— Вам не кажется, что он выглядит больным? — спросила Озма.

— Он? — рассеянно переспросил Кратов.

— Да, луменус… светильник.

Ее рука была простерта в сторону янтарного солнца, что тяжко и грозно нависало над океаном всей своей колоссальной тушей.

— Светило, — поправил Кратов. — Немолодое, заслуженное и очень большое светило планеты Юкзаан, она же Дочь Океана. А я полагал, что нас доставили на Эхлиамар…

— Это важно?

— Еще бы! Сейчас все думают, что мы на Эхлиамарс, и там нас будут искать… и освобождать. Но чертов т'гард перехитрил всех. Мы — на Юкзаанс, на планете, о которой никто ничего толком не знает, кроме астрофизических данных, имя которой я встретил в отчетах по Эхайнору лишь однажды, а Носов, кажется, и вообще ни разу не упоминал.

— Кто такой Носов?

— Это парень, который в эту самую минуту заканчивает план силовой операции по нашему вызволснию.

— Зачем нужна сила? — удивилась Озма. — Нам никто не угрожает.

— Эго и есть самое поразительное, — вздохнул Кратов. — Мы — в стане врагов, этих демонов во плоти. И нам — никто не угрожает…

— Я не понимаю, — сказала Озма с отчаянием в голосе. — Зачем все это? Зачем нужно было меня порабощать… капти-вире… брать в плен?.. Зачем было убивать мою охрану? И зачем здесь вы? Какой в том смысл?!

Кратов бросил короткий взгляд поверх ее головы. Сопровождающие, четверо гигантских, кажется — еще выше, чем Юзванд, эхайнов в одинаковых глянцево-черных плащах смотрели в их сторону, не проявляя, впрочем, намерений приблизиться.

— Для вас будет сюрпризом, — промолвил он, — но эти парни всерьез полагают себя в состоянии войны с Федерацией. Я не знаю всего, но, похоже, они хотели ударить нас побольнее, чтобы мы потеряли, наконец, терпение.

— Я всего лишь человек, — сказала Озма. — Обычный и малоинтересный. Я — только голос. Больше во мне ничего нет. Я — голос во плоти, голос на двух ногах и с двумя руками. Во мне нет ничего привлекательного, как в женщине. Я плохая аматрикс… любовница. Из меня выйдет скверная подруга и мать. Мне ничего не нужно, только бы я могла петь. Вот уже почти сутки, как я не пою. Разве что чуть-чуть… Если это будет продолжаться, я умру.

«Она не понимает, — подумал Кратов. — Мы говорим на разных языках. И даже в буквальном смысле! Мы думаем о разном. Она настолько далека от наших злополучии, как это только возможно. Ей нет дела ни до эхайнов, ни до Федерации, ни до великой Галактики. Она сама себе Галактика. Господи, зачем ты дозволил одному из своих ангелов вляпаться в эту грязь?»

— Все будет хорошо, — снова, как тогда, в кабине чужого корабля, сказал он.

— Ничто не будет хорошо, — не задумываясь, повторила Озма свои же слова.

Они медленно брели по узкой полосе пляжа у самой воды. Темные океанские волны лениво и тяжко наползали на бурый песок, чтобы отбегая оставить после себя обрывки проволочно-жестких красноватых водорослей и бесформенные перламутровые обломки. Несколько раз Озма нагибалась в надежде найти красивую ракушку, но всякий раз безуспешно. Особняк, в котором их содержали, больше похожий на пагоду под многоярусной крышей, остался позади. Параллельно пляжу шла пустынная автострада, которая, если верить младшему геургуту Юзванду, вела на Гверн, главный город этой части планеты Юкзаан и, судя по всему, ее столицу. А по ту сторону автострады, отделенные от нее ровными рядами деревьев, поднимались голые каменные уступы, на вид совершенно непреодолимые.

Кратов вдруг засмеялся.

— Верите ли, — сказал он, — я впервые встречаю человека, гражданина Федерации, который плохо говорит на интерлинге!

— А, — Озма улыбнулась и сделала рукой отметающий жест. — Я не имею способностей к языку. Пишу с ошибками. Я вообще дефектрикс… ни к чему не имею способностей.

«Дьявол, я давно уже не теряюсь в женском обществе! Меня не повергнут в смущение ни принцессы, ни блудницы. Но я не представляю, о чем беседовать с голосом во плоти!»

— Вам не холодно? — нашелся он наконец. Озма расправила складки своего одеяния, напоминавшего просторный меховой балахон.

— Нет… нисколько, — сказала она. — Они так заботливы!

«Слышал бы это Носов! Да и остальные члены клуба любителей эхайнов впридачу!»

— Когда мы расстались… — продолжала женщина.

«Расстались! — мысленно скривился Кратов. — Меня оторвали от тебя, сударыня, скрутили как тряпку и унесли под мышкой в поганый каземат, чтобы па средневековый манер посадить на цепь!»

— …то двое из тех важных персон в шляпах проводили меня в замок.

— Замок?!

— Кастеллуш… я не знаю, как сказать по-вашему… Конечно, это был не замок. Удивительное строение… формозе… хрустальная пагода. Там все было из разноцветного стекла. Все сверкало и переливалось. Как они могут жить внутри таких игрушек?! Кажется, я что-то там разбила. Невозможно было повернуться, чтобы не разбить. Я укрылась в уголке и какое-то время плакала. Потом спала. Потом проснулась, немного попела — так, для себя. И, кажется, что-то еще разбилось… А потом за мной пришли. Женщина… белчатрикс… самая большая женщина, какую я только видела в жизни.

— Геобкихф Эограпп, — усмехнулся Кратов.

— Да, кажется… Хотя я не уверена. У меня плохая память на имена. Вас как зовут? — вдруг спросила она озадаченно.

— Константин, — сказал он обреченно. — Константин Кратов.

— Это имя я, наверное, запомню. А вы и вправду стойкий… оловянный солдатик?

— То есть?!

— Ну, непреклонный… неколебимый? — Кратов глупо моргал, трудно пытаясь сообразить, причем здесь какой-то солдатик, да еще из мягкого металла, и Озма поспешила ему на выручку: — Это ваше имя!

— А, понятно, — смутился он. — Нет… не думаю. Меня можно убедить в чем угодно. Если аргументы хороши.

— Если вы не солдатик, тогда зачем же вы кинулись меня спасать?

Кратов помолчал.

— Конечно, это было неосмотрительно, — промолвил он наконец. — С позиций здравого смысла… Но у кого в тот момент оставалась хоть крупица здравого смысла? Я три месяца готовился к этой работе. Я выучил все их своды законов наизусть. Я выучил даже их язык, хотя сам еще недавно не мог поверить, что справлюсь. Я надеялся, что они нас обменяют.

— Обменяют? — нахмурилась Озма.

— Ну да: вас оставят, а меня заберут. Глупо… В их глазах мы — настолько неравноценные трофеи, что им ничего не стоило просто расстрелять меня вместе с охранниками.

— Кто может оценивать человеческие жизни?

— Они — могут.

— Разве они равны господу нашему? — грустно спросила Озма.

— Мы для них враги, — напомнил Кратов.

— Да, я помню. Вы говорили, что они хотят с нами воевать. Странно. Странно и дико. Воевать… белЛаре… — Она словно пробовала это слово на вкус. — Наверное, я должна испытывать к ним неприязнь?

— Некоторые так и делают. Что же до эхайнов, то у них ненависть к людям почитается за благо.

— Но я не могу, — сказала Озма просто. — Даже после того, что случилось. Наверное, я не умею ненавидеть. — Она поглядела на волны, подбегавшие к самым носкам ее простых туфелек. — Мне даже не так плохо, как было вначале. Я боялась. Теперь уже не боюсь. Меня никто не пытался здесь напугать. Если бы мне было плохо, я не хотела бы петь. Но я стою здесь, смотрю на океан, слушаю его музыку, и мне хочется ему подпевать. — Ее лицо приобрело отрешенное выражение, как на старинной фреске. — Вот послушайте… у волн есть свой ритм… ш-ш-ш… ш-ш-ш… на него прекрасно ложится один старый кармеи… напев, который давно не дает мне покоя.

Прикрыв глаза и поднеся руку ко лбу (удивительное дело: у нее этот картинный и довольно-таки ненатуральный жест вышел бесхитростно и славно), Озма пропела несколько фраз на староанглийском языке, прервав пение, виновато.

— Я делаю неправильно? спросила она. — Дамнабше… недостойно? Мне не нужно здесь петь?

— Послушайте, Озма, — сказал Кратов. — Никто не вправе диктовать вам, что ненавидеть, а что любить. И уж в самую последнюю очередь нужно спрашивать совета у меня… Война — это дело для оловянных солдатиков. А гоглос должен петь.

— Тогда я спою еще чуть-чуть, — сказала она.

Отвернувшись от него, обратив лицо к китовьему брюху светила, Озма неуверенно промурлыкала пару нот. Выпростала руку из балахона п продирижировала самой себе. Снова поднесла ко лбу. «Ага, во г…» Теперь ее голос зазвучал уверенно и сильно, словно музыкальный инструмент, который вдруг научился выговаривать слова. Волны с размеренным шорохом задавали темп… Озма замолчала, прислушиваясь к мелодии, что была теперь слышна ей одной. А затем запела вновь, голос ее понизился, в него добавились грубоватые, почти мужские краски. Шум прибоя не то утих, не то растворился в этой фантастической распевке целиком и без остатка..

Кратов смотрел на нее с удивлением.

Только что это была измотанная переживаниями, усталая женщина, далеко не красавица, неважно умытая, с расплывшимся макияжем и нечесанными волосами, в нелепых и довольно-таки грязных одеждах. Теперь перед ним была Озма прежняя. Озма, которую он видел на сцене тритойского Концерт— холла. Озма, которую боготворила вся человеческая Галактика — и, по достоверным сведениям, некоторая часть нечеловеческой, включая хладнокровных иовуаарп и насмешливых виавов, и даже вовсе негуманоидной.

Принцесса Озма из страны Оз.

Эхайны уже не возвышались в отдалении глянцевитыми болванами. Они, все четверо, расслабленно сидели на песке, подобрав под себя ноги, умостив руки на коленях и склоня головы. От них исходила упругая волна ярких эмоций. Не требовалось больших усилий, чтобы прочесть и разобрать их по составляющим.

Слезы умиления, которым не уготовлено было увлажнить ничьих глаз.

И бесконечное обожание.