По коридору космической станции, залитому желтушным аварийным светом, скорым шагом шли трое – высокий, широкоплечий витязь в кожаных доспехах и двое детей, одетых в розовые комбинезоны: вихрастый мальчик трех-четырех лет и миловидная девочка лет десяти.

Мужчина вел за руку девочку, девочка – мальчика.

Когда стало ясно, что малыш, несмотря на все свои старания быть мужчиной, устал и не поспевает, витязь подхватил его на руки и, усадив на предплечье, понес. Девочка послушно ускорила шаг – теперь она почти бежала, прижимая пальцами к ключицам свои жидкие льняные косички.

Искоса поглядывая на девочку, витязь, его звали Рене, думал о том, что когда они опустятся на этаж ниже, в складские помещения, на руки придется взять и ее. Лестницы крутые. Лифты отключены. Помощи ждать неоткуда. Точнее, он и есть помощь. Все-таки Бог существует, что бы там ни говорили дураки.

Коммуникатор был единственной уступкой цивилизации, которую сделал Рене, во всем остальном безупречно архаический и антуражный, хоть сейчас в тринадцатый век. «Только ради детей. Мало ли – вдруг что случится?» – твердил себе он, пристраивая серебристое яйцо умного устройства в походном ранце – между кисетом и флягой с живоносным эликсиром. И надо же, вдруг случилось. Когда позвонила Сашенька, он был недалеко от Нью-Ахена, в окрестностях которого назревало историческое побоище. Саша говорила сбивчиво («они с большими пистолетами», «кровь почему-то течет», «какой-то дым из вентилятора») и плакала так горько, что Рене ничего не оставалось, кроме как с боем захватить одноместный флуггер союзного барона де Креси, хранившийся в подземном тайнике, и выжать форсаж до упора, не думая о последствиях.

«Сеть магазинов „Заинька“ – одежда для тех, кто хочет выйти замуж!» – на двери склада был приклеен рекламный постер с двумя курносыми девицами в нарочито скромных ситцевых платьицах – рукава-фонарики, кружевные рюши, воланы. Вид у девиц был довольный и даже блудливый, что сообщало рекламе, да и самому просвечивающему за ней замужеству, некий неожиданный игривый смысл.

Рене отдраил дверь и по средневековой привычке надавил на нее плечом. Та легко поддалась, впуская гостей в королевство контейнеров и ящиков. К счастью, после налета система-диспетчер перешла в эвакорежим и сразу же расконтрила все двери и люки.

В ноздри ударил запах средства для травли тараканов.

– Туда ходить нельзя, дядя Рене! – предостерег мальчик. – Мама будет ругаться.

– Со мной везде можно! – заверил его витязь.

– Даже в холодильники?

– Даже в реакторный.

Троица держала путь в мобилизационный ангар, где, по мысли Рене, можно было рассчитывать на флуггер межпланетного класса. Тот, на котором он, Рене, прибыл на станцию, увы, годился лишь для челночных сообщений с Сурожем. А все флуггеры в рабочем ангаре были выведены из строя во время нападения.

Если бы на станции оставался хоть кто-то, способный рассуждать о правильном и неправильном, он наверняка отметил бы, что Рене, несмотря на свой штатский вид и развязные манеры, все делает правильно, по инструкции – не забывает задраивать за собой двери, каждый раз проходя мимо аварийной панели нажимает на кнопку «SOS», даже маски химзащиты для детей прихватил.

– Дядя Рене, а когда… мама? – спросил мальчик, его звали Даниилом, сестра же звала его Данькой.

– Что – мама? – спросил витязь, не сбавляя темпа.

– Когда к нам туда придет мама? – повторил мальчик, играя серебряной серьгой в ухе своего носильщика.

– Куда это – «туда»?

– Ну в это место… куда мы с Сашкой-какашкой… улетим?

– Что ты сказал? Как ты меня назвал? А ну-ка повтори! – взвилась девочка и, подпрыгнув, отвесила брату подзатыльник.

Мальчик надулся и попробовал лягнуть девочку ногой. Витязь посмотрел на мальчика сурово, а на девочку со значением – мол, сейчас не время ссориться. Брат и сестра тотчас присмирели – ничто так не способствует послушанию, как смутное движение в затаившейся между контейнеров темноте. Рене положил ладонь на костяную рукоять метательного кинжала, на всякий случай.

– Ты хочешь знать, когда мама прилетит к вам на Светлую? – ровным голосом спросил он у мальчика.

– Да.

– Мама… Мама прилетит скоро. Как только я ее найду там, в лесу, мы сразу прилетим к вам.

– А когда ты ее найдешь?

– Как только – так сразу. Я не знаю точно, где она. Ретранслятор не работает.

– Но я же тебе дозвонилась! – заметила Саша.

– Тебе повезло. Через несколько минут ретранслятор… – Рене запнулся, подбирая слово. Там, на планете, он говорил в основном по-французски, переходить на русский каждый раз было трудно, каждую фразу приходилось сколачивать, как какой-нибудь сарай. – В общем, он упал. И теперь я не могу связаться с мамой. Но у нее очень заметный вертолет. Медицинский. Белый, с такой большой красной полосой. Она вам его наверняка показывала. Его легко найти среди зеленых деревьев.

В темноте блеснула пара кошачьих глаз с вертикальными зрачками. Рене со вздохом облегчения вернул кинжал в ножны.

– Скоро найдешь? – поинтересовался мальчик.

– Прямо завтра и найду. Может сегодня. Вечером.

– А папа?

– Что – папа?

– Когда прилетит? – не отставал мальчик.

Витязь вновь замешкался с ответом, но на сей раз споткнулся он вовсе не о языковой барьер. Рене бросил косой взгляд на девочку – ее аквамариновые глаза наполнились слезами, но она все-таки не разревелась. Только ноздри ее трагически раздувались. «Молодец, вся в маму. А ведь малышка только что видела в кают-компании полковника Рабковского – точнее то немногое, буро-красное, с глазами и погонами, что от него осталось. А вот Даня не видел. Слава богу – ему можно врать что угодно.» Чем Рене тотчас и воспользовался.

– Папа тоже прилетит, – заверил витязь мальчика. – Но немного позже. У него тут будет очень много дел. Он будет тут работать.

– Убивать врагов? – уточнил мальчик.

– Да.

– А потом прилетит?

– Да.

– А что мы с Сашкой-какашкой будем делать? Пока мы будем туда лететь?

– Саша будет читать тебе сказки из книги. Про спящую царевну, про Дюймовочку… Там еще есть одна сказка про Илью Муромца, который всех побеждает, потому что он самый сильный и храбрый.

– Как ты?

– Почти.

– Рене, скажи ему, чтобы не называл меня какашкой! – возмущенно зашипела девочка.

– Даня, ты слышал? Еще раз назовешь Александру нехорошим словом, и я зарублю тебя вот этим мечом. Будет из тебя паштет. Понятно? – Рене сделал зверское лицо. Мальчик захныкал и закрылся рукой. – Так на чем мы остановились? Ах да, на книжке. Саша будет тебе читать… Если будешь слушать внимательно, я подарю тебе собаку. Овчарку.

– Ой, Рене… – девочка остановилась, закусила нижнюю губку и, сверкнув глазищами, выпалила.. – Я забыла!

– Что забыла?

– Книжку! Когда ты переодевал этого балбесика… В общем, я ее положила на его велосипед ну… на сидение… и забыла!

«Еще не хватало», – досадливо подумал Рене, но тут же улыбнулся своей фирменной ясноглазой улыбкой, от которой млели, как кошки на солнцепеке, девушки, молодели и немедля начинали пудриться дамы, добрели вредные старушки, а проститутки сбавляли цены вдвое. И, обращаясь к мальчику, сказал:

– Саша будет рассказывать тебе сказки по памяти. Правда, Саша?

– Я… буду, – пообещала девочка. – Вот если бы с нами была мама…

– Мама скоро с вами будет.

Рене осторожно отдраил пожарную дверь ангара.

Его сердце предательски екнуло. Нет, не вооруженного отребья он боялся, скорее боялся обнаружить следы его пребывания. Дети не должны видеть трупы.

– Хочу кушать, – вдруг заявил Даня.

– Потерпи.

– Хочу! – капризно повторил мальчик.

– Надо было за завтраком есть, а не гав ловить! – Саша назидательно прищурилась.

– Заткнись, Даня. Сейчас не время ныть, – строго сказал Рене. Но тут же привычно себя одернул – с детьми полковника Рабковского нужно обходиться вежливо. И отстраненно. Безо всяких там «заткнись». С ними нужно вести себя как с чужими детьми, а не как со своими. Хотя теперь можно и как со своими, по большому-то счету, теперь разницы нет, как нет и самого полковника.

Флуггер типа «Кефаль» с дважды счастливым бортовым номером 77 находился там, где ему и положено – в одном из четырех ангарных боксов. Только топлива в баках было на полтора пальца.

Рене отстегнул мечевую и кинжальную перевязи, чтобы не мешали возиться, и задумался: сколько лет он не заправлял флуггер? Тысячу лет? Две?

По правде говоря, лет пять. В последние годы Рене, когда куда-то летал, хоть бы даже на станцию «Федино», предпочитал пользоваться услугами русских пилотов на правах пассажира. А ведь когда-то, еще на Земле, до того, как на него нашла навязчивая, необоримая охота к средневековой простоте и он поселился на планете Сурож, входящей в конгломерацию Большого Мурома, у него была не только летающая дача, но и свой болид. И денег у него тогда тоже было изрядно, благо дядя, член правления русско-турецкого концерна «ВизанТех», оставил ему порядочные суммы перед тем, как испустить дух на своей беломраморной даче под Псковом. Впрочем, суммы эти никуда не делись: привольное житье в лесах, населенных разноплеменными любителями живой архаики – русского извода, галльского, карфагенского, какого захочешь, – обходилось в гроши. Пища – простая, без выкрутасов. Одежда – тоже, прямо скажем, не дизайнерская. Самые большие траты – на лошадей и доспехи. Ну, оружие, само собой. Но даже его эксклюзивный булат имел цену колеса б/у, снятого с болида после аварии. А проценты меж тем прирастали… Сколько у него теперь, интересно? На скромный трехэтажный дом в ближнем Подмосковье хватит?

Просто он как-то… перестал о деньгах думать.

Теперь придется начинать. Малышне необходимо самое лучшее образование и летний отдых, Ольге тоже много чего нужно. В первую очередь, конечно, прекратить шастать по заселенным психами вроде него, Рене, чащобам. Если ей так неймется лечить, пусть лечит в Москве. Тиф там, конечно, вряд ли сыщется, но ведь наверняка кому-то нужно… ну, вакцины какие-нибудь вводить, бородавки удалять, или чем там врачи занимаются? Откроет частную клинику, если не жаль денег на лицензию. Увы, ему тоже придется прекратить шастать. Прощайте, осажденные города в деревянных кружевах приставных лестниц, до свиданья, моховые леса, усыпанные крутобокими ладьями реки, хмельные трактиры и прочий медиевальный эскапизм. Ваш рыцарь Рене больше не монсеньор и даже не сударь. Он теперь товарищ. Согласно выданному паспорту с двуглавым потомком василиска на красной корке. И зарабатывать теперь он будет не огнем и мечом, а манипуляциями с ценными бумагами, на что, собственно, и учился.

Рене горестно вздохнул. В памяти всплыла поговорка: «Кто не кормил жену и ребенка, тот не носил кольцо в носу». Не в смысле украшения, а в смысле не носил кольца как бык, чьей жизнью безраздельно заправляют те, кто за это кольцо дергает. Приблизительный перевод. Но с какого языка – Рене не помнил, в их войске запросто говорили на восьми…

Пока он возился с роботом-заправщиком, девочка и мальчик молча смотрели на него, сидя на баллоне с кислородом. Мордашки у обоих были перепуганные, ведь чувствовали – смерть еще бродит рядом.

– Мы боимся, – резюмировала Саша.

– Что ты сказала, милая? – рассеяно переспросил Рене и, оставив в покое топливный датчик, присел рядом с детьми на корточки.

– Я сказала – в космосе страшно. Мы лучше поедем с тобой. Мы тебя так любим! – с этими словами девочка соскочила с баллона, подалась вперед, обняла Рене за шею и прижалась губами к его покрытой темно-русой бородой скуле. Рядом с сестрой прильнул, похныкивая, Данька.

Когда-то Рене решительно пресекал такого рода спонтанные выражения чувств. Пресек и теперь. Но все же – с некоторым запозданием. Ведь никто не видит. Точнее – никто из тех, кто не должен это видеть, уже никогда этого не увидит. Все погибли.

– Что значит «страшно»? – спросил Рене, медленно отстраняясь. – В космосе никого нет. Там некого бояться.

– А хидако?

– Что?

– Хидако.

– В первый раз слышу! – признался Рене.

– Ты разве не смотрел?

– Что – не смотрел?

– Японский мультик. Про хидако, – пояснила девочка. – Ужасно страшный.

– Я же тебе сто раз говорил, милая. У меня там, внизу, – Рене указал пальцем в пол, разумея, конечно, вековечные леса Сурожа, где он жил последние одиннадцать лет, – нет ни визора, ни планшета, ничего такого.

– А книги?

– Книги есть, – соврал Рене.

– Значит ты должен был читать про хидако! Это такие призраки… Которые мате… мати… материзуются… В звездолетах… И на станциях… Они ужасно всех ненавидят… Особенно детей… Убивают их… Убили одну девочку, которая ездила на инвалидной коляске. Задушили ее специально…

Рене разобрала ярость. «Ну и мультики у них тут! Богомерзкие, да еще и басурманские. Куда смотрел этот златопогонный кретин? Впрочем, ясно куда. В еженедельник „Военное обозрение“. А Ольга? Тоже хороша. Могла бы иногда проверять, во что пялится детвора. Скинула детей на кибер-няню, а сама – в лес, к своим прокаженным!»

Однако Рене быстро совладал с собой. Он приобнял детей за плечи и сказал:

– Но это же японские мультики!

– Ну и что?

– А вы – русские дети. Вы не должны бояться японских призраков. Пусть их боятся японские дети. Из Директории Ниппон!

– А чего мы должны… ну… бояться, а, дядя Рене? – спросил мальчик.

– Ничего. Русские дети ничего не должны бояться.

– Почему?

– Потому… Потому что они… – Рене замешкался, придумывая убийственный аргумент, ну или хотя бы какой-нибудь аргумент. Главное – не молчать. Успокоить детей. Посадить их в кабину в хорошем настроении. Чтобы они выдержали восемь часов полета до Светлой. И он брякнул первое, что пришло ему в голову:

– …потому что русские дети – это дети Онегина и Татьяны.

– Кого-кого?

– Онегина и Татьяны.

– Кто это – Онегин и Татьяна, а, Рене? – спросила Саша.

– Они с нашей станции? – спросил Даниил.

– Они не с нашей станции. И даже не с планеты. Давным-давно была такая сказка. Вы ее будете проходить в школе. Сказка такая… Ну, как «Золушка» или там… как «Кот в сапогах».

– Я смотрела мультик «Кот в сапогах». Они там в конце женятся. И у принцессы страшно красивое платье! У нее вот тут и вот тут, – восторженно сияя, Саша обвела пальцами вокруг ворота и запястий, – все вышито жемчужинами!

– В общем, «Онегин и Татьяна» это сказка, которую придумал писатель Пушкин. Много лет у этой сказки был очень грустный конец.

– Они что – не поженились? – предположила не по летам сообразительная Саша.

– Нет. В сказке они не поженились.

– А на самом деле – поженились или нет?

– На самом деле они да, поженились. Только это стало ясно через двести лет. Ученые, ну, такие въедливые ученые, как твоя мама, провели исследования, изучили всякие документы… И выяснилось, что на самом деле у настоящих Онегина и Татьяны, про которых Пушкин написал сказку, были дети. Много детей. Целых пять!

– Получается… они все-таки поженились?

– Да. Но только после. Сначала у них были дети. Двое. А потом уже они поженились и родили еще троих детей, – объяснил Рене и, видя недоумение девочки, добавил:

– Так тоже бывает в жизни, что сначала – дети, а потом «поженились», милая.

– И эти дети ничего не боялись?

– Нет.

– А почему они раньше боялись? Чего боялись, а, Рене? Хидако?

– Видишь ли, моя принцесса… Все мальчики и девочки в школе проходили сказку Пушкина «Онегин и Татьяна». И все мальчики чувствовали, что они похожи на Онегина. А все девочки знали, что они похожи на Татьяну.

– А Татьяна была красивая?

– Очень. Как твоя мама. Не перебивай! Так вот. Из-за того, что у сказки был плохой конец, мальчики и девочки, когда вырастали, чувствовали себя очень… слабыми. Такими беспомощными…

– Как мои хомячки? Помнишь, которые умерли?

– Я же тебе сказал – не перебивай! Вот… И оттого, что у Онегина и Татьяны ничего не получилось, много-много лет все русские люди, все мужчины и женщины… очень страдали. Потом у этих мужчин и женщин появлялись дети. Они тоже шли в школу. И там изучали сказку «Онегин и Татьяна». И тоже расстраивались. Некоторые даже плакали на уроках – от жалости и страха. А те, которые не плакали, потом плакали дома, тайком. И так много поколений детей вырастали несчастными. Они не верили в свои силы. Ни в чем не были уверены. И в глубине души всего боялись, начиная, конечно, с самих себя. Они думали так: если Онегин не смог все-таки жениться на Татьяне, которую он любил больше всего на свете, не смог забрать ее у дурака-мужа, что же он вообще мог? Если Татьяна так и не сумела ничего придумать, чтобы быть с Онегиным, зачем вообще она жила? И что же можем мы, их правнуки и правнучки? Так и шло все это. Пока не открылась настоящая правда. Про то, что история на самом деле кончилась хорошо. Просто Пушкин успел записать только половину, потому что его убили.

– А что потом было? – Девочка слушала очень внимательно и сквозь огромные глаза ее, показалось Рене, на него глядела уже не Ольга, как обычно, а сама Великая Богиня, которой на Суроже горазды были поклоняться все без разбора.

Рене собрался с мыслями и продолжил.

– Тогда придумали еще одну сказку. Вторую. Где рассказывалось, что же произошло на самом деле после того, как окончилась первая сказка, которую написал Пушкин. Она называлась «Семья Онегиных». Сказать по правде, вторая сказка была не такой красивой и остроумной, как первая. Первая была в стихах, а вторая – из обычных слов. Но зато она была захватывающей, интересной, там было много приключений, разных героев, даже говорящий белый медведь. Эта вторая сказка все объясняла. Люди начали ее читать, запоминать наизусть, придумывать разные продолжения… В общем, скоро русские мальчики и девочки, а потом взрослые дяди и тети, мужчины и женщины стали совсем другими.

– Какими?

– Смелыми. Как Онегин и Татьяна. Которые все-таки взяли верх.

– Они всех убили? – предположил Даня, азартно ковыряясь в носу.

– Обхитрили?

– И обхитрили тоже. Но не только. Это долго объяснять, моя принцесса… Как-нибудь потом…

– А почему они сразу не могли пожениться?

– Потому что у Татьяны уже был другой муж.

– Да?

– Да.

– Он был плохой?

– Нормальный. Просто Татьяна его не любила. Она любила Онегина.

– А кем он работал? Муж?

– Он работал генералом.

– Как наш папа?! – ликующе воскликнул Данька.

– Да. Только ваш папа работал полковником, – процедил Рене.

– А куда потом делся муж?

– Его убили. На войне.

– На войне?

– Да.

– А что такое война, дядя Рене?

– Война – это… Это… ну как сейчас.

– Рене, а ты читал эту вторую сказку в школе? Там где приключения и белый медведь?

– Нет.

– Как же тогда ты стал таким смелым?

– Ну… Мне ее пересказывала Ольга. Твоя мама.

– Дядя Рене, а ты сильно любишь нашу маму? – спросил Данька, задушевно накручивая орехово-русый локон Рене на указательный палец.

Этого вопроса Рене совсем не ожидал. И его улыбка вышла вовсе не такой невозмутимой, как он рассчитывал.

Интересно, откуда в голове у мальчугана такие мысли? Они с Ольгой всегда были такими осторожными… Преувеличенно отстраненными. Нарочито угрюмыми. При детях они никогда, ну то есть совсем никогда не целовались, даже тайком. Нежничали? Нет. Разве что за руку здоровались. Кислая водица строжайших табу, куда там муромским, пропитала весь их одиннадцатилетний… роман… полубрак… да и есть ли такому название? Она сочилась и капала, отравляя вкус поцелуев и сворачиваясь, как кровь, словом «никогда». Никогда не говорить по видеосвязи дольше трех минут. Никогда не встречаться в присутствии мужа, полковника Рабковского. Никогда не появляться вчетвером – Рене, Ольга и дети – в публичных местах. Никогда не фотографироваться вчетвером. Чтобы сходство не бросалось в глаза. Чтобы вздернутый, чисто очерченный нос Рене, подарок нормандской родни по линии матери, миниатюрно повторенный дважды в девчоночьем и мальчишечьем варианте, не привлекал любопытных глаз. Никогда не сбривать бороду, чтобы не обнажать характерный чухонский подбородок, который тоже поспешила скопировать природа, взяв за образец родню Рене по отцовской линии. Словом, никогда, никогда, никогда. Недурственный девиз для герба Рене Сурожского. Пустить бы его золотой вышивкой по лазурному бархату!

– Ну дядя Рене… Ну пожалуйста… – канючил мальчик. – Мне надо знать… Ты ее сильно любишь?

– Сильно, – вздохнул Рене, вспомнив отчетливо ту изнуряющую тоску, которая каждый раз гнала его, во всем остальном вольного рыцаря, к этой молчаливой, с вызовом в печальном взгляде, русской докторше. Он вдруг подумал о том, что без этого «сильно» терпеть все то, что составляло Ольгину жизнь – ее мужа, ее принципы, ее работу – шутка ли, эпидемиолог, все время возится с какими-то непонятными язвами, гнусными нарывами, опухшими трупами – было бы невозможно. Как и сносить то, что его дети зовут папой этого маломерочного немолодого кретина Рабковского с безобразным шрамом, прорезающим складку левого века. Не было никаких причин кроме этой.

– А она тебя любит?

– Да.

– А вы поженитесь? Потом, когда ты ее найдешь? – спросила Саша почти беззвучно, вдув эти слова в самое его ухо.

– Не знаю.

Рене вспомнилось, как некогда в Москве он уже делал Ольге предложение. Он случайно ее встретил, считай, едва узнал, на вечере по случаю Дня Военно-Космических Сил.

Сашеньке уже исполнился год и один месяц. Ольга все твердила, какой хороший у нее муж, какая счастливая семья, но первый же взгляд на фотографию малышки… утвердил Рене в подозрениях, которые простые арифметические подсчеты лишь укрепили и, так сказать, намертво забетонировали. Ко дням их с Ольгой бурного псковского романа прибавляем девять месяцев, а потом еще двенадцать месяцев и один месяц и получается… получается именно День Военно-Космических Сил. Четвертое октября. От предложения развестись со своим лысеющим майором (отличившимся в каком-то секретном конфликте и за то обласканным командованием) и сочетаться браком с ним, Рене Владиславовичем Ладожиным, ведь ему клялась она некогда в вечной любви, Ольга отказалась. Лишь лепетала в ответ вялую ерунду вроде «Паша этого не переживет!» и «Маленькой нужен нормальный отец, а не призрак в доспехах!» Тогда Рене был в бешенстве… Подумать только, он такой сувенирный, такой успешный, сделал предложение малолетней истеричке (Ольга была на девять лет младше его, вдвое меньше весом, казалась нерешительной и слезливой – обманчивое, как показала жизнь, впечатление). Сделал, поддавшись порыву не то нежности, не то нежной жалости, не то чадолюбия, и что же это, монсеньеры? Сокровенный всплеск его души встречают чуть ли не ядовитым смехом! Он исчез на долгие пять лет. А когда судьба опять столкнула их с Ольгой… в общем, после этого столкновения на свет появился Данька. Он вновь сделал Ольге предложение. Куда там! Так и жили – каждый по-своему притворяясь, ища друг с другом тайных встреч на лесистой громадине Сурожа.

В ангаре стало ощутимо светлее – вместо аварийного освещения загорелось штатное. Звучно, рупорно заговорили динамики.

"Целостность обшивки на рабочей палубе восстановлена по аварийному варианту "Б"."

До этой палубы, где располагались обсерватории и прочие капища науки было метров сто сорок, не меньше, и тот факт, что она была разгерметизирована, Рене мало заботил. Но вот яркий, полноценный свет его обрадовал – это ремонтные боты, разделавшись с пробоинами, снизили потребление энергии и напряжение пришло в норму.

Почти сразу вслед за тем последовало сообщение от «Кефали»: «Борт семьдесят семь готов к размещению пассажиров. Добро пожаловать! Пилоту просьба указать взлетный режим.»

Флуггер ожил. Дверь пассажирского салона отползла, едва заметно подрагивая, в сторону. Вывалилась, на ходу распрямляясь, складная лестница.

Рене подхватил детей на руки и поволок в кабину.

– Дядя Рене, я хочу есть! – пискнул Данька.

– Потерпи.

– Хочу-у-у-у!!!

– Потерпи!

– Мама… Мамочка!

– Только не реви, ради бога!

– Пить!

Черт, как он мог забыть о еде? Права была Ольга. Воспитатель из него никакой. Да, он сам может сутками терпеть и голод, и холод, и жажду. Но ведь это дети. Десять часов без еды и воды для них многовато… Идиот. Инфантил. Клоун!

Усадив детей в красные блестящие кресла, Рене бегом спустился и опрометью бросился к ближайшему автомату.

Слава богу, холодильник с газировкой был сравнительно недалеко, перед входом на склад. Бутылочки с ситро стояли гвардией за прозрачной стеклянной дверью и терпеливо ожидали, когда жаждущий скормит их электронному тюремщику пару мелких монет. Требуемых автоматом терро в кожаной мошне Рене не обнаружилось – там теснились золотые франки герцога Анжуйского-и-Воронежского и три серебряных рубля – большущих таких, измазанных конским навозом, с портретом князя Олега Игоревича (когда тот еще был жив, Рене не раз пивал с ним хмельное Старосельское пиво). В щель автомата все это, конечно, не пролазило.

Хрясь!

Ручища Рене, покрытая, как и все его могучее тело темными длинными волосками (за что одна девица из Североамериканской Директории в горячке близости звала Рене Кинг-Конгом – правда, он понятия не имел, кто это), рванула вперед. Многокилограммовый кулак, облеченный кожаной полуперчаткой со стальными наклепками, врезался в витрину.

Полилось на пол, поблескивая, неострое, льдистое стекло.

Две похищенных бутылки ситро перекочевали за пояс Рене. Тюбик с черничным йогуртом и надорванный пакет с картофельными чипсами, которые лежали на нижней решетке холодильника (как видно, кладовщик, присматривавший по совместительству и за холодильником, хранил там собственные продуктовые запасы), Рене тоже прихватил.

– Вот. Это ваш обед. И ужин. Саша, проследи, чтобы Данька поел.

– Рене, а что мы скажем, когда приедем туда… ну в это место? – поинтересовалась девочка, по-взрослому озабоченно сводя над переносицей брови.

– Скажи, что скоро за тобой приедет мама. И все им объяснит. Вообще-то я им начитал на видеофон все, что нужно. Не беспокойся, стыковка пройдет автоматически.

«Просьба ускорить посадку. Поддержание взлетных систем в готовности истощает энергоресурсы! Диспетчеру: занять место за пультом и начать вывод машины в режим автопилотирования!»

– Все. Поехали. Саша, ты помнишь, что я тебе говорил?

– Да.

– Повтори.

– Ничего не трогать. Рассказывать Даньке сказки. Дать ему картошку. Потом спать, – послушно отрапортовала девочка.

– Правильно, – удовлетворенно кивнул Рене.

– Дядя Рене, а ты мне дашь подержать свой меч? – сонно спросил мальчик.

– Даже не проси!

– Ты обещал!

– Ладно. Если не будешь обзывать Александру какашкой.

– Буду!

– Тогда – пеняй на себя!

– Не буду!

– Тогда дам.

– А собаку?

– Куплю, – пообещал Рене. – Потом. Завтра.

– До свидания, дядя Рене! – блаженно сощурившись, Данька поцеловал наклонившегося Рене в лоб, покрытый холодными бусинами пота.

– Держись, моя прекрасная принцесса! – нежно сказал Рене и погладил девочку по волосам.

– До свидания… папа, – прошептала Саша, загадочно улыбаясь витязю исподлобья.

Рене посмотрел на девочку в немом изумлении.

«Гм…»

Бросив последний взгляд на панель автопилота, он затворил дверь салона. И, грузно брякнув коваными сапогами по лесенке, поплелся в диспетчерскую.

Сердце Рене отстукивало бешеный ритм, лицо пылало. Он чувствовал себя школьником, не выучившим урок. Нет, не так. Школьником, отродясь не учившим уроков и теперь вызванным на самый важный экзамен в своей жизни. Ведь он не умел дистанционно выводить флуггер в режим автопилотирования. И не было времени учиться. Одно неверное движение и…

«Прочесть бы теперь самому эту сказку про Онегина и Татьяну… Ту, вторую, с хорошим концом. Во укрепление духа.»