Кратову казалось, что он и глаз не успел сомкнуть, а уже рассвело. Он выглянул в окно, что выходило на задний дворик: из-за густых ветвей Рыбу— Кита не было видно, однако же он почуял хозяина и послал тому обычный мысленный привет. «И тебе доброе утро», — откликнулся Кратов, не особенно надеясь быть услышанным. Он накинул халат и двинулся было на веранду. Оттуда доносились голоса: один принадлежал маме, а другой был мужской и прекрасно знакомый… На цыпочках Кратов убрел в свою комнату, сменил халат на джинсы и безрукавку. Бросил мимолетный взгляд в зеркало — ему не хотелось выглядеть более усталым, чем на самом деле.

Элмер Элкана Татор, «Эл-квадрат», бывший инженер-навигатор мидн— трампа, что тринадцать лет назад доставил четвертую миссию Дилайта-Элула на сумасшедшую планету Уэркаф. Индеец племени тускарора (громогласный Джед Торонуолу, помнится, в зависимости от расположения духа величивал его то гуроном, то ирокезом), звездоход, чистая душа, старый друг. Кратов, в ту пору по своему социальному статусу добровольный изгнанник, член Плоддерского Круга, как умел исполнял на этом корабле обязанности второго навигатора. От ксенологов ему, помнится, доставалось. Звездоходы подставляли ему свои плечи. С одной стороны было широкое, как посадочная полоса, плечо Джеда, с другой — по-кошачьи покатое, но тоже вполне падежное плечо Татора. В Галактике они встречались раза три-четыре, на Земле — никогда. Трудно было даже предполагать, что судьба забросит закоренелого эфирного бродягу Татора в монгольские степи.

Прошедшие годы не оставили своих следов на смуглом скуластом лице индейца. Разве что жесткие вороные волосы стали еще длиннее, да поубавилось детской наивности в глазах.

— У тебя все хорошо, Кон-стан-тин, — с удовлетворением сказал Татор, поднимаясь из-за стола навстречу Кратову — Я это вижу. Я этому рад.

— На твоем корабле открылась вакансия второго навигатора? — Тот, поднял обе руки сразу, сделал удивленное лицо.

— Я нашел себе хороших навигаторов. Очень хороших, Кон-стан-тин.

— Неужели Джед?!

Татор, улыбаясь знакомой своей печальной улыбкой, отрицательно покачал головой.

— Я потерял Джеда из виду лет пять назад. Боюсь, старый медведь завербовался в страйдеры и улизнул из этой Галактики… У меня — молодые звездоходы. Совсем такие же, как и я тогда, на Уэркаф.

— Не буду вам мешать, — сказала Ольга Олеговна. — У меня такое ощущение, что сегодня предстоит нелегкий денек…

— Ты нам не мешаешь, мама, — возразил Кратов. — Никто здесь не станет бить друг друга по плечу, восклицать «А помнишь?..» и восторженно сквернословить. Но, — он слегка нахмурился, — у меня тоже сложные предчувствия.

— И все же я пойду и займусь кухней, — промолвила Ольга Олеговна.

Татор проводил ее слегка затуманившимся взглядом.

— Никогда бы не подумал… — сказал он и осекся.

— Что у такого громилы и урода, как я, мать окажется довольно молодой и сногсшибательно красивой женщиной? — усмехнулся Кратов.

— Примерно так, — признался Татор. Лицо его потемнело, как всегда бывало в минуты сильного смущения.

— Не очень хорошо это обсуждать даже с близкими друзьями, — сказал Кратов. — Но моя мама ведет двойную жизнь. Для меня и для Игоря она — заботливая курочка-наседка, раскинувшая крылья над цыплятками. И есть вторая половина ее жизни, в которую никто из нас не допущен. О которой я ничего не знаю и могу только строить фантастические догадки. Мне не известен ни один ее мужчина после ухода отца. Не могу поверить, что она все еще его любит. Отец был порядочный раздолбай и, по-видимому, таким и остался. Хотя бы потому, что отказался от такой женщины… Я лишь осторожно предполагаю, что у мамы все же есть тайный друг. Но не ведаю, кто он, что между ними происходит и чем закончится.

— Что мешает тебе спросить об этом?

— Не знаю. Может быть, оттого, что это не мое дело. Хотя… а чье же? Не понимаю, отчего я этого не сделал. Иногда я вообще с трудом понимаю людей. Например, себя. Я о многом боюсь спрашивать даже у самых близких… Нет, с инопланетянами все намного легче и проще. — Он тяжело вздохнул. — Итак, Эл? Я готов выслушать самые неприятные новости.

— Нет, Кон-стан-тин, — сказал Татор. — Ничего не произошло. В Галактике все спокойно — по крайней мере, до той степени, чтобы не требовалось твое вмешательство. Я не принес дурных вестей. Но заниматься воспоминаниями мы и впрямь не станем. Я пришел по делу.

— Тогда давай это дело на стол, — промолвил Кратов, усаживаясь. — А потом и повспоминаем чуток.

— В конце июля ты обратился в Корпус Астронавтов. Ты хотел зафрахтовать корабль с экипажем для частной исследовательской миссии. Это так?

— Все верно.

— Мой корабль называется «Тавискарон», — сказал Татор. — Это десантно-исследовательский транспорт класса «ламантин-тахион». — Выдержав паузу и не дождавшись от Кратова ни восторгов, ни недоумения, он счел за благо добавить: — Это раза в два больше, чем тот «анзуд», на котором мы с тобой летали на Уэркаф, но, разумеется, намного меньше пассажирских галатрампов. На нем можно высаживаться на поверхность любой планеты, будь то «голубой ряд» или «черный», или даже газовый пузырь вроде Юпитера. С равным комфортом на его борту можно коротать досуг в длительном космическом поиске. — Кратов продолжал безмолвствовать, и Татор закончил с нотками отчаяния в голосе: — Тавискарон — это имя индейского божества холода и мрака. Было бы странно, назови я свой корабль как-то иначе. Но внутри него всегда тепло, а помещения прекрасно освещены.

— Удивительно, — сказал Кратов. — Все эти годы я хотел спросить, но никак не подворачивался случай: тог корабль, что доставил нас на Уэркаф, тоже имел свое имя?

— Официально — только бортовой номер, — ответил Татор в некотором замешательстве. — Но в своем кругу мы иногда обращались к нему по имени.

— Как же?

— По-разному. Я предпочитал имя «Пернатый ныряльщик», разумеется — на родном языке, а Джед… — Татор смущенно хмыкнул. — В зависимости от настроения Джед именовал его то «Свистолет», то «Ночной горшок с дристо— гонным приводом», а то и «Локомотив на пердячем пару»…

— Да, да, припоминаю… А есть ли на твоем корабле просторные грузовые отсеки? — спросил Кратов.

— На «Тавискароне» четыре грузовых отсека, — торжественно произнес Татор. — В одном из них ты с большим удобством разместишь своего летающего зверя — если, разумеется, решишь взять его на борт в качестве пассажира. В другом ты установишь перечисленную в твоей заявке аппаратуру. — Он вдруг оживился: — А еще два резервных отсека мы сможем употребить под контрабанду!

— Никогда бы не подумал, что небеса пошлют мне своего ангела в образе звездохода-индейца, — сказал Кратов в сторону.

— Экипаж состоит из трех навигаторов, включая меня, двух инженеров и одного медика, — сказал Татор. — Не знаю, зачем нам медик, но Корпус Асгронавгов настоял на своем. Все они согласны отработать за обычное вознаграждение в полторы тысячи энектов. Что касается меня, то мне будет достаточно твоей благодарности. Так что мы тебя отнюдь не разорим… Я не понимаю, — снова помрачнел он. — Ты рад моему предложению или нет?

— Да, конечно же, я рад! — страдающим голосом ответил Кратов. — То есть я настолько рад, что не верю своему счастью. У меня нынче день хлопот, и я с ужасом думаю о том, не исчерпан ли твоим «Тавискароном» лимит моего везения на сегодня…

Из кабины гравитра, только что камнем упавшего на посадочный пятачок в самом сердце сада, выкатился колобком шоколадный от бразильского загара Мануэль Спирин. Над ним витали ароматы крепкого кофе с коньяком и пахучих сигар. Отступив на шаг, он галантно предложил руку, на нее с готовностью оперлись, и появилась Рашида, в такую рань уже свежая, ослепительно красивая, в новом малиновом платье-пелерине и с новой прической, напоминавшей застывший язык удивительного черного пламени.

— Смысл термина «длинное сообщение», душа моя, — продолжал объяснять Спирин, — ясен уже из названия. Это такой информационный пакет, который не может быть втиснут в одно вместилище ввиду выдающейся сложности и значительного объема.

— Наши мозги — не самое подходящее вместилище, — небрежно бросила Рашида. — Они, случается, умирают вместе с хозяином.

— Я горд самой мыслью находиться рядом со столь очаровательным вместилищем. И, боюсь, у ЭМ-зверя не было выбора…

— Он мог бы накинуться на когитр.

— Боюсь, ЭМ-зверь не знал, что такое «когитр». И не подозревал, что означенное биотехническое устройство, ничем специфическим среди прочих деталей корабельного интерьера не выделяющееся, вообще обладает каким-то вместилищем, пригодным для хранения информации. Э… здравствуйте, сударь!

Кратов церемонно поклонился. Рашида приблизилась к нему царственной поступью, привстала на цыпочки и поцеловала.

— Угадай, зачем я здесь, — шепнула она.

— Не нужно быть провидцем, — криво усмехнувшись, сказал Кратов. — Ты явилась представиться моей маме в качестве будущей невестки.

— Кратов! С тобой скучно…

— Могла бы прежде спросить моего согласия.

— Еще чего! Это тебе не Галактика. Здесь мы сами выбираем мужчин себе и отцов своим детям.

— А вы, доктор Кратов, знаете, что такое «длинное сообщение»? — спросил Спирин.

— Знаю, — терпеливо промолвил Кратов. — Вы, спасибо, объяснили еще в прошлую нашу встречу.

— Больше всех перепало, очевидно, Ертаулову. А вам — меньше всех. Поэтому синдром «ментального просачивания» у вас практически не наблюдается.

— А вот это вы в прошлый раз не объясняли.

— Правильно. Я сам только недавно подцепил сей термин у доктора Дананджайя из клиники «Зеленый Луч». Видите ли, «длинное сообщение» не просто лежит в ваших мозгах, как кристаллик в инфобанке. Оно воздействует на ваше подсознание, а иногда даже посылает ему часть своей информации. Выражается это очень по-разному, в самом широком диапазоне симптомов. От полного параноидального умопомрачения до легких галлюцинаций. Ертауловский «черный занавес» — явление того же порядка.

— Но мне-то никогда не являлись никакие зеленые человечки! — запротестовала Рашида.

«А мне являются постоянно, — подумал Кратов. — Все эти странные вещие сны в самые неподходящие моменты…» Его вдруг прямо посреди этого солнечного теплого утра пробил мороз по коже.

— Это и не обязательно, — беспечно разглагольствовал Спирин. — Во— первых, может быть, еще время не настало. Еще явятся, мало не будет… А во-вторых, если сравнить вас до полета и после, наверняка будут отчетливо заметны какие-то тончайшие изменения личности.

— Кратов, — требовательно сказала Рашида, по-хозяйски обнимая его за шею. — Тебе что-то заметно?

— Кратов? — переспросил тот. — Какой Кратов? Нет здесь никакого Кратова, одни только зеленые человечки…

— Ты что, опять решил улизнуть?! — возмутилась женщина.

— Другой вопрос: ежели «длинное сообщение» — не праздный домысел утописта из Рио, а факт, что всем вам с этим обстоятельством делать, — хладнокровно продолжал Спирин. — Нужно как-то от него отбояриваться. Прочесть и удалить. И как можно скорее. Такие занозы в мозгах бесследно не проходят…

— Я думаю над этим, — уклончиво сказал Кратов.

— Избавься от Спирина, — прошептала ему на ухо Рашида. — Не знаю, в чем дело, но я хочу тебя прямо сейчас…

— Самое время, — проворчал тот.

— Кстати, — вдруг вскинулся Спирин. — Вы говорили, что у вас где-то тут есть настоящий сфазианский биотехн. А нельзя ли на него взглянуть?

— Это самое простое, что я могу вам предложить, — сказал Кратов. — Видите эту тропинку? Идите прямо по ней, пока не упретесь в громадный черный валун посреди лужайки. Только не вздумайте его пинать, он живой и очень чувствительный…

Он вдруг застыл на полуслове с открытым ротом.

Марси, золотовласая малютка Марси, милая проказница и капризуля Марси, Марси-беглянка стояла на той самой тропинке, что вела к Чуду-Юду, тоже совершенно остолбенелая, и выражение лица у нее было самое неприятное.

— Так я пойду? — проговорил Спирин в пространство. — Мне еще этого сопляка Торрента нужно встретить… — Проходя мимо обратившейся в соляной столб девушки, он галантно поклонился: — Мадемуазель?

— Мсье? — едва слышно прошелестела Марси и, словно во сне, сделала самый медленный книксен в своей жизни. Все напряженно глядели вслед уходящему Спирину.

— Кратов, — первой нарушила молчание Марси. — Мне тоже… уйти?

— Лично я никуда уходить не собираюсь, — негромко объявила Рашида, как бы невзначай убирая руку с кратовской груди.

— Тогда и я останусь, — голос Марси исполнился ледяной решимости.

— Может быть, будет лучше, если уйду я? — сгорая от малодушия, спросил Кратов.

— Может быть, — обронила Рашида.

Она и не глядела на него. Все ее внимание было приковано к внезапно возникшей из ниоткуда сопернице. Рашида разглядывала девушку пристально и беззастенчиво, как если бы та была диковинным зверьком… или экспонатом Тауматеки… При этом лицо ее стремительно сменяло выражения, от агрессивной неуступчивости к напряженному гаданию, к задумчивой созерцательности.

Марси же неотрывно смотрела на Кратова. И ей никак не удавалось поймать его взгляд.

— Костя, — сказала она. — Что с тобой? Почему ты молчишь?

— Кратов, — сквозь зубы процедила Рашида. — Живо припомни какое— нибудь свое «хокку». Сию же минуту! Неповинующимися губами он промямлил:

— Спасибо, — сказала девушка звенящим от обиды голосом.

— Марси, Марси, — пробормотал Кратов. — Где же ты была?

— Тебя совсем нельзя оставлять одного? — с нервным смешком осведомилась она.

— Я пытался найти тебя… — Ему самому отвратителен был этот нищенский оправдывающийся лепет. — Я целый месяц ждал…

— Ты меня уже больше не любишь?! — Ультрамариновые глаза живо наполнялись слезами, мраморный носик покраснел.

— Марси, все не так просто…

— Кратов, — отрывисто проговорила Рашида. — Она беременна.

Кратов на какое-то время забыл дышать.

— Это так? — спросил он. Марси, шмыгнув носом, кивнула.

— Это твой ребенок, — сказала она. — Мне нужно было время, чтобы привыкнуть к этому и решить, хочу я ребенка от тебя или нет. И я решила, что хочу. Я пришла сказать тебе об этом, и вот… я пришла.

Ему хотелось умереть. Он впервые понял, что буквально означает иносказание «разрываться надвое». Потому что еще ему хотелось упасть на колени и ползти через всю посадочную площадку, пока он не уткнется покаянной, а точнее — окаянной своей башкой в упругий животик Марси. Это было самое меньшее, что он мог сделать.

— Кратов, — сказала Рашида. — Брысь отсюда. Мы сейчас сами решим, чей ты будешь. 

 Он брел куда глаза глядят.

Все дела и проблемы нежданно отступили от него и растворились в тумане — словно эскадра Летучих Голландцев, таких зловещих и страшных по рассказам и на вид, а на деле ничего из себя не представляющих, кроме изобретательно и со вкусом устроенной иллюзии. «У меня будет ребенок, — думал он. — А я так отвратительно безразличен. Иду себе, переставляю ноги, а не бегу вприпрыжку, не скачу козлом. И не в ту сторону, кажется… Наверное, что-то должно измениться в этой жизни. И во мне самом тоже. Наверное, я должен как-то иначе вести себя и строить планы на будущее. К примеру, не совать голову в пекло при любом удобном случае. Не ввязываться в долгосрочные проекты вне пределов досягаемости. Теперь я отвечаю не только за себя и не только перед мамой. Я должен научиться не только брать, но и отдавать. Как там говорил покойный Пазур? Нужно перестать накапливать и успеть отдать. Потому что некоторые не успевали… Вот и я должен успеть отдать свой жизненный опыт, свои скопленные душевные богатства… буде такие существуют… этому незнакомому пока еще маленькому человечку. — Кратов вдруг рассмеялся и озадаченно потер лицо ладонями. — Дьявольщина, я ведь, наверное, должен буду ему понравиться! Не то он посмотрит на меня и скажет: на кой бес мне такой несуразный и непутевый папаша!.. Он — или она. Вполне возможно, что это будет девочка. Хотя в моем роду по отцовской линии, как мне представляется, одни мальчики. Неплохо было бы отыскать отца и сообщить этому ветрогону, что он уже дедушка и пора бы ему знать свое место под солнцем… Да и мне тоже… пора».

Он остановился, внезапно осененный одной очевидной и потому особенно неприятной мыслью.

«Я не смогу пуститься в это плавание. Татор со своим „Тавискароном“ пришел напрасно».