3
Лагха говорил о «четверти часа». Но часов-то как раз поблизости и не было.
Это соображение посетило Эгина только спустя некоторое время после исчезновения Лагхи. Он начал было размеренно считать про себя, но действие на сцене отвлекло его и он быстро сбился со счета.
Двое актеров вели теперь оживленную беседу.
– Нет. Чтобы подавить бунт в Урталаргисе, нам потребуется никак не меньше двух тысяч солдат. Видимо, брать недостающую тысячу придется из гарнизона Вергрина, – сказал офицер в доспехах.
– Вы все время спорите, Кормчий. Что мне теперь – все это переписывать?! – заорал человек в хламиде, потрясая длинным свитком, конец которого волочился по полу.
В зале, где, кстати, давно уже перестали болтать, тихонько захихикали.
«А ведь это про Варан! Что-то историческое? – удивился Эгин. – А что же в этом волшебного?»
– Не извольте беспокоиться, милостивый гиазир. Переписывать вовсе не обязательно. Вы можете передать этот документ моему ведомству. Мы доработаем его и отправим для ознакомления Сиятельной.
– Сиятельная недавно выехала в Урталаргис. И ей вовсе не обязательно заниматься такой ерундой. В конце концов, Сиятельная – это я, – гордо сказал человек со свитком, выпячивая грудь.
В зале захохотали.
«Так это гнорр! А его собеседник – Первый Кормчий, – догадался наконец Эгин. – Ну ничего себе! Что значит его реплика и скабрезный смех в зале? Только то, что по сюжету гнорр является любовником Сиятельной. Однако еще недавно никто и помыслить себе не мог, что варанская княгиня будет спать с главой Свода Равновесия. Похоже, это совсем свежая пьеса…»
Тем временем Первый Кормчий забрал у гнорра свиток и собрался уходить. Однако уйти ему не дала богато одетая женщина, появившаяся из-за кулис.
– Первый Кормчий? Очень хорошо, что вы здесь. Вы должны немедленно отправиться в княжеское имение под Урталаргисом. Со всем флотом, слышите? Сиятельная в опасности. Ее имение осаждено оголтелой чернью!
– Но ведь до имения от Урталаргиса пятнадцать лиг! Неужели «меднокопытные» на Приморском тракте не смогли задержать бунтовщиков?
– Почтовые альбатросы не умеют лгать!
Женщина упала на колени, закрыла лицо руками и разрыдалась.
– Сиятельная? Чернь? О Варан, ты ввергаешься в пучину, откуда нет возврата! – Актер, изображавший гнорра, откинул голову назад, прикрыл глаза кончиками пальцев и застыл в этой манерной позе.
«Странно, – подумал Эгин. – Речь, похоже, идет о Черном Мятеже, который был много лет назад. При этом гнорр и Сиятельная – любовники. Чушь какая-то…»
– Но самое печальное, что всему виной это проклятое землетрясение, игра бездумной стихии, – простонал «гнорр».
– И все-таки я верю, что народ, Сиятельная и Истина воссоединятся! – твердо сказал Первый Кормчий, метнув в зал неистовый взгляд.
Заиграла бравурная военная музыка. В оконном проеме, который прежде был заполнен равномерной голубизной, поползли острия копий и навершия алебард. Раздался мерный топот марширующих колонн. Надо полагать, там, за окном, проходила варанская армия.
Актеры повернулись к залу, поклонились. Сверху начал опускаться занавес. По мере движения занавеса театральная прислуга одну за другой зажигала лампы на стенах и в проходах между креслами.
В зале стало очень светло.
На сцену перед занавесом выскочили мужчина и женщина. Рубаха мужчины и платье женщины были сплошь усеяны мелким черным жемчугом.
– Граждане Ита, гости и спасители города! Вы смотрели Варан, явление шестьсот девятнадцатое! Напоминаем, что следующее явление Варана состоится через неделю, – сообщил мужчина.
– Через полчаса мы даем двести восьмое явление Орина, – подхватила женщина. – К сожалению, мы должны будем просить всех гостей и спасителей города покинуть зал. Среди последних известий содержатся сцены, которые могут оскорбить нравственность и целомудрие…
Ее голос потонул в свисте, топоте, визге и улюлюканье зала. При этом, как мог заметить Эгин, свистели и визжали итские граждане, причем явно не от возмущения, а скорее, выражая переполнявший их восторг. А «гости и спасители» в лице десятка мужчин с разновозрастными мальчиками только пожимали плечами. Уходить они, впрочем, не спешили.
Когда гомон улегся, женщина улыбнулась и провозгласила:
– А теперь то, ради чего многие из вас проделали далекий и нелегкий путь! На сцене нашего театра – знаменитые волшебные торги!
Снова прогремел гром. И снова – неотличимый от настоящего.
Занавес споро взлетел вверх. На сцене стояли несколько массивных предметов в рост человека, полностью скрытых покрывалами из белой ткани.
Несколько обнаженных по пояс мордоворотов с крупными лохматыми собаками переминались с ноги на ногу по обе стороны от затаившейся экспозиции. Не было сомнений, что псы в любое мгновение могут быть спущены с цепей. Зачем – оставалось под вопросом.
Перед загадочными предметами стоял длинноногий мужчина с несимпатичным брюхом, которое выпирало едва ли не на пол-локтя от пряжки пояса. В одной руке мужчина держал жезл с рогатым кольцом, в другой – закрученный спиралью духовой рожок.
– Позиция первая. Улитки музыкальные! Семь игл с торжественными маршами времен владыки Геолма! В придачу: сливовый саженец в кадке, пояснительный пергамент и разрешение на вывоз! Условия торга: дуэль на затупленных мечах!
Мужчина протрубил в рожок. Два мордоворота совлекли покрывало с крайнего предмета.
На высоком столике стоял стеклянный куб, в котором находились уже знакомые Эгину по итской заставе улитки, длинные иглы и обещанный саженец в кадке. Рядом лежали два широких полуторных меча.
На сцене, словно из-под земли, возник претендент на заявленную позицию торгов.
«Похоже, никакой дуэли не будет», – подумал Эгин.
Мало того, что претендент был выше любого из мордоворотов. Мало того, что меч, который он схватил со столика, сразу же описал в его умелых руках гудящую «двойную восьмерку». Но, главное, лицо у претендента было настолько неприятным, отталкивающим, потусторонним, что сам Эгин, пожалуй, стал бы драться с таким в самом крайнем случае. Ради жизни своей или чужой – да. Но ради каких-то музыкальных улиток – увольте.
Претендент ловко вогнал затупленный клинок между досками сцены и сложил руки на груди, высокомерно озирая зал.
– Вызов брошен, господа! – объявил ведущий торгов. – Итак, позиция первая! Счет один!
Рявкнул рожок. Зал застыл. Никто не решался принять вызов.
– Счет два! – и снова вскрик рожка.
– Счет три!
Ведущий опустил рожок, распахнул пасть пошире и сообщил:
– Вызов…
– …принят! – подхватил какой-то безумец, подымаясь на сцену.
Зрители зашушукались.
Человека, принявшего вызов, Эгин узнал сразу. Это был Милас.
«Он-то что здесь делает?»
Эгин не обманулся в своих ожиданиях. Дуэли действительно не случилось.
Стоило Миласу взять в руки второй меч, как самовлюбленный любитель музыкальных улиток сразу же положил свой клинок обратно на стол и благоразумно ретировался. Похоже, Милас был узнан не только Эгином…
Театральный торговец перебросился с Миласом парой слов вполголоса.
– Итак, первая позиция закрыта! Она досталась благородному гиазиру, пожелавшему остаться неизвестным!
Милас вразвалочку вернулся на свое место. Помощники театрального торговца унесли прочь стеклянный резервуар с приобретенными улитками.
– Позиция вторая! Диадема из зубов хрустального сомика! Начальная цена – тысяча золотых монет. Условия торга: шаг цены не меньше пятидесяти.
Диадема тоже была заключена в стеклянный сосуд. Материал конических многогранных призм, из которых она была набрана, по виду и впрямь напоминал хрусталь.
«Судя по зубам, тварь только называется „сомиком“, – подумал Эгин. – Такие впору океанской акуле».
Вокруг диадемы разыгралась сверхбыстрая баталия. В итоге диадему уволокла заезжая аристократическая чета, завинтившая цену до двух с половиной тысяч.
Третьей позицией оказалось нечто, чье специфическое диалектное название Эгин попросту не понял. Как только было совлечено покрывало, существо, находившееся в клетке, вырвалось на волю.
Существо сделало несколько прыжков по сцене и было разодрано в клочья спущенными с цепей псами.
Торговец принес свои торопливые извинения. Эгин подумал, что подобного рода «побеги» скорее всего время от времени устраиваются самими же торговцами, чтобы подогреть скучающую публику.
Когда псов оттащили, а сцену вытерли, пришел черед четвертой позиции торгов.
«Эгин, прощайте!»
Эгин испуганно огляделся по сторонам. Никого. Кругом – прежняя непроглядная темень.
Крик донесся, казалось, из какой-то бесконечно удаленной точки. Складывалось впечатление, что до Эгина пытались докричаться едва ли не с противоположного берега озера.
«Не ждите!..» – еще тише.
Это был голос Лагхи. Но откуда?
Эгин боялся признаться себе, что знает ответ на этот вопрос.
– …единственным в своем роде обнаружителем духов и нечисти! Условия торга: взаимная приязнь!
Покрывало было сорвано. В стеклянном шаре, полностью заполненном водой, висели три больших полупрозрачных креветки.
«Да это же наш, варанский Зрак Истины», – подумал Эгин.
«И не ищите!..» – эти слова Лагхи стали последними, которые смогли превозмочь предел чувствительности Эгинова сна.
Креветки полыхнули малиновым светом. Неподдельно перепуганный распорядитель шарахнулся к краю сцены, покачнулся и, не удержав равновесие, свалился вниз.
Громко залаяли псы. Охранники торгов быстро-быстро зашарили глазами по стенам и потолку. Один из них – надо полагать, начальник – подбежал к Зраку Истины и начал обозревать сквозь него зрителей, потолок и стены.
Креветки бесновались.
– Нежить! – визгливо вскрикнула какая-то женщина.
– Господа, среди нас призрак! – подхватил мужской бас.
– Он там! – уверенно сказал один из охранников, указывая пальцем прямо на Эгина.
«Сами вы нежить, – обиженно подумал Эгин, на всякий случай отходя от высокого оконца. – А теперь внимание: я сплю. Я сплю… Сколь бы подлинным ни казалось мне происходящее, я сейчас нахожусь не в театре, а в подъемнике. Я знаю три доказательства…»
На Эгина обрушился свет. Это открылись одновременно две огромные двери, которые, оказывается, находились по обе стороны от него, в тридцати шагах слева и справа.
«Первое: я не помню, как оказался здесь».
Вместо людей в дверях показались омерзительные, бесхвостые и голые, коты. В отличие от людей, они видели Эгина.
«Второе: со мной нет Есмара и я не помню, почему это так».
Самый отважный кот, ловко увернувшись от «облачного» клинка, споро взбежал по его ноге и, прокусив полу камзола, впился зубами в бедро.
«О Шилол!!!»
Следующему коту повезло меньше. Его Эгин смог вернуть в гущу нападающих тварей ловким ударом ноги.
«Третье: на меня отреагировали креветки в Зраке Истины. Значит, здесь нахожусь не я, а мое призрачное подобие. Я должен пробудиться!»
Еще два вертких урода были разорваны в клочья сработавшими шардевкатрановыми доспехами. Но остальные уже нависли на руках…
Пробуждение не приходило. Все происходящее было реальным до одури. Эгину стало страшно.
Хлопок по макушке был таким сильным и оглушительно хрустким, что на мгновение почудилось: череп треснул, как яичная скорлупа.
Свернулись невесомыми белесыми хлопьями и опали на пол оголтелые коты. Вслед за ними осыпались шелухой стены Волшебного театра, потолок, опоясывающие здание вереницы гладких незатейливых колонн.
И словно бы проявляясь сквозь истончающуюся толщу воды, словно бы складываясь из бесконечно дробящейся до мельчайших деталей мозаики, на Эгина обрушились лица, запахи, звуки и настоящая, подлинная боль.
Зудела щека, оцарапанная порванной струной.
От макушки к вискам сползала тяжелая одурь.
За шиворотом кололась мелкая деревянная труха.
– Вы так страшно гримасничали во сне, и все не хотели просыпаться… – виновато сказала яркая девица. – Похожи были на какого-то утопленника. Или эпилептика?..
– Ваш слуга разрешил будить вас любой ценой! – подхватил огненноокий юноша, демонстрируя гриф разбитой каниойфаммы, на котором на одной-единственной уцелевшей струне болталась пара щепок.
Как убедился Эгин, с трудом повернув затекшую шею, «слуга» тоже был здесь.
В глазах Есмара стояли слезы. Но мальчик уже улыбался.
– Мы приехали, – сказал он. – Вон Волшебный театр виднеется.
– Это здорово. – Эгинов язык еле ворочался. – Но больше нам туда не надо.