Глава 8

Пауза, повисшая в «королевских покоях», безбожно затягивалась. Хотя, может быть, она затягивалась божественно. Кто их знает, эти паузы! Одно было понятно: что-то надо отвечать на столь щедрое и недвусмысленное предложение святого отца.

– Преподобный отче, – начал я. – Вы разгадали наш неумелый маскарад и знаете, кто находится перед вами. Не может быть, чтобы вы не знали о той награде, которая назначена за наши головы. Что же толкает вас помогать нам, рискуя, быть может, жизнью?

– Сын мой! – умильно закатив глаза, вздохнул святоша. – Иуда Искариот, польстившийся на денарии Понтия Пилата, – вот назидательный пример участи того, кто решит оценить монетой жизнь ближнего своего. Быть повешенным на осине – удел их. Когда мне говорят: избиение католиками гугенотов угодно Богу – я не желаю быть католиком! Когда мне говорят, что гасконцы, прибывшие в Париж, враги уже потому, что говорят не так, как мы, – я жалею о том, что родился парижанином! Слова о Боге на устах у Антихриста! Но если эти слова – истина, то я отрекаюсь от истины!

– О-ла-ла! – присвистнул де Батц.

– К тому же, – немного меняя тон, как ни в чем не бывало продолжил брат Адриэн, – я слышал о предсказаниях Нострадамуса, предрекавших вам, сир, королевский венец не только Наварры, но и Франции. Неужто вы могли подумать, что я пожелаю своей рукой разрушить то, что предначертано промыслом Всевышнего. Мой первейший долг всемерно способствовать воле небес, не алкая себе иного вознаграждения, кроме вящей славы Господней. Хотя щедрость к малым есть первейшая добродетель помазанника Божьего. – Он потупил глаза, поглядывая из-под густых ресниц, какой эффект произвели его слова. – Но полно, господа! Теперь у вас есть экипаж. Вы выяснили, отчего я не предал мнимых возчиков в лапы ищеек королевы Екатерины. Теперь самое время заняться более насущными делами. Нынче мы с вами должны выбраться из города. Полагаю, нет нужды доказывать, почему именно сегодня?

– О нет! – не сговариваясь, ответили оба горе-возницы.

– Вот и прекрасно. Сразу должен сказать, что ваш план с бочкой, несомненно, хорош. Но скажите, господа, как вы намерены вывезти это юное создание из города? Быть может, вам кажется, что эта прелестная девица – ангел и может упорхнуть из Парижа, расправив крылья. Придется разочаровать вас: увы, это только кажется. А вот то, что с нынешнего утра мадемуазель де Пейрак тоже находится в розыске как ваша сообщница – непреложный факт.

Девушка ойкнула, испуганно прикрывая ладошкой рот.

– Дочь моя, здесь вы в относительной безопасности, если только где-то во Франции есть место, где живущий может себя чувствовать безопасно. Однако, если мадам Екатерина пожелала вас и именно вас видеть среди девиц своего «Летучего эскадрона», стало быть, у нее были на то вполне весомые причины. Нет такой силы, кроме разве что воли Божьей, которая могла бы заставить ее отступить от своего замысла. Увы, сударыня, сами того не желая, вы ввязались в очень опасную игру. А сегодняшнее ночное приключение к тому же весомая оплеуха ее королевскому величию. Государыня мстительна, как все итальянки. Жизнь научила ее прятать вспыльчивость под непроницаемой маской, но все это живет в ней. Она ни за что не откажется от мысли отмстить вам. К сожалению мадемуазель, увидев вас однажды, забыть уже невозможно! А парижане, на беду, запоминают женщин куда лучше, чем мужчин. Потому, господа, надеюсь, вы согласитесь, что место в бочке, уготованное для вас, сир, будет лучше уступить прекрасной даме.

– А-а-а… – начал было я, пытаясь вклиниться в пространные рассуждения благочестивого падре.

– Не стоит тревожиться, сир. Я уже подумал об этом! – поспешил успокоить нас брат Адриэн. – Как мне известно, вы планируете выбираться через ворота Сен-Дени и далее направляетесь в Понтуаз, мсье де Батц?

– Откуда вы знаете? – недовольно бросил ревнивый пистольер, явно огорченный тем, что его замысел столь легко разгадан, да к тому же таким глубоко не военным лицом, как бенедектинский монах.

– Нетрудно было догадаться, – смиренно проговорил брат Адриэн, перебирая четки. – Вы каждый день ездили через ворота Сен-Дени в скорбный приют Святого Лазаря. А ваши гасконцы, с недавних пор обитающие в старом доме на Пла д’Этэн, всякий день разговаривают о друзьях, которые ждут их в Понтуазе, забывая, что среди нищих тоже есть добрые христиане, ходящие к исповеди.

– О, черт! – Де Батц вскочил как ужаленный.

– Умоляю вас, шевалье, не поминайте имени врага рода человеческого. – В глазах бенедиктинца читался поддельный, но хорошо подделанный отеческий укор. – Ибо бродит он, аки лев рыкающий, ищущий, кого бы пожрать! Не зря же говорится: помянешь лукавого – а он тут как тут! Кстати, к вопросу о пожрать! – помедлив секунду, продолжил святоша. – Господин возчик, вам давно уже пора отправляться на рынок за продуктами для приюта. Не желаете же вы выезжать через городскую заставу с пустыми корзинами!

По сути, брат Адриэн был прав, но воспринимать советы, пусть даже самые здравые, от монаха – это было выше сил неистового гасконца.

– Да какого… – начал было де Батц.

– Не поминайте всуе! – суровея на глазах, проговорил монах. – Не беспокойтесь, господа, я выведу вас через городские ворота, ибо считаю нужным это сделать. Без меня ваш маскарад обречен на провал. После сегодняшнего нападения на королевский дворец стража у всех ворот усилена. Прево небезосновательно считает, что сегодня-завтра вы постараетесь улизнуть из города. Прошу вас, сир! – Он обратился ко мне. – Велите своему соратнику следовать моим словам. Вы ведь сами понимаете, что они верны.

Я молча кивнул. Разобиженный де Батц поднялся, ворча себе под нос что-то нелицеприятное по поводу Парижа, Богоматери, священников в целом и лично брата Адриэна. Напялив свою нелепую извозчичью куртку, он собрался было уже идти, но, вспомнив, что шпага по-прежнему украшает его бедро, стал, все так же тихо ругаясь, отстегивать перевязь.

– Нынче сразу после вечерни, господа, я жду вас у церкви Святого Бенедикта. Спрячьте девушку и потрудитесь прийти без оружия. Во всяком случае, сделайте так, чтобы его не было видно. Остальное – моя забота. А сейчас отдыхайте, мессир, и вы, сударыня. Да вот еще что, мадемуазель, не горюйте о том, что судьба привела вас в эту юдоль печали, ибо чистота души возликует и в поруганном теле. Уповайте на милость Господню, ибо она безмерна.

Состроив благостную физиономию, святой отец поднял руку в благословляющем жесте и, повернувшись, не спеша засеменил к двери.

– До встречи, дети мои! – Кинул он через плечо у самой двери. – Мне еще необходимо сделать кое-какие распоряжения. Запомните: после вечерни у церкви Святого Бенедикта.

Святой отец удалился, оставив нас с Конфьянс отдыхать перед следующим этапом побега из столицы. Сон был сейчас весьма кстати, но мне отчего-то не спалось. Слушая мерное дыхание девушки, я лежал, закинув руки за голову, размышляя об обещании, данном мной через де Бушажа Екатерине Медичи. Для меня было абсолютно ясным, что смерть короля Карла не могла быть делом моих рук. Я просто физически был не в состоянии самостоятельно вылезти из-под обломков колонны, а уж тем более обнажить кинжал и ударить им в грудь христианнейшего монарха. А то, что он меня пытался вытащить из развалин, я помнил уже наверняка. Но все же кому-то понадобилось убить Его Величество и взвалить на меня вину за его смерть! Очень мило, Сакр Дье!

Могла ли это быть сама Екатерина? То, что она не слишком любила Карла за его буйный нрав, неуправляемость и заигрывание с гугенотами, – это общеизвестно. Общеизвестно также, что Паучиха души не чает в принце, вернее, уже без пяти минут короле Генрихе. И что она издавна желала корону Франции для Анжуйца. Могла ли Екатерина ускорить гибель одного своего сына, чтобы отдать власть другому? В принципе – могла. Уговаривая себя, что Карл смертельно болен и жизнь готовит ему лишь боль и страдания, что смерть Карла – это искупительная жертва, благодаря которой можно будет восстановить мир в королевстве… Могла, но, вероятнее всего, не делала этого. К чему вкладывать кинжал в руки убийцы, когда к твоим услугам такой мастер в изготовлении ядов, как Козимо Руджиери?

Могла ли это быть импровизация кого-либо из приближенных Екатерины, решившего одним махом избавиться от двух королей? Вряд ли. Черная Вдова никого не посвящает в свои замыслы, даже своего любимца Генриха Анжуйского. А ее многоходовые интриги не допускают самодеятельности подручных. За годы своего фактического правления королева уже приучила к такому порядку дел весь двор. Так что если предположить, что Карла должны были убить по ее приказу, смерть эта была бы тихой и безболезненной. Вероятнее всего, во сне.

А вдруг убийцей короля был один из людей гвардии Анжуйца? Возможно такое? Вполне. Генрих терпеть не мог своего брата за то, что тот требовал от него оставить в покое жену принца Кондэ, за гугенотскую любовницу его самого, за дружбу со своим извечным врагом Колиньи. Да хотя бы и за то, что Карл был старше!

Мог ли Анжуйский поручить своим людям убить короля? Вполне. И люди такие у него имелись. Скажем, тот же Луи де Беранже, сьер дю Гуа. Этот – из людей той породы, которым все равно, чью кровь проливать. Было бы для чего.

Коронель дю Гуа. Я отчего-то очень явственно вспомнил холодный, презрительный взгляд, которым он одарил меня перед уходом из Лувра. Да, точно! Он был в Лувре, был за несколько секунд перед взрывом. Стоял рядом со своим господином. Потом они вместе начали спускаться в подземный ход. Мог он вернуться, вытащить из ножен мой кинжал и ударить им в грудь короля? Мог! Да и ударить мог своим, а мой уже потом всунуть в рану. Что мешало ему подняться вверх после взрыва и нанести предательский удар? Что мешало? Что? Тяжело сказать. Во-первых, неизвестно, возможно ли было пользоваться подземным ходом после взрыва. Во-вторых, если предположить, что вход не был завален, в него должна была ринуться толпа ополоумевших придворных. Против такого течения идти невозможно. Значит, либо убийца после взрыва все еще был наверху, ожидая, когда останется один на один с жертвой, либо он появился позже. Мог ли дю Гуа подняться вверх по лестнице полной народа? Вряд ли. Но почему именно он? Быть может, это был один из гвардейцев принца, из его фаворитов. В той толчее я мог просто не обратить внимание на них. Вероятно, драбанты Анжуйца тоже находились в этот час в Лувре. Не все же грабили ювелирные лавки! Одно можно сказать точно – смерть брата не вызвала у Генриха сильных эмоций и траур по нему не мешает наследнику трона крутить шашни с принцессой Кондэ.

Поговаривают, что он затеял «крестовый поход» на Ла-Рошель, чтобы развлечь даму сердца. Недурственный шаг! С одной стороны, можно попробовать оставить принцессу молодой вдовой, с другой – подновить военную славу Жарнака и Монконтура, не особенно втягиваясь в боевые действия. Сейчас сентябрь. Вскоре коронация. Если поход начнется в эти дни, то в ноябре его уже необходимо будет закончить. Так что война – не война, а так, воинские игрища. Письмо Папе в Рим с верноподданническим прошением расторгнуть брак между гугенотом Кондэ и католичкой Марией Клевской, между двоюродными братом и сестрой, и, наконец, между пассией христианнейшего короля Франции и его отчаянным врагом за это время дойдет до Рима. И его святейшество воочию сможет убедиться, что молодой король – истинный ревнитель веры, а следовательно, заслужил тот маленький подарок, о котором просит. Дальше – жизнь, залитая солнечным светом и благоухающая розами и лилиями.

Единственная помеха – брат Карл. Один удар – и помехи нет. Мог ли Анжуец убить короля? Мог. Во всяком случае, был заинтересован в этой смерти. Но убивал ли? Не факт.

Вот, к примеру, еще одна кандидатура на роль цареубийцы – Генрих де Гиз. Размах его действий вполне под стать подобной затее. Взрыв Лувра – лучшее тому доказательство! Если я и Карл выходим из игры, Франсуа Алансонский отправляется в Речь Посполитую, новый король оказывается лицом к лицу с Гизом. И не только с Гизом, но и с его католической Лигой. Вот, кстати, причина для Анжуйца повременить с убийством брата. Пусть уж лучше Карл IX разбирается с самозваным Каролингом и любимцем толпы. Моя голова Анжуйцу выгодна в комплекте с телом. Воевать одновременно и с Лигой, и с гугенотами – дело весьма хлопотное и, что немаловажно, дорогостоящее. С кем-то надо договариваться. Вероятнее всего, с гугенотами. Они не рвутся на престол. А после смерти Колиньи и Карлу, и его брату выгоднее вести переговоры со мной, а не с кузеном Кондэ. Анжуйцу так уж точно.

Но это с точки зрения логики. То есть, по меркам французского двора, – абсолютное ничто. Кураж, эмоция, порыв – вот это по-французски, а логика… Одна мадам Екатерина при дворе, поди, и знает, что означает сие слово. На своего любимца она влияет, спору нет, но его прихлебатели вполне могли порадовать своего сюзерена таким вот милым сюрпризом. А могли ведь и промолчать?! Нет. Вряд ли. Придворный – существо публичное, для него одобрение господина – заветная цель в жизни! Устранение с доски и черного, и белого короля – не просто убийство, не месть. Это подвиг во имя нового государя! Стало быть, придворный не промолчал бы. Впрочем, дю Гуа мог и поскромничать. Этот молодец из особого теста.

Так кто же? Лазутчик Гиза, затесавшийся в толпу испуганных царедворцев, или все же вернувшийся Луи де Беранже? Кто? Быть может, есть еще кто-то третий, кого я не знаю. Может! Черт возьми, может! И без того, чтобы вернуться ко двору, с этим не разобраться. Возможно ли это? Наверняка да. Но как?! Необходимо искать союзника. Сильного союзника. Сакр Дье!

Мысли мои начали путаться, и, сам того не желая, я заснул сном праведника, давая голове отдых от всех наших вчерашних приключений.

Сон мой был нарушен бесцеремонным вмешательством Жозефины. Впрочем, весьма кстати. В голове опять творился какой-то кавардак. Невесть откуда, из каких-то темных тайников мозга вылезали то образы мифических чудовищ вроде говорящего каменного дэва, то лица людей, несомненно, знакомых, но словно не в этой жизни. Я мучительно пытался вспомнить их имена. Иногда казалось, что вот-вот – и эта приоткрывающаяся дверца в иные миры распахнется, возвращая мне нечто весьма ценное. Но узенькая щелка, сквозь которую виднелись иные, близкие и все же такие далекие жизни, становилась все уже, пока не исчезала вовсе, оставляя меня один на один с кромешным мраком.

– Мсье! – Тяжелая рука Жозефины трясла меня за плечо, нимало не согласуясь с церемониалом королевского пробуждения. – А ну, вставайте, мсье, что это вы заспались! Скоро уже отправляться пора, а вы все дрыхнете! Давайте-давайте, мсье! Я вам воды солью. Приведите себя в порядок! – Она кивнула на таз для умывания и стоящий рядом позеленевший медный кувшин. – Вставайте, пока вода не остыла!

Я оглянулся, ища глазами Конфьянс. Заметив мой взгляд, Жози поспешила успокоить незадачливого сторожа:

– Она внизу, с Маноэлем. Проверяют тайник в бочке. Поспешите, мсье!

Заботливая бандерша перекинула через руку белое полотняное полотенце и подошла к умывальному тазу, готовясь лить мне воду из кувшина.

– Да, кстати! – словно невзначай бросила хозяйка «Шишки», выливая в подставленные ладони струю теплой воды. – Я посылала одну из своих девушек в Пти-Шатле.

– И что? – Я резко повернулся к Жозефине.

– Она говорит, что ближе к полудню из крепости выпустили какого-то гасконца – высокого, тощего, с перебитым носом и весьма бойкого на язык. Стражники жаловались, что он обыграл в карты весь гарнизон замка.

В моей голове, точно продолжение недавнего сна, всплыла картина: верзила, весьма напоминающий описание милашки Жози, с носом искривленным, точь-в-точь латинская буква «S», бросает шарик на миниатюрное подобие карусели, и склоненные над расчерченным на клетки полем шлемы начинают суматошно двигаться из стороны в сторону, нервно ожидая, когда шарик закончит свой бег. «Делайте ставки! – явственно прозвучало в моей голове. – Красное – король Англии, лазурное – король Франции, зеро – Божий промысел! Кручу-верчу, обмануть хочу!»

Клетки завалены монетами. Разочарованные крики проигравших и перекрывающий их вопль: «Изыди, голытьба! Ставки сделаны!»

– Да. Это шевалье д’Орбиньяк! Вне всякого сомнения! – Я плеснул себе в лицо воды, точно пытаясь отогнать навязчивый морок. – Наваждение какое-то! Значит, Рейнар жив! А я, выходит, могу слышать его голос, где бы он ни находился. И не только его!

– Как интересно! – восторженно проговорила Жози с интонацией, ранее у нее никогда не слышанной. Я невольно оглянулся на женщину. В какую-то секунду мне показалось, что передо мной девчонка лет шестнадцати, а не многоопытная хозяйка борделя. Но, словно застеснявшись проявления своих чувств, Жозефина поспешила сменить тон. – Держите-ка, сударь, полотенце да поторопитесь с одеванием. Негоже заставлять ждать почтенного брата Адриэна.

Я не заставил себя упрашивать. Мано уже поджидал меня внизу у повозки. Корзины, полные продуктов, громоздились одна на другой, загораживая доступ к тайнику в бочке и прикрывая высверленное сегодня моим другом отверстие для дыхания. Конечно, хрупкой девушке там было больше места, чем мне. Но, прямо сказать, предстоящая прогулка в бочке должна была стать отнюдь не самым приятным воспоминанием в жизни мадемуазель де Пейрак.

– Ну что, Жози? – увидев спустившуюся вместе со мною хозяйку, начал де Батц. – Спасибо тебе за все. Если что, не поминай лихом…

– Ну уж дудки! – Руки Жозефины уперлись в бока, делая ее неуловимо похожей на античную амфору. – Ты что же думаешь, чертов сын? Сказал: «Прощай, Жози», – и все? Поехал?

– Жози…

– Я уж сколько лет Жози, – отмахнулась она, хватаясь за борт возка. – А ну, потеснись!

– Ты куда? – Обескураженный возница беспомощно посмотрел на меня, точно ища защиты.

– А бес его знает! Вон лучше у этого носатого спроси. – Мадам бесцеремонно ткнула в меня пальцем. – Я с вами еду! Чего стоите, мсье, влезайте. До церкви подвезем!

– Но, Жозефина, а как же «Шишка»? – попытался было урезонить свою подругу Мано.

– А что «Шишка»? Здесь есть кому остаться. – Хозяйка понизила голос так, чтобы ее могли слышать лишь мы вдвоем. – Не смейте мне перечить, господа. Ваши головы нынче, поди, уже более шестидесяти ливров стоят. Что ж мне, вам такие-то деньги дарить, что ли?

– Жози… – попытался было вставить слово я.

– Да нет, мсье. Мне-то не жалко, я подарю. Но вот вам, сир, такие-то подарки принимать не к лицу. Тем более от хозяйки борделя.

В словах наглой вымогательницы был резон. Одному Богу было ведомо, суждено мне стать королем Франции или нет, но даже государю крошечной Наварры не пристало принимать подобные дары.

– Вы не думайте, мсье, – чуть смягчившись, продолжала Жозефина. – Я вам в пути еще не раз пригожусь. И… – она постучала пальцем по бочке, – без меня не обойтись. Да и вообще, засиделась я что-то тут. Когда маршал Таванн три года назад мне на заведенье денег подарил, радовалась. А сейчас, – внезапно разоткровенничалась хозяйка, – к черту! Надоело. Ну, что ты расселся?! – привычно накинулась на де Батца бордельерша, стремительно переходя из одного состояния в другое. – Всю жизнь здесь торчать собрался? А ну, погоняй! Не слышишь, что ли, – к вечерне звонят! Но! Пошел!

Колокольный звон висел над Парижем, проникая в самые глухие закоулки. Совсем как в ту злосчастную ночь, три недели назад. Казалось, я и сейчас смогу вычленить из общего звука сиплые нотки колокола Сен-Жермен Л’Оксеруа, подавшего сигнал к бойне. Впрочем, вероятно, это лишь казалось.

Перекресток перед церковью братьев бенедиктинцев был заполнен народом до отказа. Пока что, неодобрительно поглядывая на проезжающие экипажи, люди еще нехотя теснились и расступались, но парижане все прибывали и прибывали, причем в виде, мягко говоря, странном. Босоногие, в длинных холщовых рубахах, а то и без них, в колпаках кающихся грешников, с узловатыми веревками в руках, то проливающие слезы, как монашка перед родами, то распевающие благодарственные гимны с видом таинственно-восторженным.

Я спрыгнул с повозки де Батца, с великим трудом протискивающегося сквозь это скопище полоумков, и, работая плечами, локтями и коленями, начал пробиваться к церкви, где должен был ждать брат Адриэн. Завидев своего подопечного, он сделал знак рукой, и четверо мускулистых парней, голых по пояс, но в черных монашеских капюшонах, спешно раздвинули передо мной толпу, освобождая проход. Я невзначай заглянул под грубый шерстяной покров одного из них и, к великому удивлению, узнал одного из пистольеров-гасконцев.

– Следуйте за мной, сын мой. – Наш добрый брат бенедектинец, как обычно перебирая четки, указал на вход в церковь. – Надеюсь, ради спасения если не души, то хотя бы тела, вам не составит большого труда войти в дом Божий?

– Ни в малейшей степени, – пожал плечами я, делая шаг к украшенной деревянным барельефом двери.

– Отрадно слышать сие, сын мой, весьма отрадно! Войди же под этот кров, дающий защиту всякому, взыскивающему ее. – Благостно улыбающийся брат Адриэн распахнул предо мной врата храма. Где-то, в каком-то полутемном чулане мозга, шевельнулась было мысль о том, что первейшему принцу-гугеноту не подобает входить в католическую церковь, а уж тем более искать в ней спасения. Но, честно говоря, этот вялый глас разума затих, даже не коснувшись души. Если коварство бенедиктинца состояло лишь в том, чтобы заманить меня сюда, – что ж, пожалуйста. Сколько угодно.

– Переоденьтесь, сын мой, – критически оглядев костюм нового прихожанина, проговорил монах. – Видели толпу на улице? Вы ничем не должны выделяться из нее. Ваша батистовая сорочка не пойдет. Вот, держите холщовую. Теперь капюшон. Затем вервие.

– Зачем? – озадаченно поинтересовался я, принимая из рук святоши очевидное орудие самоистязания.

– Для бичевания, сын мой. Для умерщвления плоти, – поучительно изрек брат Адриэн. – Вот, смотрите. – Бенедиктинец отобрал у меня узловатый шнур и как ни в чем не бывало с изрядной силой хлестнул себя по спине. – Весь секрет в том, – пояснил он, видя мои выпученные от удивления глаза, – чтобы вовремя остановить руку у плеча. – Если будете бить с размаху, очень скоро ваша спина превратится в кровавое месиво. Впрочем, несколько хороших ударов во искупление грехов вам бы не помешало, но так уж и быть. Коли Господь хранит вас для дел, ведомых лишь ему, мне ли карать Его избранника? Я дам вам бычий пузырь, наполненный кровью. Привяжите его на спине. Со стороны кровь на рубахе будет выглядеть вполне натурально. Попробуйте, сын мой!

Мое недоумение, должно быть, читалось так же явно, как монограмма Девы Марии на четках святого отца.

– Благочинный Адриэн, что все это значит?

– Сир, я же призывал вас уповать на милость Господню. Да будет вам ведомо, что нынче днем Генрих Анжуйский дозволил наконец предать земле останки адмирала Колиньи, дотоле повешенные у позорного столба на Монфоконе. По просьбе маршала де Монморанси, спасителя Парижа, тело его кузена было захоронено на кладбище Невинноубиенных младенцев, где в утро вашего чудесного спасения расцвел боярышник. Вероятно, вы не знаете, что близ кладбища находится приют, именуемый Пятнадцать Двадцаток, он основан еще святым Людовиком после возвращения из Крестового похода в память о неком слепом рыцаре, жившем в сарацинском плену и делившим с королем крохи своего подаяния. В приюте содержатся триста слепцов, имеющих особое право собирать милостыню у упомянутого кладбища. Так вот, в тот час, когда земля приняла несчастного старца, пятеро слепцов чудесным образом прозрели, словно говоря тем самым парижанам, что и им пора узреть то, что злоба и ненависть сокрыла от их затуманенных невежеством умов: грехи запятнали души их, точно короста тела прокаженных. Ужас и стенания наполнили сердца горожан. Настал день покаяния. День очищения от скверны. – Брат Адриэн умолк. – Кстати, вам это прозрение обошлось всего в пятьдесят ливров.

Толпа самозабвенных бичевателей, повинуясь невидимому мне сигналу, начала движение к воротам Сен-Дени. Уже смеркалось, но никто из бредущих вокруг меня и не собирался возвращаться в Париж до закрытия ворот. Души страждущих необоримо стремились вон из опороченного кровью города в величественный храм Нотр-Дам де Понтуаз, вот уже полторы сотни лет обладающий правом полного отпущения грехов в дни великих праздников.

Сегодня был канун Рождества Богородицы. Колокола пронзительно гудели над городом, знаменуя чудо. Чудо было единственно значимым сейчас в сердцах тысяч людей, вдохновенно полосующих собственные спины и распевающих во все горло:

Шестеро гасконцев шли, окружив меня плотным кольцом. Еще шестеро держались чуть поодаль. Бичи в руках, в сапогах кинжалы. Понятное дело, искать ярого гугенота в процессии фанатиков-самобичевателей вряд ли могло прийти в голову ищейкам королевы, но чем черт не шутит! Мы приближались к воротам Сен-Дени, и над парижскими улочками гремело многоголосое: «Народ мой, следуй за мной!»

Как и предупреждал брат Адриэн, охрана ворот была изрядно усилена. Каждая подъезжающая повозка обыскивалась, точно кошелек забулдыги в базарной корчме. Вот дошла очередь и до колымаги Мано. Взоры гасконцев, и мой в их числе, обратились к заветному возку.

– Что везешь? – Седой алебардир подошел к де Батцу и, похлопав ладонью по бочке с тайником, сунул горбатый нос в корзину с зеленью и спрятанными под ней пистолями.

– Так что это ж… Это? – Мано, хлопая глазами, раскинул руки. – Я ж того, в приюте Святого Лазаря возчик. Меня ж тут всякий знает!

– А там что? – кивнул на содержимое возка стражник.

– Да нешто это, того, не видите, господин капрал? Еда для убогих. – Де Батц сунул руку в ближайшую корзину и вытянул кусок мяса на длинной кости.

– Красавчик! – На полных губах Жозефины, по-прежнему восседавшей рядом с простаком возчиком, играла улыбка столь завлекательная, что я невольно отметил, какой желанной может быть властная, шумная Жози, лишь пожелай того. – Ну что ты разглядываешь какие-то кости? Ты лучше сюда погляди! – Она поставила ногу на козлы, давая легкой юбке свободно упасть на бедро и демонстрируя, что под этим ярким лоскутом материи, кроме самой девицы, ничего нет. – Каково?

Привратник сглотнул и потерянно замычал, подыскивая слова:

– С дороги! С дороги! Пошевеливайтесь! – Большой отряд кавалерии, расталкивая древками пик толпу, наконец добрался до ворот. – Освободите дорогу! Немедленно!

– А ну, проваливайте! – наконец сыскал слова всполошившийся страж ворот. – Но! Но! Пошел!