Проще всего понять человека, увидев его дом. Был у меня знакомый, которого все считали удивительным раздолбаем, — мог он неделю шарашиться по гостям, тусоваться в незнакомых компаниях, спать на полу, укрывшись грязным полотенцем, питаться килькой в томате и прошлогодними заплесневелыми сухариками. Впрочем, при этом он сохранял и некую благопристойность в облике и не увлекался пьянством — так что его поведение все списывали на удивительную житейскую неприхотливость.

Каково же было мое удивление, когда я впервые побывал у него дома. Маленькая двухкомнатная «распашонка», доставшаяся парню от усопшей в преклонных годах бабушки, была любовно отремонтирована — ну, может, и не «евроремонт», который стоит дороже самой квартиры, но уж всяко и не визит бригады пьяных молдавских шабашников. Дорогие деревянные окна со стеклопакетами, пол пусть из простого, но наборного паркета, а не какого-нибудь там ламината, — причем не залакированный, а натертый мастикой! Все современно, аккуратно, со вкусом — можно подумать, что тут живет молодой талантливый дизайнер, а не журналист, пишущий о компьютерных железяках для профильных изданий. Кухня потрясала огромной плитой с какими-то хитрыми режимами работы и вместительной духовкой — причем видно было, что она не стоит без дела. А окончательно меня добил огромный портрет бабушки, не без таланта написанный темперой и висящий на стене в красивой раме. Портрет был работы «раздолбая».

После этого я решил, что никогда не буду судить о людях, пока не побываю у них в гостях.

У Коти я бывал неоднократно и был убежден, что знаю его как облупленного. Впрочем, стоило ли так говорить после того, как мой давнишний приятель оказался функционалом, более того — куратором, главным над функционалами на Земле?

Почему-то я был убежден, что мы окажемся не в московской квартире Коти, а где-то совсем в другом месте. И на этот раз предчувствие меня не обмануло.

В самом перемещении не оказалось ровно ничего удивительного. Будто вышел в открытую дверь, ну или из таможенного портала в другой мир. Никаких жутких мук или, напротив, райских наслаждений, которыми, по мнению фантастов, сопровождаются нуль-транспортировки, гиперпереходы и прочие выдуманные способы перемещения.

Мы просто исчезли с дороги вблизи польского городка Эльблонга и появились в другом месте.

Я не очень-то люблю ругаться.

Но сейчас выругался — и от неожиданности, и от резкой боли в ушах. Пришлось несколько раз глубоко зевнуть, чтобы уши отпустило. А вот опытный Котя, как я заметил, путешествовал через пространство с широко раскрытым ртом.

Мы стояли в центре круглой мраморной беседки. Над головой — купол, вроде как из белого мрамора, настолько тонкого, что он просвечивал будто матовое стекло. Купол опирался на темно-зеленые колонны, покрытые спиральной резьбой. Пол тоже был мраморный, зеленовато-белый.

Но самым потрясающим был пейзаж вокруг.

Высоченные горы со снежными шапками на вершинах. Заходящее солнце подсвечивает легкие пряди облаков — розовым, сиреневым, фиолетовым. Воздух холодный и разреженный.

— Мы что, на Марсе? — спросил я.

— Тебе виднее, я там не бывал, — пробормотал Котя. — Блин… холодрыга какая… Это Тибет.

— Шамбала? — снова попытался пошутить я.

— Да, — кивнул Котя. — Пошли… холодно тут.

Холод и впрямь пробирал до костей. Продолжая опираться на Котю, я вышел из беседки. Вниз по крутому склону уходила каменная лестница — к маленькой долине между складками гор. Там, огороженные высокой каменной стеной, высились какие-то строения. Рыжий, изъеденный временем камень стен, крошечные окна — будто бойницы. Буддистский монастырь?

— Монастырь? — спросил я.

— Не совсем. Официальная резиденция куратора в нашем мире.

Я посмотрел на Котю и покачал головой:

— Все-таки ты зараза…

— И почему?

— Будто не знаешь, как я мечтал побывать в Тибете!

Котя покрутил пальцем у виска.

— Нет, ты точно спятил… Пошли вниз, а то твой визит в Тибет будет первым и последним.

Опираясь на его плечо, я заковылял вниз. Котя сопел и пыхтел, будто не обладал силами функционала. Ох и мастер же он притворяться…

Я вдруг подумал, что у меня совершенно нет на него обиды или злости. Будто и не пытался он меня убить. Будто не был ответственным за все безобразие, творившееся со мной и вокруг меня…

А ответственный ли он — на самом-то деле?

Откуда я знаю, кто или что такое «куратор»? Что он может, а что нет? Какие «поводки» для него существуют?

— Нам надо будет серьезно поговорить, Котя, — сказал я.

— Надо, — виноватым голосом произнес Котя. — Разве я спорю…

— Дать бы тебе, чтобы сразу с Тибета и до Пекина долетел, — мечтательно сказал я. И почувствовал, как Котя вздрогнул. — Что, боишься?

— Побаиваюсь, — признался Котя. — Что ж ты ляхам не надавал оплеух? Как мне в машине?

— Да так… в целях разрядки международной напряженности. Чтоб конфликта какого не вышло. Чтобы не обижались.

Котя фыркнул:

— Ну извини. Я был не в курсе, а то оставил бы тебя на дороге… да держись же ты!

Поскользнувшись на обледенелой ступеньке, я едва не полетел вниз. Котя с трудом удержал меня. Остановился и печально сказал:

— Нет, ну где эти кретины? Опять свои колеса крутят? Я же велел — один всегда должен следить за беседкой!

— Какие кретины, какие колеса? — спросил я.

Словно отвечая на мой вопрос, двери самого большого строения распахнулись. Из них оранжевыми апельсинками посыпались толстенькие люди в просторных балахонах.

— А говорил — не монастырь! — укоризненно сказал я.

— Я говорил «не совсем», — поправил Котя. — Надо же им чем-то заниматься? Понимаешь, я ведь для них…

— Будда? — с любопытством спросил я.

— Нет. Но максимально приблизившийся к нему праведник, — с гордостью сказал Котя.

— Ага. Праведник. «Девочка и ее пес», — негромко сказал я.

— Чего?

— Нет, нет. Ничего. Праведник так праведник… «Восьмиклассница и физкультурник».

На этот раз Котя расслышал. И, к моему удовлетворению, смутился.

Монахи тем временем уже приближались к нам, поблескивая бритыми головами. Оранжевые тоги будто светились в вечернем сумраке.

— Так, так… — Котя призывно помахал им рукой. Что-то гортанно выкрикнул, ему ответили — и несколько монахов кинулись обратно. Котя сообщил: — Послал самых смышленых готовить нам горячие ванны. Ты как хочешь, а я продрог.

Примерно через полчаса я, сидя по горло в горячей воде, наполняющей высокую деревянную лохань, пил из глиняной пиалы обжигающий напиток, который Котя назвал тибетским чаем. На вид эта буро-зеленая маслянистая жижа напоминала скорее кисель. На вкус… ну да, крепкий чай, в который от души набухали жира и соли, а потом все сбили в густую суспензию. Уверен, что дома я и глотка бы не выпил. Даже ради любопытства. Даже в каком-нибудь модном ресторане.

Но здесь напиток почему-то пился. И даже доставлял удовольствие.

По соседству располагалась еще одна лохань, в которой отмокал Котя — с такой же пиалой в руках. Чай он пил с причмокиванием и восторженными оханьями, показавшимися мне несколько преувеличенными.

Помещение, где нам устроили «ванны», было небольшим, с низким закопченным потолком. Все здесь было темное — от времени, от дыма, от въевшейся грязи. Пол, как мне показалось, был из утоптанной до состояния камня земли, сверху слегка присыпанной какими-то сухими травами. Единственными анахронизмами были веселенькие резиновые коврики для ванной — розовые, с утятами и рыбками, брошенные на пол возле наших лоханей. Ну и чудовищный агрегат китайского производства, совмещающий в себе лампу дневного света, маленький черно-белый телевизор, радиоприемник и еще какие-то прибамбасы. Лампа светила, телевизор тоже работал, хоть и показывал одни только атмосферные помехи. Приемник похрюкивал, временами выплевывая отдельные нечленораздельные слоги:

— Син… бай… сем… иц… ка… ец…

Китай, понятное дело…

Появились Дава и Мимар — те самые «смышленые монахи». Каждый нес по ведру горячей воды, которую они и принялись понемногу подливать в лохани. Потом Мимар (впрочем, может быть, это был Дава?) достал серый мешочек, развязал и подсыпал в воду какой-то сушеной травы.

— Это что? — подозрительно спросил я Котю.

— Древняя тибетская медицина. Ну что смотришь так подозрительно, не знаю я! Какие-то травы. Для аромата. Или для здоровья.

— А как я еще могу на тебя смотреть? — Я пожал плечами. Монахи тем временем вышли, все такие же отрешенные и безмолвные. — Ты мне врал все время, сколько я тебя знаю! Притворялся обычным человеком! Потом пытался убить! Можешь это как-то объяснить?

— Могу, — непривычно серьезным тоном ответил Котя. И, помолчав, добавил: — Спрашивай — я буду отвечать.

Легко сказать — «спрашивай»! У меня накопилось уже такое количество вопросов, что я вначале растерялся. Котя терпеливо ждал, отмокая в лохани.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Ну что ты привязался? — поразился Котя. — Я ведь уже говорил — больше, чем кажется.

— Я помню. А конкретно? Сколько?

Котя со свистом втянул воздух. Откинул голову так, что стукнулся затылком о край лохани. И мрачно сказал:

— Сорок девять.

Почему-то я сразу ему поверил.

— Две мировые войны и революции, — ехидно сказал я. — Куратор… Так ты всего на четверть века старше меня! А зачем врал?

— Куратору полагается быть старым, — сказал Котя. — Старым, мудрым, опытным. А я стал куратором всего двадцать три года назад… ну какое было бы ко мне уважение?

— Как ты стал куратором? — уже начиная догадываться, что к чему, спросил я.

Котя вздохнул. Снял очки, зачем-то прополоскал их в горячей воде и повесил на край лохани.

— Ну? — подбодрил я.

— Я… меня стерли. Был один акушер с Аркана, сейчас он работает в другом мире, не у нас… — Котя помолчал. — Я стал функционалом… только не смейся… функционалом-музыкантом.

— Чего?

— Музыкантом.

— Скрипачом? — спросил я с иронией.

— Саксофонистом.

Я молчал, не зная, что и сказать. А Котя мечтательно продолжал:

— Ты бы слышал, как я играл! У меня был очень редкий инструмент — бас-саксофон…

— Работы Страдивари?

— Будешь издеваться — ничего рассказывать не стану.

Я примиряюще поднял руки.

— Извини. Само вырвалось. Я и не знал, что саксофоны бывают разные.

— Бывают семи видов. Самые распространенные — тенор, альт… А бас — большая редкость. Вот я на нем и играл.

— А что на нем играют? — продолжал я недоумевать.

— Ну… есть разная музыка для саксофона, — уклончиво сказал Котя. — Но я в основном импровизировал. Играл… — Он замолчал, но все же закончил: — В ресторане.

— Джаз — музыка для толстых, — пробормотал я.

— Ага. — Котя фыркнул. — Неужели еще не понял, что все мы — прислуга? Что содержатель гостиницы, что владелец ресторана, что таможенник на перекрестке миров? Вот и я… учился на журфаке, мечтал в «Комсомолке» работать и вдруг — стал никем. Два дня шатался по улице, хорошо хоть, что лето было на дворе. А потом мне позвонили… знаешь, тогда ведь мобильных не было. Тогда вообще был Советский Союз. Брежнев недавно помер, у власти Андропов… Ты знаешь, кто такой Андропов? Да откуда тебе знать… Он был руководителем КГБ, сразу начал в стране чистку проводить. Сажали всяких взяточников, увольняли тех, кто в рабочее время занимался личными делами… оцепят магазин и кинотеатр, к примеру, и проверяют — человек в отпуске или должен в это время быть на работе…

— Знаю я и про Советский Союз, и про Андропова. Сажали — ну и правильно делали, — сказал я. — Разве коррупция — это хорошо? Ну а если бы у нас кто-то в рабочее время в кино пошел… да какое там в кино, остановился бы задницу почесать, его бы Андрей Исаакович тут же пинком на улицу уволил!

Котя поперхнулся и некоторое время задумчиво смотрел на меня. Потом сказал:

— В какой-то мере, конечно… Но это к делу не относится. В общем — я был уверен, что стал жертвой КГБ. Что меня сводят с ума или просто издеваются…

Мне хотелось спросить, с чего бы это вдруг КГБ стал издеваться над студентом. Но я испугался, что Котя снова пустится в нудные и совершенно не нужные мне воспоминания, и поэтому промолчал.

— Я шел мимо телефонной будки, — продолжал Котя. — И вдруг в ней зазвонил телефон. Старый такой железный таксофон… в него надо было кидать монетку в две копейки… Считалось, что позвонить на него нельзя, что у него нет номера. Все знали, что на Западе в таксофон можно перезвонить, в фильмах это часто показывали, а у нас почему-то нет. Но таксофон зазвонил… я подошел и снял трубку.

Он замолчал.

— Тебе сказали адрес, куда явиться?

— Да. Я нашел странный домик — маленький двухэтажный домик из красного кирпича с крышей, крытой железом. Он был зажат между двумя панельными двенадцатиэтажками, представляешь? В то время у нас так не строили. Старые дома не щадили, снесли бы на фиг…

— И сейчас снесли бы, — заметил я. — Земля дорогая.

— На первом этаже там была лавка музыкальных инструментов, — продолжал Котя. — Я походил, посмотрел… и выбрал себе саксофон. Сам не понимаю, что на меня нашло. Но я вдруг понял, что это — мое… — Котя хихикнул. — Поднялся на второй этаж, там был страшный бардак, окна побиты, штукатурка на полу, какой-то разваливающийся трухлявый диван… Я на него уселся — и стал играть. У меня никогда не было музыкального слуха. Мама в детстве водила к знакомым музыкантам, те ей сразу сказали — не надо зря мучить и ребенка, и пианино… А тут я сел и стал играть. Голодный, не понимающий, что со мной происходит, — сидел и играл. Часа через три ко мне пришел мой акушер…

Я больше не перебивал. Слушал про то, как Котя стал выступать — иногда и в самых обычных, человеческих заведениях, но чаще — в ресторанах и клубах, которые содержали функционалы. Он играл для функционалов и для тех людей, что пользуются нашими услугами. Так прошло полгода.

А потом Котя познакомился с куратором.

— Его звали Фридрих. Кажется, он был австрийцем. Очень приятный мужик на самом деле… — Котя помолчал. — Не то чтобы мы подружились, но всегда приятно, когда тебя ценят… пусть даже за незаслуженный талант… Он обычно приходил с девушкой по имени Лора. Обычная девушка, не функционал… очень красивая. Очень.

Он снова замолчал.

— Ты его убил, — сказал я.

— Да.

— Из-за девушки?

— Да.

— Почему?

— Потому что вначале убил он. Лору. Когда узнал, что она ему изменила… со мной. — Котя усмехнулся. — Потом уже я узнал, что это был не первый ее адюльтер. И ко мне она всерьез не относилась. Фридриху, похоже, надоели непрерывные измены вперемежку с истериками. Он убил девушку… знаешь, это выглядело как сцена из старого фильма — сбросил ее со скалы. У меня на глазах. А потом очень спокойно сказал, чтобы я больше не поддавался на такие соблазны… он же серьезный человек, ему не нравится быть рогоносцем… Он очень легко к этой ситуации отнесся. А я — нет. Я завелся. Как ты, когда убили Настю. Я кинулся на Фридриха, хоть и понимал, что ничего не сумею сделать… и вдруг что-то произошло. Я его просто-напросто задушил. Прижал к земле и задушил. Он очень долго не умирал. Пытался вырваться… — Котя замолчал. Потом продолжил: — Так куратором стал я. Ко мне… пришли. С Аркана. И объяснили, что раз уж уничтожил прежнего куратора, то теперь стану выполнять его обязанности. Я согласился. Я был в ужасе, если честно.

— И часто куратору приходится?.. — Я не стал заканчивать фразу.

— Я больше никогда и никого не убивал. — Котя помотал головой. — Нет. Никогда. Это… это делают акушеры или полицейские. Куратору… ну, самому не нужно. Пост слишком высокий. А когда с тобой случилось… когда эта дура Иванова убила Настю, а ты ее казнил… я запаниковал. Я решил, что все повторяется. Что ты становишься куратором вместо меня. И попытался… извини. Я больше не буду.

Некоторое время мы сидели молча — два голых дурака в бочках с остывшей уже водой. Потом я сказал:

— Ясно. А скажи мне такую вещь, Котя… Я что, действительно становлюсь куратором?

— Не знаю. — Котя помолчал. — Но ты определенно приобрел какие-то способности — раз сумел расправиться с акушером. А я… я свои способности теряю.

И в голосе его мне послышалась легкая паника.

— Я тебе подарю саксофон, — сказал я. — Будешь лабать в ресторане. А по ночам писать скандальный роман «Учительница пения». У тебя как раз самый возраст — предаваться эротическим фантазиям.

— Я ему предамся, — негромко сказали от двери. — Я ему так предамся… Привет, Кирилл.

Повернувшись к двери, я потрясенно уставился на Иллан.

Да, конечно, я помнил, что они были вместе. И логично было предположить, что вместе и остались.

— Простите, что помешала. — Иллан ухмыльнулась и бросила на лавку у дверей стопку сероватых полотенец. — Но присоединиться мне как-то неудобно, а послушать вас любопытно.

— Мы сейчас придем, — сказал Котя с легким заискиванием. Кажется, его статус куратора, уже явно знакомый Иллан, в их отношениях мало что изменил.

— Давайте, ребята. У меня тоже есть вопросы. — Иллан посмотрела на меня — и в ее глазах мелькнула боль. — Кирилл… мои соболезнования.

Я неловко кивнул и ответил:

— И мои… тоже.