Глава 3
Чернокнижник из казенного посада

Вьюга бушевала всю ночь, и только перед самым рассветом воющий зверь, западный ветер, прозываемый в Центральном Варане «грютто», уполз в свою берлогу. «И злобно ворчит в полусне под Мостом, что построен Хуммером», – вывела рука Сорго окс Вая на полях лимонно-желтого листа.

В Пиннарине, где уже больше года Сорго обретался со своей супругой, никакой вьюги не было и быть не могло. В Пиннарине снег выпадал редко, огромными разлапистыми хлопьями и, как правило, больше одного дня не держался. Но Сорго словно бы собственными ушами слышал неприкаянные завывания «грютто», всю ночь певшего свою невеселую песнь над руинами Староордосской крепости.

Сорго записал песнь ветра (Песнь Девятая. «О том, как харрениты разорили Ордос»), помахал листом, положил его сверху внушительной кипы таких же и задул свечу.

Последнее следовало бы сделать еще час назад, но во время припадков вдохновения поэт не обращал внимания на такие мелочи. По харренскому часослову начинался Акоталид, второй послерассветный час.

Сорго вышел из кабинета, запер его на ключ, прошел по коридору, открыл дверь в спальню и тихонько кашлянул.

Нет ответа. Значит, Лорма еще не проснулась. Хвала Шилолу, уж она бы ему задала взбучку за непотребный порядок сна и бодрствования!

Стараясь ступать бесшумно, Сорго прокрался в спальню, разделся и осторожно забрался под одеяло с Тамаевскими геральдическими рыбами.

Лорма спала, отвернувшись к стене и тихонько посапывая. Еще один вполне успешный день поэта Сорго окс Вая завершился.

Лоло Хромоножка, он же Лараф окс Гашалла, вышел за ворота, когда солнце только-только заглянуло в долину, раскроив лезвиями теней башню Тлаут – единственную из дальнострельных башен ордосской крепости, которую не удалось уничтожить харренитам при уходе из бывшей столицы Варана.

Начинался еще один вполне бессмысленный день Ларафа окс Гашаллы.

Волокуши уже были заложены. Кучер Перга и незнакомый приказчик, из-за появления которого, собственно, Ларафа и разбудили, лущили жареные фисташки.

– Лараф окс Гашалла, старший распорядитель мануфактуры.

– Хофлум Двоеженец, – степенно представился приказчик.

«Двоеженец» он произнес так, словно это было неслыханно почетное прозвище: Дважды Грютский, например. Или Молниеносный.

– Плохи наши дела, господин Лараф, – начал приказчик, когда сани тронулись. – Предупреждали меня, что в Старый Ордос лучше не соваться, да не думал я, что здесь и впрямь такой стрём, как рассказывают. Все-таки у вас здесь вот… вроде… офицеры, стража…

– Так что случилось-то?

– Выехали мы с постоялого двора, который возле Сурков, ранним утром. Думали быть у вас еще засветло.

Действительно, от Сурков до мануфактуры было десять лиг. Даже в метель санному поезду потребуется от силы шесть часов, чтобы покрыть такое расстояние. Хофлум продолжал:

– В ущелье мы въехали часа в три дня. Вы знаете, склоны там не отвесные, но все ж таки изрядно крутые. И вот по этому-то склону на нас словно бы скатываются двое. Пешие, без лыж, в высоких сапогах и плащах хорошего сукна. По всему видать – офицеры.

Лараф недовольно оттопырил нижнюю губу.

У них на мануфактуре было не принято говорить «офицеры». Чересчур явно это слово указывало здесь именно на Свод Равновесия. Ни пехотных, ни кавалерийских, ни тем более флотских частей в окрестностях Старого Ордоса не было.

Офицеров Свода на мануфактуре называли обтекаемо: «люди из крепости». Говорили: «Снова двое из крепости к нам приходили». Или: «Повстречал одного из крепости».

Руины бывшей варанской столицы, как и весь Староордосский уезд, кишмя кишели офицерами Свода Равновесия. В уезде об этом знал каждый. Потому что рядом с руинами крепости, давно уже объявленными запретной зоной, находились Высшие Циклы, из которых выходили свежеиспеченные эрм-саванны всех Опор Свода.

Сам по себе этот факт уже являлся государственной тайной. Но даже тем, кто не знал точного названия учреждения, было ясно, что и руины, и окрестности – недобрые. Здесь смердело и магией, и теми, кто эту магию истребляет при помощи Слов, Знаков и Вещей.

Но приказчику Хофлуму, который привез свой товар издалека, все эти тонкости были безразличны.

– И вот эти двое кричат нам, чтобы мы остановились. Мы, понятное дело, останавливаемся. Ворочайте назад, говорят, в Сурки. Я спрашиваю: как так – назад? Мы и так товар задержали, а товар у нас непростой. Может, говорю, слыхали, чем заняты в Гашалловой мануфактуре? Сие предприятие, говорю, большую пользу для Князя и Истины имеет, а потому извольте нас пропустить. Мы и так опаздываем изрядно. И показываю им нашу подорожную.

«Ну дает деревенщина! – восхитился Лараф. – Мало кто осмелится препираться с офицерами Свода. Впрочем, у них там, на востоке, с этим, говорят, и впрямь попроще. Вроде как даже там и на благонравие сквозь пальцы смотреть стали».

– Проверили они подорожную, проверили все сани. «Нет нам никакого дела до вашего товара, – отвечает наконец тот, что постарше с виду. – Ворочайте взад, в Сурки. Это все ваша вина, что товар до холодов задержали. Если месяц уже проволынили, так Гашалла до послезавтра потерпит». А я ж помню про уговор насчет месяца и одного дня, это ж значит хозяина под убытки немереные подводить… Тогда я отошел в сторонку с тем офицером, что постарше, и говорю: так, мол, и так, ваше сиятельство…

«Он бы его еще „величеством“ назвал», – мысленно усмехнулся Лараф.

– …Очень уж надо нам в мануфактуру поспеть до срока. Вы уж не обессудьте, вот тут, говорю, в мешочке у меня…

Хофлум примолк, покосился на спину кучера и выразительно потер большим пальцем об указательный и средний. После экспериментов деда покойного супруга ныне здравствующей Княгини с бумажными ассигнациями этот жест вошел в моду и означал только одно: деньги.

– Вы серьезно? – вытаращился Лараф на Хофлума.

Предлагать взятку офицеру Свода? Да не где-нибудь, а неподалеку от одного из главнейших секретных учреждений княжества?

Хофлум хитро улыбнулся и утвердительно покачал головой. Дескать, да, господин распорядитель, мы хоть и пишемся без «окс», да зато в этой жизни побольше вашего умеем.

– Серьезнейше. Ну а что здесь такого? Я с оглядкой всегда даю. Я по глазам сразу вижу: возьмет человек или нет. Вот когда покончим с делами да бумаги подпишем, я вам и не такое расскажу. – Хофлум самодовольно погладил свою бороду и примолк.

Лараф вдруг подумал, что Хофлум, возможно, совершенно нагло врет. Набивает себе цену. И заодно надеется разжалобить его отца, владельца мануфактуры, чтобы тот не стребовал с них немаленький штраф за просроченную поставку.

Проверить его историю все равно невозможно. Не придешь же в Староордосскую крепость с вопросом «Эй, друзья, а правда ли, что кто-то из вас взятку принял вчера у приказчика Хофлума?»

– Если только мы эти бумаги вам вообще подпишем, – сказал Лараф без особой симпатии. – Ну так из-за чего ж вы задержались-то?

– Приедем – сами увидите, – по голосу Хофлума было слышно, что он обижен Ларафовым «если только». – Что я вам в самом деле тут сказки рассказываю, а? Вы ж ни одному слову моему не верите!

– Отчего же – в целом верю. Но не забывайте, что вы нас подвели, а не мы вас. Продолжайте, мне в самом деле интересно.

Два раза Хофлума просить не надо было.

– Ну так мой подарочек у него в руках словно бы растворился. Был – и нет его. Ладно, говорит, можете ехать. Но за ваши жизни мы не ручаемся. Тут уж я струхнул и спрашиваю: то есть как это – не ручаемся? Тут же ни волков нету, ни разбойников. А офицер только махнул рукой, бросил через плечо: «Я вас по-хорошему предупредил» – и ушел вместе со своим напарником в ту сторону, откуда мы приехали. Ну, жизнь одна, ее про запас не отложишь! И погнали мы сани дальше. А ветер все сильнее, вьюга прямо в лоб бьет, кони упираются, сани вязнут… Уже смеркается, а мы только посередине ущелья. Это я теперь знаю, что посередине, когда к вам с рассветом побежал, а тогда думал – может, и трети проклятой кишки не одолели. На передних санях я был. И вижу вдруг, что впереди стоит кто-то. Большой, темный, роста в четыре человеческих. Его сквозь снег никак не разглядеть, а подъезжать ближе как-то не того. Остановили коней, да они и так вмертвую стали. Бросили на пальцах кому идти вперед смотреть. Выпало троим из охраны, по справедливости. Это ж их прямое дело – на такой случай вперед выходить. И они пошли…

– Ну и?! – Лараф был вспыльчивым и нетерпеливым молодым человеком. Как ни тщился он разыгрывать перед Хофлумом бывалого и опытного распорядителя, а мальчишеское любопытство брало верх.

– И вернулись назад. Ничего нет, говорят, только борозда в снегу. Весь покров прошла, до самой земли. И по левому скату ущелья вверх уходит. Нет никого впереди, короче. Стали понукать лошадей – те вроде как идут. Едем дальше. И трехсот саженей не проехали – новый морок. Вроде оружие бряцает по сторонам. Не видать ни зги, ветер воет – и позвякиванье кругом это дурацкое. Кони, однако же, идут, не останавливаются. Только вздрагивают эдак, словно их оводы или другая гнусь на ужин пользует. Так еще саженей двести прошли. И тут вдруг камни забормотали и треск впереди пошел. Как будто камнепад. А мне ж говорили, что обвалов как раз можно не бояться, ущелье-то лесом поросло. А только рокочет что-то впереди и по сторонам – все ближе и ближе. Сани мои опять стали, достал я шестопер, кликнул охрану, и с нею сам вперед пошел. Два факела у нас было. И вижу я, что перед самым моим носом камни катятся. Поперек ущелья. Сами катятся, Шилолова погибель! И вроде как закатываются потом вверх по левому скату ущелья. Тут у меня сердце совсем в пятки ушло, чего греха таить. Надо было, думаю, во всем офицера слушать и ворочаться.

Тонкие губы Ларафа неожиданно разошлись в ухмылке:

– А-а, это катунцы. От катунцов вреда людям не бывает. Если, конечно, прямо под них не лезть – тогда задавят. Тот офи… человек вас с потрохами купил, почтенный Хофлум. Просто вытянул из вас денежки, ясно? Знал ведь, что катунцы пойдут, вот и «предупредил», добрая душа. И пропустил, конечно, вперед – жалко ему, что ли?

Неожиданно заржал Перга:

– И точно, барин! Нашел чем подивить! А про чтой-то там такое в четыре человеческих роста – и вовсе брехня.

– Вам, может, и брехня, – пробурчал Хофлум. – Да только у меня двое людей ночью умерли и несколько лошадей пали. И на всех – полно малых красных точечек, будто их слепни искусали. Только не кусают слепни насмерть, и нет зимой никаких слепней.