Ступать по ребристым плитам проспекта Буканеров и не ощущать мерзопакостного хлюпанья, не испытывать отвратительной сырости в обуви и в одежде — было ощущением невыразимо приятным. Этим вечером дождь в погодном расписании не значился. По высокому тропическому небу, подсвеченные закатом и рано взошедшей Цыганкой, бродили случайные облачка-пелеринки. Над горизонтом метались плотные столбы пульсирующего света — не то местный природный феномен, сродни земному «зеленому лучу», не то отблески какого-то чрезвычайно отдаленного веселья посреди океана. В прохладном воздухе разлито было обычное вечернее безумие.

— Удивительно, — сказал Кратов — Сколько времени мы с тобой знакомы?

— Не поверю в твою забывчивость, — Идменк приподняла тонкую дужку брови, слегка нарушив ее идеальное начертание — Это какой-то намек?

— Вовсе нет. На что бы я вдруг стал тебе намекать? Если мне что-то от тебя понадобится, я назову это своим именем…

— Дождливая ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ессуана. Почти сорок дней тому назад.

— Так вот: я не припоминаю, чтобы когда-то бродил здесь с тобой средь бела дня. Скажу больше: я и без тебя ни разу этого не делал. А что, на Эльдорадо бывает белый день?

— Бывает, — ответила Идменк. — Но он неинтересен. Он — лишь скука перед наступлением тьмы, когда все и начинается. В этом городе живут «совы».

— А есть другие города, где живут «жаворонки»?

— Конечно. Например, пляжи Южной Нирритии. Там не бывает дождей. Солнце заходит на четыре часа. Море всегда спокойно и ласково. Но если ты хочешь сломать себе шею, отправляйся в бухту Ифритов. Там гуляют десятиметровые волны.

— Хочу в бухту Ифритов. А не могли бы мы отправиться туда прямо сейчас?

— Ты же понимаешь, что это невозможно. Кратов натянуто засмеялся.

— Понимаю, — сказал он. — Ты удрала от мужа. А я — от важных обязанностей. Благо у нас вот уже скоро месяц, как ничего не происходит. А у вас?

— У нас ничего не происходит никогда.

— Тебя даже не колотят?

— Я не даю повода. Кратов страшно засопел.

— Сейчас мы дадим повод, — сказал он невнятно и, согнувшись почти пополам, нашел под черным капюшоном и черной же полумаской упругие прохладные губы…

«Это меня бы нужно колотить, — подумал он блаженно. — Как шаманский бубен. Чтобы хоть немного привести в чувство! Тем более, что лично я ни в какое чувство приходить вовсе не желаю. Кроме того, разумеется, единственного чувства, что живет во мне прямо сейчас. Раньше-то меня хотя бы на ринге как-то колошматили. А после того, как я стал „журавлиным наездником“ первой ступени, впредь не положено мне вступать в единоборства с непосвященными, так что, братцы, некому больше на этой планете мне вправить мозги на место…»

Идменк вдруг хихикнула.

— Наверное, нас принимают за маленькую дочь с очень большим отцом, — сказала она немного задохнувшимся голосом. — Видишь, оборачиваются.

— Не вижу. Плевать мне на них, пусть думают что хотят. Я тысячу лет не гулял по вечернему городу с женщиной. — Кратов помолчал, вспоминая. — И бог весть сколько ни с кем не целовался.

— Ни одна кошка не знает, на что только ты тратишь время.

— У вас на Яльифре кошки — тоже священные животные? — удивился Кратов.

— У нас нет кошек. В домах мы держим зверьков, которые называются кнекулф. Они покрыты разноцветными перышками, обожают, когда им щекочут живот, и умеют предсказывать подземные толчки. Для нас, живущих в толще гор, это очень важно. Мои слова — всего лишь заимствованная идиома. С кошками я познакомилась на Эльдорадо. Это было приятное знакомство.

— А были и неприятные?

Сиреневые глаза под полумаской иронически блеснули.

— Не надейся, что ты у меня первый…

— Твоя откровенность порой ставит меня в тупик.

— Земные женщины скрытны?

— Хха! — воскликнул Кратов, неуклюже пытаясь подражать эхайнской интонации. — Земная женщина — очень особенный зверек. Куда там кнекулфам и кошкам… «Сосуд греха», как с затаенным восхищением называли их древние. Целомудренная скрытность в них соседствует с невероятным, обескураживающим бесстыдством. И неизвестно, что нам, мужчинам, больше по сердцу.

— Не надейся, что женщины-юфманги иные. Кратов вздохнул.

— Все женщины, во всех мирах, во всей Галактике, будь они покрыты чешуей или перьями… будь они о шести руках и десяти глазах нежнейшего фиалкового оттенка… все они одинаковы.

— О! — с притворным восхищением воскликнула Ид-менк. — Твой опыт не сравнить с моим…

Кратов почувствовал, что его сердце сейчас взорвется в груди, как дождавшаяся своего часа бомба. Тысячу лет он не гулял с женщиной по вечернему городу… равно как и по дневному, и по утреннему. Тысячу лет он не умирал от накатывавшей волны нежности — такой же громадной и всесокрушающей, как и в никогда не виданной бухте Ифритов. Тысячу лет его душа не разрывалась пополам от счастья сиюминутного обладания и боли неизбежной утраты. «Господи, — подумал он, сжимая зубы, чтобы не застонать в голос. — Я не хочу терять эту женщину. Я не верю, что ты есть, и я знаю, что тебя нет. Но если я и здесь кругом не прав… не отнимай ее у меня, оставь ее мне насовсем!..»

— Что ты? — спросила Идменк, прижимая его ослабевшую руку к своей вечно холодной щеке.

— Мы… — Ему понадобилось усилие, чтобы совладать с перехваченным горлом. — Мы можем что-то сделать… чтобы не расстаться?

— Я думаю над этим, — сказала она спокойно. — А ты?

«Снежная Королева… Нежная Королева…»

Не ответив, Кратов легко поднял ее на руки, — и впрямь, как ребенка. Прижал к себе — Идменк тихонько ойкнула и притихла. Какое-то время он молча пес ее, прислушиваясь к частому биению двух сердец, к ее дыханию возле своего уха. Рука ее, не по-человечески прохладная и все же живая, обнимала его за шею. «Нежная Королева…» — повторял он мысленно.

— Ты понесешь меня через весь город? — шепотом спросила Идменк.

— Нет, — сказал Кратов. — Только до «Бель Эпок». Или до «Хилтон— Стар». Это уж тебе решать, докуда мне тебя сегодня нести.

— Ты устанешь… — Ее хрустальный голосок наполнился едва сдерживаемым смехом. — И будешь бесполезен.

— Ты даже не знаешь, какой я сильный.

— Знаю. Ты ужасно сильный. Ты ирурэг, зеленокожее руконогое чудовище из наших мифов. Как ты избил бедного Африканского Носорога! Наверное, тебе следовало бы навестить его в клинике…

— Мы оба можем навестить его, — усмехнулся Кратов. — Обычно он пьет пиво под тираннозавром, у виава… Зайдем?

— Нет, — с неожиданным гневом сказала Идменк. — И опусти меня на землю. Немедленно!

— Прости, я забыл, — пробормотал Кратов в смущении.

— Ты не забыл!

— Я глупо пошутил.

— Не просто глупо! — Идменк попыталась высвободиться. — А злобно и жестоко!

— Разве я злой и жестокий? — кротко спросил Кратов. — Я только кажусь таким. На самом деле я только большой, сильный и глупый. Как нрурэг.

— Нрурэги и глупые, и злые! Они уносят маленьких детей и едят их!

— Я не стану тебя есть. Я стану тебя любить…

— Нрурэги тоже глумятся над девушками!

За препирательствами они миновали сначала огромный и довольно уродливый в сопоставлении с оригиналом объемный портрет Озмы («Последние концерты в Тритое! Следующая остановка — Тайкун! Спешите, спешите, спешите!»), а затем сине-крапчатого призрачного тираннозавра, настойчиво зазывавшего посетителей в виавскую забегаловку. Брыкание Идменк сразу же ослабло, сведясь к оскорбительному шепоту на ухо и ощутимым щипкам куда попало. По мере удаления от одного резвящегося фантома к другому — драконьей башке над китайским рестораном, обидность оскорблений падала и вскоре вовсе сошла на нет. Идменк прекратила щипаться и начала капризничать. Она потребовала сладкого — и Кратов послушно поднес ее к светящемуся окошку возле входа в ресторанный подвальчик, где несколько растерянная пожилая китаянка, с навечно примороженной к лицу улыбкой, подала им блюдо в форме листа лотоса с шариками в лепестках магнолии. Идменк потребовала, чтобы он поставил ее на ноги, — Кратов, не переставая ворчать, что он сильный и ни капельки не устал, подчинился. В поле зрения сиреневых глаз угодил Дремлющий над своим столиком проскопист Вижу Насквозь и они безотлагательно устремились туда. При виде клиента бритоголовый джинн-фантом вскинулся и со знанием дела исполнил танец живота (при этом на пузе возникали приветственные лозунги на всех официально признаваемых на Эльдорадо языках).

— Вы знаете, куда стремитесь? — печально осведомился Вижу Насквозь, очень похожий на сильно уменьшенную и порядком изношенную копию джинна.

— Знаем, — сказал Кратов. — Мы стремимся облегчить свой кошелек и отягчить ваш.

— Это само собой разумеется, — покивал проскопист. — Но так ли вы хотите знать свое будущее? Едва только сюда, — он ткнул коротким волосатым пальцемв золотое блюдо перед собой, — лягут ваши монеты, обратного пути не будет. Не лучше ли жить в томительном неведении? Что за радость знать ответы на незаданные вопросы? В чем смысл поприща, которое приведет в никуда?

— Я согласен, — промолвил Кратов. — Никакого смысла в том нет. Вы правы, нам не следовало вас отвлекать своим праздным любопытством.

Идменк больно ущипнула его за локоть.

— И в то же время, — продолжал Вижу Насквозь, — будущее не существует, пока оно не наступит. Мы рисуем его кистью намерений, но строим из кирпичей поступков. Предупрежденный — защищен…

— И с этим я тоже согласен, — сказал Кратов, бросая на блюдо две монеты пятиэнектового достоинства (с таким дикарским овеществлением эквивалента своих трудов он впервые столкнулся именно здесь).

Вижу Насквозь смежил веки и опустил голову. В его руке невесть как очутился матово-черный шар, по которому бегали серебристые искорки. Идменк стиснула кратовскую ладонь и, кажется, даже перестала дышать. Джинн унял свои телодвижения и, раззявив клыкастую пасть, навис над столиком… Проскопист развел руки — шар чудесным образом повис между ними, трепеща и выпуская языки золотистого пламени. Изнутри него стремительно выплывали разноцветные символы неведомого алфавита. Кратов открыл рот, чтобы спросить, какой в них резон, если Вижу Насквозь даже на них не смотрит, но Идменк чувствительно толкнула его в бок.

Проскопист открыл глаза. Шар мягко упал в подставленную ладонь.

— И все же… — начал Кратов.

— Эта игрушка ни при чем, — сказал Вижу Насквозь. — Она для того лишь, чтобы отвлекать внимание клиента и не мешать мне сосредоточиться. Это я вижу насквозь, а не каменная безделушка.

— И что же вы увидели? — с насмешливым интересом спросил Кратов.

— Вы вечный странник, — вздохнул проскопист. — Вы забыли, где ваш дом. Никто и нигде вас не ждет. У вас нет друзей, нет женщины, нет детей. Перекати-поле… вырванный с корнем сорняк… И то, что вы уже три месяца дважды в день проходите по Буканерам мимо меня, ничего не значит. Скоро ветер судьбы сорвет вас и унесет прочь.

— Скоро? — усомнился Кратов. — Когда же?

— Возможно, даже сегодня.

— Не думаю, — Кратов принужденно засмеялся. — У меня иные виды на этот вечер.

— Много лет вы будете скитаться по звездам и мирам, — вещал Вижу Насквозь. — И когда вам покажется, что таков ваш извечный жребий, все закончится. Все закончится мгновенно и внезапно. Вы даже не сразу поймете, что все закончилось… Это будет как стена, как тупик. И вселенная застынет в потрясенном молчании вместе с вами.

— Я не ожидал такого масштабного прогноза, — признался Кратов. — Я рассчитывал на самое ближнее будущее.

— Такие прогнозы не имеют смысла. Три минуты назад я мог бы точно предсказать вам, что вы будете стоять у этого столика и слушать мои слова.

— Это и я мог бы!

— В том-то и суть…

— Теперь обо мне, — нетерпеливо вмешалась Идменк.

Вижу Насквозь скользнул непроницаемым взглядом по ее лицу, укрытому полумаской, по хрупкой фигурке, окутанной черным плащом… Затем, поджав губы, нашарил в блюде одну монетку и не глядя кинул Кратову — тот рефлекторным движением поймал ее на лету в щепоть.

— Чго это значит? — сердито спросил Кратов, перекатывая монетку между пальцев.

— Время закончилось, — сказал проскопист.

— Какое время?!

Помедлив, Вижу Насквозь ответил:

— Положим, мое время, — и стал убирать столик.

Кратов пожал плечами и, обернувшись к Идменк, хотел было сказать нечто язвительное по поводу местных шарлатанов и мазуриков. И вдруг ощутил, что ее рука, и без того холодная, сделалась совершенно ледяной и дрожит мелкой дрожью.

— Что ты? — спросил он. — Тебе холодно?

— Мне страшно, — шепнула Идменк. — Уйдем отсюда. Ко мне. Нет, к тебе…

… Лишь к полуночи ему удалось немного отогреть ее, окоченевшую и напуганную, и разогнать неясные страхи. А когда она, оттаяв и ослабев, уснула у него на плече, последовал экстренный, совсем не к месту и совсем некстати, вызов по браслету.

— Костя, — сказал Носов (такое обращение в его устах звучало неожиданно и потому особенно пугающе). — Беда пришла. Костя. Мы упустили их из наблюдения… Они похитили Озму.

— Я сейчас буду у вас, — сказал Кратов.

Он осторожно убрал руку — Идменк не проснулась, только скорчила легкую гримаску неудовольствия. «Зачем я им нужен? Чем я помогу им… этим спесивым профессионалам? Сейчас Носов скажет, что ситуация находится под контролем, эхайны взяты во флажки, как волки, и с минуты на минуту их внезапно и нечувствительно обездвижат. Без ущерба для них самих, а самое важное — для Озмы. И я верну руку туда, где ей самое место…»

— Нет не ко мне, — быстро проговорил Носов. — К Конраду.

Кратов спрыгнул из кабины гравитра па мостовую, и тотчас же от стены отделилась черная, плоская, как из бумаги вырезанная тень. «Эрик!» — окликнул он. Но это был не Эрик, потому что тень проплыла несколько шагов сама по себе и снова слилась со стеной…

— Я здесь, — негромко сказали у него за спиной.

Носов стоял возле гравитра, с непокрытой головой, жалкий и нахохленный, похожий на выброшенную с теплого насеста в ночь домашнюю курицу.

— А это кто? — глупо спросил Кратов, отчетливо сознавая всю неуместность вопроса.

— А… — Носов неопределенно махнул рукой.

— Вы их засекли?

— Нет, — злобно сказал Носов. — Они оказались по меньшей мере не глупее нас… Нужно было следить не за ними, а за Озмой. Нужно было ее всю, с головы до ног, увешать маяками. Нужно было…

— …не считать их умными идиотами, — прервал его Кратов. — Что вы намерены делать с Конрадом?

— Отрезать ему яйца, — огрызнулся Носов. — Не все сразу, а по одному, да не просто отрезать, а нашинковать! Коли он с Лихлэбром на связи, то наверняка знает, где у них посадочная площадка.

— Если они намерены без промедления улететь…

— А что им еще тут делать?! Вящего ущерба нанести они уже не в состоянии. Ну разве что взорвать Магистрат — хотя половина Тритон скажет им за это искреннее «спасибо»…

— Погодите, Эрик… У Озмы есть личный браслет?

— Конечно, есть, и мы с этим работаем. — Носов помолчал, тоскливо глядя на светящиеся окна офиса Конрада. — Пока без большого успеха.

— Я не слишком-то верю в то, что эхайны посвящали Конрада в самые тонкости операции, — сказал Кратов. — К чему им это?

— Я тоже не верю. Но, как вы сами же говорили, нужно сделать честную попытку. У нас пока больше не за что зацепиться.

— Хорошо, — сказал Кратов. — Раз уж вы меня выдернули из дома… Дайте мне десять минут.

— Опять?! — застонал Носов. — Вовсе я не за этим вас выдернул!

— Так зачем же?

— Из-за вашего статуса в комиссии! Не Блукхоопа же мне тащить сюда, в его подстаканнике! Не Грозоездника, который ни черта не смыслит в делах человеческих! Не старика Агбайаби!..

— А где Бруно?

— Сидит в Магистрате, где ж ему быть. Координирует поиски…

— Противно все это, — сморщился Кратов. — Я даже не очень представляю, что ему сказать.

— Вы снова все испортите! — зашипел Носов.

— Вряд ли дела пойдут хуже, чем есть.

— Это верно… Вот что: ничего вы ему не говорите. Он сам поведет разговор. Вы же знаете Конрада, он любитель поговорить…

— Я-то знаю, — сумрачно сказал Кратов. — Я только не знал, что и вы это знаете.

— Запомните: десять минут, и ни секундой больше! — шепотом рявкнул Носов и легонько пихнул его к массивной двери из тускло-золотистого металла, усеянной мелкой дождевой пылью.

Краешком глаза Кратов успел заметить, что черные тени возле стены — их было не меньше пяти! — все же имеют некоторый обьем, что заставляло усомниться в их трансцедентальности. Мысленно сосчитав до десяти, чтобы унять дыхание и привести в порядок лицо, он распахнул дверь — наверху зазвенели колокольцы, крутая лестница в ковровом покрытии озарилась теплым, успокаивающим светом. Пространство перед Кратовым ощутимо загустело, словно бы не желая пропускать— да так оно и было, потому что негромкий женский голос задушевно сообщил: «Этим вечером магистр Конрад, к его глубочайшему сожалению, не принимает…» — «Передайте магистру, что это Кратов». После недолгой заминки тот же голос, понизившись до полного ннтима, проронил: «Магистр Конрад вас примет», и незримая вязкая преграда рассеялась.