Книга: Зов лабиринта
Назад: ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
Дальше: ГНЕВНАЯ МУЗА

ОНА НАПИСАЛА УБИЙСТВО

Ди лежала животом на чьем-то колене и мучительно выкашливала из себя соленую воду. Кто-то сверху приговаривал: «Вот и умница. Вот и хорошо. Дыши глубже».
Ди дышала и отплевывалась. Потом попыталась перевернуться. Чьи-то руки ей помогли и заботливо усадили. «Ты?» Вяло выдохнула, не имея сил изумиться. «Я». Никита был мокрый с головы до пяток, как и она сама. Вода стекала с одежды и без следа уходила в горячий прибрежный песок. С его и ее одежды. На ней были брюки и белая блузка, бесстыдно обрисовавшая кончики грудей. Ди смущенно отлепила мокрую ткань от тела.
«Что у тебя с лицом?» Никита вытер тыльной стороной ладони щеку, смазав полоску крови. «Пустяк. Поцарапался. Тебе уже лучше?» – «Да, нормально». Ответ получился автоматическим – Ди внимательно разглядывала царапины. Их было четыре, и они тянулись параллельно по всей щеке. Она перевела взгляд на свои руки. Но вода вымыла кровь из-под ногтей, ничего не осталось. Ди виновато закусила губу. «Это я тебя так? Мне показалось, что меня схватил здоровенный осьминог. Я жутко перепугалась». – «Все нормально, забудь».
Она торопливо разлепила карман мокрых брюк и достала мокрый носовой платок. Осторожно вытерла кровь. Он мотнул головой. «Надо сухим. По мокрому так и будет течь». Ди развела руками. Сухим здесь был только песок. Она огляделась. Дикий пляж на окраине города. Вокруг никого. Чуть в стороне на полсотни метров в море вклинилась одинокая скала. Никита проследил за ее взглядом.
«Я не совсем уловил, как это произошло. Сначала я не видел тебя, а потом ты вдруг свалилась в воду. Зачем ты это сделала, ты же не умеешь плавать? Во всяком случае, не умела раньше. Или ты…» Он с подозрением посмотрел на нее. Она возмущенно отвергла его предположение: «Глупости. Если я решу заняться суицидом, в любом случае топиться не собираюсь… Слишком мокро. И не люблю утопленников. Я просто… поскользнулась». И в свою очередь уставилась на него с подозрением. «А как ты здесь оказался?».
Он широко и невинно улыбнулся. «Гулял. Удачно совпало, да?» Ди согласилась. «Ага. Куда уж удачней. А ты всегда так… приходишься к месту и ко времени?» – «Стараюсь. Не люблю промахиваться. Только в яблочко. Разве это плохо? Ты даже спасибо не сказала. Я же мог утонуть вместе с тобой». Шутливая обида – но под ней Ди уловила нотки ожидания чего-то большего, чем простая благодарность. «Спасибо. Извини, у меня мозги еще ходуном ходят».
Они сидели рядышком на песке и сушились в солнечных лучах. Никита бросал мелкие камешки в волны. Подводный кошмар начал забываться – только яркий фиолетовый цвет все еще стоял перед глазами. «Как же тебе это удается? Попадать куда и когда надо?»
Он долго не отвечал. Подбрасывал голыш на ладони, смотрел в море и чему-то мечтательно улыбался. Глядя на него краем глаза, Ди снова непроизвольно подумала о внутренних запасниках ровной, спокойной, сознающей себя силы, которой буквально фонтанировал этот бывший «цыпленок». Теперь она по сравнению с ним уже не мама-наседка, а обыкновенная мокрая курица, бестолково кудахтающая и хлопающая крыльями. И ей очень не нравилось это сравнение.
«Понимаешь, этому нужно учиться. Дисциплинировать свой инстинкт, подчинять его себе, чтобы можно было в любой момент использовать его – как оружие или как средство защиты. Или как источник нужной информации. Интуиция – уже не то. Она может быть, а может и не быть. А инстинкт есть у всех. Дело только за тем, чтобы вымуштровать его, как солдата. Армия или война в этом смысле идеально подходят». – «Ты был на войне?» – «Нет, не на войне. Хотя в каком-то смысле… Неважно. Я жил в монастыре. Как видишь, кое-чему научился». Ди удивилась, хотя подсознательно и ожидала чего-то в этом роде. «Ты? В монастыре? В буддийском?» Никита весело расхохотался, откинув голову и почти упав спиной в песок. «Почему буддийском? Откуда такие странные фантазии?» Ди пожала плечами. «Расхожий стереотип. Дисциплина духа, боевые искусства, путь воина. Почему бы и нет?» Он перестал смеяться и посерьезнел. «Никогда не позволяй расхожим стереотипам заарканивать себя. Это бывает вредно для жизни. Монахи-воины были и есть не только и не столько в буддизме. Буддийским монахам и не снилась та война, которую ведут другие». – «Ты не похож на монаха». Ди не отдавала себе отчета в том, что была бы разочарована, окажись он монахом. Просто каким-то образом чувствовала, что это было бы… неправильно. Он не может и не должен носить рясу. «Я не монах. Я ушел из монастыря». – «Почему?» Плюс к своим неясным ощущениям ей хотелось знать его собственные мотивы, выявить отчетливей интуитивный механизм определения отдельно взятой человеческой сути. Впрок – для себя.
«Потому что мое место не там. Когда я понял это, я ушел». – «А где твое место?» – «Не поверишь – везде». Счастливая широченная улыбка и взмах рукой – весь мир. И тогда Ди познала, что такое зависть – самая что ни на есть черная. С белой окантовкой – яснее ясного было, что ей самой этого всего мира не дано, никогда она его не получит, а если бы и получила – не удержала бы в руках. Мир всего лишь дарит ей свои пути-дороги. А ее собственный мир – только крошечная точка – пространство перекрестка. Слишком мало и хочется большего. Потому что желание рассудком не пересилишь, голыми построениями тоскливую скуку не развеешь. Только это большее само гонит ее от себя. Устраивает охоту с травлей, сбрасывает в море, обвиняет в самозванстве. Маски одна за другой оказываются ошибками. Спасибо, не роковыми.
«А ты уверен, что не ошибаешься?» – «Вполне. Я уверен, что прав». – «Ах да, я забыла, ты же не любишь промахиваться. Выверяешь все с аптекарской точностью?» И не хотела язвить, а все равно вырвалось – бессмысленная насмешка, укол тупой иглой, бессильный, выветрившийся яд. «Скорее снайперской». Ухмыльнулся и отправил друг за дружкой два камня в одну и ту же точку прибрежной отмели. Ди проследила за их полетом и почти синхронным бултыхом. «Только не надо пижонить. Конечно, ты прав. Ты всегда прав. Ты вообще у нас правильный, да? Во всех отношениях беспримерно образцовый. Ну просто эталон качества. Гарантия бессрочная, ручательство Господа Бога». Хриплый надрыв. Почти ненависть. Бессильная и отчаянная.
Никита смотрел на нее озадаченно и озабоченно. «Что с тобой, Ди? Я что-то не то сказал? Или ты опять решила покусаться?» – «Я решила, что ваше величество Идеал – не про мою скромную честь. Спасибо за компанию, мне пора. А то становится слишком приторно». Рывком поднялась на ноги, стряхнула с себя песок – одежда уже подсохла – и поплелась прочь. Но не успела сделать и двух шагов, как он окликнул ее – спокойным, безмятежным, даже легкомысленным тоном. «Эй! А помнишь, как тебя в университете прозвали? Клякса!» Ди остановилась на полушаге и резко повернулась. Упрямая решительность, еще четверть минуты назад красовавшаяся у нее на лице, на глазах сменялась по-детски выразительным недоверием. Ожиданием подвоха. «Не помню. Почему?» – «А ты всегда срываешься неожиданно. Не уследишь за твоими перепадами. Ты похожа на чернильницу, из которой все время каплет. Нет, скорей брызжет». Ди уже забыла о своем намерении гордо удалиться и стояла на месте в растерянности. «Правда? Я в самом деле… без тормозов? Я думала, это незаметно. Ты действительно считаешь, что у меня чернильная душа? Что же мне с ней делать?» Никита хитро прищурился. «Добавить белил. И приделать крышку». Ди не на шутку расстроилась. Она снова плюхнулась в песок и пронзительно-грустным взглядом принялась обшаривать окрестности – бесцельно, ничего не видя, не замечая. Никита продолжил щадящую терапию, начатую болевым приемом: «Вообще-то я не помню, за что тебя Кляксой прозвали. Чернильница мне только сейчас в голову пришла. Раньше ты была… слегка не такой. Но, знаешь, тебя не стоит обзаводиться по этому поводу комплексом неполноценности. Ты говоришь, что я правильный. Я не знаю. В этом не может быть никакой уверенности. Но заметь, никто не говорит, что ты – неправильная. Я, может, иногда тоже промахиваюсь». – «Ну да, ты еще скажи, что на ошибках учатся. Слишком просто, слишком тривиально». Никита очень удивился – тем естественным, без капли наигранности, непонимающим удивлением, которое в любых ситуациях лучше всяких слов говорит: ну и что за глупости вы мне тут рассказываете? «А зачем тебе сложности? Жизнь в принципе построена на тривиальностях – она же все время себя повторяет. И ошибки повторяет. По-моему, право ошибаться вообще надо внести в список основных прав человека. Ошибаюсь, следовательно живу. Только нужно уметь вовремя называть ошибки своими именами. Чтобы спать спокойно. Я понятно излагаю?»
Ответить она не успела. Перед ними из ниоткуда вырос огромный человек в милицейской форме – просто-напросто нарисовался в воздухе, бесшумно и незаметно. Ди увидела его и вздрогнула. Напряглась в ожидании неприятностей – стала как натянутая до предела струна: легчайшее прикосновение – и тугая распятая застылость рассыплется пронзительным всплеском трепещущих нот. Меньше всего ей сейчас хотелось видеть милицейских, тем более разговаривать с ними. Усатый гигант приложил руку к фуражке. «Сержант Морковин. Госпожа Димарина, вам придется проехать со мной в прокуратуру, ответить на вопросы». «Какие вопросы? Все, что я могла сказать, я уже сказала вашему следователю». – «Мне велено доставить вас в прокуратуру для дачи показаний. Остальное мне неизвестно». Ди беспомощно оглянулась на Никиту. Тот кивнул головой. «Тебе в любом случае придется это сделать. Не волнуйся, все будет в порядке». И ободряюще улыбнулся. У него был бесконечно разнообразный набор улыбок на все случаи жизни.
Усатый детина в форме с интересом разглядывал его исполосованную половину лица. Кровь уже перестала течь, запеклась толстыми багровыми дорожками. Сержант, переведя простодушный взгляд с него на нее и обратно, неопределенно хмыкнул. Ди готова была сквозь землю провалиться. Если бы умела краснеть – сделалась бы румяной, как цветущий мак. Напустив на себя независимый вид, неохотно поднялась, снова отряхнулась. «Мне нужно переодеться. Я могу это сделать?» – «Нет проблем. Заедем к вам домой». – «Только не домой. Я живу в гостинице». – «Как скажете».
Милицейская машина стояла чуть поодаль, на границе поросшей травой земли и прибрежной песчаной полосы. Еще дальше начинался сосновый перелесок, полого поднимаясь в гору. «Кстати, как вы меня нашли?» Ее сопровождающий самодовольно усмехнулся в усы. «Такая наша работа – находить. Я заметил тут недалеко машину вашего приятеля. Дальше несложно».
«Однако, – думала Ди, усаживаясь на заднее сиденье. – Уже всему городу известно, что у меня есть приятель. Интересно знать, какую роль они ему приписывают. „Вдова убитого ищет утешения на груди бывшего монаха!“ Не удержавшись, она фыркнула. И увидела в зеркале водителя вопросительно-недоуменный взгляд детины. „Это я не вам“. Отрезала, как топором махнула. Отвернулась к окну. Окинула напоследок глазами пляж. Ника там уже не было. Почему-то от этого стало грустно до тошноты.

 

Лейтенант Куницын, чья фамилия некогда гордо звучала как Кауниц, не был белокурой арийской бестией – он был всего лишь образцовым потомком обрусевших немцев. То есть педантичным, исполнительным и прилежным молодым человеком с самыми серьезными видами на жизнь и обустройство в ней. Поэтому он мучительно переживал в тех случаях, когда дело не ладилось, зависая в мертвой точке, когда не удавалось проявить свои лучшие качества и когда не оправдывались чьи-то возложенные на него надежды. По счастью, в этих тупиковых ситуациях на помощь Куницыну приходили истинно русские хитрость и изобретательность, тщательно укрываемые обычно под видом русского же деревенского простодушия, – способности, унаследованные лейтенантом от славянской половины родни.
Вот уже больше трех недель Куницын героически выдерживал регулярные атаки старушки Иванцовой, лишившейся любимой кошки в результате памятно-печальных событий. Пожилая женщина навещала прокуратуру каждые два дня – ровно с той же периодичностью, с какой раньше выгуливала питомицу. Лейтенант удивлялся и восхищался старушкиными неуемностью и постоянством, но каждый раз вынужден был виновато разводить руками – кошечка на улицах ему не попадалась. По правде говоря, все кошки, и домашние, и бродячие, были для него на одно лицо, то есть морду, и он никак не мог понять, почему бабушка не возьмет себе любую бездомную. Но долг есть долг, тем более долг сотрудника милиции. Словом, Куницын страдал.
И когда пожилая дама в очередной раз предстала перед ним воплощенным укором, нервы лейтенанта не выдержали и он вынужден был проявить хитроумие.
«Стойте здесь, Дарья Петровна, никуда не уходите. Мы нашли ваше животное, сейчас будем проводить опознание». Куницын опрометью бросился в столовую прокуратуры, где жила, нахлебничая, ничейная, приблудная кошка. Была она серой с зелеными глазами, круглыми боками и большими лапами. Вытащив бездельницу из угла, где та мирно дремала после обеда, лейтенант придирчиво осмотрел животное. Он остался доволен: окрас – какой нужно, дымчатый, с глазами, конечно, натяжка, голубые они должны быть, но старушка, может, и не заметит пустяка.
Пока нес сокровище к обнадеженной женщине, кошка пригрелась у него на руках, громко заурчала, как хорошо отлаженный мотор.
«Вот, получите. Все приметы сходятся». И протянул драгоценную ношу Дарье Петровне.
Та в ужасе шарахнулась в сторону, всплеснув руками. «Что… кто… что это?» – «Ваша кошка. Вы разве не узнаете ее? Вероятно, это потому, что она пережила стресс – перемена обстановки и все такое. Но я думаю, уличная жизнь ее закалила. Вам не кажется, что в глазах у нее появилось даже нечто мужественное?» – «Ка… к… кажется». Женщина испуганно лепетала, сделав глаза блюдечками и пятясь назад от идущего на нее лейтенанта с мерно хрумтящим в блаженстве животным. «Что с вами, Дарья Петровна?» Старушка закивала, затрясла головой. «Мне кажется. Ко… конечно, мне кажется. Зачем вы суете мне этого ужасного кота?» Лейтенант очень удивился. «С чего вы взяли, что это кот?» Женщина порозовела лицом. «У… у него на морде написано. Молодой человек, я так на вас надеялась, я молилась! Что я вам сделала, что вы подсовываете мне эту серую пакость?» Куницын решил стоять насмерть. «Вы же сами говорили – окрас дымчатый». – «Блю-пойнт, молодой человек, блю-пойнт! О, дорогая моя Симона, как же тебя оскорбили, тебя смешали с уличной грязью, тебя грубо оплевали! Нет, это невыносимо! Я буду жаловаться! Я… я…» И всхлипнув напоследок, потрясенная женщина скрылась за дверью приемной прокуратуры.
Лейтенант Куницын и кот, уже переставший тарахтеть, переглянулись. «Не понравился ты ей, приятель. К сожалению, ничего другого предложить не могу. Может, хоть теперь она взглянет правде в глаза?» Безымянный кот моргнул, соглашаясь. Наверное, взглянет. Должна взглянуть. И тогда заведет себе приличного, большого и серого кота вместо своей недотроги-пигалицы блю.
В этот момент дверь снова распахнулась, и на пороге возникла подозреваемая в убийстве своего мужа Диана Димарина. Хотя обнаружившиеся новые улики и были косвенными, их очевидная чудовищность и дикость затмевали любые сомнения в виновности женщины. А то, как она ловко симулировала поначалу шизофрению, тем более говорило о ее однозначной причастности. К сожалению, произвести арест сейчас не было возможности. Лейтенант отпустил кота и сдержанно поздоровался. Вслед за женщиной в помещение протиснулся здоровяк Морковин и отрапортовался: «Свидетельница по делу Димарина. Дома не оказалось, пришлось искать. Я могу идти?» – «Идите». – «Послушайте, лейтенант, скажут мне наконец, зачем меня сюда опять привезли? Ничего нового я вам сообщить не смогу. Вам известно, что у меня амнезия?» Она была возбуждена и говорила на повышенных тонах. Куницын отметил это как благоприятный фактор. Нервничает – значит, на чем-нибудь да сорвется. А там уже дело техники – доводить сломавшегося клиента до кондиции, то есть полного признания вины. Филигранную технику допроса Куницын освоил до тонкостей – жаль, Остапчук до сих пор не позволяет ему брать инициативу в свои руки. «Нам это известно. И тем не менее. В деле об убийстве вашего мужа, госпожа Димарина, появились новые материалы. Мы обязаны довести их до вашего сведения и задать некоторые вопросы. Прошу, следователь ждет вас».

 

Они усадили ее на стул в центре кабинета. Толстяк-следователь мрачно пыхал трубкой в своем кресле. Долговязый лейтенант пристроился столбом за спиной, нервируя. Видимо, намеренно – филигранную технику допроса, небось, наизусть вызубрил. По изуверским учебникам – «как вынуть душу из человека, чтобы он при этом ничего не заметил?»
Следователь угрюмо смотрел на нее, по-всякому избегая встречного требовательного, упрямого, затравленного взгляда. Вялые, с усталой ленцой движения, серая кожа обрюзглого лица и серые же, но темнее, полукружья под глазами делали его похожим на пресыщенного вурдалака, которому опротивело его вурдалачье бессмертие.
Наконец он счел, что достаточно просверлил в ней глазами дырок, и, не вынимая трубки из зубов, повел неспешный разговор. «Скажите, госпожа Димарина, вы верите в случайные совпадения?»
Проклятье!!!
Еще неделю назад Ди ответила бы, что не знает, во что верит, а во что не верит. Сейчас она уже не могла так сказать.
Прах побери, да во что можно верить в мире, в котором поселился бред?!! В мире, который планомерно сходит с ума, в котором события теряют свою причинность и выстраиваются в шизофренические, параноидальные цепочки, в хороводы дичайших совпадений; в мире, в котором возможны любые метаморфозы реальности – вплоть до превращения ее в путаницу дорог, ходов и лазов, в темный, злобный лабиринт, в лабиринт-чудовище, где бродит голодный и всеядный Минотавр!
В этом мире возможно все. Кроме одного-единственного.
Случайных совпадений.
Они не случайны, о нет. Они подчинены единой и четкой цели.
Их цель – рождать безумие. Плодить хаос. Вселять разъедающий душу страх. Освободить дорогу идущей Тьме.
Ди не мигая смотрела сквозь следователя. Она не видела его, но Остапчуку в любом случае очень не нравился этот взгляд. Он беспокойно ерзнул в кресле – колыхнулся волнообразно своим грузным, оплывшим центнером с четвертью. Этим застывшим взглядом смотрело на него нечто из мира потусторонних вещей. Нечто из Ничто.
Остапчук затянулся поглубже и пыхнул густой струей сизого дыма. На мгновенье двери в потустороннее скрылись за этой ненадежной завесой, а когда клуб дыма рассеялся, их уже не было. Она смотрела не сквозь него, а непосредственно на него – нормальными, человеческими глазами. Без всяких фокусов. Следователь облегченно колыхнулся в обратном направлении и снова напустил спасительного дыма – теперь уже тончайшим узором из колечек.
«Почему вы молчите? Не хотите разговаривать? Это не допрос. Это просто разговор». – «Я не верю». Остапчук пожал плечами. «Как вам будет угодно. И все же…» – «Я не верю в случайные совпадения» – «Ах да. Пардон. Я отвлекся… А вы знаете, я тоже не верю в них. Работая в милиции, и не в такое еще перестанешь верить». – «Что вам от меня нужно?» Закутавшись в облако дыма, следователь выдержал паузу, а затем извлек из ящика стола какой-то предмет. «Вот это мы изъяли из дискетницы на столе в той комнате, где было найдено тело вашего мужа». Ди взяла протянутую ей дискету и без интереса повертела в руке. «Что здесь?» – «А здесь, госпожа Димарина, весьма любопытный текст. Не хотите взглянуть?» – «Разве я могу отказать вам?» Ни капли иронии – всего лишь констатация факта. Ди вернула дискету следователю.
«Впрочем, он довольно объемистый. Если захотите прочесть полностью, я дам вам с собой распечатку. Поскольку, если не ошибаюсь, память к вам все еще не вернулась?» – «Вы не ошибаетесь». – «Так я и думал. Держите». Ди приняла пачку отпечатанных листов толщиной в два мизинца. На первой странице значилось: «Диана Димарина. ОТРАЖЕНИЕ. Роман». «Что это?» – «Разве вы не видите? Это ваш последний роман. Незаконченный. Дата последнего изменения файла – тридцатое августа. Накануне убийства». – «Я не понимаю, к чему вы клоните. Что из этого следует, по-вашему?»
Остапчук вынул трубку изо рта, положил на стол и расслабленно обмяк в кресле. «Лейтенант, вы читали рукопись?» – «Конечно, шеф». – «Изложите нам вкратце суть. Только ради бога без литературных красивостей». Остапчук приготовился слушать, усталым жестом прикрыв глаза рукой.
«Как скажете, шеф. Вкратце суть такова: некая группа молодых людей, увлекающихся мистикой, одержима идеей магического преобразования мира. Иными словами, им до зарезу хочется стать чародеями-гэндальфами…» – «Лейтенант, что за отсебятина?» – «Виноват. И для этой цели они используют некую разработанную ими же самими систему медитации, связанную с символами. Тут я не вполне разобрался, каков механизм обретения магической сущности…» – «Лейтенант, не отвлекайтесь». – «Да, шеф. Они назвали свою систему Сатан-йога. А занимались ребята этой своей магической йогой в заброшенной каменоломне. Или в катакомбах. Не очень понятно по тексту. А потом кто-то из них случайно узнал, что в тех же катакомбах пару веков назад было капище масонов-люцифериан, где проводились всяческие ритуалы и служились черные мессы. Ну и йоги, само собой, решили прибрать капище к рукам, обосноваться там всей компанией. Поддержать, так сказать, традицию. Отыскали его, вроде бы, по архиву. Этот момент в тексте тоже смазан. Потом идет пропуск. А затем описывается, как они нашли в одной из стен капища замурованную шкатулку. В ней находился древний манускрипт на непонятном языке. Каким-то образом они выяснили, что это санскрит. И вполне справедливо решили, что манускрипт имеет непосредственное отношение к той области, в которой они сами увязли по уши. Поэтому вознамерились во что бы то ни стало узнать его содержание. Для этого они отыскали в городе некоего профессора университета – обратите внимание, госпожа Димарина, – специалиста по санскриту. Наплели ему чепухи относительно происхождения документа и попросили расшифровать. У профессора при виде неизвестного науке манускрипта, как полагается, радостно заблестели глаза и усы встопорщились от предвкушения…»
Остапчук издал невнятный всхлипывающий звук. «Лейтенант, я же просил, без излишеств». – «…и конечно, он взялся за это дело совершенно бескорыстно. А когда перевод был готов, профессор уразумел, что не простой документик к нему попал, а очень даже специфического свойства. И для каких целей он понадобился тем ребятам, тоже уразумел. Умный он был, профессор. Ум-то, видимо, его и погубил. Вместо настоящего перевода подсунул йогам фальшивку, белиберду, имитирующую древнее заклинание, с описанием ритуальных действий. Что-то там такое простенькое, вроде обращения к духам тьмы с просьбой наделить участников ритуала магической силой и принять взамен жертву. Тоже какую-нибудь простенькую. Профессор, не будь дураком, написал там, что жертву специально закалывать не надо – духи тьмы сами выберут, что им по нраву и сами все сделают. Чтобы, понятно, не вводить молодых людей в искушение. Чтобы чего доброго не прирезали кого». – «Лейтенант, покороче. Ваш талант рассказчика будете демонстрировать где-нибудь в другом месте, договорились?» – «Договорились, шеф. Уже заканчиваю. Обе стороны остались довольны: профессор, ловко втеревшись в доверие, под незначительным предлогом временно завладел культурной и исторической ценностью, йоги ушли готовиться к обретению магической силы. Провели ритуал, произнесли заклинания. А оно возьми да и сработай. Причем своеобразно. Духи тьмы выбрали себе жертву по вкусу – самого профессора. И аккуратно нахлобучили ему на голову его же собственный компьютер. В его же собственном кабинете, запертом изнутри. Милиция, разумеется, терялась в догадках. Мораль, я полагаю, такова: магия – это не слова, вернее, слова просто декорация; магическое преобразование мира базируется на прямом обращении понятно к кому с конкретной просьбой. Скажите, госпожа Димарина, я правильно уловил вашу мысль?»
Ди боролась с дурнотой. Она не видела лейтенанта, он расхаживал туда-сюда позади нее, и эти маятникообразные движения, которые она почти физически чувствовала спиной, оказывали дурманящее воздействие. В глазах на несколько мгновений позеленело, и Ди поспешно сделала пару глубоких вздохов. Если они предполагали ошеломить, раздавить, уничтожить ее – они своего добились. Ей с трудом удавалось сохранять внешнее, очень приблизительное спокойствие. Еще сложнее было заставить себя отвечать на вопросы. «Я не знаю, что бы сказала вам еще месяц назад, но сейчас думаю, что мне нужно согласиться с вашей трактовкой, лейтенант. С одной поправкой». Она замолчала. Вспомнила слова, услышанные в бытность свою блудницей. Все гораздо проще. К темному духу нет причин обращаться – он сам предлагает и сам дает. «С какой поправкой?» – «Все гораздо проще. Просьба понятно к кому – тоже декорация. Достаточно лишь стать интересным понятно кому». – «Вот как? А, например, я могу стать интересным понятно кому? Поделитесь опытом, что нужно сделать, чтобы обрести магическую сущность?» – «Лейтенант, прекратите немедленно». Голос следователя звучал глухо, но грозно. Однако Ди не стала лишать лейтенанта удовольствия познания. Два слова едва ли не зримо отпечатались в воздухе. «Лишиться иммунитета».
Лейтенант угомонился и примолк – то ли ему хватило такого объяснения, то ли подействовал оклик начальства. В комнате повисло колючее молчание – как если бы сам воздух был здесь под напряжением и швырял во все стороны иголки тока. Ди заторможенно прикидывала в уме, когда ее арестуют – сейчас или чуть погодя. И как будет звучать обвинение. Преступное предвидение событий, повлекших за собой насильственную смерть? Халатное невмешательство? Соучастие в магических игрищах? Но чьих?
«Вы не удивлены? Мне кажется, тут есть о чем поговорить». – «Да. Но о чем? О сатанистах? Магии? Разве вы…» Она осеклась и посмотрела на следователя расширившимися глазами. «Автоответчик! Вы давали мне прослушать запись. Кто-то угрожал моему мужу… манускрипт… храм… капище?… Так это…» Она не закончила фразу, испугавшись того, что стояло за ней. «Вот именно. А еще мы нашли среди бумаг вашего мужа вот это». Остапчук протянул ей помятый, истрепанный лист бумаги. «Какой-то черновик». – «А вы присмотритесь внимательней». Ди присмотрелась. Скачущий, размашистый, малопонятный почерк, строчки лепятся одна к другой почти без пробелов. «Взываю… Владыка Многоликий… Правитель Мира Неисчислимый Ратью… Сосуд Души Стоит Пустой… Ждет Тебя… Собой Наполни… Стать Как Ты… Возьми и Дай… Жертву Малую Взамен Большого… Всемогущества… Венчай Венцом Твоим…».
Ди вернула лист с каменным лицом. «Белиберда какая-то». Лейтенант за спиной оживился. «Вот и я говорю – белиберда. Но кто-то очень хотел, чтобы в нее поверили. И в угрозы на автоответчике тоже». Ди подскочила на стуле с оборотом в сто тридцать градусов. И едва не зашипела на лейтенанта, как кошка в боевой препозиции. «Хотите сказать, что этот кто-то – я?! Не слишком много у вас однообразных теорий на мой счет?» Лейтенант опасливо шатнулся в сторону. «Госпожа Димарина, прошу вас, держите себя в руках. Обвинений вам никто пока не предъявляет. Мы просто хотим разобраться во всем этом. А вас, лейтенант, я бы попросил…» – «Да, шеф».
Куницын послушно стушевался. Ди приняла исходное положение на стуле. «Согласитесь, госпожа Димарина, ситуация очень странная. Запутанная ситуация… мгм… Должен признаться, не только у лейтенанта создалось впечатление, что кто-то нарочно попытался запутать ее. Не без этого. Н-да. А как бы вы объяснили все это?» Ди запальчиво дернула плечом. «Откуда я знаю? Мне известно не больше вашего. Кстати, вы не допускаете мысли, что у мужа от меня не было секретов и он мог попросту подарить мне идею сюжета об этих… йогах-сатанистах?» Остапчук принялся заново раскуривать трубку. Выпустил пару колечек и отрешенно полюбовался ими. Потом покачал головой. «Нет. Ваш муж не мог знать заранее подробностей собственного убийства… И вот еще интересная деталь. Очень характерная, я бы сказал. Вы заметили – роман называется „Отражение“? Красноречивое название, не так ли?»
Ди почувствовала себя загнанной в ловушку. Сейчас у нее разожмутся лапки, которыми она из последних сил удерживает решетку, и та захлопнется с дурным лязгом. Ей останется только беспомощно ломать зубы о прутья клетки и безнадежно царапать пол. Что хуже всего: ловушка – ее же собственного изготовления. И это было уже слишком. Тут любой взбеленился бы и попер грудью на штыки. Но Ди всего лишь процедила, отчетливо проговаривая каждый слог, каждый звук: «Вы что, „Основного инстинкта“ насмотрелись? У вас нет никаких доказательств. Уверена, что и не будет. Даже если это инсценировка, то очень умелая».
Остапчук шумно вздохнул и сделал еще одно колечко – дрожа и извиваясь, оно вспорхнуло к потолку и там нашло свой печальный конец. Растаяло, подобно иллюзии. К счастью, сам старший следователь иллюзий не питал. «Вы правы. Вряд ли нам удастся что-либо доказать в этом деле. Или хотя бы прояснить. Хотя я убежден, что вы замешаны в нем. И очень глубоко замешаны».
Ди сложила руки на груди и замкнулась в неприступном молчании. В голове бушевал дремучий хаос. Внятных мыслей не было. Решетку ловушки заклинило, она уже не падала, но и выбраться наружу не получалось. Ди застряла на выходе, как обожравшийся Винни-Пух. Следователь нес абсолютный бред. Идея подобной инсценировки варварски нелепа. Но чем дольше Ди ощупывала ее, перекатывала в мыслях, поворачивала так и эдак, тем сильнее этот абсурд гипнотизировал, привораживал, искушал. Не было сил противиться ему, отринуть жестким волевым решением. Мысль «Я – убийца?!» заполняла собой все ее существо, медленно наползая, клубясь, сгущаясь, как знаменитый лондонский туман. Бред, озвученный милицейскими, обретал разумные, четкие формы. Это было пострашнее всего предыдущего, вместе взятого. Бред находил новые лазейки. Он обретал силу и теперь мог подчинять себе. Очевидно, он не остановится и перед тем, чтобы принять обличье здравого смысла.
Чему верить, на что полагаться?
«Вы свободны, госпожа Димарина. Можете идти». В словах следователя сквозила хмурая безнадежность. Без единого звука Ди поднялась и вышла. Лейтенант Куницын проводил ее тоскливыми, осуждающими глазами.
Назад: ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ
Дальше: ГНЕВНАЯ МУЗА