В 8.30 утра радиолокаторы поиска воздушных целей «Советского Союза» и «Кронштадта» практически одновременно обнаружили две большие группы самолетов, приближающихся с севера. Сомнений по поводу того, что бы это могло быть, не имелось: советское соединение было обнаружено – видимо, каким-то одиночным разведчиком, оставшимся незамеченным. С момента наступления светлого времени суток прошло очень немного времени, и даже если предположить, что вражеский разведчик был выпущен в воздух еще в сумерках, все равно времени на подготовку к удару почти не было. Значит, удар готовили еще с вечера и нанесли немедленно после доразведки. Это было очень неприятным открытием. Охота, видимо, уже началась, и теперь к Северной Атлантике стягиваются крупные силы британского и американского флотов.

Время, впрочем, еще было. По мнению штаба адмирала Левченко, обнаруженные самолеты принадлежали одиночному тяжелому авианосцу, входящему в состав какого-нибудь наспех сформированного соединения, и удар наносился с единственной целью – нанести повреждения советским кораблям, снизить их скорость, чтобы затем загнать в угол и прикончить массированными атаками с воздуха и эскадрами линкоров флотов союзников, – в общем, повторение истории с «Бисмарком». И наверняка главной целью самолетов станет авианосец. По данным радиолокации количество приближающихся машин оценивалось примерно в полсотни: в любом случае половину истребителей авианосец противника должен был оставить для самообороны, плюс какое-то количество ударных самолетов – для повторной атаки.

– Началось, значит, – пробурчал Левченко, водя пальцем по мелкомасштабной карте, двести двадцать морских миль в сантиметре.

Им так и не удалось найти на первом этапе своей работы самую вкусную цель из возможных – стандартный конвой из Бостона, Бруклина или Галифакса на Ливерпуль либо Марсель. Сотня тяжело груженных, неповоротливых транспортов, два десятка корветов, дюжина эсминцев, один-два крейсера и пара тихоходных эскортных авианосцев. Всех утопить – и покончить с собой, потому что жить больше будет незачем. Этого не случилось, и они потеряли день во враждебных водах даром, рискуя каждую секунду. Вот и выяснилось, что зря.

Противника еще не было видно на горизонте, когда первые советские самолеты ушли в небо – с катапульт линкора и линейного крейсера стартовали три Бе-4, а с палубы «Чапаева» – пять ЯК-9ДД. Восемь разведчиков должны были перекрыть сектор в 100 градусов, осью которого являлся курс приближающихся самолетов, и обнаружить, во что бы то ни стало обнаружить вражеский авианосец. Затем в воздух поднялись все остальные истребители «Чапаева» – эскадрильи со 2-ю по 5-ю, всего 32 истребителя.

В дополнительных наставлениях и накачке летчиков нужды не было – все понимали, на что идут и что будет, если враг прорвется к их собственному авианосцу. Собравшись над соединением, перестраивающимся в строй пеленга, четыре эскадрильи ушли на север, откуда надвигалась волна самолетов противника. В это время она была уже в двадцати двух километрах от советских кораблей. На кораблях происходили последние приготовления к отражению атаки: все трое увеличили скорость, доведя ее до полных двадцати семи узлов и вздымая огромные столбы воды из-под форштевней. Подавались снаряды к зенитным орудиям, разворачиваемым в сторону противника, в бронированных недрах кораблей развертывались боевые лазареты. Что-то будет?

В двадцати километрах от советского соединения американские самолеты перестраивались в боевой порядок. Пятнадцать торпедоносцев «эвенджер» спустились к самой поверхности воды, выстроившись во фронт, чтобы не мешать друг другу, четыре машины вскоре довернули к востоку, чтобы выйти в атаку с другого курсового угла, со стороны солнца. Полторы эскадрильи снаряженных сейчас бомбами истребителей морской пехоты – 112-я и часть 123-й – наоборот, теснее сомкнули строй, чтобы прорываться через истребительный заслон русских, плотно поддерживая друг друга огнем.

То, что третьим кораблем эскадры является все же не крейсер, даже тяжелый, а авианосец, стало известно только перед закатом, когда ее наконец-то засек один из сотни патрульных самолетов, прочесывающих океан таким частым гребнем, что и мышь бы не проскочила. 82-я истребительная эскадрилья в полном составе, 37 «хеллкэтов», шла строем «коробочки» над торпедоносцами и впереди пикировщиков.

На предполетном инструктаже цели между ударными самолетами были распределены самым примитивным образом: торпедоносцы наносят удар по линкорам, для пикировщиков же первоочередной целью является русский авианосец. Авиагруппа «Беннингтона» была вполне готова к боям – две эскадрильи: 82-я истребительная и 82-я торпедоносная включали в качестве ядра пилотов, уже имевших опыт боев на Тихом океане, полученный на эскортных авианосцах, а остальные, хотя и вновь сформированные, были хорошо подготовлены и в целом вполне способны на выполнение любых задач. Противником летчиков авиагруппы еще никогда не был другой авианосец, но авианосные летчики с огромным энтузиазмом вспоминали битву за Мидуэй, в котором новичками-американцами были, по слухам, потоплены четыре лучших авианосца японского Императорского военно-морского флота.

Главным козырем, важнейшей частью авиагруппы, считалась 82-я бомбардировочная эскадрилья, сформированная самой первой и летавшая на новейших «хеллдайверах» еще с конца мая. Эскадрилья, натасканная в Океане, штат Вирджиния, и на Норфолкской станции, последние три недели базировалась на Тринидад, а 20 сентября была принята авианосцем «Беннингтон» и приняла участие во всех его учебных походах. Пройдя полный цикл подготовки, она считалась вполне способной справиться с поставленной задачей – задержать русскую эскадру. Одно-два бомбовых попадания в палубу русского авианосца – и его можно будет не учитывать в последующих атаках, несколько торпед, попавших в линкоры, – и они уже не смогут уйти от американских, британских и французских тяжелых кораблей, спешно выходящих из своих баз.

Единственное, что не было взято в расчет, – это то, с каким противником придется драться американским летчикам. Слово «русские» им ничего не говорило. Японцев они знали, потому что дрались с ними, сбивали их и сами несли потери, за три года войны американские летчики научились их уважать. Немцев они боялись, хотя сами ни разу еще не встречались с ними в небе. Легенды об увешанных железными крестами германских баронах и графах, сбивших по двести самолетов каждый и пьющих из фамильных кубков кровь сбитых ими американских и английских пилотов, были любимой темой дружеских бесед опытных пилотов с более молодыми во время пребывания авианосца в Атлантике – пока считалось, что их могут все же послать в Средиземное море или Арктику. О русских они не знали ничего. Не было ни презрения или насмешки над противником – как смеялись над японцами до чудовищного дня 7 декабря 1941 года, не было подавляющего страха, было скорее любопытство.

Видимость была прекрасной, и противники заметили друг друга издалека. Четыре эскадрильи советских истребителей шли прямо в лоб «хеллкэтам», но прежде чем противники сблизились, одна из них круто ушла вниз…

У Покрышкина, шедшего во главе второй эскадрильи, наверное, впервые не звенело в ушах в предвкушении воздушного боя. Только холодная голова и четкая координация действий всех четырех эскадрилий может дать шанс на успех в предстоящей схватке – а цена слишком высока. Удара всей массой в лоб американским истребителям русские не приняли, он привел бы к неоправданным потерям – в лобовой атаке мощь вооружения машины куда важнее, чем умение летчика. Покрышев молодец, за месяцы подготовки многие полковники перестали жалеть, что их поставили в подчиненное положение.

Пятая эскадрилья – восемь ЯК-9Д – спикировала на идущие над водой торпедоносцы, а три эскадрильи на ЯК-3 на максимальной скорости попытались обойти фронт американских истребителей. Противники столкнулись на высоте четырех тысяч метров, в четырнадцати километрах от советской эскадры, и бой сразу же превратился в скоростную собачью свалку на вертикальных, косых, горизонтальных петлях и полупетлях. Каждый стремился зайти своему противнику в хвост и расстрелять его из всего бортового оружия, вспороть брюхо, ужалить сверху, закрутив траекторию полета своей машины в немыслимую спираль. Часть русских истребителей проскочила и, перестроившись, набросилась на ближайшую группу пикировщиков. Остальные ввязались в скоростной бой с истребителями, но при первой же возможности тоже выходили из боя, быстро наращивая силу атак по неуклюжим пикирующим бомбардировщикам, похожим на летающие мясницкие колоды.

– Бей! Бей! Бей!

Бой истребительных групп сразу же сложился в пользу русских, и если сначала американский комэск воспринял это как результат их численного превосходства, то вскоре ему стало ясно, что бой вообще не предвещает ничего хорошего. Русские неожиданно продемонстрировали такой класс высшего пилотажа, от которого у американских пилотов буквально глаза полезли на лоб. Выдающаяся маневренность ЯК-3 позволяла им легко выходить из-под атак растерявшихся пилотов «хеллкэтов», у которых рябило в глазах от проносящихся мимо незнакомых до сегодняшнего дня хищных вытянутых силуэтов русских истребителей. Советские летчики не нуждались в ведомых, что позволило им значительно усложнить характер воздушного боя. В первую же минуту эскадрилья «Ведьм» потеряла четверых, а русские истребители словно озверели. В такой переделке командиру восемьдесят второй истребительной бывать еще не приходилось. Он более полугода воевал на Тихом океане, сбил четыре японских самолета, имел высокие боевые награды, пользовался уважением всех летчиков авианосца и командиров, но тут ему стало очень страшно.

«Очень страшно» – это были именно те слова, которыми он про себя обозначил свое состояние. Ничего лучшего ему в голову не пришло. Эфир был полон криками ужаса его боевых товарищей, с которыми он столько месяцев делил стол и развлечения на берегу. На его глазах русский истребитель пронесся над скользящим на крыло «хеллкэтом», прошив его фюзеляж от хвостового оперения до фонаря кабины. Было видно, как пули рванули обшивку, выдирая из нее клочья, и перевернувшийся «хеллкэт» перешел в беспорядочное падение.

Майору потребовался весь его опыт пилотирования, чтобы раз за разом уводить хвост своего самолета от огня противников, пытающихся вцепиться в него сзади. Каждый раз, когда в рамке его прицела мелькал чужой самолет, он жал на гашетки, пытаясь достать врага сходящимися нитями трасс своих крупнокалиберных пулеметов. В какой-то момент ему наконец удалось самому зайти в хвост одному из русских. Темно-синий краснозвездный истребитель с жирной белой четверкой поверх вертикальной полосы метался широкими зигзагами, пытаясь уйти с линии огня, и тридцатилетний майор, сжав зубы и мыча про себя самые грязные оскорбления, какие знал, вновь и вновь доворачивал свою машину, загоняя проклятого русского в прицельное кольцо и почти непрерывно стреляя…

Иван Кожедуб, усмехнувшись про себя напору увлекшегося американца, пристроил свой ЯК выше и сзади и, уравняв скорости машин, открыл огонь. Одного короткого касания гашеток ему хватило. Пушечно-пулеметная очередь вдребезги разнесла фонарь «хеллкэта», и тот сразу вспыхнул, разваливаясь в воздухе на части.

Заложив крутой вираж, Кожедуб вывел свою машину из карусели гоняющихся друг за другом истребителей и, пристроившись к какой-то разворачивающейся паре, атаковал группу пикировщиков. Разогнавшись на небольшом отрезке до максимальной скорости, тройка с короткой горки прорезала строй окрашенных в очень темный, почти черный цвет «корсаров», с ходу завалив одного. Одноместные «корсары», по сути дела лишь глупостью командиров превращенные на этот бой в истребители-бомбардировщики, тяжело нагруженные и лишившиеся непосредственного прикрытия, не могли долго противостоять маневренным легким истребителям. То один, то другой из них вспыхивал в воздухе и, оставив за собой тонкий след дыма, падал вниз. Несколько летчиков, не выдержав напряжения самоубийственной атаки, освободились от подвешенных к их фюзеляжам бомб, вступив в бой уже как истребители, на равных, готовые постоять за себя. Бой был жестоким – в воздухе крутился громадный клубок полосующих друг друга огнем крылатых машин, из которого то и дело выпадали кувыркающиеся, штопорящие, пикирующие самолеты. Над неудачниками смыкалась вода, взлетев черно-белым столбом, подсвеченным мгновенными короткими язычками желтого пламени, уцелевшие уносили ноги, выжимая все возможное из своих истерзанных моторов.

Над самой поверхностью воды фронт «эвенджеров», истекая кровью, рвался к уже недалеким русским кораблям. Пилоты вели свои торпедоносцы змейкой, прикрывая друг друга, стрелки лупили длинными очередями по атакующим их со всех сторон истребителям с косой белой полосой на фюзеляже. Крупнокалиберные пулеметы заставляли их рано прекращать атаки, а тяжелые торпедоносцы демонстрировали поразительную живучесть. С иссеченными пулями плоскостями, сбитыми антеннами, дырами в фюзеляжах они неслись к изготовившимся к бою, пока молчащим линкорам. Выходящий из пикирования ЯК нарвался на пулеметную очередь, попытался выправить крен и, задев копчиком крыла гребень волны, рухнул, подняв высокий столб воды. Экипаж удачливого «эвенджера» встретил это воплями восторга.

Советские корабли, развив максимальную скорость, развернулись кормой к приближающемуся фронту самолетов, поставив слабо вооруженный «Чапаев» между линейным кораблем и линейным крейсером, что позволяло создать над ним максимальную плотность огня. Строй пеленга, кроме того, что он давал свободу маневрирования, позволял также вести бортовой огонь всем трем кораблям.

Громадное количество людей на палубах и надстройках, застыв на своих боевых постах и затаив дыхание, наблюдали за кувыркающимися вдали черточками самолетов. Бой приближался, уже можно было различить характерные силуэты ЯКов, короткие плоскости вражеских истребителей, мигающие огоньки на их ребрах. Сквозь шум работающих на полную мощность корабельных механизмов, глухой вибрацией доходящий до самых верхних надстроек, были слышны воющие и звенящие переливы самолетных моторов, надрывающихся на крутых виражах. Непрерывная пулеметная трескотня и короткий лай авиационных пушек волнами наплывали на замершие в ожидании зенитные расчеты, офицеров-наблюдателей, застывших с биноклями в руках, дальномерщиков на мостиках.

Когда от атаки пары ЯКов, зашедших снизу, пикирующий бомбардировщик взорвался в воздухе, эффектно выбросив протуберанцы из огненного шара, линкор вдруг грохнул дружным воплем сотен здоровенных матросских глоток, выкрикивающих не имеющие аналогов в мировом лексиконе междометия, выражавшие высшую степень человеческого восторга. С этого момента над кораблями стоял непрерывный рев. Каждая удачная атака истребителей, завершавшаяся ударом оставляющей черный шлейф дыма огненной кометы о поверхность океана, поднимающим сияющий водяной столб, вызывала новую вспышку рева дошедших до предела энтузиазма моряков. Это было как на стадионе перед войной: баски и наши, когда солнце светило ярко и флаги натягивались от исторгаемого тысячами пар здоровых мужских легких ора.

Все перипетии воздушных схваток были видны уже совершенно отчетливо – бой накатывался с кормы, стало ясно, что американцев удержать не удастся. Многократно повторенные команды с островной надстройки авианосца заставили разгоряченных боем истребителей прервать атаки. Подстегиваемые приказами своих комэсков, летчики поспешно выходили из боя, освобождая небо, радиальными курсами расходясь в разные стороны. Через считанные мгновения все корабельные орудия, в сектора стрельбы которых попадали приближающиеся самолеты, открыли огонь.

Все три корабля окутались тонкой серой завесой сгорающих пороховых газов. Вдыхая этот пьянящий, заставляющий обо всем забыть запах, дорвавшиеся наконец до глотки противника зенитчики извергали из десятков орудийных стволов плевки раскаленного металла, уносящиеся в сторону выходящих на боевой курс пикировщиков и торпедоносцев. Кормовые 152-миллиметровые башни «Советского Союза» и «Кронштадта» стреляли осколочно-фугасными снарядами, рвущимися на самой поверхности воды. Каждая из башен выплевывала в минуту по пятнадцать 55-килограммовых снарядов, создавая непроницаемый частокол из непрерывно вздымающихся и опадающих водяных гейзеров. Очередной столб воды поднялся прямо перед несущимся торпедоносцем, тот пронзил его насквозь и, скапотировав, пропахал вспенившуюся борозду среди волн.

Громкий хлопающий звук палубных и башенных стамиллиметровок, бьющих в лоб торпедоносцам, почти видимо разлетался в сгустившемся дымном воздухе. Разошедшиеся веером с обоих бортов самолеты покрывали за секунду больше ста метров, но эти оставшиеся до сброса торпед мгновения были исполосованы густой сеткой голубоватых трассеров зенитных автоматов. У зенитных установок метались сине-черные фигуры матросов, непрерывно втискивая в приемные окна счетверенных и спаренных 37-миллиметровок новые обоймы, опустошаемые за считанные секунды. Полтораста зенитных стволов выплескивали буквально море стали, и хотя лишь немногие из снарядов и осколков находили цели, плотнейшая завеса огня казалась почти непреодолимой. Торпедоносцы отчаянно маневрировали, пытаясь уклониться, сбить наводку, выгадать несколько секунд для сброса торпед. Несколько «эвенджеров» один за другим упали в океан, растерзанные осколками «соток», прошитые очередями зенитных снарядов, сокрушавших все на своем пути. Одному из самолетов оторвало плоскость, и он встал над водой вертикально, прежде чем перевернуться через хвост и рухнуть, взорвавшись при ударе о воду. Стиснув зубы, пилоты прорывались сквозь зенитный огонь. Извергающие пламя силуэты русских кораблей, похожие на каких-то чудовищных бронированных динозавров, вырастали в размерах с каждой секундой.

Командир второго звена эскадрильи торпедоносцев, последний оставшийся в живых старший офицер, не отпуская гашетки носовых пулеметов, протискиваясь через светящиеся траектории зенитного огня, вырвался к траверзу гигантского линкора. Одновременно с нажатием приникшим к прицелу штурманом кнопки сброса он рванул правой рукой рычаг механического отцепления торпеды, вложив всю свою ярость в этот все завершающее движение. В его сознании навсегда отпечаталась яркая, раскаленными красками выжженная на сетчатке глаз картина: окутанный дымом борт вражеского корабля, темно-серые надстройки, в которые упираются сияющие нити его собственных крупнокалиберных трасс, разноцветные усы очередей зенитных пулеметов, дугами мотающиеся над водой, и оранжевые шипы огня на стволах автоматов, бьющих в упор.

Пять «эвенджеров», три с левого борта и два с правого, сбросили свои торпеды на дистанции 400—500 метров от бортов линкора, к линейному крейсеру прорвался только один. Выкрики офицеров, стегающие по ушам глохнущих людей выстрелы, рев вентиляторов, гонящих воздух к форсируемым механизмам, звон пуль, вонзающихся в надстройки, рикошетящих от железных поверхностей, мгновение – и торпедоносцы, захлебываясь пулеметным лаем, закладывают крутые виражи, пытаясь спастись от смертоносного ливня зенитного огня. Линкор кренится на правый борт, разворачиваясь на пятачке между сходящимися белыми пенящимися дорожками, стремительно скользящими к его бортам.

Торпеды еще только входили в воду, а первые бомбардировщики, тяжелые, жуткие, похожие своей массивностью на дубовые колоды, уже переходили в пикирование на описывающий циркуляцию авианосец. Только то, что строй пикировщиков был еще до выхода в атаку растерзан советскими истребителями, видимо, спасло авианосец. Яростный огонь его зениток практически не отразился на качестве их атаки – один «хеллдайвер» был сбит в момент, когда только заваливался в пике, а другой, наоборот, из пикирования не вышел и с ревом вонзился в воду в полусотне метров от правой раковины «Чапаева». Одна за другой несколько бомб легли в кипящую кильватерную струю корабля, еще пара – в десятке метров от борта.

Авианосец непрерывно менял курс, описывая разнодужные координаты в обе стороны от генерального курса, счетверенные зенитные автоматы захлебывались беглым огнем, провожая каждый пикировщик до момента сброса. Крутые циркуляции на полном ходу выносили «Чапаев» из-под падающих бомб, и атака закончилась для него, в принципе, благополучно – авианосец не получил ни одного прямого попадания. Правда, было отмечено минимум три близких разрыва, а одна из бомб взорвалась в непосредственной близости от его кормы, но о причиненных повреждениях докладов от БЧ-5 на мостик пока не поступало.

Проводив взглядом рукоятки машинного телеграфа, переведенные с «самого полного» на «полный», командир «Чапаева», криво усмехаясь, оглядел окружающих его офицеров – на их бледных лицах он увидел растерянность и облегчение.

– Живые?

– Вроде живые…

В следующее мгновение сигнальщик доложил, что в «Советский Союз» попали.

Громадный линкор, накренившись, описывал широкую циркуляцию. В него попала одна торпеда – в левый борт, в мидель, слава Богу, а не в оконечность. Практически сразу после попадания линкор атаковала еще одна четверка торпедоносцев, зашедшая веером со стороны солнца. Десятки офицеров-зенитчиков, срывая голоса, выкрикивали слова команд, перенацеливая батареи. Оставив в покое выходящие из атаки самолеты, на нового противника обрушило огонь все, что могло стрелять. Один торпедоносец разнесло буквально на части прямым попаданием снаряда крупного калибра, остальные шарахнулись в стороны и не слишком прицельно сбросили свои торпеды с большой дистанции.

Огонь велся еще несколько минут, затем по двухфлажному сигналу с «Советского Союза», продублированному по радио, его задробили, после чего на выходящие из сферы зенитного огня кораблей соединения американские самолеты вновь накинулись советские истребители. На этот раз особого накала в их атаках не было – многие не смогли принять участие в этой фазе боя, получив повреждения или исчерпав боезапас. Сбив несколько одиночных торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков, истребители прекратили преследование и вернулись к соединению.

Три корабля, разошедшиеся в ходе боевого маневрирования на большое расстояние, поспешно собирались в компактный кильватерный строй. Авианосец шел чуть в стороне, принимая самолеты. Первыми садились те, кто заявлял о повреждениях, остальные в это время кружили, сбиваясь в строи эскадрилий. В эфире шел бурный обмен впечатлениями о проведенном бое, в адрес штаба авиагруппы передавались радостные комментарии. Севшие самолеты немедленно откатывали к носовой части взлетной палубы, а затем по очереди опускали в ангар с помощью носового подъемника. У кормы мотались дымки зажженных на палубе шашек, указывающих направление и силу ветра. Офицер с белым флагом в поднятой руке, стоящий у среза полетной палубы, давал разрешение заходящим на посадку самолетам, готовый в любой момент получить запрещающий приказ с мостика. Нескольким истребителям, не выдержавшим паузу после посадки предыдущей машины, пришлось уйти на второй круг.

– Горючку и патроны!!! – проорал в лицо командиру палубной команды первый из севших комэсков. – «Пятерка» села уже?!

– Нет.

– Бегом, мать вашу всех! Где Покрышев, где Амет?

– Не сели еще. Нельзя заправлять, погодь, недолго осталось. Еще крутятся наши, ну нельзя ведь…

Ему сложили крылья, опустили вниз, на продуваемую насквозь из открытых бортовых проемов ангарную палубу. Первым, кто попался комэску-три, был Раков.

– Тридцать минут у тебя, – сказал ему Кожедуб. – Готовь своих головорезов, пойдем, наверное, вместе.

Тот осознал, умчался нехарактерной для его комплекции рысью.

В центральном посту «Советского Союза», расположенном глубоко под верхней палубой, со всех сторон прикрытом броней, шла напряженная работа. Из центрального поста борьбы за живучесть, где обобщались данные от аварийных партий, обследующих район повреждений, туда непрерывно докладывали об их объеме, о принимаемых мерах, о возможных последствиях. Пока еще было рано делать выводы – насколько торпедное попадание повлияло на боеспособность линкора, но серьезность сложившейся ситуации понимали все.

Одна торпеда в борт для линкора в шестьдесят с лишним тысяч тонн водоизмещением – вещь далеко не смертельная, однако последствия этого попадания могут быть весьма опасными. Группа инженеров из Мучкинского и Чиликинского бюро, развернув простыни чертежей, рассчитывали варианты контрзатопления бортовых отсеков правого борта для спрямления возникшего крена. Крен на левый борт, после попадания быстро достигший трех градусов, больше не увеличивался, что было хорошим признаком. Торпеда попала в цитадель линкора и, разрушив и затопив отсеки системы противоторпедной защиты на большом протяжении, не привела к затоплениям в защищенной части корабля.

Последнее время ходили туманные слухи про разработанную и якобы уже применяемую американцами аж 57-сантиметровую авиаторпеду, но то ли это была не она, то ли она, несмотря на калибр, не представляла собой ничего особо страшного, но повреждения были в пределах соответствующих расчетов. Однако линкор потерял часть горючего из цистерн левого борта, а вытекающий мазут стелился за кораблем широкой черной полосой, отмечая его курс. Впрочем, с этим можно было бороться: через полчаса аварийные партии задействовали систему вытеснения топлива из поврежденных цистерн с помощью пенообразователей, и вскоре демаскирующий след должен был исчезнуть.

Было ясно, что походу и рейдерству приходит конец, надо было убираться из Атлантики как можно быстрее. Хорошо, что выдержала ПТЗ, но вот по поводу маневренности линкора ничего, кроме матюков, Левченко сказать не мог.

С верхней палубы по крутым трапам сносили вниз раненых. Подхватив товарища под мышки и под колени, двое или трое матросов бережно перекладывали его на корабельные носилки и осторожно спускали на жилую палубу, а затем в корабельный лазарет. В развернутой операционной, под ярким светом тысячесвечевых ламп две хирургические бригады оперировали тяжелораненых, фельдшера перевязывали тех, до кого очередь еще не дошла. Тихо переговариваясь между собой, четыре врача, выпускники ленинградского Военмеда, прошедшие полную школу фронтовой медицины, вели свою отчаянную драку, на этот раз за жизнь людей, – цель прямо противоположная, чем у тех, кто поливал их огнем полчаса назад.

В выложенной сияющей метлахской плиткой операционной не было места званиям, окончательная сортировка проводилась в «предбаннике», или «чистилище», как его называли врачи между собой, в паузах между операциями, и у офицера не было никаких шансов попасть на операционный стол раньше матроса, на которого указал заляпанный кровью хирург. Раненые все прибывали. Американские авиационные пулеметы произвели страшное опустошение в надстройках «Советского Союза», их крупнокалиберные пули, если и оставляли человека в живых, превращали каждую рану в мешанину рваных мышц, обрывков сосудов и мельчайших обломков костей. Именно в эти минуты на верхней палубе одним из офицеров был сделан ставший впоследствии знаменитым кадр: гнездо счетверенной 37-мм зенитной установки, разбросанные по ее полу сотни гильз и три неподвижных тела матросов в касках – навалившийся на рукояти поворотных механизмов наводчик, скорчившийся у подножия орудийной тумбы заряжающий, прижавший лицо к полной снарядной кассете, и раскинувший руки подносчик, лежащий лицом вниз.