— … Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни не было ни до, ни после, это только ты, здоровый лоб, с ног до головы закованный в латы самодостаточности, ничего не боялся, и тебе все равно было, что делать и куда идти, что в экзометрию. что в самое пекло, да ты и пошел после того, как я не вернулся, а я был перепуган и хорохорился для того лишь, чтобы никто не видел моего жуткого, леденящего сердце, разум и душу страха, это было стыдно, это было физиологически отвратительно, больше всего я боялся, что ты со своим нечеловеческим уже тогда чутьем на эмоции учуешь запах моего страха, и она тоже учует, и мастер, все мы умели это, всех нас этому учили, но ты уже тогда был лучше всех, и я боялся собственного страха, и стыдился его, стыдился перед тобой, но это было, было, было, и ничего нельзя было поделать, только ты остался, тебя еще ждал твой ад, а я ушел в свой персональный ад сейчас, это было необъяснимо и страшно, я все время говорю — «страшно», потому что это единственное слово, которое подходит для экзометрии, все остальные неточны и маловыразительны, это было, наверное, как моментальная смерть, когда угасают все чувства, и мне осталось лишь биение моего живого сердца, и я все ждал, когда же стихнет и оно, а вокруг не было ничего, я не ощущал собственного веса, я не осязал одежды, что была на мне, я не видел даже приборов на внутренней поверхности шлема «га-лахада», кажется — я закричал и не услышал голоса, но тут из другого измерения меня на короткое время взяли за руку, это ты дернул фал, беспокоясь, и я, чтобы вернуть себе ощущение реальности, ответил, и понемногу начал оживать, пальцы ощутили зажатый в них фал, откуда-то из ничего всплыли светящиеся панели приборов, между лопаток зачесалось, во рту образовался противно-соленый привкус, это я губу закусил и не чувствовал до того момента, как ты меня позвал, смешно, столько лет прошло, а я все помню до мелочей, и есть такие мелочи, о каких я даже тебе не скажу, и я солгал тебе тогда ответным подергиванием фала, что у меня все в порядке, между тем как ничего в порядке не было ни до, ни па протяжении, ни уж, разумеется, после, потому что я снова ощутил самого себя, но ощутил висящим в абсолютной пустоте, свободной даже от вакуума, ощутил себя вмороженным в ничто, потому что по ту сторону прозрачной скорлупки шлема была экзометрия, она глядела на меня, а я не видел ее и не знал, как подобает вести себя с этой дамой, и я, трясясь от примитивного, первобытного, никакими известными мне словами не передаваемого страха, трясясь каждой клеточкой своего тела, двинулся вперед, хотя и не знал уже, верно ли ориентируюсь, но в какой-то миг мне почудилось, будто пятки ударились о что-то твердое, и я решил, что это корпус «гиппогрифа», а значит, я могу выполнить задание и прослыть смельчаком, смогу добраться до гравигенной секции, а, там уже я буду снова внутри корабля, где мне черт не враг, там-то я уж разберусь, и вот когда я так осмелел и обрел надежду, все и случилось, потому что на самом деле я двигался неверно, и воспринимал все неверно, и приборы гнали сплошную бредятину, и если я что— то и впрямь тогда нащупал, то уж никак не старину «гиппогрифа», это были они, они были рядом все это время, они никуда не делись после того, как ударили нас, и когитр врал, что все уже закончилось, потому что все еще продолжалось, хотя никакой нужды не было наносить нам повторный удар, мы уже были покойники, н они просто были рядом, чтобы проследить за нашей агонией, а может быть, насладиться ею, и вот на них-то я и натолкнулся, бестолково суча ногами, ты не поверишь, но я увидел это, я увидел это своими глазами, я увидел то, что никто никогда не видел до меня, да и не увидит больше, потому что нам нельзя быть рядом, мы разные, мы настолько разные, как это только возможно, нам нельзя встречаться, мы не можем сесть н обо всем договориться, как это делаешь ты с самыми чужими чужаками из субсвета, и делали до тебя другие, мы никогда не поймем друг друга, и то, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной, ошибкой, и огромное счастье, что им никогда не пришло в головы сунуться в субсвет, ты сейчас начнешь мне рассказывать про своего биотехна, но это другое, твой биотехн не оттуда, он по эту сторону, он лишь ничтожная попытка воспроизвести с чужих слов мимолетное впечатление о чьих-то неверных представлениях, он даже приблизительно не похож, хотя отдадим ему должное, кое-что он несомненно умеет так же, как они, но только не верь тому, кто скажет, будто понимает экзометрию, будто может вообразить и поведать тебе о том, что в ней происходит и будто там есть жизнь, будь это даже тектон из расы тектонов, ведь на самом деле ничего там нет, вернее, ничего нет, что можно было бы выразить в нашей системе понятий и как-то поименовать и обозначить, как-то одушевить и заземлить, ни хрена там нет, черт вас всех побери, а есть то, чего мы не знали, не знаем и не узнаем до смертного часа, и одно лишь могу тебе сказать, что они не такие, вот и все, а ведь я их увидел, я висел в экзометрии, как дохлая муха в янтаре, и рассматривал их, и в этот миг я сознавал, что схожу с ума, что уже сошел, да нет, что я говорю, я ничего не сознавал, я просто таращился на них, как месячный младенец, только что пузыри не пускал, а может, и пускал, дело прошлое, и сейчас я тоже схожу с ума от недостатка слов, воображения и фантазии, от того, что не могу передать тебе даже мимолетной тени представления о том, какие они, хотя знаю, как это для тебя важно, да и для тех, кто стоит за тобой, до них-то мне большого дела нет, как не было им до меня, но я очень хочу помочь тебе, я всего-то хочу, что просто поделиться с тобой этим знанием, выплеснуть из себя хотя бы чуточку, все это переполняет меня столько лет, и я не могу избавиться от этого, ни с кем не могу разделить, мой мозг ежечасно лопается и взрывается, тебе должно быть знакомо такое ощущение, хотя ты, наверное, уже забыл, это быстро забывается, как всякая боль, как зажившая рана, хочу только, чтобы ты понял, что они другие, они чужие нам, они не могут быть там, где есть мы, а мы ошибочно полагаем, что экзометрня пригодна для наших нужд, они огромны, они фантастически огромны, но они не бесконечны, они сияют, но мы не знаем этих цветов, они неразумны, но мы просто не знаем, что такое разум, они не живые, но, быть может, это то, куда отлетают и чем становятся души после того, как покидают тело, они чужие нам, я уже говорил это и буду повторять, пока ты не поймешь, что здесь ты, даже ты, потерпел фиаско, здесь твое искусство и твоя энергия ничего не значат, и тебе остается лишь одно, опустить руки и отойти, а время шло, но я не ведал ни времени, ни пространства, я висел и смотрел на них, а вы ждали от меня помощи и не дождались, потому что помощи ждать было не от кого, но есть и еще кое-что, о чем тебе нужно услышать, о чем я никому еще не говорил, даже ей, даже самому себе, это то, что я увидел, когда вернулся на корабль, я ведь не рассказывал тебе, как я сумел вернуться, я что-то плел тебе про то, что вдруг ощутил, будто поправился на миллион тонн, да, был такой момент перед самым возвращением, а еще я говорил, что меня оторвало от корабля, как былинку, и это чистой воды ложь, потому что я ни секунды не ощущал себя связанным с кораблем, едва только погрузился в экзометрию полностью, если пренебречь этим клоунским фацом, и глаза я не закрывал, я не мог этого сделать, потому что смотрел на них, и о вас вспомнил, только когда шел по мертвому, вымороженному, вскрытому, будто консервная банка кораблю в направлении темного центрального поста, я солгал самую малость и скрыл всю правду, а правда заключена в том, что я видел, вернувшись на корабль, что я видел, пока шел по заледенелому коридору на центральный пост, и что я увидел, когда наконец пришел уда… 

 Кратов потянулся и выключил видеал.

— Но он хотел рассказать что-то еще! — запротестовал Торрент.

— Он и рассказал.

— Но мы хотели бы это услышать!

— Там… личное. Вряд ли это может представлять для вас какой-то интерес.

Торрент зашипел, как рассерженный кот, но промолчал.

— Бедный Стасик, — проронила Рашида. — Почему он не поговорил со мной, когда я была рядом? Почему он держал это в себе?

— Я не знаю, — откликнулся Кратов. — Мы этого никогда не поймем. Мы— то не побывали по ту сторону. Можно сказать, на том свете… Я только знаю, что на самом деле его сдерживало то, что он увидел, вернувшись на «гиппогриф».

— Я и говорю: мы должны это услышать! — вскинулся Торрент.

— Для Стаса это было потрясением, — продолжал Кратов, словно не слыша. — Что вы хотите от двадцатилетнего сопляка?.. Добавлю, что потрясений было несколько. Никакая психика не выдержит.

— Даже твоя? — усмехнулась Рашида.

— Даже моя. Я тоже был двадцатилетним сопляком… Но мне повезло. Я избежал слишком тяжких испытаний. Наверное, кому-то должно было перепасть меньше всех, чтобы он когда-нибудь во всем разобрался.

— Можно подумать, что вы разобрались, — саркастически фыркнул Торрент.

— Я не Шерлок Холмс. Я простой ксенолог в затяжном отпуске, у которого дымятся мозги от перегрева. Меня не понимают дети и женщины. Меня недавно укусила ядовитая банановая змея… И все же, мне кажется, я очень близко подошел к разгадке.

— Дьявол, — произнес Торрент в некоторой растерянности. — Тогда зачем здесь я? Это же я, по своему внутригрупповому статусу в этой безумной компании, универсальный решатель проблем и профессиональный отгадчик кроссвордов… То есть, разумеется, мне нужно быть здесь, мне хочется быть здесь, но вы-то всегда стремились от меня отделаться, а теперь вдруг снизошли и позволили участвовать в этом узком, почти семейном совете…

— А уж я и вовсе лишний, — подал голос из своего угла необычайно смирный Мануэль Спирин. Вне своей экологической ниши в Тауматеке он ощущал себя немного потерянным.

— И этого я тоже не знаю, — честно признался Кратов. — Вообще-то я хотел бы пригласить сюда еще пару-тройку людей, но под рукой оказались только вы. А вдруг кто-нибудь из вас да и подаст дельную мысль? Три головы все же лучше одной…

— Спасибо, — вставила Рашида. — Это мою голову ты не принимаешь в расчет?

— Скорее, свою, — улыбнулся Кратов.

— Где сейчас Ертаулов? — осведомился Торрент.

— В клинике «Зеленый Луч», что на Суматре. Под присмотром доктора Дананджайя.

— А, знаю! — обрадовался Торрент. — Это очень хороший ментолог, очень хороший! Он уже поставил диагноз?

— Угу, — кивнул Кратов. — Выплеснул на нас целую охапку заумных терминов. Похоже, половину из них он употребил только— из-за их впечатляющего звучания…

— Вы с ним чем-то схожи, Уго, — сказала Рашида.

— Надо думать, это комплимент? — вскинул бровки Торрент.

— Я запомнил только некоторые, — сказал Кратов. — Например, «серое затмение».

— И это я знаю! — снова возликовал Торрент.

— И я, — печально отозвался Спирин.

— Ошеломляюще, — сказала Рашида. — Все, кроме меня!

— И ты знаешь, — успокоил ее Кратов. — Просто не подозреваешь об этом.

— «Серое затмение» — это такой редкий психопатологический синдром, связанный с длительным пребыванием в экзометрии, — объяснил Спирин, слегка оживившись. — Катастрофическое снижение психического тонуса, подавленное состояние, разнообразные фобии, навязчивые идеи, галлюцинации… В общем, тридцать три удовольствия. Обычно после возвращения в субсвет и реабилитации под ярким солнышком на берегу теплого моря синдром быстро и бесследно исчезает.

— За исключением того, — добавил Кратов, — что переболевший «серым затмением» навеки обречен на подсознательный страх перед экзометральными переходами.

— Ты хочешь сказать, что на борту «гиппогрифа» я пережила нечто подобное? — спросила Рашида.

— Не «нечто подобное», — Кратов поднял указательный палец, — а в точности это самое. Но ты излечилась. И пускай в экзометрию тебя отнюдь не тянет, но в остальном ты — в хорошей форме.

— Негодяй! — любовно сказала Рашида.

— Что же касается Стаса, то его «серое затмение» перешло в тяжелую, хроническую форму. Доктор Дананджайя назвал ее «черным занавесом».

— О! — Торрент от удовольствия подпрыгнул в своем кресле. — О-бо-жа-ю!

— И это прямое следствие пребывания в открытой экзометрии. Кроме того, — Кратов многозначительно посмотрел на Спирина, — набор и без того несладких синдромов у Стаса отягощен громадной информационной перегрузкой мозга.

— А причем здесь… Ага! — Теперь настала очередь, встрепенуться Спирину. — Вы полагаете, что Ертаулову выпала участь погибшего суперкарго с «Азмасфоха»?

— Разница в том, что Стас выжил.

— Тогда давайте договорим об ЭМ-зверях то, что не закончили в Тауматеке, — воодушевился Спирин. — Как следует из продемонстрированной записи, Ертаулов пребывает в убеждении, что он видел ЭМ-зверя в натуральную величину и в естественной, так сказать, среде обитания.

— И, судя по его словам, никакие это не звери.

— Но ведь тогда мы имеем уникальную возможность получить их изображение! Нужно провести глубокую ментографию его мозга…

— Если Стас согласится, — заметила Рашида.

— Отчего бы ему не согласиться? — пожал плечами Спирин. — Это не болезненно и абсолютно безопасно. Вы бы не согласились? Лично я бы с милой душой…

— Горячо, Мануэль Габриэлевич, — сказал Кратов. — Мозг Стаса и вправду нуждается в доброй ментографии. Да только впечатанный в зрительную память Стаса образ ЭМ-зверя меня интересует — не скажу, что мало, — но в самую последнюю очередь.

— Кто «Мануэль Габриэлевич», — проворчал в сторону Торрент, — а кто и «дерьмо собачье»…

— Обидели маленького, — безжалостно сказала Рашида.

— Что же, позвольте полюбопытствовать, для вас обладает высшим приоритетом? — осведомился Спирин.

— Начну с того, что доктор Дананджайя полагает все, что поведал Стас, лишь болезненными видениями, — сказал Кратов. — Следствием прямого и малоизученного воздействия экзометрии на человеческие мозг и органы чувств. Пасся ли вокруг «гиппогрифа» реальный ЭМ-зверь или только привиделся Стасу — мы не ведаем. В конце концов, рассудок Стаса мог лишь облечь плотью картинку, что показал всем нам бортовой когитр. Кстати, перед самым выходом в экзометрию. А ведаем мы лишь то, что корабль был поврежден. Не то случайно, не то умышленно…

— Мастер полагал, что умышленно, — сказала Рашида. — Помню я немного, но его слова: «Что этой гадине от нас надо? За кем она охотится?..» не забуду никогда.

— Еще мы знаем, что ЭМ-зверь атакует крайне редко, — продолжал Кратов. — И очень избирательно. Два случая за две с половиной тысячи лет. Большие объекты. Мелкота вроде «корморанов», по-видимому, его не привлекает. Сделаю смелое предположение, что он их попросту не видит. Тварь это здоровенная, неспешная и, по нашим понятиям, подслеповатая. Для того, чтобы привлечь его небезразличное внимание, нужно оставить за собой гигантский трек экзометрального возмущения, и уж тогда он вас выследит со всевозможным тщанием. «Азмасфох» был большим кораблем, не так ли?

— По тем временам — очень большим, — горделиво доложил Спирин. — Не стану утверждать, что самым большим — нкианхская «Дикая Птица» уже встала на вечный прикол, но их же «Царь Царей» или гелвоаллугский «Взнузданный Демон» еще летали довольно активно. Но это были последние из динозавров. Целесообразность создания гигантских кораблей для ЭМ-переходов всегда вызывала сомнения. В субсвете — да, конечно, отчего бы не поплавать на круизном суперлайнере внутри какого-нибудь не слишком загаженного кометного пояса или не попутешествовать по плотному и спектрально— многообразному шаровому скоплению? А в экзометрии… Сутки туда, сутки обратно. Кому придет в голову строить двадцатиэтажный автобус?

— Только тахамаукам, — хмыкнул Кратов.

— Пожалуй… Лишь у тахамауков оставались еще танкеры того же класса, а следовательно, и габаритов, что и «Азмасфох». Эти старые черти любят комфорт и ввозили на свои новые планеты весь набор удобств из метрополии… Ну, сейчас-то их колонии встали на ноги, метрополия занята своими делами, и корабли-гиганты там больше не строятся.

— Но наш «гиппогриф» был не очень большим, — удивилась Рашида.

— Верно, — сказал Кратов. — И трек от него был ерундовый, плюнуть и забыть. Если не допустить, что в тот момент он все же оказался самым большим искусственным объектом в экзометрии. Как любят говорить англосаксы, оказался в нужном месте в нужное время.

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните, — медленно сказал Спирин.

— А вот я так ни черта… — пробурчал Торрент.

— От вас и не требуется, — утешил его Кратов. — Коли вы у нас профессиональный отгадчик кроссвордов, да еще психолог…

— Социопсихолог, — мрачно поправил тот.

— …так не затруднит ли вас напрячь воображение и выделить в словах Ертаулова ключевые моменты, когда он говорит о том, что видел?

— Это мелкое и недостойное моей квалификации занятие, — высокомерно сказал Торрент. — Он повторял одни и те же фразы, как заводная игрушка. Например…

— Не торопитесь, — предостерег его Кратов. — Соберитесь с мыслями. Прокрутите запись еще разок.

Торрент запихнул кулаки в карманы своих клоунских панталон и, ссутулившись, убрел на веранду.

— Либо ЭМ-звери проявляют сезонную активность, — сказал Спирин, задумчиво глядя ему вслед. — Либо этот временной интервал что-то означает…

— Но так или иначе, раз в восемьсот семьдесят пять земных лет кто-то атакует в экзометрии самые большие корабли, — подытожил Кратов.

— Почему же нет никаких сведений о более ранних инцидентах?!

— А потому, Мануэль Габриэлевич, — раздельно проговорил Кратов, — что корабли, бывает, и не возвращаются из экзометрии в субсвет.

Спирин невнятно выругался и рывком вскрыл свой портативный видеал.

— Что вы намерены сделать? — осторожно спросил Кратов.

— Вломиться в статистический раздел Экспонаториума, — сердито ответил Спирин. — И пускай меня лишат кредита на пять лет вперед. Уж если там нет, то нигде нет… Смотрим год 575 от рождества Христова, статистику инцидентов.

Кратов, приподнявшись в кресле, заглянул ему через плечо.

— Блеск! — сказал он.

— Не вижу ничего блестящего, — пробурчал Спирин. — Отложим по шкапе времени еще один отрезок. Трехсотый год до нашей эры. Статистика, надо думать, весьма поверхностная…

— Еще бы, — поддакнул Кратов. — Не все считали необходимым афишировать свои потери.

Спирин, горестно скривившись, дернул плечом.

— Отложим еще отрезок, — сказал он упрямо.

— Мануэль Габриэлевич, — промолвил Кратов. — Вам ни о чем не говорит эта дата — 1175 год до пашей эры?

— Говорит, — ответил тот. — Еще и как говорит… Первые опыты по зондированию экзометрии. Полтыщи лет до первого ЭМ-перелета. Нкианхский крейсер «Пернатый хищник», трехфлаговый адмирал Юлли Юлтусф, и все такое…

— Я терпелива, — угрожающе сказала Рашида. — Один бог знает, как я терпелива!

— Видишь ли, Рашуля, — сказал Кратов. — Нам точно известно, что ЭМ— звери начали нападать сразу после начала прорыва Галактического Братства в экзометрию. И делали это с удивительной, совершенно осмысленной периодичностью. Наверное, мы сможем вычислить эту периодичность с точностью до одного дня… И всякий раз они выбирали самый большой объект.

— В 300 году до нашей эры бесследно исчез большой военный транспорт с Гелвоаллуга, — с траурной торжественностью в голосе произнес Спирин. — В 575 году нашей эры — ренфаннский танкер «Энергия». Одни из самых больших кораблей своих эпох. И наверняка самые большие, что оказывались в экзометрии в критический момент. «Азмасфох» был первым, что уцелел и вернулся.

— А мы — вторыми… — сказал Кратов.

В тишине, что тянулась целую вечность и никак не могла прерваться, избавительно хлопнула дверь веранды, заставив всех вздрогнуть и обернуться.

— Но вам, доктор Кратов, придется расплатиться, — с порога объявил Торрент.

— С одним условием.

— Это вымогательство!

— Если вы расскажете, как отыскали Ертаулова. Торрент болезненно ощерился, но лицо Кратова было непроницаемым.

— Ничего из ряда вон выходящего, — пошел на попятную Торрент. — Обычный закон сохранения вещества и энергии. Или его еще называют «закон сохранения маршрута»… — Кратов недоумевающе вскинул брови. Ему вдруг вспомнилась планета Эльдорадо, и милитарист-маэстро Эрик Носов с его военно-полевой терминологией. — Если тело материально и занимает в пространстве некоторый объем, то всегда существует возможность проследить, откуда оно пропадет и где возникнет. Тем более, что количество способов перемещения, исключая сверхъестественные, довольно ограничено…

— Может, хватит умничать? — кротко спросила Рашида.

— …а ваш друг не имел привычки скрывать свое имя, — невозмутимо продолжал Торрент. — Смешно, что вы не смогли отыскать его сами… Я вошел в базу данных глобальной транспортной сети и спустя какое-то время получил координаты последнего места пребывания вашего друга. Он сел в гравитр в Куала-Тренгану и покинул его на острове Бунгу-ран-Бесар. Там ему не понравилось, и он переместился в Тхойбинь, где попытался обернуться безымянной тенью. Однако гравитр с живым пассажиром известной уже массы вскорости перелетел на один из близлежащих детских островов, который не очень добрые языки называют не иначе как «Остров доктора Моро». Там гравитр с означенной массой расстался…

— Хорошо, — сказал Кратов. — Благоволите получить и по моим векселям. Планеты по имени Нимфодора действительно не существует уже лет десять. То есть, в лоциях, имевших хождение в пору вашего зеленого детства, она еще упомянута. Но в результате одного из астроинженерных экспериментов Галактического Братства была полностью разрушена и обратилась в облако каменных обломков и пыли, стремительно втягиваемое центростремительными силами в недра голубой звезды Аль Наир.

— Принято. — С наслаждением произнес Торрент.

— Вексель следующий: в ходе своей третьей миссии на Уэркаф я пытался вступить в прямой контакт с мерцальщиками. Результат разочаровывающий, отчего эта миссия и не афишировалась. Мы остаемся совершенно чуждыми и непонятными друг другу. Нужна длинная цепь посредников. Сейчас ведется подготовка ксенологов-плазмоидов из системы Конская Голова. Это кропотливая работа, требующая решения массы побочных проблем, как-то: размещение группы плазмоидов на планете с обычной, а следовательно — смертоносной для них гравитацией, согласование тезауруса и системы понятий между остальными посредниками…

— Вот-вот, — покивал Торрент. — И Ертаулов вам о том же твердит: чуждые, непонятные… Итак, ключевые моменты. Они же — горячие точки.

Точка первая, субъективная. «Это было необъяснимо и страшно». Вряд ли это вас заинтересует, поскольку указывает на естественный психологический дискомфорт субъекта, помещенного в неизвестную, потенциально враждебную, не поддающуюся осмыслению и восприятию органами чувств среду.

Точка вторая, оценочная. «Мы разные, мы настолько разные, как это только возможно… мы не можем сесть и обо всем договориться». Это для вас более привлекательно, ибо свидетельствует не только о предполагаемых и, возможно, непреодолимых сложностях во взаимоотношениях с оцениваемым объектом, но также и о неком оставшемся за кадром источнике противоречий.

Я не стану провидцем, если добавлю, что упомянутый источник недвусмысленно указан третьей точкой, резюмирующей: «То, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрню, было чудовищной, дикой ошибкой»… Я понятно говорю?

— Понятно. — сказал Кратов. — Спасибо, доктор Торрент.

— Чтоб я пропал! — воскликнул тог. — Ушам не верю! Меня впервые назвали «доктором», а за окном — ни снега, ни града, ни урагана паршивого…

— Дождался, маленький, — усмехнулась Рашида.

— И что же вам понятно, коллега? — полюбопытствовал Спирин.

— А то, что нападения эти не случайны. Что ЭМ-звери — никакие не звери.

— Кто же? — испытующе спросил Спирин.

— Не знаю. Они действуют по своим правилам. Пытаются обращаться с нами, как умеют. Возможно, они просто хотят привлечь наше внимание. Но мы— то интерпретируем все происходящее иначе. Мы видим, что на наши корабли кто-то регулярно нападает. Нас хотят запугать. С нами не желают договариваться. И нас очень хотят выставить из экзометрии.

— Почему? — налегал Спирин.

— Потому что для нас это — способ передвижения, а для них — родной дом. И они не хотят, чтобы незваные гости следили в чистых комнатах грязной обувью. Так что нет Хаосу дела до нашей Галактики, и вообще никакой это не Хаос…

— Хаос, — нахмурилась Рашида. — Изначальное зияние, породившее Землю, Преисподнюю, Мрак, и Любовь… Что ты имел в виду?

— Пустяки, условное обозначение…

— Но ты рассуждаешь так, будто в болезненном бреде, что тебе наговорил Стас, есть какой-то смысл! Будто кто-то пытался использовать его как… как скорохода с письмом!..

— Хорош скороход! — хмыкнул Кратов. — Двадцать лет добирался, и все лесом да болотом… Рашуля, мы здесь уже битый час фантазируем и сочиняем, исходя из дерзкого допущения, будто кто-то нам что-то стремится сообщить!

— И в меру своей наивности пытаемся это сообщение прочесть, — присовокупил Спирин.

— Вот для чего я и надеюсь на ментограмму ертауловского мозга, — сказал Кратов. — Не портретами ЭМ-зверинца он перегружен, а этим самым письмом. И тот бред, что он выдает все эти годы, лишь отдельные фразы, вразнобой выхваченные из текста.

— Возможно, возможно, — сказал Спирин. — Это очень объясняет все, что произошло с тахамауками с «Азмасфоха».

— Стаса они сделали почтальоном, — горько промолвил Кратов. — Против его воли. Сумку через плечо, ногу на гравискейт, и — айда… Но тогда при чем здесь я? Зачем они меня-то сделали «меченым атомом»?!

— Вы все при чем, — сказал Спирин. — Это было не простое письмо. Это было «длинное сообщение». И вы, все четверо, его приняли.