасть.
«… Странный это был город, или даже государство, а может, отдельная цивилизация. И возник он очень быстро. Как только над планетой сверкнули первые атомные сполохи, еще не касаясь атмосферы, а всего лишь где-то там, за сотни миль, перетирая на молекулы спутники раннего предупреждения и связи, многие поняли, что теперь за дело взялись силы иного порядка и неплохо бы подыскать местечко небезопаснее. Никто, разумеется, не думал, что придется не просто пересидеть, а спрятаться навсегда. Или почти никто. Самму Аргедас, разумеется, был пророком. Был он тогда помоложе, поступками своими походил на сумасшедшего, однако умел сплачивать вокруг себя работящие и спаянные команды, и редко кто решался спорить с ним в открытую. По слухам, он дезертировал из армии Свободной Махабхараты, ушел вначале в горы Баала, прихватив с собой кучу строительной техники, оружия и половину своего полка, линчевав предварительно назначенного командованием начальника. Со временем от освоения всего абсолютно неисследованного Баала пришлось отказаться: почти невозможно было снабжать начинание всем необходимым в центре горной гряды, и Аргедас переместил свои предприятия поближе к цивилизации в предгорья Ханумана. Вначале правительству данного континента было не до нового пророка-мятежника с претензиями Ноя, у него забот и без того хватало: земные агрессоры парализовали средства коммуникации над всеми континентами и почти заставили отказаться от авиационного транспорта. Однако пришельцы из Солнечной системы покуда не имели базы, ведение войны с космолета было не очень легким делом, да и держался он от планеты далековато, опасаясь ответных действий. Земляне, конечно, не были дураками: учитывая тысячелетний опыт войн, они решили проблему отсутствия достаточного количества космических истребителей их оборотистостью. На каждую машину имелось по несколько экипажей, а потому не успевал истребитель заправиться, как место в кабине занимал более или менее отдохнувший пилот. Поэтому боевые космолеты постоянно висели над планетой, все время меняя орбиты и частым маневром компенсируя недостаток своего числа.
Самму Аргедас сразу понял, что с такими космическими соседями радиосвязь и прочие технические коммуникаторы канули в Лету, и резко переключился на пешеходную почту, доселе на Гаруде неведомую. Его посланники вели агитацию всюду где можно, в первую очередь там, где находились люди более грамотные и близкие к науке и технике, но и о простых смертных не забывали. Не все их речи серьезно воспринимали, но лиха беда начало. Когда бомбы стали рваться в атмосфере и на поверхности, покуда не слишком сильные, но вполне достаточные, чтобы выворотить наизнанку и поджечь небольшой город, причем взрывались эти «хлопушки» не всегда над самыми важными целями, более или менее надежно прикрытыми ПВО, а где придется, дабы демонстрацией мощи принудить врагов к капитуляции, тогда речи ораторов сразу припоминались. И повалил народ на предгорья Ханумана, как когда-то паломники в Мекку, даже еще резвее. Аргедас брал всех и всем давал работу. Однако предварительно прибывшие приносили ему клятву верности и лишались начисто своего имущества: это было просто — все нетранспортабельное уже изначально являлось потерянным.
Системы природных пещер, разумеется, хватило ненамного: стали они делать углубку по заранее составленному плану, а планы эти были грандиозны. Большие города Земли часто сравнивают с муравейниками, однако все понимают, что это литературное сравнение. Но условия жизни людей в этом закопанном в верхнюю корку планеты общественно-организованном образовании давным-давно вышли за рамки человеческих. Этот город был муравейником по сути — зато он быстро рос. Ведь он существовал сам для себя и отнюдь не для каждого конкретного жителя.
Да, поначалу люди, попавшие в подземные катакомбы, были довольны спасением и воспринимали лишение имущества и свободы как достойную плату за жизнь, но человек очень забывчивое существо: память его основана на химических взаимосвязях, и нейронные цепи физически утолщаются только при многократном повторении пройденного. Очень скоро спасенные забывали о приобретенном благе и начинали роптать: то им есть не хватало, то бесконечная работа по откалыванию грунта надоедала, затушевывались воспоминания об огненном аде наверху и скучно становилось от однообразия будней. Человек все-таки не термит или рабочая пчела, у которых весь мозг состоит из нескольких сот нейронов, и в среде, лишенной разнообразия информации, очень много ушей находили речи ораторов, считающих, что посланцы величайшего пророка Самму Аргедаса их обманули, и попали они вместо подземного рая прямиком в ад. Поскольку человек по своей природе ленив, особенно когда работа тяжела и край ее не виден, — ропот усиливался. Но зачинатель литосферного Эдема во многих случаях действительно оказывался пророком: он знал, что совесть — понятие расплывчатое, и подписавшиеся под договором люди склонны его нарушить, когда дело складывается не только в их пользу. Новоиспеченный диктатор трезво рассчитывал, что все управление массами базируется на прянике и кнуте, а еще на пропаганде, которая, подобно линзе, увеличивает эти предметы. Особо сложно усиливать страх: здесь нужно запутать логику, которая у любого существа, уровнем выше примата, доказывает, что все тщетно, и бой со смертью, сколько бы раундов его ни вести, имеет однообразный конец. Страх нужно не просто раздуть, но раздуть в нужном месте, так, чтобы он заслонил собой все остальные страхи и замкнул на себя Вселенную, — вот тогда цель достигнута. Чем можно заслонить страх смерти? Только жестокостью. А поскольку другого компонента власти — пряника — у руководства не было, вершить дела подземные должны были воистину безжалостные люди. Таковые быстро нашлись, вернее, были найдены Аргедасом. И понеслась круговерть, и закрутились шестерни этого новоиспеченного государственного механизма, а поскольку внешние ограничения не давали разрастись бюрократическому устройству и, кроме того, ведал пророк подземный об историческом опыте — как убивала это чрезмерно усложненное раковое образование империи изнутри, стал он следить за чиновничьим аппаратом, как хороший садовник за клумбой. И летели из-под его ножниц головы, как стебельки, — на их месте новые, разумеется, сразу же рождались, как у гидры мифической, но не давал Аргедас этому организму до состояния змей, Лаокоона когда-то задушивших, разрастись, и не успевали головы чудища заслонить быстрое движение заточенного меча. И славно пошло развитие города-государства, не с пользой для жителей, но с ущербом для общего энтропийного процесса, на планете творящегося, правда, цели его менялись, и никто их до конца не ведал, кроме правителя верховного, а он тайну хранить умел…»
Вольное толкование исторических документов. Собрание сочинений. Моменты, не вошедшие, но обязательно бы попавшие в него, если бы о них было известно.
А ведь он бы мог согласиться. В конце концов, разве Аргедас Первый Неповторимый не был его противником или врагом базы? Разве не должен был бы он по своему воинскому долгу помогать любым силам оппозиции, возникшим в стане подземного королевства? Нет бы им по-хорошему объяснить ему возникшую ситуацию, поговорить по-доброму, взвесить все «за» и «против», растолковать свою позицию
— однако они пошли по другому пути: отвыкли они здесь от человеческого обращения, довоспитал их рабовладельческий строй, привыкли они тут приказывать да наказывать, а для дела это не всегда лучший метод, во всяком случае не в его варианте. То, что даже в случае удачи Хадас не имел никаких шансов выжить, кроме ничего не значащих обещаний, имело некоторый вес, но отнюдь не главный. Достали они его, по-настоящему достали.
Сейчас, чувствуя животом свое пластиковое оружие, он вновь прикидывал детали предстоящего предательства, взвешивал на языке слова приговора и наслаждался еще не свершившейся местью. А статус Восемнадцать уже не на шутку увлекся изложением очередной побасенки о нездоровых путях развития эволюции разумного вида животных с планеты Земля.
— Размышляя по-зрелому и отбросив все сентиментальные выверты, Земля не могла терпеть, чтобы где-то еще развивалась цивилизация с неизвестными целями. Земляне очень долго раздумывали о том, в каких направлениях могут развиваться цивилизации вообще, но это все были теоретические прикидки, имеющие под собой только наземный опыт истории одной планеты. После того как неконтролируемый прогресс привел в череду кризисов и практически при любых перспективах вел впоследствии к катаклизмам или же к поискам альтернативных путей, нежелательных, прежде всего реально правящим на планете структурам, прогресс взяли под контроль, а взятый под контроль прогресс — это и не прогресс вовсе. В принципе, все можно было объяснить общечеловеческими целями, потому как, в общем, процесс развития, по своей логике, в случае начатой, благодаря открытию Портала, звездной экспансии привел бы к замене человека неким альтернативным полуискусственным существом, более приспособленным для движения вперед. Куда при этом было девать уже существующее многомиллиардное человечество со всей его многотысячелетней историей развития? Чем бы оно стало после появления сверхумных и сверхприспособленных существ?
Когда Самму Аргедас сделал эту очередную паузу в своем разглагольствовании, Хадас Кьюм мило улыбнулся и, почти не разжимая губ, прошептал:
— Вас предали, статус Восемнадцать. Вас хотят убить. Они желали, чтобы это сделал я, но ведь это не в моих интересах.
Самму Аргедас не зря столько лет держал в руках рычаги власти. Для внешнего наблюдателя, по крайней мере по внимательности равного Кьюму, ничего в его поведении не изменилось, он продолжил речь на прерванном месте:
— Да и в принципе, кто мог гарантировать, что эти сверхлюди, в свою очередь, не устареют очень быстро, поскольку будут толкать локомотив развития невероятно интенсивно? И кто поручится, что они, в свою очередь, добровольно сдадут свои позиции неминуемо порожденным ими продолжателям с новыми волшебными свойствами? И что, если они не передадут эстафету разума следующим, а просто выберут собственное, пусть и несколько устаревшее морально существование? Не будет ли в этих условиях жертва прошлого, канувшего в Лету человечества, просто глупой? Ну какая разница, на какой стадии остановится прогресс, если он все равно встанет? Раз человечество дошло до своей верхней ступени, не есть ли правильным решением — остановиться и далее «не пущать»? И соответственно не только себя, но и всех других. Колония, имеющая вокруг себя неосвоенную до конца богатую планету и целую нераспаханную звездную систему, при этом желающая автономии во всем, становилась, по зрелом размышлении, очень опасной.
А там, за спиной Хадаса, вдруг раздались удары и задавленные голоса. Он покосился назад: видимо, Аргедас подал охране какой-то незаметный для других знак, потому как стражники, явившиеся с тыла, вязали всех прибывших с Хадасом людей, не глядя на статусы.
Затем телохранители вновь обыскали самого Хадаса и отобрали складной нож.
— Спасибо, пилот, — сказал ему Аргедас, быстро покидая помещение. — Вы останетесь при мне.
Хадас Кьюм более не вернулся проживать в Демографический отдел, и еще ему присвоили статус за номером Ноль. Это был явный недобор по сравнению с обещанным заговорщиками повышением на пять пунктов, но тем не менее он вышел из патовой ситуации и выиграл партию.
Когда на торжественном ужине, устроенном Аргедасом по поводу разоблачения очередного заговора, Хадас Кьюм доедал плов, размышляя, откуда в этом подземелье берется рис, статус Восемнадцать, мило улыбаясь, поинтересовался:
— Статус Ноль, как вам наше коронное блюдо?
— Ничего, — прошамкал Хадас, застигнутый врасплох, пытаясь незаметно проглотить находящийся во рту кусок мяса.
— Это из того парня, который обидел вас в камере Демографического отдела. Он довольно жирный, правда?
И тогда Хадаса стошнило.
Всем окружающим стало очень весело, а Хадас так и не узнал, откуда берется рис, но зато получил ясный ответ насчет другого компонента.
— Хотите экскурсию, статус Ноль? Большую экскурсию-круиз по нашему подземному городу-государству? — спросил его как-то Самму Аргедас.
Еще бы ему было отказываться: мало того, что он был в роли шпиона, так еще и появилась надежда удрать отсюда каким-либо образом. Много позже он часто думал, почему местному королю приспичило показывать представителю ненавистного космофлота свою тайную империю и ее секреты, и единственным достойным ответом было — хвастовство: только человек извне мог оценить всю грандиозность созданного им колосса. Все местные давно к этому попривыкли, а большинство родилось в этих стенах и не ведало другой жизни, да и их образование, и кругозор оставляли желать лучшего. Здесь нужен был военный, прочувствовавший обстановку наверху и способный оценить все милитаристские чудеса. Корвет-капитан бомбардировочного подразделения «Фенрир» был идеальным случаем, хоть он и прикидывался пилотом разведывательной машины.
Теперь Хадас стал интересоваться местной историей, а не только изучением языка. Были ли здесь архивы, он ведать не ведал, но кое-что он все же узнавал и, исходя из известного ранее, сравнивал. Наверное, как и всюду, в один из моментов все здесь пошло наперекосяк. И сюда за сотни парсеков боженька дотянулся своими всемогущими дланями. Не получилось все в тиши и спокойствии, как и при строительстве Вавилонской башни: оказалось не просто уговорить достаточно расплодившихся колонистов, к самоуправлению попривыкших, совместными усилиями объединиться для какой-либо цели, а тем паче для противодействия Земле. Разные были на то причины, иногда достаточно тривиальные: некоторые, кто побогаче, к роскоши попривыкли, а всякие штучки экзотические только с метрополии родной и поступали. Было их не так много, но в основном это были люди с достатком и имеющие вес. Многие хорошо грели руки на поставках этих самых предметов улучшенного быта и тоже свой кусок изо рта выпускать не хотели, и плевать им было на заявления агитаторов о самоуправлении и развитии своего местного производства. Играли роль и чисто географические, можно сказать, уникальные факторы Гаруды: восемнадцать отдельных материков — это вам не шутка, по площади они превосходили сушу известной планеты — третьей от Солнца. Как всегда, все началось с мелочей, но решилось по-крупному. Когда континенты Ридвана и Валтасара вступили в преступный сговор не только между собой, но и с метрополией, остальные протектораты, точнее, те, кто в них заправлял, пригрозили им вторжением. Посмеялись срединно-южные материки: «Руки у вас коротки, а за нас сама родина-мать заступится, да и хватит ли у вас силенок, представляете, какой флот, какая армия нужны, дабы нас оккупировать?» Их оппоненты это отлично понимали, а потому и захватывать не пытались: прекрасно соображали они, что самая длительная война — это битва с партизанами на их территории. Были они рационалистами и шли ва-банк, знали они, что Земля сильнее, и если успеет довооружить оппозицию — загонят их в угол. Мечтали они о равном с прародиной сотрудничестве — а как можно было бы его достичь, имей метрополия форпост на Гаруде размером с четыре Австралии? Заявку на равенство с Землей можно было предъявить, лишь располагая всеми ресурсами планеты. Да и стоит появиться прецеденту — расшатается вся непрочная коалиция. Тогда они решили скрепить ее кровью, точнее, реками крови. Должно это было усмирить не только внешнюю, но и внутреннюю оппозицию. Нанесли они по Ридвану и Валтасару внезапный атомный удар: неосвоенных земель в этом мире еще хватало, так что с дезактивацией почвы можно было подождать. И тут понеслось… Не все пошло по плану, оказалось, что оппортунисты успели получить с Земли кое-что, а потому не слишком в долгу остались; мало того, что на головы зачинателей несколько десятков зарядов упало, так еще их собственные не всегда до цели доходили — перехватывала их система высоких технологий, ясное дело, чьего производства. Все грозило перерасти в многонедельную, а может, и многомесячную битву, а такое было недопустимо — Земля-то ведь не спала Однако до нее было тем не менее далеко. Траванули Ридвану новым токсином, созданным на основе смеси аминокислот местной флоры с одним земным вирусом, давно на родной планете уничтоженным, но все еще обитающим в институтских пробирках, а в Валтасаре сумели поднять мятеж и успешно ликвидировать неуступчивых лидеров. Когда космофлот из Солнечной системы подоспел — помогать было уже некому.
«Большая дура!» — думал Хадас, разглядывая уходящую вверх титановую громадину. И ведь она куда-то нацелена, ведь не муляж же это? Находящееся перед его носом порождение гигантизма было необъятно в ширину — словно основание крепостной башни, оно заворачивало и заворачивало в обе стороны, создавая вместе с блестящими стальными стенами закругленный коридор, и уносилось ввысь. В узком пространстве шахты начисто отсутствовала перспектива, потому все большое автоматически становилось неизмеримым. «Какой же все-таки она длины, интересно? — продолжал размышлять Хадас. — Не может же она быть больше ста метров? Это же уму непостижимо. Или все-таки может?» Спросить напрямую он не смел, ему строжайше запретили разговаривать с кем-либо из окружающих, за исключением своего постоянного гида — статуса Девять по имени Хайк, а тот ясно дал понять, что даже употребление слова «ракета» с его стороны будет расцениваться как «разглашение военной тайны и подстрекательство к мятежу». Хадас наклонил голову и заглянул под основание. Там, наводя свои мощные жерла в темную узость газоотводящего ствола, громоздилось более тридцати сопел. «Вот это да! И вся эта батарея должна будет работать согласованно?» — снова удивился Хадас. И все это чудо было разработано здесь, в отрыве от основной цивилизации донора, в условиях полного уничтожения всех завоеваний колонии. Хадас не знал характеристики топлива, да и вряд ли бы разобрался, предоставь ему формулы, он не был химиком, однако при таких сногсшибательных размерах эта многоступенчатая конструкция наверняка разгонялась до второй, а то и третьей космической скорости. Черт возьми, он обладал бесценной для базы Земли на Мааре информацией — он обнаружил реального, до зубов вооруженного противника, технически способного вести агрессию, а там, в штабе астро-адмирала Гильфердинга, продолжают планировать какие-то боевые операции против никому не нужных территорий и площадей вымершей местности, делая их мертвее царства Аида.
Назад: Федор БЕРЕЗИН ПЕПЕЛ
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗЛЫ И НОЖНИЦЫ