Королева Кубков, Королева Жезлов

Девочка безучастно посмотрела вверх, в круглый колодец распахнутого канализационного люка.

Золотило куст полыни у самого края закатное солнце, красное, как перезрелая клубничина. В вышине играли в голодные свои догонялки черные стрижи. Ветер донес трель автомобильного клаксона – изуродованную мелодию из «Крестного отца». Чуть погодя – далекий поездной гул.

Давным-давно к выходу из люка вели скобы-ступени, но теперь они осыпались, съеденные ржавчиной.

Чтобы выбраться наверх достаточно было подпрыгнуть. Метра на три с половиной в высоту.

Девочка долго, пока не затекла шея, смотрела вверх.

– Я… тут! – набравшись храбрости, крикнула она. Эхо повторило ее писклявый призыв и, размножив, уволокло в темноту.

Прямо под люком подземная река образовывала нечто вроде сухой отмели из желтого кладбищенского песка. Роль живописных валунов, ограждавших отмель от тухлой воды, исполняли глинистые комья грязи и сплющенные пивные банки. Между ними змейками вились буро-коричневые струи – уцененная Зона из фильма Тарковского.

Тата заглянула в сумочку. Вынула из нее старинную колоду карт. Пристроила сумку под попой и уселась в золотистом круге света, что струился из люка. Хрустнула пластиковая трубка раздавленной губной помады. Бережно перебирая карты, она вытащила одну – это был Король Кубков – и спрятала ее в нагрудном кармане джинсового сарафана. Потрогала указательным пальцем козявку спекшейся крови на расшибленной коленке, затем осторожно обвела вокруг свежей еще, сочащейся ссадины, встала и побрела дальше, в темноту.

Действие этой повести начинается жасминным летним днем, когда я, ваш проводник по миру живых картин, известных профанам как гадальные карты, осознал, что одна милая моему сердцу и вполне безрассудная юная особа угодила в пренеприятнейшую историю, и что сие хотя и свойственно ее тревожному возрасту, но все же, увы, не является залогом этой истории благоприятного окончания… Сменю-ка я, пожалуй, этот викторианский фасон де парле, или, как выражается умник Король Мечей, «дискурс», на какой-нибудь посовременней – пока читатель не взбесился… Да-да, сменю. Вот прямо со следующего предложения и cменю – сейчас все равно не получится: инерция… Итак, разрешите представиться: я – знаменитый Король Кубков, самый речистый и сентиментальный из семидесяти восьми арканов Таро. Я сижу на троне, который невесомо парит у самой кромки бушующих волн, и пронзаю зрителя своим особым серо-голубым взглядом, который женщинам обещает любовь, а мужчинам – понимание.

Я очень скромный король – не скандалю, не требую себе привилегий, не напрашиваюсь на похвалы, а если шучу, так не зло.

Другие короли совсем не такие. Король Жезлов – тот буян, завоеватель, Цезарь, Македонский и маршал Жуков в одном флаконе. Король Мечей – тот судья, критикан, гордец. Король Динариев – делец и торопыга, таких еще называют элегантным словом «негоциант», это только таким, как он, не лень ворочать миллионами… Признаться, мне трудно с другими королями, меня вообще тяготит мужское общество, пахнущее зрелостью и потом. Я предпочитаю книги, вино и молодежь, которой у нас колоде, как и везде, предостаточно – одних пажей и рыцарей восемь штук, и все такие… как нынче говорят… «шебутные». Милее всех мне застенчивый Паж Кубков – красавчик в синем тюрбане и вышитом кафтане. С ним и с его голубой говорящей рыбкой – она живет в бездонном кубке – я могу беседовать часами! Паж Кубков напоминает мне мою беспечную любострастную молодость.

А вот с нашими королевами (или, как сказал бы невежда, какие на черноморских пляжах дуются в «подкидного» и «двадцать одно», «дамами») отношения у меня безоблачные (исключая конечно, Королеву Кубков, но о ней речь еще будет).

Королеве Динариев я помогаю по саду – мы вместе хлопочем на грядках, составляем земляные смеси и боремся с вредителями. С быстрой как пожар Королевой Жезлов я веду возвышенные и умные беседы (она же выручает меня, когда я влипаю в какую-нибудь историю, и ссужает мне денег). И даже злюка и ехидна Королева Мечей, нерукопожатная особа для доброй половины нашей плоской братии, меня ценит и по-своему нежит. У нас с ней крепкая дружба. Королева Мечей считает: я единственный, кто в состоянии понять ее тоску и ее нескладные порывы. В общем-то, так оно и есть.

Некоторые недалекие субъекты из младших арканов вроде рвача Двойки Динариев или склочника Пажа Мечей считают, что мое приятельство с королевами лишь следствие прежних чувственных связей… Глупости это все! Чувственно я познал лишь одну из Королев – Королеву Кубков. С остальными же знаюсь платонически. В минуты откровенности я не стану, разумеется, отрицать, что я мог бы, еще как мог бы, соблазнить Королеву Жезлов. Ее золотые локоны и веснушки меня и впрямь волнуют… Увы, в своих мыслях я разрываю отношения женщинами быстрее, чем они успевают толком начаться, я слишком хорошо знаю, что я их не люблю и никогда не полюблю, поскольку в душе у меня нет на них места – все занято Королевой Кубков… А иногда мне кажется, что я в принципе не способен любить всерьез, потому что меня самого вроде как всерьез и нет…

Это тонкие материи – особенно, конечно, вопрос «есть я всерьез или нет».

Посмотреть с одной стороны, так «мы», как нас ни зови – «плоский народец», «живые картины», «арканы» – «мы» существуем, причем во множестве.

Мир наводнен миллионами гадальных колод. Иные из них пашут, как продавцы швермы – от утренней зорьки и до вечерней, таская в мир килограммы, тонны правдивейших пророчеств и предсказаний.

Другие потаенные – все больше отмалчиваются в бельевой тиши комодов, чтобы раз в год поведать своему владельцу Самое Важное. Третьи – малоопытные, малограмотные, совсем новые, купленные по случаю какими-нибудь школьницами, непросватанными девицами, студентами-хвостистами, эти и букв-то не знают, а пытаются читать, нас читать… И даже эти малоопытные – они ведь тоже кому-то нужны и полезны…

Так вот, в мире миллионы колод, а значит миллионы таких же как я. Ведем себя мы все приблизительно одинаково (люди даже придумали умное слово архетип), выглядим – тоже… При этом смерть любой отдельно взятой колоды (а ведь и такое случается – утонет, к примеру, «Адмирал Нахимов») ничего в общем порядке не нарушит, отряд не заметит потери бойца… Это потому, что за нами всеми стоит одна сила, она не обеднеет, как не обеднеет солнце, если станет у него на один луч меньше… Вот когда думаешь об этом, о том, что нет в тебе никакой незаменимости, и даже никакой своеродности, начинает казаться, что и тебя самого нет. Ну, почти. А иной раз подумаешь этак самодовольно: ведь наша колода уникальна, и задачи, которые она уполномочена решать, тоже особенные. И что такое солнце как не совокупность своих лучей, каждый из которых по-своему пробивает серенькую вату туч? И тогда кажется – врешь, брат, мы, арканы, все-таки есть, и существуем всерьез, каждый в своей отдельности.

У нас, у плоского народца, всякое случается – то повздорим, то застолье устроим с братаньями… Бывает – выгоним кого-нибудь взашей из нашего круга. Но ненадолго так, для острастки. На моей памяти выгоняли Дурака, любителя горланить песни и говорить «без обиняков»… Потом, правда, назад пустили, сжалились. Однако и номер у Дурачины теперь нулевой. А ведь мог бы быть первым… Мы, плоский народец, достаточно похожи на людей – по сути, такие же рабы страстей и обстоятельств (полагаю, поэтому-то нас к людям и приставили). Правда, есть и отличия. Например, мы не очень-то любим разговаривать. В девяноста процентах случаев нам, арканам, «все ясно». Мы редко спрашиваем что-либо друг у друга. Знак вопроса появился в нашем синтаксисе лет тридцать назад. А все привычка: чуть что интересно – идти к Заоблачным Вратам, за которыми водятся ответы на все-все-все вопросы.

В сравнении с людьми мы, плоский народец, более миролюбивы. За несколько десятилетий существования нашей колоды свара с рукоприкладством у нас стряслась всего одна – когда драчуны с Пятерки Жезлов проиграли пари Семерке Жезлов, вооруженному дубьем детине… Помню, Ангел Умеренности разливал смутьянов водой… Смирность наша объясняется просто – мы знаем, вместе нам жить и жить, может, сто лет или двести, а в других обличьях, после гибели колоды – так и до скончанья веков. Новеньких в коллектив не пришлют, старенькие не исправятся… Есть ли смысл скандалить? Теперь открою страшную тайну (пожалуй даже прошепчу ее жарким шепотом!): мы, плоский народец, суть пленники. Подневольные мы картинки. Мы приставлены к людям, чтобы служить им, желаем мы этого или нет.

Нас отпустят на волю лишь когда все люди на земле будут счастливы.

Возьмем к примеру сегодняшнее утро.

Ночью спал я плохо – уж очень громко за окном выл пес, что живет среди сумеречных трав аркана Луна. Проснулся поздно, время шло к полудню. И проснулся бы за полдень, если бы не Семерка Мечей, ворюга и проходимец. Он, видите ли, явился предложить мне один из украденных им ночью клинков! Выгнал его – ступай, говорю, к Двойке Динариев. (Тот и впрямь скорее всего купит – что ему, барыге.) Завтракать я отправился к Королеве Динариев, она умеет стряпать, нажимает на блюда, полезные для здоровья. Тут тебе и салаты из проросших зерен, и хрустящие морковные котлетки, и витаминные коктейли с благоуханной ореховой пахлавой… Раньше я равнодушно относился к теме «здоровый стол», но вот в последние пятнадцать лет начал прислеживать – меня, Короля Кубков, так часто донимают вопросами о здоровье болящие клиенты нашей патронессы Алисы Егоровны, что я поневоле стал бдеть, как бы не поднабраться от них хворей… Потом мы с Королевой Динариев прогуливались по ее сказочному саду и, конечно, сплетничали. Думаю, если бы моя любовь, Королева Кубков, застигла меня с ней – как мы воркуем, с какой предупредительностью трогаем друг друга за края одежд – в ее глазах вскипели бы огневые слезы ревности.

К слову, сад Королевы Динариев граничит с садом Хозяйки – это она повелевает детьми, беременностями и взаимностью в любви. Мы долго стояли у ограды, вдыхая томительное головокруженье, что источал эдемский розарий, оценивающе глядели на фруктовые деревья, они плодоносят круглый год. Вполголоса гадали, что сейчас поделывает соседушка – небось, полулежит, этак томно развалясь, на своем троне (он как всегда выставлен на веранду) и любуется разноцветными искрами, которыми брызжут пробужденные полуденным солнцем алмазы ее короны? А может, кокетничает с Императором? Строит глазки святоше-Иерофанту? «Ко мне, мужчины, ко мне!» – вышито на поясе Хозяйки.

Потом Королева Динариев отыскала прелестный кожаный мяч, его ссудил Двойка Жезлов, важный вельможа (клиенты и даже многие предсказатели принимают этот мяч за глобус, но нас-то не проведешь!). Мы было начали уже бросаться им, когда в ажурном проеме калитки возникла простоволосая, изможденная Восьмерка Мечей, закадычная подруга Королевы Динариев. Руки ее были связаны веревками, она рыдала…

«Что на сей раз?» – участливо поинтересовалась моя гостеприимица.

«Сейчас… расскажу…» – всхлипнув, проронила Восьмерка Мечей.

Королева Динариев метнула на меня извиняющийся взгляд и сделала этакий выметающий жест своими миниатюрными пальцами – мол, ты ступай, я буду врачевать душевные раны.

Что ж… Я уже почти добрел до своего моря-океана, когда в небе надо мной распростерлась знакомая стальная туча. Налетел ветер, туча рассыпалась на несколько курчавых облачков. Глядь – из ближнего облачка выросла рука, крепко сжимающая увенчанный короной клинок. Туз Мечей!

Я вздохнул. Небесное это явление означало, что меня, нас, зовут туда, в большой быстрый мир, где живут люди – любители разговоров и смертоубийств. Сейчас будем выпрямлять судьбы, вскрывать нарывы на мягких тканях души.

Вместе со мной в Сферу Энроф заторопились и другие – тройки и десятки, двойки и пажи, подсобные рабочие Тайны.

У нас, арканов, спаянный коллектив.

С точки зрения наблюдателя, находящегося в сфере Энроф, мы почиваем в ларце, обитом изнутри красным бархатом. Самые злоязыкие из нас – вроде Пажа Мечей – называют его саркофагом, а те, кто подобродушнее, вроде купчины в винном погребе Десятки Кубков – Нашим Прекрасным Дворцом. Ларец этот спрятан в нижнем отделении старинного секретера. Он заперт на ключ, ключ же лежит в яйце, яйцо – в утке, утка… шучу. Ключ под шерстяным ковриком возле кровати Алисы Егоровны – так зовут нашу патронессу.

Алиса Егоровна опытная женщина. Когда-то она работала инженером в конструкторском бюро, специалистом по сопротивлению материалов. Мы уже тогда ее знали, хотя, конечно, не так хорошо. Иногда она раскладывала нас прямо на своем кульмане, на пахнущих графитом чертежах детских санаториев и техникумовских общежитий, а ее товарки, с обремененными тушью «Ленинград» ресницами (как видите, у нас было время досконально изучить материальную культуру места нашего последнего назначения), боязливо таращились на результаты гадания, прозревая сквозь нас… нет, не будущее, но всего лишь свои меленькие мечтанья и пустые страхи.

Тогда наша Алиса знала только три расклада: вездесущий «Кельтский крест», ответчика на все важные вопросы, простодушную, как цыганский романс, «Малую подкову» (в ее тетради, с выбитым золотом Марксэнгельсом на обложке, она была помечена ремаркой «на любовные взаимоотношения») и расклад из трех карт «Утро-день-вечер», который прорицал день текущий.

К моменту выхода на пенсию наша Алиса была уже настоящей эрудиткой по части раскладов – раскидистых, как калина, струящихся синусами-косинусами, фигурных, уже почти фигуристых, линейных. Она разговаривала ими, а иногда даже глаголала. Как и положено мастерице.

Но тогда гадалка Алиса, еще только осваивающаяся в возрасте бабы-ягодки, напоминала дворового гитариста, пытающегося сыграть на трех привычных аккордах сразу все полюбившиеся мелодии – от «…сбил его товарищ Ли-си-цин» до «Ты прошла как каравелла по высоким волнам…».

Все ее тогдашние клиентки хотели одного: любви. Случалось, она раскладывала «Малую подкову» дюжину раз за день.

В те времена «Кельтский Крест» с его судьбоносными ответами на важные вопросы и даром никому не был нужен. На глобальный вопрос «куда идти?» тогда отвечали очень локально – к любовнику. Это потом, когда Алисино КБ закрыли, а на его месте возвели нечто капиталистически-фалличное, когда все прочие КБ и НИИ были распроданы или превращены в доходные дома, «куда идти?» вопрошали многие, пламенно глядя в пустоту перед собой.

Во времена развитого социализма я, Король Кубков, пользовался незаслуженно высокой популярностью – это роднило меня с музкомедией и болгарскими курортами. Каждый второй расклад Алиса делала на меня. По науке я назывался «сигнификатором». И хотя мужчины, как и женщины, подлежат влиянию четырех основных мастей статистически равномерно, распадаясь на четыре основных группы, по замечательной иронии судьбы советские труженицы хотели видеть именно во мне символическое воплощение своего возлюбленного.

– Он какой, ваш мужчина? – спрашивала клиентку Алиса, теребя свои массивные янтарные бусы, привезенные из прибалтийского отпуска.

– Ну… какой-какой… Ласковый, – отвечала девушка из отдела кадров.

– Чувственный?

– Очень.

– Знак Зодиака его не знаете? Хотя бы день рожденья?

– Только познакомились…

– Глаза голубые?

– Кажется.

– Ну… – с покорным вздохом резюмировала Алиса, – значит будет Король Кубков.

Я ложился в верхний правый угол стола, а подо мной, на сияющих священным ужасом глазах девушки из отдела кадров, росла «Малая подкова». Она сулила вопрошающей служебный роман в крымской санатории, два аборта и перевод с повышением.

Реальные возлюбленные этих девушек – машинисток, инженерок, лаборанток – в жизни были либо королями мечей, либо королями динариев, изредка – королями жезлов (правда, эта честолюбивая публика сторонилась всяческих КБ как проказы). Но девушки не замечали как будто. Они хотели видеть своих мужчин поэтами, страдальцами и этакими универсальными леонардо-да-винчами. Последнее было ближе к правде, нежели первое и второе. Мужчины, на которых гадали кабэшные жизели (уж я-то знаю, ведь я ходил за этой информацией к Заоблачным Вратам!) были и впрямь многогранны, но лишь в сфере личного. Дома – поблекшая жена при упрямом чаде, в курортном городе – подруга-художница, на десять лет старше, в конторе – страстишка с химией и на каблуках. В поэзии они не смыслили дальше «все возрасты покорны», а если и страдали, так от простатита.

Внучку Алисы Егоровны звали Тата.

Ей было одиннадцать с половиной лет. Опасный возраст, когда в теле уже пробуждаются дурные репродуктивные соки, а ум и душа еще вовсю живут бесполой горней тишиной андерсеновских сказок и звериным озорством санных катаний с ледяной горы. Возраст, изрядно оскверненный писателем-бабочковедом и основанной им сектой литераторов-лолитописцев. К счастью, наша Тата была ненимфетна – не то, чтобы совсем некрасива, но вовсе не отмечена печатью той особой, через старческие морщины и целлюлит пробивающейся прелести, которая уже в тринадцать-четырнадцать делает девочек капризными и блудливыми.

Лицо у Таты было широким, с чуть припухшими от застоя лимфы щеками и большим красным ртом, глаза же, напротив, были у нее небольшие, неопределенного какого-то грязно-серого цвета, взгляд чаще рассеянный или отсутствующий, речь медленная, грубоватая, по-мальчишески маловнятная. Славных русых кудряшек, абрикосового пушка на лягвиях и выразительных гримасок, вызывающих приток крови к пещеристым телам – всего этого за Татой не водилось. В общем, с точки зрения современных эстетов, второй сорт. Королеве Динариев, она самая дальнозоркая из четырех королев, было ясно, что когда Тата вырастет, служить она будет Мужскому Богу, а вовсе не Великой Богине, что, впрочем, не помешает ей при желании выйти замуж и произвести одно-два чада.

Мы, плоский народец, познакомились с Татой одним зимним вечером.

Тата болела пневмонией, Тату лихорадило. Алиса, на попечении которой уже несколько лет находилась девочка, не знала что предпринять, чтобы облегчить горящему тельцу его, не в этой жизни заслуженные, мучения. Тата отказывалась кушать, отказывалась разговаривать и, что самое вредное, не желала принимать лекарства. Только брыкалась под одеялом и жалобно подвывала. Бабушка уже почти согласилась с тем, что дитятко придется поместить в больницу – брыканья Таты она принимала за судороги. Чтобы поднять болящей настроение, был закуплен целый лоток киндер-яиц с игрушками внутри. Но, выковыряв из шоколадной скорлупы дурно отлитый из пластмассы трехколесный велосипед, фигурку рыцаря с копьем и пупырчатую жабу, Тата потеряла интерес к забаве, смахнула дребедень с одеяла на пол и громко, жалобно разревелась.

– Не хочу яйца! Хочу сейчас карты!

Ни слова не говоря, бабушка принесла Тате затрепанную колоду игральных карт, она осталась от первого мужа нашей патронессы, барабанщика военного оркестра.

– Не эти карты! А твои! Те, такие красивые! – приостановив рев, прогундосила девочка.

– Мои?

– Ну те, с которыми ты разговариваешь, когда гости приходят! Я видела!

– Мои тебе нельзя, – отрезала бабушка.

– Сейчас можно!

Помрачневшая Алиса проскрипела стареньким паркетом в направлении своей спальни. Вернулась уже с ларцом в руках. А внутри ларца, как уже было сказано, дожидались мы, плоский народ.

Это в грубоматериальном мире мы плоские, а в других слоях прозрачного торта Вселенной мы очень, очень многомерные. Впрочем, я повторяюсь… Для нашей патронессы доверить внучке свою заветную колоду означало пойти на подлинную жертву – она пребывала во власти предрассудка «одна колода – одна рука». (Впрочем, как и все предрассудки, этот является таковым лишь отчасти.) Алиса наивно полагала, что за всю двадцатилетнюю историю нашей с ней дружбы мы, арканы, бывали исключительно в ее руках.

На самом деле пальцы-чужаки оскверняли нас дважды – первым был проверяющий Тихон Модестович, седовласый кагэбэшник с грозно-костлявым лицом – Алиса еще не родилась, а он уже троцкистов чистил! Тихон Модестович обнаружил нас аккуратно завернутыми в линейчатый тетрадный лист на дне сейфа, который материально ответственная Алиса полагала своим персональным.

Второй раз случился, когда клиентка Алисы – помню, она гадала на наследство – воспользовавшись неожиданной отлучкой гадалки по вызову начальства, пошла на поводу у деятельного бабского любопытства. Выхватила нас, оставленных без присмотра, из ларца и перещупала, а потом еще и надругалась – раскладывала нами, точнее пыталась раскладывать, вульгарный пасьянс «Колодец».

Помню, мы были обескуражены таким обращением и сразу же сменили наши парадные, запредельно-значительные лики на глянцевитые, шарлатански-пафосные личины. Щеголи-пажи вдруг стали скучными и пустыми, как геи-манекенщики, короли предстали мужланами, а королевы сделались похожи кто на старую перечницу, кто на пропустившую свой поезд Каренину, а кто и на Раису Горбачеву (стоял восемьдесят седьмой год и воздействие этого образа на простую женщину было сродни действию рвотного). Нарушительнице наскучил пасьянс, она сложила нас в ларец, а там и Алиса вернулась…

С тех пор маленькая Тата частенько к нам приходила, обычно по воскресеньям.

Стоило бабушке, громыхнув бронированной дверью, отправиться на продуктовые закупки, как Тата, проворно выскользнув из-под одеяла, вприпрыжку неслась в ее комнату, вставала на четвереньки перед кроватью. Вначале долго-долго, цепляя черными волосами пушистую пыль, глядела по углам, искала, не поблескивает ли у дальней стены беглая бусинка или монета, очень уж любила она что-нибудь ценное найти. Затем все-таки извлекала ключ от заветного секретера из-под коврика и, шлепая тапками без задников, неслась к тайнику. Осторожно, как достают из аквариума морскую свинку, Тата выцарапывала колоду из ларца и усаживалась на двухстворчатое бабушкино ложе (всегда аккуратно застеленное пледом – пионерка-Алиса не пропустила ни одной смены в пионерском лагере и спустя полвека все еще боготворила кроватный аккуратизм). Очарованная Тата часами рассматривала нас.

– Здравствуй, девочка Тата. Хорошо ли ты вела себя сегодня? Не дерзила ли старшим? – спрашивал ее наш главный зануда Император.

– Посмотри на мои монеты, девочка. Один динарий я прижимаю к животу, два других – попираю ногами, четвертый – водрузил себе на голову. Я – делец. По-вашему – бизнесмен. Если ты будешь слушать мои советы и советы Двойки Динариев, у тебя тоже будет свой замок с башенками и конюшней, не хуже того, что у меня за спиной, – шептал Четверка Динариев.

– Тебе нравится этот богатый кубок, маленькая принцесса? Он украшен самоцветами и сделан из лунного света. В нем – волшебное голубое вино, в котором растворены все любови мира. Смотреть в него гораздо интереснее, чем влюбляться. Потому что когда ты в него смотришь, ты влюбляешься беспрестанно – и чувство твое сильно и безгрешно! – уверяла Тату моя единственная королева, Королева Кубков.

– А я – Повешенный. Не нужно бояться, я не страшный. И повешен я не насмерть, а так, для опыта. Посмотри на меня внимательно! Я повешен за ногу, а от этого люди не умирают. Я самый гениальный среди плоского народца. Потому что я смотрю на мир не так, как все. Не люблю давать советы, ведь обычно им никто не следует. Но для тебя у меня есть один… – бубнил Повешенный, раскачиваясь на своей веревке туда-сюда и его золотые волосы колыхались, как грива.

– Я – Королева Жезлов. У меня сильный характер и тренированный ум. Я нравлюсь тебе больше других королев. Угадала? Так и должно быть, ведь ты находишься под моим покровительством, и если кому-то придется гадать о твоей судьбе, именно моя карта будет олицетворять тебя, милочка!

Монолог следовал за монологом. Правда, Тата нас почти не слышала (хотя «ее» карта, Королева Жезлов, и впрямь нравилась ей чрезвычайно!). Она рассматривала старинные платья наших женщин, особенно, конечно, платье Хозяйки, гладила розовым пальцем нарисованные розы и лилии у ног Магуса, трогала ногтем огромный, как луна, бледно-желтый, Туз Динариев и всматривалась в молодые лица пажей, пытаясь рассмотреть в них черты знакомых мальчиков.

Летние каникулы начались три недели назад.

Тата, считай, жила теперь во дворе. Дни стояли долгие, яркие, благоуханные. По вечерам, во дворике детского сада, среди пестро выкрашенных гимнастических горок и алебастровых лукоморий, собиралась компания. Большинство ее завсегдатаев учились в той же школе, что и Тата, только на два-три класса старше.

Мальчики старательно, по-взрослому часто, курили и оттого обильно, густо плевались. Их плевки висели на мясистых листьях подорожника, будто икра крупного земноводного.

Девочки делали вид, что сидят они на лавочках в детсадике лишь по недоразумению. И что белый «Майбах», прямо из Глюкозьей песни «Невеста», уже выехал за ними, вот только по пути у миленького спустило колесо и некстати зазвонил мобильник («Из Администрации беспокоят!»), а потому поход в кино на вечерний сеанс откладывается до завтра. Добрая половина видела себя фотомоделями. Вторая половина – практически фотомоделями.

Слушали музыку, такую же убогую, как панельные многоэтажки с подсиненными краской швами, что геометрически громоздились вокруг.

Похвалялись мобильниками. У кого там камера, у кого плеер с радио, а у кого и шагомер!

Обсуждали роликовые доски и велосипеды, как на них прыгают, больно ли падать – стараниями рекламных агентств, помешанных на «урбан стайл» и всяческом «индастриале», тема, накрепко приклеенная к газировке, пиву и шоколадным батончикам, была в моде.

Неостановимо сквернословили.

Каким образом Тата попала в эту компанию, не знает даже всеведущая Королева Жезлов.

А вот задержалась она там из-за долговязого мальчика по имени Олег. Он был старше Таты на три года и, несомненно, относился к худшей разновидности людей, несущих на себе стигматы масти мечей. Влюбленные взгляды Таты он принимал трезво и расчетливо – как ценную находку, которую предстоит выгодно продать, а деньги – лихо прогулять. Он всерьез обсуждал с друзьями возможность близких отношений с Татой и в далекой перспективе даже совокупления. Те называли Тату «малой» (эта кличка к ней вскоре пристала) и благоразумно советовали Олегу переключиться на сверстниц. Олег, однако, продолжал любезничать с Татой – в том понимании слова любезность, которое доступно зверятам: показывал «приколы» на экранчике своего телефона, норовил угостить «Клинским», игриво душил.

Когда Тата уходила домой (происходило это ровно в девять, как велела Алиса), Олег и компания, по недостатку других тем, обсуждали Тату.

– Приколитесь, Малая сказала, что после школы пойдет в университет! – лелея прорезавшуюся в голосе хрипотцу, говорила девушка Анжела. Устроив между резцами пузатую, с белой полосой семечку, она хищно разгрызла ее.

– Работать? – спрашивал Веталь, восьмиклассник с безбровым лицом и шрамом на стриженной ежиком белявой голове.

– Дурак, учиться.

– На кого?

– На биолога, говорит.

– Брешет.

– А чего, у нее родаки богатые.

– Богатые? Да у нее даже мобилы нету!

– А деньги есть. Я ее вчера попросила занять две тысячи рублей, дала.

– Тоже мне – две тысячи.

– Олежа вот не дал, – Анжела кокетливо прищурилась. Получилось шлюховато.

– Да он и так всем должен. Будет он еще тебе давать. Да, Олежа?

– Да ну на хер, – басил Олег, вырисовывая прутиком на песке скалящуюся рожу.

Так они и беседовали, оставляя после себя черную подсолнечную шелуху, неумелые, напитанные слюной, окурки и плохие воспоминания.

– А давайте над Малой приколемся? – предложила однажды Алла, обладательница взрослого, по-бабски угрюмого лица с широким непородистым носом.

– Типа? – с особой, вопросительно-утвердительной интонацией поинтересовался Веталь.

– Типа Олежа ей назначит свидание. Эта придет. А мы будем смотреть и прикалываться.

– И в чем прикол? – в голосе Веталя звучал скепсис, который апологеты рабочего класса склонны звать здоровым.

– Ну… не знаю.

– Вот если бы Олежа не пришел… на это свидание… вот это был бы реально прикол! – улыбнувшись углом рта, сказала Анжела.

– Да ладно. Подождет пять минут и чухнет. Всего прикола, – стоял на своем Веталь.

– Малая? Пять минут? Да ты ее не знаешь! – взвилась Анжела. – Будет час ждать, а потом еще разревется!

– Ну и толку?

– Проучим ее.

– Хоба, а можно круче! – оживился девятиклассник Мичин, его все звали по фамилии. Чувствовалось, он не на шутку разгорячен идеей. – Пусть Олежа забьет ей стрелу в Магазине. Она туда внутрь зайдет. Мы засов задвинем. Посмотрим, что она будет делать.

– Обоссытся, наверное, – хмуро усмехнулся Веталь. – Будет орать «Олежек! Любимый! Спаси меня! Мне так страшно!» – последние слова Веталь произнес тоненьким голоском, небесталанно изображая девичье отчаяние.

– Может ну его к бесу? – вяло возразил Олег. Большими пальцами обеих рук Олег щупал клавиатуру мобильного – пока товарищи спорили, он отстреливал летящие из правого верхнего угла экранчика звездолеты мутантов.

– Ты вообще сиди. Твое дело только ей сказать, – задумчиво изрек Мичин, и в качестве последнего неотразимого довода добавил: – Ты мне должен вообще, забыл?

К своему первому свиданию Тата готовилась в вихре деятельного исступления – будто собиралась в школу к своему самому первому Первому сентября. Впрочем, ведь и свидание – первый класс взрослой жизни.

Прыщ над бровью был с горем пополам выдавлен, ранка прижжена водкой, найденной в холодильнике (Алиса держала ее для компрессов). Ногти – вычищены и подпилены. Волосы вымыты, причем дважды. Тата даже выстригла себе челку – кромка получилась косой, но так даже актуальней, успокаивала себя она.

Набег, совершенный поутру на косметический столик Алисы, принес Тате несколько полезных трофеев: тональный крем (им Тата собиралась замаскировать ранку от прыщика), перламутровую помаду и лак для ногтей. Правда, маникюра, несмотря на полтора часа мытарств, у Таты не получилось – кисточка в неумелых руках облизывала что попало и помимо собственно ногтей золотисто-оранжевый колер приобрели также и нежные беленькие кутикулы. Насупившись, Тата свела лак вонючим ацетоном.

Примерно два часа Тата крутилась перед зеркалом, примеряя уведенные из шкафа бабушкины торжественные платья времен щедрых премий за проектирование газопровода Уренгой-Помары-Ужгород – поначалу задумка явиться пред очи Олега а ля Королева Кубков казалась ей прекрасной. Но потом, вспомнив заветы Анжелы и Аллы («слишком навороченных пацаны стремаются!»), Тата остановилась на джинсовом сарафане и полосатой кофточке, каковая, впрочем, вскоре обнаружилась в корзине для грязного белья. Пришлось согласиться на футболку с надписью «Sharm-el-Sheih». Старая Алисина клиентка, владелица агентства недвижимости Варвара Петровна, презентовала эту футболку на Татин день рожденья.

В молодости главбух Варвара гадала на любовников, затем переживала за оболтуса-сына, то и дело ввязывавшегося в мутные истории с давящими очертаниями казенного дома на заднике, а после пятидесяти открыла для себя вечные ценности в виде мохнатого кобеля по кличке Бендер, свежевыжатых овощных соков и отдыха на морях по системе all inclusive. Теперь Варвара Петровна приходила редко, в основном чтобы подстраховаться перед особенно важными сделками. Алису она уже давно, и отчасти заслуженно, воспринимала как соавтора собственной судьбы. А гонорары всегда подзвучивала подарками и прочей милой мишурой женского приятельства.

Прежде чем покинуть дом, Тата выдернула из розетки видавший виды бабушкин «Локон» – попытка подкрутить кончики волос окончилась очередным за этот день фиаско.

Она почистила зубы, в восьмой раз надушилась и, на ходу пообедав шоколадной вафлей и помидором, бросилась вниз по лестнице.

Сердечко Таты стучало громко.

«Магазином», где назначено было Татино свидание, называлось гадкое и глухое место – один из отрогов построенной еще при царе Леониде станции, обеспечивавшей очистку сточных вод городской канализации.

С высоты полета стрижа станция напоминала бетонную черепаху – раскинувшую лапы, вытянувшую навстречу не поймешь чему тупую башку и, словно рулевым веслом, помогающую себе обрубком хвоста.

С наступлением капитализма коммунальное тело города ссохлось и одряхлело. Окраинная станция-черепаха, неподалеку от которой, считай, оканчивался город, не составляла исключения. Зимой в облупившихся помещениях станции ночевали бомжи, на подступах к ней сводили счеты беспризорные собачьи стаи. Что, впрочем, не мешало станции функционировать – в ее черных глубинах как встарь урчало, дрожало и механически переваливалось что-то значительное.

Многие служебные комнаты, ранее всегда закрытые, теперь были распахнуты настежь – делай что хочешь (засовы и замки сдали на лом сильно пьющие, а оттого ежеутренне предприимчивые граждане).

Одну из таких комнат, правда, с уцелевшим засовом, глядящую дверью на далекие бетонные брикеты Татиного района, облюбовали для своих идиотских нужд пацаны – там они курили (один раз даже низкосортную ростовскую дурь), понемногу выпивали и мечтали о разных гадостях.

На дверях повесили найденную на свалке табличку.

Вся в ржавых пятнах, она сообщала расписание работы некоего магазина. Обеденный перерыв с 13-00 до 14-00 на ней обозначался стилизованной чайной чашкой. Над ее поверхностью левитировала черная запятая ароматных испарений.

Дверь Магазина была притворена. И Тата робко постучала.

На часах без пяти минут пять. Но, может статься, Олег, как и подобает Ромео, пришел раньше?

Не ответили.

Тата смело вошла. Здесь она уже бывала однажды, вместе с Анжелой – тогда Анжела забыла в Магазине солнцезащитные очки (их девочки в Татином дворе носили до самого октября, по большей части на темечке – получалось нечто вроде кокошника).

Скрипнули пружины продавленного дивана, Тата устроилась в углу. Она причесалась, скрестила руки на груди и принялась ждать.

В умной головке Таты хороводили сцены романтических объятий из урывками виденных мелодрам.

Она даже придумала, что скажет Олегу когда он наконец появится.

«А давай уйдем отсюда! Здесь так мрачно!»

«Но куда?» – спросит Олег.

«К метро прогуляемся. Там открылся новый зоомагазин!»

«Зоомагазин? Круто! Ты любишь животных?» – спросит Олег.

«Еще бы! Особенно морских!»

«Хоба! Типа тюленей, да?» – спросит Олег.

«Ну да. И дельфинов. Они очень развитые!»

Вот как-то так.

Когда она, разнеженная амурными видениями, вынырнула из кокона грез, на часах было пятнадцать минут шестого.

Западное уже солнце пробралось сквозь щель в двери Магазина, проложило янтарное шоссе через противоположную дивану белую стену-целину, вырвало из сумрака цветную латку плаката, бесплатно прилагавшегося к глянцевому журналу о компьютерных играх. Парень и девушка с косой до пояса, одетые в форму времен Великой Отечественной, смотрели в мир озлобленными глазами профессиональных героев. В руках они сжимали оружие.

«В тылу врага» – гласила надпись. Слева от плаката чернела дверь, уводящая вглубь станции.

Не успела Тата как следует рассмотреть бесстрашных красноармейцев, как в комнате стремительно потемнело.

Это дверь захлопнулась.

Вначале Тата подумала «ветер шалит», но когда с той стороны прошуршал железом по железу длинный язык засова, Тату осенила мучительная догадка – вот только что белая рука провидения перелистнула первые страницы новой сказки, где нет морских животных, поцелуев взасос и никому не интересны зоомагазины.

Я тоже это почувствовал. И окончательно проснулся.

Весь предшествующий этому месяц мы, плоский народ, были погружены в свой уездный сон наяву, прерываемый редкими выездами да балами – какими роскошными раскладами развлекала нас Алиса на оторопевших глазах захожего мосфильмовского режиссера – гадал на кассовые сборы! Увы, клиентов, как и всегда летом, было негусто, проблемы у них были ерундовые («поступит ли Саша в институт?», «куда подевался загранпаспорт?»), словом, наши вакации длились и длились. И мне даже начало казаться, что в Сфере Энроф, по крайней мере, в сфере моей ответственности, все к лучшему, и незачем трудиться, и незачем вообще. Я почуял неладное лишь когда в половине пятого Тата рывком раскрыла наш бархатный ларец, похитила колоду и сунула ее, прямо в кисейном чехле, в единственное отделение своей длинной сумочки с фотографией щенка на холщовом боку.

Слева от нас мистически шуршали новые сторублевые купюры, справа химически пованивал золотистый лак для ногтей и розовая помада бабушки Алисы. Над нами скрипел поддельной крокодильей кожей красивый взрослый органайзер – девственно чистый, добротный, взятый явно за компанию.

Когда дверь Магазина захлопнулась, по воде в моем кубке пробежала ничего хорошего не обещающая рябь.

– Что же это теперь будет? – крикнул я, адресуясь по преимуществу старшим арканам. Я был растерян.

Мы, плоский народец, не то чтобы знаем больше людей. Мы знаем совсем другое. Если люди – это зрители в зрительном зале, то мы – рабочие кулис. И даром что нам гораздо чаще чем людям, кажется что мы постигли замысел Режиссера. А, впрочем, может и постигли. По крайней мере, Ангел Умеренности, Звезда и Смерть производят именно такое впечатление.

Комната погрузилась в густые сизые сумерки.

Как ни странно, Тата совсем не испугалась.

Она подошла к двери, прислушалась – получилось совсем бесшумно, благо на ней были тряпичные туфли на резиновой подошве. С той стороны доносились смутные шорохи.

«Наверное, какой-то рабочий шел мимо, видит дверь открыта. Подумал что непорядок. Вот и закрыл», – решила рассудительная Тата. И тут же додумала: «Ну ничего. Придет Олег, откроет.»

Отыскавши быстрое утешение, Тата возвратилась на свой диван. Стараясь не скрипеть пружинами, уселась.

Прошло еще пятнадцать минут.

Впервые Тата пожалела о том, что так и не выпросила у Алисы свой собственный мобильный телефон.

Она вновь подкралась к двери и прильнула к ней ухом.

Там, снаружи, наметилось уже отчетливо уловимое движение – хлесткий шелест ветвей ближней сирени, толчки, сдавленное хихиканье.

И вот, словно новая тема в партитуре – "Черный бумер под окном катается… " – пропиликал мобильник Веталя.

Тата сразу узнала позывные.

И комок обиды подкатил к ее цыплячьему горлу.

Сразу придумалась еще одна, все объясняющая, история.

«Олег не смог прийти, потому что у него опять заболела мама. Он побежал за лекарствами в аптеку. В это время возле Магазина случайно оказался Веталь. Он увидел как я зашла в Магазин, и решил меня проучить. Потому что в Магазин нельзя никому заходить без разрешения Веталя. Потому что он тут хозяин, ведь это он нашел диван, принес из дому чайник и пепельницы из пивных банок тоже сделал он, Веталь.»

Все в этой истории было неправдой. Даже электрочайник принадлежал Мичину. Но одна интуиция была верной – Тата поняла, что Олег уже не придет.

Решение бежать буквально затопило Тату. Ей вдруг стало до слез омерзительно. Перед ее мысленным взором встало отталкивающее, плоское лицо Веталя, и она поняла, что встреча с ним не только нежелательна, она немыслима.

«Надо в эту дверь, которая ведет в подвал, а потом, наверное, на ту сторону станции. Выйду там из какой-нибудь такой же двери. Во всех больших старых постройках много всего одинакового. Наверняка есть такой Магазин где-то там. В крайнем случае, всегда можно вернуться…»

Размышляя так, Тата подступила к двери рядом с плакатом из компьютерного журнала. Деликатно, стараясь не создавать шума, приоткрыла ее. Разглядеть что там, во мраке, было трудно, явственно наметились лишь бетонные ступени – они воском оплывали вниз. Из глубины дохнуло сыростью, мочой, стоялой водой.

Но отвращение, которое испытала Тата, представляя себе, как будет спускаться по лестнице, заросшей экскрементами своих дворовых приятелей, было совсем небольшим по сравнению с той физиологической, необоримой гадливостью, что внушал ей Веталь – с его кривыми улыбками и шепелявой, под урку, речью.

Вдруг Тата вспомнила о коробке спичек, он лежал рядом с электрочайником на столе. Тихонько возвратилась, схоронила коробок в нагрудном кармане сарафана и юркнула в темный лаз, притворив за собой дверь.

Тата никогда не была трусихой. Не боялась ни высоты, ни пауков, ни страшилок про морское диво Ктулху и Черную Руку.

И все-таки, когда она обнаружила, что мрак за ее спиной уплотнился и стал как будто упругим, даже ее бесстрашное сердечко присмирело.

"Бояться очень глупо, надо идти дальше! " – подбодрила себя она.

Четверть часа прошла с тех пор, как Тата достигла конца каменной лестницы, начинающейся в Магазине, и, очутившись под сенью высокого черного свода, несмело двинулась вперед, держась рукой за стену.

Запах фекалий уже давно развеялся – забираться так далеко от двери Магазина приятели Веталя не отваживались. Зато утвердился запах гнили. Казалось гнил сам воздух.

Шлепающим звукам Татиных шагов аккомпанировал плещущий рокот воды, но откуда именно он доносился – Тата не могла разобрать. Казалось – отовсюду разом.

Звук этот обнадеживал Тату. Ей казалось, он подтверждает ее теорию, согласно которой она находилась под самым брюхом «черепахи», где что-то такое, индустриальное, с водой происходит. А коль скоро так, значит вот-вот впереди покажется лестница, родная сестра той, по которой она спустилась, только ведущая наверх…

Она чиркнула спичкой (это была уже третья, еще нескоро Тата поймет, что спички следует экономить). Бетонный свод впереди безнадежно длился.

Коридор, по которому она теперь шла, был сравнительно чистым, прямым, сухим и почти нестрашным. На его стене были начерчены таинственные аббревиатуры «АВХ-1», «НН-НП»… Тата не понимала, конечно, их смысла, но буквы, милые русские буквы, согревали – в самом их кириллическом образе мреяло что-то родное, школьное. Погладив очередную абракадабру подушечками пальцев, Тата двинулась дальше.

Когда коридор начал как бы нехотя забирать вверх, Тата вновь воспряла духом.

«Значит правильно я догадалась!» – подумала она. И еще: «Как здесь холодно…»

Она заторопилась, ускорила шаг, но вдруг споткнулась о бетонный наплыв и нелепо растянулась на полу. Подобралась.

«Не страшно» – утешала себя она, стараясь не вспоминать, как настырно саднит ободранная коленка.

Впрочем предвкушение скорого избавления заставило Тату совсем позабыть о боли. Она вслепую отряхнула платье и как могла быстро зашагала к грезящейся цели, вот здесь, должно быть здесь, за этим порожком.

Однако, никакой лестницы наверх, в Магазин-близнец, за порожком не обнаружилось. Коридор рывком уходил вправо и…. вниз.

Еще одна спичка уныло потухла.

Тата шморгнула носом.

Ослепленные пламенем глаза нехотя привыкали к кромешной темноте, плавно переходящей в кромешную, склепную тишину и обратно.

«Наверное, надо назад», – рассудила Тата и неуверенно обернулась.

Чернота. И позади, и впереди она была как будто одинаковой. Но чернота впереди все же казалась чуть более привлекательной, поскольку незнакомой.

А вот чернота сзади… С каждым мгновением становилась она все более недружелюбной. На нее все меньше хотелось смотреть. В нее не хотелось снова входить. Это была уже «использованная» чернота.

Но главное, там, за завесой плотного смрада, ее ждал Веталь и его глумливые приятели.

«Нет, назад никак нельзя», – с тяжелым вздохом решила Тата.

Она сделала три неуверенных шага. От тщетных попыток разглядеть что-либо у нее начали слезиться глаза.

Тата грубо растерла набрякшие веки пальцами и решила, что дальше будет идти в закрытыми глазами. Вытянув вперед руки. «Как робот», – подумала она и эта метафора очень ей понравилась. Она напоминала ей о мультфильмах, где роботам все нипочем.

Так она и двигалась – медленно, монотонно, механическими мелкими шажками слепой.

Все дальше удалялась Тата от Магазина, от «черепахи», от безмятежности своего медленно иссякающего детства.

Наконец удача как будто улыбнулась ей.

Коридор влился в коротенький, с бетонными кольцевыми наростами, проход, затем был шершавый пандус, ведущий в гору. Вскоре возник еще один тоннель, который вдруг сошелся с более просторным собратом, по дну которого протекала… речушка!

Тата обрадовалась ей, как радуются знакомому лицу в скучном заграничном отеле. Вода! По крайней мере, можно думать, что в воде кто-то живет. Ну кто-кто… рыбки какие-нибудь, головастики, червяки… Живые, добрые, глупые, твари. Вода облизывала ноги Таты жирным, теплым языком.

Беспечно чиркая спичками, Тата захлюпала вперед, прилежно прикусив губу. Как же она обрадовалась, когда за плавным поворотом тоннеля послышался задорный собачий лай!

Звуки эти не казались гулкими, ухающими, как если бы собака находилась в тоннеле. Да-да, доносились они откуда-то… снаружи! Из большого, напоенного летом мира!

Взволнованно дыша, Тата миновала поворот.

И застыла, сраженная на миг блаженной картиной – злая чернота редеет, истончается до серого мерцания и превращается… в столб медового света, пронзающего подземелье!

«Вот же классненько… Классненько!» – ликуя, прошептала Тата.

Она сощурилась, приглядываясь. Все так и есть! И это никакой не мираж!

Тату подхватила и понесла волна счастья.

Она задорно шагала по руслу тоннельного ручья, поднимая мириады мутных брызг.

Не прошло и пяти минут, как она оказалась в центре вожделенного золотого столба. Там ручей образовывал нечто вроде отмели. Тата откинула со лба мокрые от пота волосы, выбралась на отмель и посмотрела вверх.

Итак, она находилась совсем недалеко от поверхности. Метрах в трех-четырех.

Прямо над ней зияла дыра распахнутого канализационного люка. Когда-то к ней, по сделавшейся вдруг совершенно плоской стене тоннеля, вели железные скобы-ступени. Теперь их не было.

Тата закричала. Потом вновь позвала на помощь.

Но помогать никто не вызвался.

Она голосила еще долго, не столько уже уповая на подмогу, сколько стремясь выкричать, выдавить из себя воплем ту подрагивающую, тяжелую муть, которая облепила изнутри ее легкие, запрудила брюшину, свинцовой слизью обволокла горло.

Как ни странно, Тата не заплакала, как заплакал бы на ее месте всякий.

Она лишь насупилась и сглотнула, как глотала микстуры, горький ком отчаяния. Затем вынула из сумочки колоду, нашла в ней меня – без лишней скромности отмечу, что она доверяла мне больше других королей (злые языки утверждают, это оттого, что я напоминал Тате ее дядю Максима, бездетного инженера-атомщика) – и переложила меня в нагрудный карман джинсового сарафана.

Я не стал надоедать ей словами утешения. Сказать по правде, не было на них времени – она смотрела мне в глаза пять десятых секунды и за это крохотное времечко я должен был успеть сообщить ей кое-что полезное.

– У тебя в сумке органайзер. Если несколько его страниц вырвать и покрепче скрутить, получится хоть и быстрый, но все же факел.

Тата меня услышала. И, бросив прощальный взгляд на лжеспасительный люк, двинулась дальше.

Разветвление петлястого, похожего на кишку тоннеля, по которому она шла, не сворачивая, около часа, Тата предсказала наощупь – изменился рельеф стен. Подряпанный, заросший грибком бетон вдруг обратился оштукатуренным кирпичом. Штукатурка была сравнительно свежей и пахла привычно, буднично – подвалом, подъездом, стройкой – и куда отзывчивее отвечала на Татины касания. Да и изнуряющие гнилые миазмы как будто исчезли!

Тата решилась зажечь спичку (к слову, их теперь оставалось девять штук плюс одна сломанная). Подпалила факел (после некоторых колебаний она все же раздербанила дорогую вещь). И… о радость! Обнаружила… обнаружила вот что.

Тот отрезок кишки, что был отштукатурен, плавно шел вниз. Он казался более ухоженным и почти даже прохожим. А вот другой, существование которого она заподозрила по слабым токам воздуха, шел резко вправо и оканчивался ступеньками. Ступеньки эти вели наверх (направление интуитивно радовало Тату, ей просто физически хотелось света, как хочется есть или пить), но выглядели запыленными, доисторическими.

Так вверх или вниз?

И тут она вновь вспомнила про колоду в своей сумочке – то ли самый горластый из нас – Дурачина – смог до нее докричаться, то ли Отшельник дошептался. Она извлекла карты. И жестом, которым размазывают блинную жижу по сковороде, разложила нас рубашками вверх прямо на полу (в точности таким манером лет восемнадцать назад делала это начинающая гадальщица Алиса).

«Дорогие… люди из колоды! Пожалуйста… подскажите… что-нибудь!» – сбивчиво прошептала Тата. По дрожи ее пальцев было ясно: она вытащит всего одну карту, больше просто не решится.

Мы, плоский народец, соображаем быстро. Отвечать вызвался Рыцарь Мечей.

«Мой меч указывает как раз в сторону оштукатуренного тоннеля. Если она пойдет по ступенькам вверх, то попадет в тупик и до утра не выберется! В общем пойду я!» – воскликнул он.

«А если она подумает, что ты символизируешь совсем другое? Вдруг она решит, что твой бравый вид обещает ей, что никуда спешить не надо и с минуты на минуту появится спаситель на белом коне и в латах? Точь-в-точь как ты?» – нудным голосом спросил вечный перестраховщик Семерка Динариев.

«Да отстань ты!», – бросил Рыцарь Мечей, записной грубиян.

Тата ощупью вытащила случайную – как ей казалось – карту, положила ее на бетонный пол перед собой и зажгла факел.

Рыцарь Мечей пронесся во весь опор сквозь дрожащий пламень. Мол, следуй за мной туда!

«Ладно. Сделаю так», – кивнула сообразительная Тата.

Труба, по которой теперь, согнувшись в три погибели, следовала Тата, была выкрашена серо-зеленой краской, которую изобрели в шестидесятые годы минувшего века исключительно для того, чтобы наводить на сынов человеческих уныние и тоску. Не удивительно, что именно ею красили советские вытрезвители духа – коридоры загсов, приемные комиссии институтов, казармы и ленинские комнаты.

Чтобы отвлечься от незавидной своей доли, Тата предавалась излюбленному занятию – мечтаниям о живой шиншилле.

Пушистые эти крысы страшно нравились ей. Она представляла себе, как заведет одну. Как будет кормить ее пророщенным овсом и отрубями, какой славный, с опилочной выстилкой внутри, устроит ей домик, как станет лечить ее, если та заболеет.

Когда труба, к явному облегчению измучившейся путешественницы, открылась в вымощенную кирпичом подземную галерею, Тата вдруг вспомнила, что так и не придумала своей шиншилле кличку. Больше других ей нравилось имя Иннокентий, но тут крылся подвох: еще на прошлый день рожденья она твердо решила, что шиншилла, которую ей обязательно подарят на следующие именины, будет девочкой. И как же быть? Допустимо ли назвать девочку-шиншиллу Иннокентией? – вот какой вопрос обдумывала Тата со спасительной увлеченностью.

Это был самый угрюмый участок подземелья из всех, что Тата уже миновала.

То и дело в галерею, где-то на уровне Татиных ляжек, открывались узкие прямоугольные отверстия-бойницы, заполненные тяжелым удушливым газом (мы, плоский народец, предолго спорили, о том, что это за дрянь и откуда она). Шелушащиеся стены галереи были обильно покрыты разновсяким мусором – прошлогодними листьями, истлевшими газетами, линялыми пищевыми пакетами и комьями грязи – вероятно, весной и осенью помещение затопляли сточные воды…

Потолок галереи был достаточно высок, но если в человеческих жилищах высокие потолки сообщают находящемуся в них комфортабельное чувство неба, то в подземельях высокий потолок неприятен, он лишь сообщает мучительной тревоге еще одно, третье измерение…

«А если бабушка и в этот раз не разрешит шиншиллу, я пойду и сама куплю, наперекор!» – постановила Тата. И тотчас споткнулась о горку битого кирпича, что громоздилась возле обваливающегося участка стенной кладки.

Тем временем потолок галереи становился все ниже. В самом ближайшем будущем галерея грозила выродиться в очередной, до дрожи знакомый Тате, серо-зеленый коридор. Так и вышло. Однако, имелось в этом новом коридоре и кое-что необычное – по потолку ползли упитанные электрические черви-провода.

Справа от входа в коридор виднелась дверь неопределенного буро-коричневого цвета.

На двери – рисунок белой краской. Носатый, с дерзкой ухмылкой, солдат одним ртом курит отчаянно дымящую сигару. В правой руке вояки – бутылка с тонким водочным горлышком. В левой – нечто вроде поезда с вагончиками, Тата не сразу угадала в нем стилизованный шашлык на шампуре. Надпись: «Дембель-86».

Тата так увлеклась разглядыванием граффити, что совсем не заметила табличку с черепом и костями, которая сиротой стояла в полуметре от порожка.

Возле двери, которая выглядела опрятно и лжеспасительно, Тата вновь занервничала. А вдруг ей нужно вовсе не в коридор, который, конечно же, продлится еще одной осклизлой трубой. А в эту самую смешную дверь? А вдруг там… лифт наверх?

Тата воспламенила еще один факел от старого, уже агонизирующего, и в неровном его свете вновь разложила колоду.

«Что там за дверью?» – спросила она.

Дискуссии на предмет того, как именно Тате ответить, на этот раз заняли у нас долгих два часа. К счастью, два часа по времени нашего Плоского Королевства, которое, как известно, идет гораздо быстрее человеческого. Для Таты же не прошло и двух секунд. Спорили о том, как подоходчивее объяснить девочке, какую именно опасность представляет собой старая трансформаторная будка с оголенными контактами.

Пятеро вооруженных забияк с Пятерки Жезлов голоса себе сорвали, ходатайствуя за вибрирующую средь молний Башню.

Дескать, Тата увидит, как объятые ужасом людишки валятся из окон Башни к вящей славе Господней, и поймет: туда ей не нужно.

Мы, партия умеренного устрашения, ратовали за Повешенного. Вот взглянет Тата на него и поймет – за дверью ее ждет кое-что посерьезней этой постной рожи с рыжей щетиной.

Но тут помогать вызвался сам Дьявол.

«Что ни говори, а страшней меня для простого человека карты нет, – самодовольно сказал он. – Вот сижу я, господин, с рогами и крылами, на черном троне, а у самых мохнатых ножищ – мои нагие данники, мужчина и женщина, к трону моему прикованные стальными цепями. И одного взгляда в глаза мои достаточно, чтобы остановиться!»

Мы согласились, хотя Дьявола, конечно, недолюбливаем. Но скорее за склочный нрав, чем за общую, так сказать, инфернальность. Ведь ко всем известному Князю Тьмы наш Дьявол отношение имеет такое же, какое дорожный указатель – к пункту назначения. Он всего лишь свидетельствует: эта дорожка ведет в ад, да и эта в перспективе ведет.

Дьявол оказался прав – Тата испуганно сгребла нас гуртом и, не глядя больше на дембельскую дверь, спрятала.

«Да дверь наверное и заперта…» – с притворной непринужденностью рассудила Тата и продолжила свое угрюмое странствие.

Злоключения Таты имели для меня одно отрадное следствие – моя любовь Королева Кубков оторвала-таки взгляд от драгоценной вазы с чародейственным вином.

Она отставила свой священный Грааль в сторону, по-детски трогательно зевнула, несколько раз сморгнула – чтобы отдохнули близорукие глаза-незабудки, и, поджав ножки в парчовых туфлях, удобно устроилась на троне. Не скажу, чтобы она позвала меня или сделала мне знак внимания. Но по крайней мере теперь она могла его сделать!

«На этот раз я обязательно ее добьюсь!» – решил я. Но вместо того, чтобы тотчас отправиться к ней, как сделал бы стремительный Король Мечей, я лишь поплотнее закутался в свой желтый шерстяной плащ – с севера дул пронизывающий ветер опасности – и принялся робеть и печалиться, припоминая, какими были столетия наших с ней отношений.

Мы с Королевой Кубков созданы друг для друга. Так говорят все влюбленные, но, поверьте, в нашем случае так и есть.

Мы принадлежим к одной масти, которая славна своей глубиной и сердечностью (в стилизованные сердца выродились наши кубки в игральных колодах, назвавшись «червями»). Наш цвет – голубой, наша стихия – вода. И бесплотные музыканты на далекой планете Нептун играют свои ноктюрны лишь для нас и тех, кто нам вверен.

Наши души похожи, как озерная вода на морскую. Они податливы, ранимы, чувствительны и непостоянны. В этом сходстве кроется и причина наших неудач, и залог нашего счастья.

Ведь что такое счастье в любви как не отсутствие необходимости все объяснять?

С другой стороны, разве скука – не движитель всех несчастий на земле?

Стоит нам сойтись, и нам обоим становится муторно – боимся заскучать.

И мы расходимся. То есть это она уходит от меня. А я остаюсь.

Расставшись со мной, моя Королева Кубков, словно хмельная ундина, ныряет с головой в романный омут.

Первым делом она бросается на шею Короля Мечей, чей каменный трон украшен изображениями мотыльков и чья любовь живет, извините за банальную метафору, столь же долго.

Вокруг его трона даже летом вьются ледяные смерчи и оттого он никогда не откидывает на спину капюшон своего плаща, даже корону носит поверх. Представьте себе идиотский вид!

Лицо его – желтоватое, бледное, с запавшими скулами, набрякшими веками и выцветшими бровями никто не назовет привлекательным. Но мою милую это не смущает – очутившись в мертвящей прокурорской ауре Короля Мечей она и сама начинает мыслить как товарищ следователь. Во всем принимается выискивать смысл, справедливость, целесообразность (на этих меченосных нивах уродилось и присловье «с лица воды не пить»). Начинает говорить многословно и цинично и вместо того, чтобы смеяться и дарить миру ласку, все время норовит «дойти до самой сути», с азартом дилетантки бросается воевать с мировой глупостью и рассуждать о бремени власти… Стоит ли говорить, что все эти вещи у Королевы Кубков получаются так себе? Разящий клинок абсолютного разума выскальзывает из ее белых рук, созданных для того, чтобы пеленать младенцев и промывать гноящиеся раны. Король Мечей быстро теряет к ней интерес, принимая ее эмоциональность за истеричность, а простоту за недалекость. Его чахлое либидо слишком быстро насыщается эликсирами ее взыскательного тела… Жаль, что фригидная всезнайка Королева Мечей (та самая Пиковая Дама из кошмаров старинных кутил) никогда не полюбит Короля Мечей. Плоский народец стал бы благополучней, будь эта пара замкнута сама на себя. Увы, секс между женщиной и мужчиной мечей по накалу страсти напоминает спаривание сельдей у берегов Антарктиды…

Когда роман с Королем Мечей увядает (в стиле «давай останемся как бы друзьями»), моя любимая принимается строить глазки Королю Жезлов, самому настоящему из настоящих мужчин.

По правде сказать, этот субчик нечасто сиживает на своем золоченом троне. Все больше рыщет, как лев, по окрестностям, высматривая самок для своего гарема, и королевства, оставшиеся без присмотра – что бы еще прибрать к рукам? Но моя искательница не прочь подождать. Она терпеливо устраивается у края гранитной плиты, на которой стоит его кресло, и, пока тот шастает, смело, как желанная гостья, поблизости располагается. Рассматривает суковатый хозяйский посох, тот самый, который как скипетр, а может, как антенну, держит в руках Король Жезлов когда ему приходится показываться на публике во время гаданий. Вертит в руках его островерхую корону, задумчиво поглаживает горностаевую оторочку плаща – все невозвратимей погружается она в мечты о том, каким блистательным и щедрым будет с ней Король Жезлов, когда вернется.

Пожалуй, из всего сонмища любовников моей королевы с Королем Жезлов мне примириться всего легче – по крайней мере, этот порыв я могу понять.

Будь я женщиной, я наверняка соблазнился бы малахитовым блеском его очей, роковой тяжестью медных локонов и ребячливой широтой замыслов. И клиентки Алисы, обзывавшие по невежеству своих возлюбленных королей жезлов «королями бубен», всегда могли рассчитывать на мою консультацию. Увы, страсть Короля Жезлов недолговечна и подобна радости избалованного чада при виде горы новогодних подарков. Жаль только моя королева вот уже несколько сотен лет желает переоткрывать этот печальный закон природы исключительно на собственном опыте.

Когда пресытившийся Король, притворившись Шестеркой Жезлов, седлает белого коня и тайком, пока моя милая спит, обессиленная бурной ночью, уезжает на поиски непросватанных принцесс и непобежденных драконов, наступает время Короля Динариев.

Он подкупает мою королеву своим постоянством, домовитостью и практицизмом. Своей укорененностью в потоке дел и делишек. А также всем прочим, в чем он является полной противоположностью нашего рыжеволосого донжуана.

Поначалу Королеву Кубков умиляет его угрюмая неразговорчивость. Медлительность Короля Динариев она принимает за основательность. Его неспособность абстрагироваться, подняться над ситуацией и воспарить в небеса, где вольно живут белокрылые птицы идей – за глубокое понимание материального мира. Его страсть к земле, землице, она принимает за то же самое. А ведь это всего лишь пережиток крестьянского происхождения!

Начинают медленное течение их совместные дни. Он никогда не изменяет ей – здравый смысл нашептывает ему, что это глупо, имея задаром первоклассный товар, покупать на стороне такой же втридорога. Никогда не унижает ее своей холодностью – как бессердечный Король Мечей. И не требует от нее невозможного: объективности, расчета, кругозора. Что можно требовать от сундука или кровати – вещей в хозяйстве незаменимых и достаточно разумных по конструкции для своего незамысловатого предназначения? Сутками напролет Король Динариев возится с тем, что его занимает (починяет часовые механизмы и музыкальные шкатулки, перепроверяет складские книги), и много, много лет моей королеве невдомек – ее смуглокожий спутник любит не столько ее саму, сколько ее в контексте своего обширного хозяйства, как любят ажурную беседку в лиловом мареве клематисов – украшение сада, как ценят ладно сидящую на ноге пару туфель. Она не догадывается, что лучший друг Короля Динариев, его подлинное альтер эго и есть тот самый Динарий, который он приобнимает, развалившись на увитом виноградными лозами троне. Кстати, о винограде. Если бы не пьянство, будничное и неостановимое пьянство, которое хочется написать даже с большой буквы, коему предается вечерами после хлопотных дней Король Динариев, она бы никогда не набралась отваги от него уйти, ведь он такой благонамеренный, почти совсем идеальный! Но и от него весенним ручьем утекает моя королева.

И вот тогда, во всех нас разочаровавшись, она начинает глядеть в колдовской кубок. (Когда-то его преподнесла ей в подарок Верховная Жрица, подозреваю, с тайным намерением нейтрализовать опасную соперницу).

Человеческий телевизор – лишь жалкое его подобие. Миллионы любовных историй, слезливых и поучительных, пробегают живой рябью по его поверхности, все сильнее завладевая вниманием. Главное же, что роднит его с телевизором, это то, что через пятнадцать минут смотрящему уже на самом деле все равно что смотреть, лишь бы не отрываться.

Когда моя королева глядит в свой кубок, она не замечает ничего вокруг. В такие периоды лишь очень сильный хозяин колоды вроде парижского мастера парикмахерских дел Этейлы или английского поэта Йийтса может отослать ее к Заоблачным Вратам за полезными сведениями. А вот нашей Алисе это удается не всегда.

Нас же, королей, Королева Кубков просто игнорирует, как будто мы какие королишки.

Однажды, когда моя любимая смотрела в кубок восемь лет подряд, Король Мечей явился к ее трону просить прощения за все то, что… да практически за все! Но она даже бровью не повела. Взбешенный ее равнодушием Король Мечей отсек парчовый хвост ее плаща своим двуручным эспадоном.

Я же просто жду. Знаю, знаю – однажды Бог сжалится надо мной и над моей королевой и разрешит нам начать сначала.

Мы сразу узнаем о Его решении. Когда Алиса возьмется тасовать колоду, карта Королевы Кубков как бы случайно выскользнет, взмоет вверх, сделает невесомый пируэт в воздухе и, перевернувшись, втиснется в махонькую щель, где находится карта, на которой изображен ваш покорный слуга. Через мгновение мы с ней встретимся в физическом мире бумажной колоды лицом к лицу, а не лицо к рубашке, как обычно. А еще через мгновение в нашем призрачно-плоском мире сплетутся наши руки. Ударит трижды хрустальный колокол в священной роще Хозяйки. Обернутся, взглядами благословляя нас, Влюбленные, сомлевшие у Древа Познания. А миловидный юноша и прекрасная девушка с Двойки Кубков переглянутся так понимающе, снимут со своих голов розовый и лавровый венки – они подарят их нам – и заторопятся в путь, чтобы поскорее оделить нас медом бессмертия.

Тогда наступит дымчато-сизое, лазорево-золотое, сиреневое наше счастье.

Тем временем Тата, посетив смрадный тупик с мумифицировавшимся трупом добермана и погрустив в заброшенной комнате, увешанной плакатами по гражданской обороне (люди, похожие на манекенов, в деятельном ожидании «вспышки справа» и «вспышки слева»), выбралась в широкий подземный ход, пол которого был с фантасмагоричной добросовестностью устлан размокшим упаковочным картоном.

Как в подземелье попал картон, знал только пронырливый Паж Жезлов, но тогда интересоваться такой ерундой мне было недосуг, а теперь тем более. Идти по прелой бумажной квашне оказалось утомительно, то и дело Тата увязала в месиве по щиколотку. Пожалуй, если бы не чудовищная выносливость подростков, о которой молчат опытные физруки, дело могло бы кончиться по-настоящему плохо…

После получаса мучений Тате все-таки повезло выбраться в относительно чистый и сухой тоннель, который мирно следовал на север параллельно поверхности земли. Ничего забавного Тате в нем не встретилось. Казалось, с каким-то болезненным упорством законченного зануды тоннель наматывает метр за метром, ничем не впечатляя, ничего не суля.

Вот тут-то Татой наконец и овладело отчаяние.

Алое сердце Тройки Мечей, пронзенное хищными кинжалами, уронило в Океан Скорбей еще одну густую каплю.

Тата шумно зарыдала и уселась, не жалея уже ни сарафана, ни себя, на утопающий во влажной глине отломок бетонной опоры.

Утешали всем миром.

Рассудительная красавица Девятка Динариев объясняла Тате, насколько это обыденная и скучная в сущности вещь – подземелья. А ее смышленый попугай бесстрашно передразнивал хозяйку, лишь бы только Тата улыбнулась. Виноторговец Девятка Кубков, самый медоточивый из нас, многословно и с жизненными примерами напоминал Тате, что за каждым испытанием обычно следует воздаяние – сытный обед с шоколадным тортом, смешная комедия с кутерьмой и приключениями, поездка в парк, где хрусткая сладкая вата и аттракционы. И даже нищеброды-попрошайки с Пятерки Динариев, вельми и вельми асоциальные элементы, и те внесли свою лепту. «Посмотри на нас, несчастных калек, девочка. Мы такие одинокие и малообеспеченные! Бредем, скрипя костылями, по заметенной снегом улице, а в ярко освещенных окнах с витражами пируют бессердечные горожане… Если по совести, мы, горемыки, куда несчастней тебя!»

Трудно сейчас вспомнить, кто именно возвратил Тате трезвость духа. Но она высушила слезы подолом юбки, высморкалась в кулачок и побрела дальше.

Еще два часа восемнадцать минут шла она по тоннелю-зануде – ни поворотов, ни дверей, ни ступеней. Мы беспомощно наблюдали за ней из своего метафизического далека. И даже у Скелета текли по скуловым костям призрачные слезы сочувствия.

Светские беседы у нас в тот вечер не клеились – клей прокис…

Вдруг на дороге, ведущей к Заоблачным Вратам – это разглядел самый дальнозоркий из нас, Колесничий – вздыбились клубы желтой пыли.

Вскоре показался и сам всадник – это был дюжий Рыцарь Динариев на своем вороном битюге по кличке Денежка. Он яростно охаживал мерина хлыстом, не позволяя взмыленной скотине сменить яростный галоп на щадящую рысь. Рыцарь Динариев – здравомысленный тихоня, за много лет я обменялся с ним разве что парою реплик, да и те, кажется, о погоде. Совершенно бесполезным субъектом казался мне он. И надо же – отличился!

Пока другие вздыхали и охали, он взял да и съездил к Заоблачным Вратам безо всякого повода, так сказать, сверхурочно, чтобы только узнать, не повернулось ли Большое Колесо Фортуны хотя бы на сотую долю миллиметра! А ведь и впрямь выяснилось, что в Татиной судьбе произошла перемена участи и совсем скоро скучный тоннель врастет в выложенную песчаником старинную галерею, из которой до выхода на поверхность рукой подать! Опасностей на ее пути, считай, уже не встретится, – сообщил Рыцарь Мечей, ловя на себе восхищенные взгляды блудливых граций с Тройки Кубков. Кроме одной: что на одном из привалов девочка попросту заснет от усталости…

В девять ноль-ноль вся компания встретилась на пятачке возле конечной остановки трамвая. Анжела сияла – как-никак премьерный показ новых джинсов с обтрепанными дырами, стразами и бисером, отец подарил.

Ее товарка Алла была мрачна, как октябрь в Нефтеюганске. Во-первых, джинсов с бисером ей никто не подарил. Во-вторых, перспективы крутого отдыха с матерью в Турции, которыми она чванилась с самых весенних каникул, стремительно таяли – мать завела любовника, дядю Валеру, и бросать его хотя бы на день, хотя бы и ради шикарного пляжа, побаивалась. Еще сбежит. Отправлять же Аллу в Турцию, так сказать, соло отказывалась наотрез. Это бесило Аллу. Она была уверена, что уже взрослая и отлично справится сама. После того, как они заперли Малую в Магазине, Алла отправилась домой с намерением закатить истерику на глазах у дяди Валеры. Рассчитывала, что мать, которая из халата выпрыгивает, стремясь показать, какая она образцовая мамулечка, усовестится и выдаст ей денег на тур в Анталью. Или хотя бы пообещает путевку в молодежный лагерь под Анапой. Хоть что уже! Однако дома вместо мамы и дяди Валеры (рассказывая о нем друзьям, Алла всегда опускала это детское «дядя», хотя в разговорах с родными опускать отчего-то забывала) обнаружилась бабушка. Старуха подшивала тяжелые оконные шторы. Стучала, содрогалась швейная машинка, выпущенная на заре германского национал-социализма в городе Эссен. «Чего стоишь барыней? Помогла бы лучше!» – проворчала бабушка, с натугой обернувшись через плечо.

Веталь, Мичин и Олег пребывали с том томительно-хмуром состоянии духа, что звалось в их кругу «депрессняки».

Только что они высосали по бутылке несвежего пива на ограждении парковки оздоровительного центра «иSPAния». Обсуждали дорогие машины клиентов.

Выходило, для того, чтобы заиметь статусный агрегат нужно… нужно нечто в высшей степени непривычное.

Мужчины, которые, кряхтя, выбирались из-за руля «лексусов» и «саабов», вовсе не выглядели теми лохами, у которых можно что-то украсть безнаказанно, как крадут мобильники или борсетки. Напротив, в их движениях, походке и особенно в выражении глаз чувствовалась какая-то темная, лихая сила. Такие если заловят, будут бить, могут даже искалечить.

– Мне вон та по кайфу, – растягивая большим и указательным пальцами серый шарик опостылевшей жевательной резинки, произнес Веталь по поводу серебристой Subaru Forester – из нее выскочил сутулый человечек с архитектурным кавказским носом. – Тонн на сорок затянет, если нулевую брать… Уважаю японцев!

Олег гладил глазами новенькую «бэху». Стояла она через два «шевроле» от приглянувшейся Веталю «субару» и была красива скользящей красотой какого-то иного, не то чтобы лучшего, но, вне всяких, более складного мира. Олег размышлял о том, как жить. Как жить было совершенно непонятно.

– Вы чего такие… Что случилось-то? – спросила Анжела, играя бедром. Стразы, которыми был расшит вдоль шва ее бок, вяло вспыхнули в лучах ближней неоновой вывески.

– Да ничего. Просто пробило, – признался Веталь.

– Может, в автоматы зайдем? – предложила Анжела, разумея ближайшую ликерку, там за стеклянными дверьми призывно мигали «блэк джеки», «рулетки» и другие хищные электрические ящики.

– Денег нет. А у вас?

– Тоже нету, – соврала Алла. Деньги у нее были, но, согласно сложившемуся в среде ее подруг комильфо, тратить их на пацанов было совершенно недопустимо. Это пацаны должны всегда тратить деньги на девчонок. Потому что это нормально.

– Надо бы Малую выпустить. Пора уже, – добродушно сказала Анжела. Ее пустое обычно нутро распирала радость обновки. Хотелось поделиться ею с другими. Даже с Малой, хоть она и странная по жизни.

– Пусть посидит еще, – бросил Веталь.

– Да ты че? Девять уже!

– Не гони волну. Не двенадцать.

– Все равно. Пошутили и ладно, – настаивала Анжела. – Сходите, мальчики.

– Согласен, надо выпустить, – неуверенно сказал Олег.

– Вот ты и выпустишь, раз ты такой принц! – обрадовался Веталь. – Мне влом в Магазин тащиться. Далеко.

– Да ладно там далеко! Пошли.

– Нафиг.

– Не понял? Вместе запирали, вместе отопрем!

– Тебе, походу, в педагогический надо, – недобро усмехнулся Веталь. – Там такие нужны. Моралисты.

– Мне лично вообще до фени Малая. Просто не надо быть лохушкой, – заявил Мичин сквозь протяжный зевок. После пива его всегда клонило в сон.

– Это не дело, – попробовал возмутиться Олег.

– И вообще, Олежа. Ты стрелу забивал – ты и отвечай.

Олег поморщился. Действительно: в случае чего, отвечать придется ему. А так – еще есть шанс отбрехаться.

– Ну что, Анжелка, Аллка, айда Малую откроем. А то у меня потом еще дело будет. Важное, – предложил Олег, вкладывая в эти слова всю свою душевность.

«А он вообще ничего…» – подумала Анжела со смутной надеждой.

Алла отказалась, сославшись на просьбу родителей вернуться пораньше. Веталь и Мичин двинули в сторону далекой дискотеки, где у них якобы назначено с ровными пацанами, обещали работу на стройке. Вот и пришлось отдуваться Олегу и Анжеле.

Когда совсем стемнело, они нехотя покинули пятачок и двинулись в сторону Магазина.

Пересекли автомобильную трассу, спустились по насыпи к тропе.

Анжела уже жалела, что согласилась пойти – дважды она зацепилась новыми джинсами за колючие кусты и оба раза что-то блестящее и розовое оставалось колючкам в качестве гламур-трофея. А потом, корова, еще и в лужу вступила – теперь придется стирать новые кроссовки!

– Черт бы ее, эту Малую… – выругалась Анжела.

Дорога в темноте оказалась неожиданно долгой и невеселой. Видно было плохо, зато слышно хорошо – где-то совсем рядом уныло завывала бродячая собака, выходило похоже на старый фильм про какой-то Баскервиль. Они шли быстро, почти не разговаривали. Дойдя до Магазина, оба обнаружили, что запыхались.

Переглянулись.

Анжела ободряюще кивнула Олегу. Мол, твоя партия.

Олег репетировал, что соврет Малой.

«Вот же ж блин! А я думал, ты уже ушла! Тут Анжелка сказала, что ты пропала, решил проверить… И вот… Кто же это запер-то? Какая скотина? Ой… Ты, наверное, реально пересрала? Вот говорил же я тебе – заведи себе трубу, как все!». Главное назвать ее «дорогой Таточкой».

– Слышь, Анжелыч, Тата – это Тамара или Таня? – шепотом осведомился Олег.

– Тамара, дурак.

Олег сделал три шага по направлению ко входу в Магазин. Он выглядел зловещим пещерным проломом в доисторической скале.

– Тата! Таточка! Ты здесь? – ласково прогундосил Олег.

Анжела невольно прыснула со смеху. «Похож на актера из того бразильского сериала! Уматный!»

Ответа не было.

– Тата! Отзовись!

Тишина.

«Заснула, видать», – решил Олег.

Засов поддался легко. С протяжным скрипом распахнулась дверь.

– Татка! – Олег щелкнул зажигалкой. Колышущееся пламя осветило пустую комнату. С постера на вошедшего глянули недобрые лица бойцов Великой Отечественной.

– Ее тут нету! – крикнул Олег, обернувшись в темноту.

– Да вижу! – откликнулась Анжела. Теперь она стояла у него за спиной, совсем близко.

– А ведь была!

– Так типа была.

– Может в ту дверь пошла? – предположил Олег, указывая в сторону приоткрытого входа в подвал. Из темной утробы засквозило смрадом. Отбил земной поклон и тотчас погас огонек зажигалки.

– Да чего она, дура туда лезть? Стремно там! – пожала плечами Анжела.

– Знаешь, давай лучше думать, что туда она точно не полезла, – постановил Олег.

– А куда тогда делась?

– Хэ зэ.

Загадка! Олег не любил загадки. Ненавидел даже, с самого раннего детства, со времен книжонок с любознательными карапузами и болтливыми лесными зверями. Потому что сама идея тупая. Неужели сразу нельзя сказать правильный ответ?

– Давай позвоним ее бабушке и все выясним, – предложила Анжела.

– Гони номер.

– Сейчас. Только ты звони со своего. У меня денег децл.

Они стояли в нескольких метрах от двери в Магазин и курили одну субтильную сигарету на двоих. Медленно всходила луна.

– Как ее зовут? Бабушку? – шепотом спросил Олег. Под Анжелину диктовку он набирал номер Алисиной квартиры. Анжела тем временем прикидывала, где бы пописать.

– А я знаю? – зло сказала она.

Звонок ясности не прибавил.

– Ну что там? – поинтересовалась Анжела, выходя из кустов. Оказавшийся неожиданно артистичным Олег уже покончил с кривляньями, не то скорее галантными, чем озабоченными, не то наоборот.

– Бабца, походу, в ауте, – ответствовал Олег. – Малая еще не приходила, хотя обычно в девять как штык. Где лазит – не ясно.

– А ты?

– Натрындел, что назначил ей свидание. Что, типа, родители напрягли на поручение. Типа родственник-инвалид, ля-ля тополя, и я из-за этого опоздал, а Таты уже не было. Что сам волнуюсь. Попросил, чтобы позвонила, когда что-нибудь выяснится. Ну и все такое.

– А она?

– Сказала, будет звонить в милицию.

– Типа эти помогут… – презрительно процедила Анжела. С молоком матери она впитала растворенную в пролетарской среде ненависть к блюстителям закона – чувство сие имело в кругу этих бедных, многажды обманутых людей, столько же эмоциональных оттенков, сколько в иных кругах приписывается чувству любовному.

Оба шустро зашагали к городу. Похолодало, причем как-то вдруг, рывком, будто на небе включили кондиционер. Но идти было приятно – ходьба согревала. А вот останавливаться не хотелось совсем, казалось, кто-то преследует, смотрит из темноты. Как в фильме про Холмса.

Взвесив свежие впечатления, Анжела пришла к выводу, что нисколько не хотела бы, чтобы Олег был ее парнем. Тормознутый он какой-то, беспонтовый. Видит же – девушка устала. Мог бы предложить… ну… понести ее на руках. Или отмочить что-нибудь прикольное. Рассказать… Продолжать мысль Анжела не стала – в голове как будто замерзло все, инеем покрылось.

Наконец добрались до трассы. Навстречу, обливая щурящуюся парочку дальним светом фар, несся «КАМАЗ». За ним – две легковушки.

– Вышел ежик из тумана – кончилась марихуана, – продекламировала Анжела, приободрившись.

Тата проснулась. Но вовсе не от звенящего трубного звука, которым, рулада за руладой, пытался разбудить ее златокудрый ангел Страшного Суда, подстрекаемый нашим братом. Но от звука человеческого голоса. Точнее, двух голосов. Мужских, далеких. Галлюцинация?

Чиркнула, еще раз чиркнула Тата последней спичкой.

Обросший сверху неопрятным лишайником низкий свод тоннеля осветился оранжевым сполохом и с привычной уже неторопливостью пополз на север.

Справа от Таты, как раз на высоте ее груди, начинался узкий коричневый желоб шириною в полметра.

Желоб шел вверх под значительным и никакого комфорта взбирающемуся не обещающим углом. Но главное было дальше: через пару метров желоб нырял в тоннельчик поменьше, вымощенный старинным красным кирпичом, и этот второй тоже шел вверх! Все эти дива Тата успела рассмотреть, пока пылал бумажный шар из скомканных страниц органайзера. Тата разложила карты.

«Что там, наверху, скажите!» Так горячо прижимала она к груди, к сарафанному кармашку, где лежал, один-одинешенек я, свою руку, что я почувствовал, как пульсирует кровь в ее ладонях.

На сей раз обошлось без перебранок – пред Татины очи явилась самая умилительная пара нашего околотка, супруги с Десятки Кубков. Ведя за руки детей, они выступили из мрака и нежно обнялись, а на небесах засияла их ручная, вполнеба, радуга. Пока Тата разглядывала эту идиллию, дети, взявшись за руки, станцевали перед Татой свой варварский танец, громко восклицая и смеясь.

Увиденное обнадеживало.

Тате стоило многих трудов забраться на желоб. И еще больших – удержаться на его осклизлой, обросшей грибком поверхности. Карабкаться на четвереньках вверх было страшновато – некстати вспоминались синяки, набитые на горках, что громоздились космическими ракетами на детской площадке перед домом Татиных родителей. Сколько раз дошкольницей она пыталась забраться наверх беззаконно, снизу вверх, по нержавеющему горкиному языку! Сколько раз шлепалась, раздирая коленки! Если бы не далекие голоса, Тата никогда бы не отважилась. Сумка, которую она повесила на шею перед тем, как начать восхождение, мешала движению, волосы норовили сразу в рот…

Тата благополучно переползла с желоба в тоннельчик и, уже на четвереньках, упираясь локтями в ледяные стены, добралась до самого конца лаза. Каково же было ее разочарование, когда она обнаружила, что листва, черная холодная листва поблекших боярышников, которая скрывала от нее близкие человеческие голоса, находится уже там, с той стороны, что лаз оканчивается узкой площадкой, отделенной от свободы прочной железной клетью решетки!

Тата подергала грязные прутья.

Решетка, конечно, не поддалась.

Ночной шум гипнотически подействовал на Тату. Она присела на корточки, а потом, когда затекли ноги, на попу. Она закрыла глаза.

«Кажется, она снова вот-вот заснет!» – скептически прогундосил Четверка Кубков. (Недаром некоторые гадальщики зовут его Владыкой Пессимизма!)

«На минуточку, всего на одну минуту!» – пообещала Тата, сладко зевая.

Звенел соловьями, шелестел дубами близкий летний парк. «Добро пожаловать в вечность!» – слышалось в плеске листвы. Тата улеглась, ничем уже не смущаясь, на каменный пол, вцепилась правой рукой в решетку и вновь задремала. Бояться, что люди, эти самые, с голосами, уйдут навсегда и она вновь останется один на один с немотствующей городской клоакой, у нее уже не было сил.

К счастью, речистые парковые незнакомцы не торопились.

Если бы Тата сумела крысой протиснуться в щель между прутьями и зоркой совой воспарить над укромной поляной, где на унесенной с аллеи парковой скамье сидели двое мужчин лет около тридцати, она бы увидела вот что.

На одном краю скамьи полулежал полный, коротко стриженный блондин с одутловатым начальственным лицом.

На другом краю, заложив ногу за ногу, курил высокий, щуплый шатен наружности самой что ни на есть интеллигентной, но без стигматов безденежья. Его узкое лицо с впалыми скулами было покрыто веснушками.

Между ними, на исписанных признаниями и чаяниями досках скамейки, сиял многодюймовым экраном ноутбук шикарной разновидности.

Крутился волчком, вихлял всеми своими окружностями и рассыпался на нем в прах, чтобы тотчас вновь собраться в прежнем образе, логотип фирмы, торгующей интернет-магазинами под ключ.

«Мы заставим их покупать!» – беззвучно пообещал ролик.

Экран, на который, впрочем, никто уже не смотрел, освещал лица и фигуры сидящих нереальным, но все же нестрашным светом. И по усталой удовлетворенности, которая сквозила в движениях обоих, даже сове стало бы ясно, что ужин, с его бифштексами бизнес-схем и вином прибыльных обещаний, уже съеден, грядут разве что десерт да сигары.

– Сам-то ты веришь в этот «веб два ноль», Саша? – спросил толстяк, грузно поворачивая вполоборота к визави свою крупную голову.

– Да не знаю, Боря, – пожимая плечами, ответил второй. – Чтобы во что-то верить, нужно это «что-то» любить или хотя бы употреблять.

– Ничего себе заявление от продавца интернет-магазинов!

– Знаешь, в традиционных индийских ресторанах большинство поваров – вегетарианцы. Что не мешает им прекрасно готовить свинину и баранину.

– Ты что же, в Интернете не тусуешься?

– Бывает.

– На форумах?

– Да нет… От форумов все разлаживается у меня. Рассогласовываются движения – внутренние с наружными. Моя душа, Боря, начинает… она начинает икать, – он произнес эти слова как-то особенно проникновенно, будто обещая вослед веский комментарий.

– Не понял, честно говоря…

– У английских моряков такая похабная игра – называется «бисквиты». Становятся матросы в круг. В центр ставят поднос с бисквитами. Потом, по сигналу, все начинают мастурбировать. Договоренность такая, что надо эякулировать на эти бисквиты. Кто последний кончит – тот… – речь шатена смущенно споткнулась, – тот… в общем, должен все эти бисквиты съесть.

– Кто-кто? Последний должен съесть?

– Да. Последний.

– А почему не первый?

– Сам подумай. Если первый, тогда все сачковать будут, соревнование затянется… Во флоте, вообще в армии, главное, чтобы темп был, натиск. И потом, ты же военный моряк. Член микросоциума. Стало быть, и мастурбировать тебе следует как принято. Быстро. И – на вахту.

– Ну… Вообще, оригинально… – потрясенно заметил Боря. – Только при чем тут форумы?

– У меня такое чувство, когда я читаю флеймы, что я становлюсь английским матросом. Который пожирает завафленный бисквит. По совести, Интернет – это и есть «бисквиты». Пипл по всему миру выдавливает из себя что-то по-быстренькому. А ты должен есть… То есть нет, не так: едят-то все, но я отчетливо чувствую этот… привкус.

– А прогнозы погоды в сети смотришь?

– Прогнозы смотрю. Я же тебе про «в общем»…

Еще минуту товарищи сидели в тишине. В хороших сигаретах шатена уютно потрескивал табак. Оба, как видно, размышляли на корабельные темы. Наконец Борис нарушил тишину, подзвученную комариным звоном.

– Ладно… Первый час. Что-то я подмерз, – сказал он, медленно подымаясь.

Зашуршал пластиковый пакет – это шатен складывал в него документы в файликах, диски, прайслисты.

От этого-то шороха Тата и проснулась. Она быстро стряхнула с себя забытье. Села. И поняла, всем телом сразу: пора, иначе будет поздно.

– Эй! Эй! Помогите, пожалуйста! – пропищала она.

У решетки выросли две фигуры – широкая и узкая.

– Алло! Кто кричал?

– Я тут застряла. Не получается выйти!

– Ни фига себе! Как тебя зовут?

– Тамара.

– Ну ты и забралась, мать… – пробормотал Борис.

– А чего, все по классике, – хохотнув, сказал Саша, он сразу заметил – девочка сильно напугана. – Помнишь, Борька, мы с тобой в школе учили: «В той башне высокой и тесной царица Тамара жила: прекрасна как ангел небесный, как демон коварна и зла…» Не знаю, как насчет характера, но башня у Тамары действительно тесная…

Тата вытерла замурзанный рот тыльной стороной ладони и улыбнулась.

– Слушай, тут замок!

– Сбегаю к машине за фонариком, – тяжелой медвежьей пробежкой Борис бросился к грунтовке, где стоял, наползая на увитую копытнем кочку, его старенький джип.

– Топор из багажника захвати!

Провозившись с замком что-то около четверти часа, они все же вскрыли решетку, развинтив при помощи гаечного ключа ее крепление к каменному проему канализационного возвышения – при взгляде сзади оно напоминало суфлерскую будку. И вот, аплодисменты, аплодисменты плоский народец! Тата выбралась наружу и, кое-как доковыляв, присела на край скамейки – ноги не держали. Саша накинул на ободранные плечи девочки ветровку.

– Честно говоря, мать, ты похожа на бомжиху сумасшедшую, – Боря протянул Тате леденец с антиникотиновым действием. – Ты где живешь вообще?

– На «Комсомольской», – одними губами сказала Тата.

А потом король жезлов и король динариев повезли Тату домой через летний город, никак не желающий засыпать.

Шумел и плевался в стеклянный прямоугольник оконца горячий душ – Тата смывала с себя Подземелье.

У кухонной плиты Алиса капала корвалол в стакан с морковным соком. Последняя капля нехотя выкатилась из жерла аптечного пузырька когда Алисе вдруг вспомнилось: она не позвонила Олегу. А ведь мальчишка, поди, места себе не находит!

На часах было начало третьего. Улицы притихли. И даже фонари как будто потускнели.

Алиса подошла к телефону, сняла трубку, но набрать номер не решилась. Все-таки у юноши родители. И родственник-инвалид. Все – в однокомнатной квартире. А тут еще звонки… «Позвоню-ка утром», – рассудила наша благоразумная Алиса.

Легко, бесшумно, насколько вообще могут быть бесшумными трамваи, пролетел в депо последний из могикан. Привычно громыхнул на развилке. Этот далекий звук был хорошо знаком Алисе, знатной полуночнице.

Дом, где жил Олег, стоял как раз напротив разъезда. Сквозь липкий сон юноши прокатился рвущий звон реборды. Олег вынырнул из дремы, матюгнулся, повернулся лицом к стене и снова засопел. Между тем, быстро распрощавшись с Анжелой, он славно провел вечер – вначале гасал по Лос-Анджелесу на гоночной машине, проворно орудуя джойстиком. Когда надоело – воевал вурдалаков в германских чащобах. Потом решил заценить, что по телеку – на МTV была передача про «Аэросмит», на другом канале – повтор матча Греция-Норвегия, попал как раз на послематчевые пенальти. Заполночь он отправился на кухню – на сковороде прели оставленные матерью с ужина кругляшки жареного кабачка. Он съел все.

Потом, двадцать восемь лет спустя, Олегу придется расплатиться за свою подлость. В войске Чингисхана, уверял меня книгочей-Иерофант, самой жестокой была казнь «за обман доверившегося тебе». Отшельник, Повешенный и Смерть клянутся, что и наша кара будет суровой, хотя, конечно, не такой, как в войске Чингисхана. Обещают поставить тему на контроль. Когда я сосчитал, сколько дней в двадцати восьми годах, из моей груди вырвался разочарованный вздох. Я – поклонник быстрых воздаяний. И в любви, и вообще. Ведь, бедствуя через долгие двадцать восемь лет, Олег, тогда уже какой-нибудь Олег Игоревич, с плешью на затылке, гнилым дыханием и язвой желудка, едва ли вспомнит о Тате, нескладной большеротой девочке из соседнего двора. А значит его страдания едва ли можно будет назвать расплатой, карой за обман. Впрочем, Отшельник считает – можно. Он старший среди нас и я ему верю.

Что же до Таты, с ней все устроится хорошо. Еще три с половиной года она будет отставать от развитых сверстниц в бойкости, цепкости и общественной вменяемости, производя на учителей и соседей неверное впечатление аутичной особы, застрявшей в золотом детстве, как Винни-Пух в кроличьей норе. Но вот ей стукнет пятнадцать и все переменится – она вытянется и повзрослеет за одно-единственное лето. В университет она поступит без особого труда, мимоходом доведя до развода репетитора по физике. Но в университете Тата не задержится. Вот мы видим Тамару в белом халате медички. Она жадно поедает расстегай в студенческом кафе напротив медицинского. За соседним столиком аккуратно расчленяет чебурек кареглазый король жезлов, интерн института Неотложной хирургии. Он жадно глядит на Тату, но одолеть робость не силах. Тата же как будто не замечает его, она листает затрепанный конспект по цитологии. Лишь через два года король жезлов станет ее первым мужем. Однажды, застрявши в лифте, Тата поведает ему о своем подземном путешествии в трубку мобильного телефона. В ответ тот расскажет ей, как в бытность свою медбратом в дагестанском полевом госпитале, он обнаружил тикающую бомбу прямо под хирургическим столом, а на столе как назло операция…

Еще долго Тата не отважится поговорить с нами. Ведь мы, плоский народец, для нее навсегда повенчаны теперь с тухлыми, жижей хлюпающими галереями. Но пройдет много лет после Татиной свадьбы, может быть пять или десять, и мы вновь возникнем в ее жизни вместе с отошедшими к ней по завещанию недорогими драгоценностями бабушки Алисы. Она нахмурит лоб и осторожно возьмет нас в руки. Чтобы не выпустить уже никогда.

Утром была суббота. Алиса ожидала клиентку. Наконец простужено хрюкнул дверной звонок.

«Мину-у-уточку!» – пропела Алиса из ванной.

За клиентку горячо ходатайствовала бывшая коллега Алисы Егоровны, в славном прошлом – начальница машбюро, ныне прилежная огородница.

«А моя, представляешь, влюбилась в одного, он чем-то на Зимина похож, помнишь, замдиректора? Этот тип удрал в Аргентину по контракту, бросил ее, а она по нему уже полгода сохнет, хотя он старше на десять лет плюс двое детей от первого брака. Пишет ей письма такие… знаешь, скользкие… Увертливые! Чтоб дурында не подумала, что он что-нибудь ей обещает!» «Посмотрим, что можно сделать…» – уклончиво отвечала Алиса.

Мы зачуяли бедняжку загодя, еще на рассвете – благо после ночных перипетий никто не мог заснуть, даже природа нашего Королевства не желала погружаться в млечные туманы иномирья. Палец с французским маникюром еще только робко нацеливался на зеленую клавишу звонка, а мы уже были во всеоружии.

Девушка, блондинка с конским хвостом, носила хорошо скроенный костюм и держалась настороженно. Застенчиво прижимала к груди кожаный портфель. Пахла духами, мороженым пломбир и салоном новой малолитражки. Лишь темные тени под влажными глазами да красные жилки, которыми были испещрены белки, намекали на адские бездны – они дымили серой за зеркальным офисным фасадом. Слова она выговаривала с усилием, словно бы недавно излечилась от немоты. «Русалочка» – окрестил ее я.

– Мне говорили, у вас вопрос, – доброжелательно начала Алиса, заранее отсекая возможность приступить к гаданию без объяснений со стороны гостьи. – Так что там произошло?

– Я увлеклась… одним человеком… – сказала Русалочка. Он – очень тонкая натура… Такой необычный… Сердечный…

«Ага, похоже, снова мне на выход…» – вздохнул я и тотчас перехватил исполненный презрительной зависти взгляд Короля Мечей. Он считал, его всегда обходят и недооценивают.

Так и вышло – Алиса начала перебирать колоду, быстро отыскала меня и молча выложила лицом вверх на алую шелковую скатерть. Зажгла свечу.

– Но этот человек… он, кажется, не разведен… Вот я хочу знать, – продолжала Русалочка. – Какое… будущее?

– Сейчас мы спросим об этом Ангела Таро.

– Простите?

– Мы спросим карты, – спокойно повторила Алиса.

Я уже был готов мчаться к Заоблачным Вратам, позаимствовав у своего Рыцаря серую в яблоках лошадь, когда наконец случилось.

Алиса принялась тасовать колоду.

Королева Кубков, пробудившаяся от своего телевизионного забытья, в сердцах отшвырнула свой монструозный кубок. Плеснуло веером ультрамариновое искрящее зелье. Дребезжа, как какая-нибудь жестянка, теряя на ходу самоцветы, кубок покатился по ступеням, уводящим прочь от ее трона.

Тем временем моя Королева встала во весь рост, собрала воедино свои магические силы, воздела вверх руки и, нащупав в воздухе туго натянутые волшебные струны, связывающие наш сказочный мир с миром нарисованных на дорогой бумаге картинок, сиречь, с физическими телами карт из Алисиной колоды, обняла их, притиснула друг к другу – получился сноп как будто бы колосьев. Напрягши все свое тело, которое стало вдруг золотым и бриллиантовым, с первородной мощью валькирии она дернула охапку вниз. Вот так вот!

Мы, плоский народец, конечно предчувствовали: грядет. Когда кто-то из нас решается на пируэт, мы все начинаем нервничать – повышается напряжение волшебного поля, жарко делается, душно. Самые чуткие из Старших Арканов слышат даже нечто вроде низкого дребезжания, будто в соседней квартире режут старую чугунную батарею пилою-"болгаркой".

Карта Королевы Кубков выскользнула из колоды, преодолела силу земного притяжения и пружинисто вылетела из нее, как лосось из северной реки.

Она перевернулась в воздухе, повинуясь колдовскому расчету, лизнула сухонькую руку Алисы краем рубашки и упала на скатерть, прямиком на меня, гордого сигнификатора гадания. Спиной ко всем, лицом ко мне. Ко мне.

«Я Вас любил. Люблю. И буду впредь. Не дай Вам бог любимой быть другими!» – шепотом процитировал я, припадая на одно колено. Я был взлохмачен и небрит с похмелья.

Королева Кубков сложила свои белые прохладные руки у меня на макушке и, улыбаясь сквозь слезящийся прищур, подняла глаза к небу. Как был, на коленях, я бережно привлек ее к себе и поцеловал в самое лоно.

– Вы тоже, кажется… волнуетесь? – спросила Алису Русалочка. От нее не укрылись проделки карты-отщепенки, но она сочла их следствием Алисиной неловкости.

– Это волнуется Королева Кубков. У нее чувства, перемены.

– Вы так говорите, будто они живые, – пробормотала Русалочка.