16
Мне давно кажется, что чтение книг миновало тот краткий период, когда оно было всеобщим развлечением. Кино при всем желании составить конкуренцию не могло — поход в кино был отдельным событием, а книга всегда была под рукой. Телевизор, даже обретя цвет и большие экраны, не мог удовлетворить всех и сразу — количество каналов пришлось бы сделать соизмеримым с числом населения.
Зато видео, а потом и компьютер нанесли свой удар. Кино — это чтение для нищих духом. Для тех, кто не способен представить себе войну миров, вообразить себя на мостике «Наутилуса» или в кабинете Ниро Вулфа. Кино — протертая кашка, обильно сдобренная сахаром спецэффектов, которую не надо жевать. Открой рот — и глотай. Почти то же самое с компьютерными играми — это ожившая книга, в которой ты волен выбрать, на чьей ты стороне — «за коммунистов али за большевиков».
А чтение вернулось к своему первоначальному состоянию. К тому времени, когда оно было развлечением умных. Книги стали дороже, тиражи стали меньше — примерно как в девятнадцатом веке. Можно по этому поводу грустить, а можно честно спросить себя — неужели сто процентов людей должны любить балет? Слушать классическую музыку? Интересоваться живописью или скульптурой? В конце концов — ходить на футбол или ездить на рыбалку?
Как по мне, так лучше признать: чтение — это удовольствие не для всех. И даже не просто удовольствие, это работа.
Судя по библиотеке Айрака, здесь к чтению относились именно так. Здание ухитрилось совмещать в себе некую помпезность — четыре этажа, колоннада у входа, бронзовая скульптура в виде огромной раскрытой книги и прильнувших к страницам детей и мрачный прагматизм завода — стены из скучного серого камня, широкие окна наглухо закрыты, двустворчатая дверь тоже ничем не украшена. Я с любопытством осмотрел скульптуру — на бронзовых листах был выбит алфавит, книга представляла собой букварь. Трое детей, двое мальчиков и девочка, изваянные из бронзы в натуральную величину, прижимались к книге так тесно, будто страдали близорукостью или учились читать между строк. Девочка стояла, подперев подбородок рукой, мальчишки согнулись, всматриваясь в строки.
Я потрогал отполированное плечо одного из юных читателей и с тоской вспомнил московское метро. Заглаженные до блеска статуи на «Площади Революции», особенно бронзовую собаку, которой сам ходил погладить нос перед экзаменом — верная примета, что сдашь сессию… Мне, впрочем, не повезло. Интересно, с этими статуями тоже связано какое-нибудь поверье? Погладил — научился читать, к примеру…
Войдя в библиотеку, я был приятно удивлен табличкой на стене: «Умеющим читать — вход свободный». Я не совсем понимал, зачем ходить в библиотеку неграмотным, но на всякий случай кивнул сидящему у входа пожилому вахтеру, указал на табличку и прошел дальше.
Библиотека на самом-то деле оказалась не очень большой. Первый этаж был отдан под какие-то административные помещения, откуда-то доносился прерывистый шум, наводящий на мысль о работающей печатной машине. Конечно, как они шумят при работе, я никогда не слышал, но было в звуке что-то такое периодическое, будто вылетали из громоздкого механизма страница за страницей. Что ж, вполне возможно. Сами печатаем, сами храним… сами и читаем, судя по пустынным коридорам.
Я поднялся на второй этаж. Ага, читальный зал. Столики, стулья, лампы на столиках — электрические, между прочим. Сидят человек пять, читают книги, один что-то конспектирует. На меня будто пахнуло ароматом студенчества.
Стараясь не шуметь, я поднялся выше. Вот здесь начиналась собственно библиотека — высокие ряды шкафов занимали весь этаж, два столика у самой лестницы пустовали, за третьим сидела хрупкая девушка. Абсолютно внемировая и вневременная девушка-библиотекарь. Такие же сидят в Новгороде и Чите, Шанхае и Бангкоке, Гамбурге и Детройте. У нее и внешность была какая-то смешанная, явно участвовали и азиатские, и европейские крови. Такие девушки остаются молодыми лет до сорока, а потом как-то сразу превращаются в библиотечных бабушек…
— Доброе утро, — тихо сказала девушка. — Вы первый раз у нас?
— Да, — честно признался я.
— На каких языках читаете?
— На любых, — поколебавшись, ответил я, решив, что не сильно погрешу против истины.
— Правда? — Девушка улыбнулась. — Как здорово. Не поможете мне прочитать эту книгу?
Судя по хрупким желтым страницам, книге было лет триста. А может, и все пятьсот. Я понял, что прихвастнул зря. Способности функционала меня бы выручили, но их я сейчас не ощущал. А при переходе я вряд ли выучил мертвые языки этого мира…
Смущенно улыбнувшись, я зашел за стол. Склонился над плечом девушки, почувствовав слабый цветочный аромат от ее волос. Уставился на страницу.
И севшим голосом спросил:
— А что именно вам непонятно?
— Ну вот. — Девушка с любопытством посмотрела на меня. — Вот.
— Не лишним будет добавить щепотку гвоздики, — прочитал я.
— Вы знаете этот язык? — восхитилась девушка. — Вы действительно его знаете?
Еще бы я не знал русский!
— Доводилось слышать… — признал я.
— Как удивительно, — тихо сказала девушка. — Я учила… по словарям. Но я думала, что никто… Скажите, а почему в книге советуют добавлять в еду маленькие гвозди? Это как-то связано с нехваткой железа в пище? Но ведь это очень опасно, их можно не заметить и проглотить…
— Это не гвозди. Пишется похоже. Гвоздика — это такая пряность… такие маленькие сухие соцветия… дайте карандаш.
На листке плотной сероватой бумаги я как мог набросал гвоздику. Честно говоря, в еду я ее никогда не добавлял, а вот варить с друзьями глинтвейн приходилось…
— Ой… — огорчилась девушка. — Я не знаю такой приправы. Наверное, она уже не растет.
— Наверное, — согласился я.
Как странно, как нелепо и смешно, что из всей великой русской литературы, из всех изданных в России книг сохранился не Толстой или Пушкин, не собрание ленинских статей или учебник физики, а кулинарная книга! Обычная кулинарная книга… Хотя если разобраться, то ничего удивительного. Именно хорошие кулинарные книги печатают на гладкой, толстой, прочной бумаге, чтобы не разбухали от влаги, меньше пачкались жирными пальцами, терпели свое пребывание на кухне среди баночек специй и полотенец. Если у вас дома есть кулинарная книга, по которой вы часто готовите, то где она лежит? В книжном шкафу? Да не смешите меня…
И я вдруг четко, со всей ясностью понял то, к чему подспудно уже был готов.
Это не просто другой мир.
Это будущее.
Это наше будущее.
Радиоактивные пустыни, горящая земля, затянутое тучами небо, руины городов, окопавшиеся на островах остатки цивилизации — это моя Земля.
Вот он какой, мир функционалов.
— У нас есть целая полка книг на этом языке, — сказала девушка. — И еще на всяких мертвых языках… в спецхране наверху.
Ей явно хотелось притащить сюда гору книг, вывалить (нет, не вывалить — бережно положить на стол) и усадить меня читать. Читать, читать и читать… переводить, объяснять, подсказывать. Что такое гвоздика, что такое сюртук, что такое гламур, что такое дефолт, что такое загрязнение окружающей среды, что такое война, что такое коррупция…
— Может быть, потом, — ответил я на невысказанный вопрос. — Мне бы хотелось… хотелось прочитать что-то по истории.
— Вы откуда? — негромко спросила девушка. Она и так говорила тихо, привыкла к этому среди библиотечных шкафов. А сейчас вообще перешла почти на шепот.
— Издалека. Очень издалека. Не спрашивайте.
Она задумчиво кивнула, словно эти слова ей все объяснили. Поднялась.
— Идите за мной…
Мы прошли рядами книжных шкафов, сквозь тихий шорох страниц — несколько человек выбирали книги, сквозь запахи старой бумаги и свежей типографской краски. Словно в храме какой-то новой религии, где книжные полки вместо икон, а бумажная пыль — вместо ладана и мирры…
— Вот, — сказала девушка.
Я задумчиво смотрел на пустой шкаф.
— У нас нет истории, — сказала девушка. — Это слово… почти и не в ходу. Вам повезло, что я вас поняла.
— Не может быть общества без истории, — сказал я. — Как давно здесь живут люди?
— С сотворения мира, наверное. — Девушка усмехнулась. — У нас тут есть древние руины… Очень древние, им много тысяч лет.
— Тогда я спрошу по-другому. Как давно люди живут только здесь?
— Я думала об этом, — серьезно ответила девушка. Будто я ее спросил, в чем смысл жизни. — Мне кажется, что сменилось много поколений. На материке никто не может жить долго. Даже… даже…
— Люди-над-людьми? — прямо спросил я.
Девушка кивнула.
— Кто вы?
— Я здесь чужак. Позвольте мне не объяснять. Это как минимум опасно.
— Для вас?
— Для меня тоже. Но в первую очередь для вас. Пусть я останусь таким… странным посетителем, задающим странные вопросы.
— Понимаю, — серьезно сказала она. — Это непривычно, но я понимаю. Наверное, потому что я люблю старые книги.
— Кто такие Люди-над-людьми? Правители?
— Нет. Правит императрица.
Она уже не удивлялась даже такому вопросу, начисто выдающему мое нездешнее происхождение.
— А Люди-над-людьми?
— Они иногда приходят. Покупают редкости с материка и учат с ними обращаться. Ничего не приказывают, никого не обижают… если вы об этом.
— Совсем никого?
— Только если пытаются обидеть их. Они… — Девушка помолчала. — Они другие. Мы им неинтересны. Вообще-то они скорее добрые. Могут вылечить любую болезнь… мне рассказывала бабушка: когда-то началась эпидемия, и они принесли лекарства. Могут дать хороший совет. Но они здесь не живут. Мне кажется, им просто неинтересно.
— А кто их пытался обидеть?
Девушка колебалась. Потом сказала:
— Если идти в горы, там будет поместье господина Дитриша. Он богатый землевладелец, меценат… это здание подарил городу он. Я думаю, вам лучше спросить у него.
— Он не любит Людей-над-людьми?
— Он любит знания. Он расскажет вам больше. Если вы ему понравитесь, конечно. Но вы понравитесь.
— Спасибо, — тихо сказал я. — Вы мне очень помогли.
Девушка кивнула и ответила именно так, как я и ожидал:
— Это моя работа. Вы еще вернетесь?
— Не знаю, — честно сказал я. — Не знаю.
— Я хотела бы… показать вам некоторые книги.
— Не знаю, — снова повторил я. — Это зависит не от меня.
Самое плохое в отсталых мирах — это не сортир в виде горшка под кроватью, свеча вместо лампочки и отвар целебных трав вместо таблетки. Самое плохое — это скорость передвижения. Цивилизация сжала нашу Землю вначале до восьмидесяти дней вокруг света, а потом и восьмидесяти часов (будем реалистами и не станем принимать в расчет сверхзвуковые истребители, космические корабли и прочие немассовые транспортные средства). Но сама возможность за десять часов перенестись из Москвы куда-нибудь в Токио, если сравнить ее с поездами, кораблями и повозками, — немыслимое чудо. Но даже если не брать в расчет кругосветных и прочих дальних перемещений. Вы представляете, сколько времени занимал раньше простой выезд семейства на дачу куда-нибудь за сотню километров от Москвы? Если не на поезде, а на повозке? То-то и оно. Так что можно ругать автомобили за ядовитые выхлопы, ужасаться пробкам, но от многих проблем мы избавлены и даже не можем их себе толком представить.
Хотя на самом деле мне повезло. Я не увидел в городе никаких признаков наемного транспорта — ни в виде кебов или карет, ни в виде рикш. Просто ничего! Даже частные повозки встречались редко, я увидел всего несколько легких двуколок. Были запряженные невысокими волами грузовые повозки, встречались люди, невозмутимо едущие на осликах и мулах. Но даже это было скорее исключением из правил. В основном все полагались на свои ноги.
Двинулся пешком и я, благо дождик прекратился, но облака давали приятную тень. За час пересек весь город и оказался на дороге, уходящей в гору, к поместью землевладельца Дитриша.
Тут моя решимость немедленно встретиться с любителем знаний дала трещину.
Я смотрел на проселочную дорогу, уходящую в горы, на полускрытый облаками небоскреб. Стоит ли вот так… резко. Не пообедав. Не отоспавшись хотя бы в снятом на неделю номере. А вдруг снова ливень пойдет? А вдруг облака сдует, и начнет печь солнце? Поговорить, разузнать, экипироваться… С библиотекаршей можно еще пообщаться, хорошая девчонка… Некстати, а может, и кстати, вспомнилось, что у Коти раза три были подруги-библиотекарши и, по его словам, все они были натурами романтичными, страстными и влюбчивыми. Наверное, соседство с книгами так сказывается…
— Далеко путь держите?
Поскрипывающая бричка, едущая из города, приблизилась как-то удивительно незаметно. Ее хотелось назвать именно бричкой, было в ней что-то польское или украинское: плетеный верх, наполовину закрывающий возок, какая-то европейская сельскость… Да и немолодой возница — крепкий, красномордый, усатый — в Восточной Европе выглядел бы своим. Правда, на нем был серый потертый сюртук, синяя рубашка с глухим воротом, широченные коричневые штаны и совсем не вяжущиеся с такой одеждой лаковые черные ботинки, но как только не одеваются люди в сельской местности.
— В гору. К господину Дитришу, — сказал я.
— А, — кивнул возница без удивления. — Так садись, подвезу.
Я колебался совсем недолго.
Я вдруг понял, что сколоченные из дерева колеса покрыты литыми шинами из синтетического каучука, которые производит мастерская дядюшки Хо в южной части города. Что водителя зовут Андре, но сходство с французским именем случайно, а полная форма — Андреас. Что он давно женат, но своих детей у него нет, это его печалит, но приемную дочь он воспитал как родную. Что до усадьбы нам придется ехать два часа семь минут. Что дождя не будет, но и солнце останется за облаками. Что мысленно Андре клянет выпитое в городе кисловатое пиво, потому что у него бурчит в животе и в пути ему дважды придется отбегать в кустики. И что ему и впрямь очень хочется меня подвезти, потому что с утра он любит ездить в город один, отвозя мандарины и виноград, а вот на обратном пути веселее с попутчиком — поболтать и посплетничать, до чего он большой охотник…
— Спасибо, — сказал я, забираясь в бричку. — Мандарины возили?
— А то, — согласился Андре. — Хорошо распродал!
Он похлопал себя по тугому карману, совершенно не беспокоясь, что хвалится деньгами незнакомцу на глухой дороге.
— Это здорово, — сказал я. Ощущение всезнания уже схлынуло. Я сделал выбор. Правильный или нет — другой вопрос.
— Закуришь?
— Спасибо. — Я искренне обрадовался. В пачке оставалась последняя сигарета, да и курить «Данхилл» при местных жителях я не рисковал.
Впрочем, возница тоже курил не махорку. Из кармана сюртука появилась картонная пачка, из пачки — две папиросы.
— О! — сказал я.
— Дерьма не держим, — гордо ответил возница.
Некоторое время мы ехали молча. Невысокая смирная лошадка терпеливо тащила бричку по дороге. Вокруг были поля — сейчас пустынные, урожай то ли собрали, то ли ждали не скоро. Мы курили. Табак оказался крепким, у меня даже слегка закружилась голова.
Когда повозка проезжала мимо приметного кряжистого дерева, возле которого так и подмывало присесть отдохнуть, возница сплюнул и сделал жест, будто сыпал что-то через левое плечо. От сглаза?
— Дурное место? — спросил я.
— Дурней не бывает, — согласился возница. — Человека тут убили, не слыхал?
— Нет.
— Два друга после работы сели вина выпить. Ну и… то ли вино крепкое попалось, то ли головы солнце напекло. Слово за слово, вспылили, один другому по морде заехал, а тот схватил сгоряча лопату и…
— Ясно, — сказал я. — Давно это было?
— Ну… — Андре задумался. — Значит, я тогда совсем пацан был… Да уж полста лет как прошло. Поле это с тех пор никто не любит, а дерево… спилить бы его надо, только пусть в назидание стоит…
Я осмысливал услышанное.
Полста лет? Человека убили в пьяной драке — и полсотни лет люди чураются этого места? Да в нашем мире пришлось бы на каждой дороге плевать, никакой слюны бы не хватило.
Что это, какая-то искусственная, внедренная функционалами неагрессивность? Или следствие духовной эволюции человечества?
Нет, пожалуй, все проще.
Как изменится психология людей, если девяносто девять целых и девять десятых населения планеты погибнет? Если уцелеют несколько сотен тысяч, пусть даже миллион — но на одном-единственном большом острове? Писатели и режиссеры начинают радостно смаковать ужасы постапокалиптического существования, все эти банды кровожадных недоумков (желательно — обкуренных, оборванных и на ржавых мотоциклах, носящихся по пустыням в поисках жертв), одуревших от случившегося военных (на ходу один старый танк без снарядов, командует спятивший майор, солдаты тупо исполняют приказы) и религиозных фанатиков (сексуально озабоченный предводитель секты и кровавые ритуалы, тяготеющие к каннибализму, обязательны). Ну ладно, это все фантастика. А на самом деле? Не возникнет ли в сознании людей глухая, жесточайшая, подсознательная неприязнь к убийству?
Здесь, похоже, случилось что-то подобное.
А еще туго пришлось существующим религиям. Не вписалось случившееся в их картину мира. Утратили веру прихожане, бросили свои храмы пастыри. Разве что буддисты все приняли как должное.
Скорее всего и капитан Ван Тао не собирался меня отравить, для этого мира поступок был слишком невероятный даже для бесшабашного грабителя руин. Наверное, в аппетитных пельменях было банальное снотворное. И не с целью меня связать или обобрать, а просто чтобы опасный гость не буянил ночью.
Андре остановил повозку, бросил мне вожжи:
— Подержи… живот прихватило.
Он сиганул вниз и скрылся за ближайшими кустами. Лошадь прядала ушами, помахивала хвостом и всем своим видом выражала готовность простоять так хоть до вечера.
Возница вернулся, пробормотал:
— Чтоб я еще раз в «Хмельном дельфине» пиво пил! Пусть они его дельфинам спаивают… дельфинам просто, где захотел, там и серешь…
— Кору дуба надо заварить и попить, помогает, — сказал я сочувственно.
— Знаю, вот как приеду, так сразу дочку попрошу заварить… она у меня умница. А ты доктор, что ли?
— Отец у меня доктор.
— А! Ну, значит, и ты в доктора пойдешь, — убежденно сказал Андре. — А вот скажи, что женщинам пить, когда у них дни дурные?
— Для чего? — не понял я.
— Чтобы на людей не кидались.
— А… — Я пожал плечами. — Валерьяну… боярышник.
— И впрямь — доктор, — порадовался Андре. — Только не помогает. Все равно сама не своя ходит. Она у меня молодая… горячая…
Он задумался.
— А вот если сердце колет?
— Колет или давит? — уточнил я.
— Колет.
— Валерьяну. И боярышник.
— Ишь ты…
У меня создалось ощущение, что мои рекомендации новостью не явились. Скорее возница воспользовался случаем проверить какого-то своего доктора, давшего ему столь же простые и оттого вызывающие мало доверия советы.
— А к Дитришу ты по врачебному делу?
Я понял, что открещиваться от чужой специальности смысла нет. Что бы ни случилось в мире, но людей всегда будет интересовать, как лечить свои и чужие болячки. Причем о своих они будут спрашивать докторов, а чужие — порываться лечить сами.
— Не совсем. Мне про него рассказали, что человек очень умный.
— Умный, — без тени иронии подтвердил Андре. — Хороший человек и умный. У них вся семья такая была. Дедушка, будь ему земля пухом, отец — тоже золотой человек. Сестра у него попроще, ветреная девица и пустая, хоть и не пропащая. А Дитриш — умница. Жениться ему надо скорее и детей рожать, а то ведь все мы смертны, а хорошую породу продолжить надо…
Это явно было его больной темой, и он не преминул бы подольше о ней поговорить. Но я, воспользовавшись случаем, задал вопрос:
— А он холостой?
— Ага. Он же молодой совсем, твой ровесник будет. Но умный!
Последняя фраза прозвучала обидно, хотя вряд ли Андре вкладывал в нее такой смысл.
— Ясно. — Я задумался. Почему-то я был твердо уверен, что меценат и землевладелец Дитриш — человек пожилой, как минимум в отцы мне годящийся. А тут — ровесник.
Хорошо это или плохо?
Пожалуй, хорошо. Если я решу ему открыться, то чем моложе Дитриш, чем меньше замылены у него глаза, тем легче мне будет.
— Скажите, Андре, а вы ни от кого не слыхали, будто в горах выше поместья господина Дитриша стоит какое-то здание? — спросил я. — Высокое, вроде башни.
Андре помедлил. Снова достал и протянул мне папиросы. Я закурил, уже догадываясь, что ответ будет утвердительный.
— Слыхал. Как не слыхать. Троих людей знал, которые говорят, что ее видели. Да что видели, и сейчас, если на гору посмотрят, видят. Один даже на запад уехал, говорил, «чтоб не маячила».
Я искоса посмотрел на гору. Перекрученный веер бесстыдно сверкал в проглянувшем в прореху облаков солнце.
— Сами вы не видали?
— Нет. Как-то долго стоял, и так смотрел, и эдак. Говорят, красивая такая… — Он неопределенно взмахнул руками. — Только видеть ее могут не все.
— А если пойти в горы, посмотреть?
— Нельзя туда ходить, — резко ответил Андре. — Это каждому известно. Кто в горы пошел — назад не возвращается!
— Почему? Что там опасного?
— Мало ли… — Андре снова обрел флегматичность. — Звери, пропасти. В горах опасно.
— Опасно, но кто-то должен был вернуться. Что за звери, от которых спасения нет?
Возница пожал плечами. Потом сказал:
— Может… может, их железный человек убил.
— Железный человек?
— А ты приезжий, значит?
— Угу.
Андре кивнул.
— С востока?
— Ага.
— И впрямь говорят, что вы там будто на другом острове живете… Ходит тут в горах такой. В два человеческих роста. Из железа. На ходу деревья ломает. Хорошо, вниз никогда не спускается.
— Давно ходит?
— Всегда. — Андре бросил мне поводья. — Тьфу ты, как заговоришь о всяких страстях, так совсем живот подводит…
Он ломанулся в заросли, на ходу расстегивая ремень. А я очумело уставился на гору.
Железный человек? Робот?
Я совершенно не ожидал встретить здесь что-то подобное! Функционалы не используют технику. Особенно такую… научно-фантастическую. Живые дома, порталы… даже какие-нибудь силовые поля — в это верю. В робота, в механического охранника — нет. Сказки, сплетни, страшилки…
— Однажды сам его видел. — Из кустов Андре возвращался повеселев. — Маленький был, ну не совсем чтоб, но дурной. С друзьями пошли в гору ягоды собирать. Ну… выше, чем положено, поднялись. Я малинник нашел, стою, обрываю, больше в рот, чем в корзину. И вдруг грохот, сквозь лес кто-то идет. Я на месте столбом стою. А тут сквозь деревья мелькает… Как человек, только выше. В два раза. — Он подумал. — Нет, не в два, раза в полтора. Я же все-таки пацан был, да и ростом никогда не отличался. Из железа, сверкает весь. И глаза стеклянные такие… — Он беспомощно повел руками. — Как у стрекозы, вот. Веришь?
— Верю, — тихо сказал я. — Если глаза как у стрекозы, то, наверное, верю. Фасеточное зрение, довольно разумно…
— Ты доктор, тебе видней, — кивнул Андре. — Спасибо, что не смеешься. Мне-то не особо поверили. То есть в железного человека верят, а что я видел — нет. Ремня всыпали, да и велели не ходить куда не следует. Я больше никого не знаю, кто б его видел. Те, кто сдуру на гору полез, наверное, видели перед смертью. А меня, я потом так подумал, потому не тронул, что я все-таки малец был. С мальца какой спрос… Башню вот — да, видят некоторые. Я как-то господину Дитришу сказал, что дурь это все. Он засмеялся, хоть и невесело. И сказал, что башня-то есть. Он сам ее видит, только показать никому не может.
— Вот это да, — только и вымолвил я.
Все-таки, похоже, я принял правильное решение. Выслушает меня Дитриш или нет, поверит или прогонит прочь — но он один из немногих здесь, кто действительно может поверить.
Поверить и помочь.
