Внутри галатрамп «Бандикут» напоминал консервную банку, а на что он походил снаружи, можно было только гадать. Пассажиры в своих креслах располагались по окружности означенной банки лицом внутрь, в качестве развлечения рассматривая свои глумливо искаженные физиономии на зеркальной поверхности трубы, поднимавшейся снизу, из грузовых отсеков, и терявшейся среди непонятного назначения ферм под сферическим потолком. Перед самым стартом в означенной поверхности образовалась овальная дверь, из-за которой появился свирепого вида hombre в мятом комбинезоне и еще более мятой кепке, молча окинул мрачным взором внутренность салона и так же молча скрылся. Возможно, он всех пересчитал по головам.

Я пристроил сумку под сиденье и вытянул ноги в проход. Было тесно и жестко. Кресла по большей части пустовали. Напротив меня сидела маленькая сестра-тифанитка с живым обезьяньим личиком, в черной пелерине со стоячим белым воротничком, в черном же беретике с помпоном, на коленях у нее лежал толстый мемограф в черном, в тон одеянию, корпусе, и можно было поручиться, что на его экране начертаны были письмена «Речений Марии-Тифании». Мама рассказывала: за все время пребывания во Вселенском приюте она не видела, чтобы кто-то там читал иное… В некотором отдалении от тифанитки размещалась странноватая компания: три колоритных типа неопределенного возраста, которые смахивали на Джорджа Мерри и его шайку как раз перед вручением «черной метки» Долговязому Джону Сильверу, то есть держались вызывающе и в то же время без большой уверенности, а также молодой мужчина, одетый подчеркнуто экстравагантно — клетчатый сюртук, белоснежная сорочка, у шеи перехваченная ядовито-зеленым платком, кремовые брюки в дудочку, не хватало только шляпы-цилиндра! — которого я сразу же мысленно окрестил «Франтом». Несмотря на то, что он годился любому из пиратов в сыновья, в этом сообществе он явно был за главного. Едва только пол галатрампа знакомо дрогнул и на мгновение ушел из-под ног (автоинформатор никак на это событие не отреагировал; вполне возможно, его и не было вовсе), как пираты воспрянули духом, будто с их плеч разом свалился некий тяжкий гнет, вылезли из кресел и, устроившись прямо на полу, шумно затеяли какую-то азартную игру с тремя наборами костей и пластиковыми картами. Тифанитка взирала на них с неодобрением. Франт адресовал ей извиняющуюся улыбку: мол, что с них взять — дикари-с… Далее тихо, не привлекая к себе никакого внимания, располагались: молодая пара, едва ли намного старше меня, юнец, в джинсовом комбинезоне поверх толстого серого свитера, с не очень чистыми русыми локонами до плеч, имел на щеках неаккуратную редкую поросль, на длинном носу — уродливое старинное пенсне и выглядел малопривлекательно, а его младая спутница, в бесформенном пестром балахоне, была беременна, что сообщало ее лицу особенное, просветленное выражение и делало ее похожей на маленькую неопрятную мадонну; два крупных мужика, лица обветренны, жесты скупы, голоса негромки — эти летели на Тайкун никак не отдыхать; кто же находился по ту сторону зеркальной стены, я не видел.

«Двенадцать часов, — подумал я. — Сидеть и таращиться на одни и те же лица напротив… Сдохнуть можно». Моя затея нравилась мне все меньше. Очень скоро я отсидел зад и принялся ворочаться в кресле, пытаясь найти себе максимально удобное положение. Сон не шел. Временами пол начинал нервно вибрировать, словно галатрамп готовился вот-вот развалиться прямо в экзометрии. Однако же никто из пассажиров не проявлял озабоченности; вскоре и я привык к этим внезапным взбрыкам космического судна. Конечно, это был не лайнер. Грузовая посудина, по чьему-то капризу наспех переоборудованная под пассажирские перевозки. Кто бы мог подумать, что такое возможно?.. Судя по всему, за время странствия мне предстояло узнать об этом мире очень много нового.

Юная пара спала, переплетя конечности и чуть ли даже не шеи. Работяги переговаривались — и где они только брали темы? Пираты дулись в свою игру, временами производя слишком много шума. Никто не обращал на них внимания, даже тифанитка. Я опустил на глаза припасенный загодя мовид и с головой окунулся в любимую музыку. Сегодня это был «Опус № 29» Лантерна. Ничего нет лучше, когда хочешь отгородиться барьером от достающих тебя переживаний и забот. Или когда донимает бессонница.

Наверное, я и уснул на какое-то время. А проснулся оттого, что «пираты» принялись орать, как резаные, иногда даже заглушая мою музыку. Душевная гармония была нарушена.

Я сдвинул мовид на лоб и неожиданно для себя рявкнул:

— Прекратите! Как вам не стыдно? Разве вы здесь одни?!

В единое мгновение салон галатрампа обратился в обезьянник.

«Пираты» орали друг на дружку и на меня, подступая с невнятными угрозами. Не скажу, чтобы меня это пугало: их внезапная агрессия выглядела скорее комично, нежели устрашающе. Маленькая мадонна расхныкалась, а затем и вовсе ударилась в полновесную истерику, а юнец принялся шумно ее успокаивать, поглядывая в мою сторону с большим неудовольствием. Тифанитка отложила свое чтение, зажмурилась и вдруг запела высоким пронзительным голосом какой-то дикий псалом. Работяги гоготали, хлопая друг друга по плечам и оживленно переглядываясь. Франт, до той поры дремавший, сплетя руки на груди и скрестив ноги в блестящих старомодных туфлях со шнурками, спросонья не мог ничего понять и только затравленно озирался. Происходящее сильно походило на сумасшедший дом, как его описывали классики двадцатого или, там, двадцать первого века. Сейчас самое время было явиться зловещим санитарам в нечистых белых халатах и навтыкать всем ядовитых иголок в мягкие места.

Вместо этого из-за овальной двери в зеркальной трубе вылез hombre в жеваной кепке и рыкнул коротко и свирепо:

— Баста.

«И шайка вся сокрылась вдруг». Тифанитка оборвала свой визг на полуслове, достала из сумки огромный мохнатый клубок серой шерсти и принялась нервно вязать мягкими бесшумными спицами из китового, кажется, уса — в точности такие же есть у моей бабушки Инги. Мадонна, пошмыгав носом, снова пристроилась на плече у своего спутника. Работяги утратили интерес к происходящему и погрузились в свои бесконечные беседы. Пираты разбрелись по креслам и сидели там нахохлясь и поглядывая вокруг себя с обидой, как дети, которых отлучили от любимых игрушек. Мне было неуютно и немного стыдно, словно я был виноват в этом внезапно вспыхнувшем безобразии. И было совершенно ясно, что теперь-то уж мне точно не уснуть без транквилизаторов. Но рассчитывать на то, что явится красивая стюардесса и решит все проблемы, здесь не приходилось… Пока я терзался и разнообразно переживал свою оплошность, франт неторопливо пересек салон и элегантно опустился в кресло по соседству.

— Вы с Земли, — не то спросил, не то констатировал он.

— Угу, — пробурчал я. — Наверное, было нелегко догадаться?

— Здесь все, кроме вас и этих маргиналов, — он кивнул в сторону пиратов, — коренные тайкунеры. У тайкунеров нет обычая вмешиваться в дела посторонних до тех пор, пока не назревает угроза твоему личному пространству. Если этого не произошло, означенные посторонние могут невозбранно творить что захотят.

— Даже вести себя как животные?

— Даже так, — печально усмехнулся франт. — К слову, обычно тайкунеры не склонны к бурным проявлениям эмоций, если речь не идет о спорте, азартных играх или увеселительных массовых мероприятиях.

— То-то я смотрю…

— Эти трое, которых я сопровождаю, а правильнее сказать — конвоирую, бывшие плоддеры. Они еще не до конца адаптировались к нормальной жизни, и поэтому их реакции со стороны могут показаться неадекватными.

— Среди близких мне людей есть бывшие плоддеры, — проворчал я. — Не замечал за ними никаких странностей.

— Есть плоддеры, — сказал франт, — а есть «дикие плоддеры». Первые таким необычным способом лечат раны собственной совести. А вторые противопоставляют себя обществу и попросту ищут неприятностей на свои задницы, наивно полагая, что остальному человечеству от этого станет хуже. Долго объяснять… Наша троица сочла за благо сменить социальный статус и попытать счастья в качестве законопослушных граждан. Честь им за это и хвала. Но, как видите, путь им предстоит нелегкий. И для всех будет проще, если они сделают первые шаги на Тайкуне. — Он помолчал, испытующе меня разглядывая, а затем вдруг спросил: — Вы оценили, что я не задаю вам никаких вопросов и даже не спешу представиться?

— Честно говоря, я не придал этому значения.

— Уж эти мне земляне, — хмыкнул он. — Настоящий тайкунер никогда не назовет свое имя, пока его об этом не спросят.

— А настоящий вампир никогда не войдет в дом без приглашения, — сказал я в тон ему.

— Я настоящий тайкунер, — сказал франт. — Коль скоро вас не интересует моя персона…

— Ну, в конце концов, как ваше имя? — осведомился я.

— Финтан Флеминг, доктор адаптивной психологии, к вашим услугам, — объявил он, как мне показалось, на весь салон. — Настоящий тайкунер и настоящий психолог. Кому еще доверили бы сопровождать эту компанию к их новому месту пребывания? Разве что наряду Звездного Патруля, но для патрульников это чересчур тривиальная задачка. — Он выждал, очевидно рассчитывая услышать мое имя, но мне не хотелось называть себя, да и Гайрон не рекомендовал оставлять о себе следов больше, чем необходимо, а выдумывать из головы какого-нибудь «Джона Пупкина» было стыдно. Поэтому я с привычной уже легкостью прикинулся шлангом, тупо глядя ему в глаза. И он вынужден был витийствовать далее: — То, что вы сейчас имели редкое удовольствие наблюдать, в медицине называется «протестный психоз тайкунеров» или «синдром дискордии». Вообще-то Дискордия — это богиня раздора в римском пантеоне, но в нашем случае это лишь медицинский термин. Дискордия — это разновидность всем хорошо известного адаптационного синдрома, а по сути — форма легкого психического расстройства, присущая практически всем тайкунерам, получившим подобающее воспитание внутри своего социума. Мы рождаемся невинными младенцами, чей рассудок не омрачен никакими недугами, а затем у всех нас понемногу едет крыша.

— Даже у вас? — спросил я недоверчиво.

— Даже у меня, — кивнул он серьезно. — Но в силу своей профессии я способен относиться к дискордии критически. Я знаю ее симптомы и могу подавлять их проявление. Мне тоже нестерпимо хочется вести себя подобно ужаленному павиану, но я со всей ясностью вижу, как безобразно буду выглядеть при этом со стороны, и это здоровое смущение позволяет с легкостью купировать назревающий приступ. Видите ли… — он снова обозначил паузу, в расчете на то, что я заполню ее своим именем или каким-то звукосочетанием, с которым он мог бы ко мне обращаться, — …друг мой, у всех тайкунеров с младых ногтей чрезвычайно обострено чувство этнической самодостаточности. Как и у всех юных рас, переживающих пубертатный период этногенеза. Все дети таковы: им хочется поскорее стать взрослыми и совершать взрослые поступки, хотя ни их организм, ни их интеллект к этому еще не готовы. Не наступила еще подобающая зрелость, ни физическая, ни нравственная, вы понимаете, о чем я?

Я понимал, и еще как! И мне стоило больших усилий не подавать о том виду, а прилежно разыгрывать из себя здоровенного туповатого простофилю с Земли.

— Тайкун — не самый благополучный мир, — продолжал Флеминг. — Континенты Эофера и Октилея обитаемы и густо заселены лишь в прибрежных зонах с субтропическим климатом, а что творится в центральных областях, знают только старатели и авантюристы, к которым вскорости наверняка примкнут наши отставные плоддеры. Есть еще экваториальный архипелаг Лассеканта, где плотность населения равна одному человеку на восемьдесят квадратных миль, но по причине нулевой инфраструктуры и сезонной недосягаемости там селятся лишь законченные анахореты и мизантропы. Раз в год, чаще просто не получается, там высаживается толпа волонтеров и тифанитов, снабжает поселенцев плодами цивилизации, восстанавливает коммуникации, лечит болячки и хоронит покойников. Конечно, в экстренных случаях туда можно забросить десант с орбиты Тайкуна, но не было случая, чтобы кто-то обратился за помощью даже со смертного одра…

— Похоже, вам нравятся собственные неприятности, — ввернул я.

— Это главная особенность всякого тайкунера, — с шутовской гордостью объявил франт. — С материнским молоком мы впитываем обиду на Землю и стойкое нежелание попросить помощи. Наш девиз — «Нам ничего не нужно от Большой Тетушки».

— Кто такая «Большая Тетушка»?

— Так мы называем Землю. Видите ли… друг мой… никто не желает вспоминать историю первопоселенцев, которые прибыли на пяти тяжелых кораблях с Земли со своим скарбом и домочадцами и колонизировали этот мир. Да, был трагический эпизод, гимн истинно человеческому героизму пополам с истинно человеческим же раздолбайством. Вы, наверное, помните? — спросил он с надеждой.

— Ну, как же, — сказал я с фальшивым энтузиазмом. — Это проходят по истории человечества…

Разумеется, Флеминг раскусил мою ложь.

— …но так случилось, что эту лекцию вы прогуляли с девушкой, — сказал он сочувственно. — Обычный тайкунер был бы обижен до печенок, но я доктор психологии и склонен к самоанализу в той же мере, как и к самоиронии. Речь идет о семилетнем обрыве связи между Тайкуном и Землей, Темная история, обе стороны долго винили друг дружку, потом сошлись на том, что лучше сделать вид, будто так и задумывалось изначально. Кто-то из поселенцев в пионерском угаре бухнул на Землю… не сообщение, не ультиматум… так, черт знает что, но каким-то образом заверенное личным кодом президента колонии. Мол, так и так, тарелка о тарелку, ввиду особых обстоятельств дальнейшие контакты с материнской планетой представляются невозможными до особого уведомления, иначе всем будет плохо. На связь не выходить, на поверхность не ступать, соглядатаев не подсылать.

— Как в приключенческом романе, — сказал я.

— Вот именно, — поддакнул Флеминг. — Только в очень плохом. Потому что Земля, что ни говори, проявила себя не с лучшей стороны. Вместо того, чтобы высадить спасателей и эвакуировать шизофреника… кстати, виновником инцидента был психически нездоровый человек, которому вовремя не оказали медицинской помощи. Что там ему пригрезилось, я не знаю, но, как всякая шизоидная личность, он был исключительно упорным в своих заблуждениях и крайне изобретательным. В результате Земля оставила поселенцев наедине с самими собой, а те, в свою очередь, были искусно введены в заблуждение относительно намерений метрополии… идиотизм ситуации крепчал день ото дня и достиг своего апогея к седьмому году, когда упомянутый господин был уже в одном шаге от руководства колонией, но, на счастье, сделался практически невменяем, одержим призраками средь бела дня, и его нездоровье стало очевидным для всех. Тут как раз пришло время и для Земли, которая наконец-то встрепенулась и обозначила свое присутствие в колонии спасательной миссией ордена святой Марии-Тифании. Тифанитам у нас понравилось, и теперь их с Тайкуна поленом не вышибешь.

— Подождите, — сказал я недоверчиво. — Неужели целых семь лет никто не удосужился выяснить, что происходит в колонии?

— Ну, не совсем, — промолвил Флеминг. — Какой-то общий мониторинг всегда оставался. На орбите находилась система спутников-наблюдателей, следившая за развитием колонии. На планету высаживались какие-то секретные инспекции, не вступавшие в контакт с поселенцами, после чего в соответствующие инстанции поступал доклад: мол, все не так уж плохо, эпидемий нет, экономика развивается, люди живы, в большинстве своем здоровы, выглядят неплохо… Но тайкунеры этого не знали и на свою бывшую родину обиделись.

— Но ведь в конце концов им объяснили?

— Объяснили. Но к тому моменту была уже пройдена некая точка невозвращения. Тайкунеры сочли, что в состоянии обойтись без материнской опеки, Поэтому в нашем обществе принято считать Землю не матерью, а теткой. Конечно, мы не готовы стать автономной культурой, но это наша стратегическая цель.

— А причем здесь этот ваш… синдром?

— Если угодно, это наша плата за самостоятельность. Мы изо всех сил стараемся не походить на Большую Тетушку. Иногда это стремление доходит до абсурда. Словно все тайкунеры ведут родословную от того шизофреника… С одной стороны, небывалая свобода нравов, в сравнении с которой даже Эльдорадо покажется монастырем траппистов. С другой — сложная система внутриобщественных отношений, базирующаяся на максимально возможном невмешательстве в личную жизнь индивидуума. Большинство людей видит и воспринимает только внешнюю сторону таикунского общества. Вроде этих «диких плоддеров», которые надеются обрести на Тайкуне что-то вроде запорожской вольницы. Что ж, мы не отторгаем никого. Можно прожить всю жизнь на Тайкуне, наслаждаясь местным привольем, но так и не стать тайкунером. Никто не выскажет и слова укоризны. Лишь бы Большая Тетушка не совалась в наши дела.

— А если что-нибудь случится?

— Справимся сами. У нас есть силы, средства и собственная гордость.

— А если случится такое, что вы не справитесь? Какой-нибудь катаклизм?

— Мы все равно откажемся от помощи этих белоручек.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Так можно было бы оскорбить чувства этого заносчивого патриота. Но я вдруг представил, как он бросает эти гордые слова в лицо Консулу, адресуясь, впрочем, куда-то в область солнечного сплетения, а тот, глядя примерно на метр поверх его головы тяжелым стальным взглядом, отвечает в том смысле, что: да кто же тебя, клоуна, слушать станет? Кто же станет ждать, пока вы раскачаетесь и начнете спасать свои задницы? Вы еще репу чешете, а помощь уже здесь, так что — отставить разговорчики! А ну, архаровцы, всем строиться… смирррна!!! К приему помощи — приступить!.. (На доброго, ироничного дядю Костю, какого я знал, это походило очень мало, но тетя Оля рассказывала, что когда речь заходила о безопасности любого количества разумных индивидуумов, за исключением его самого, он порой делался невыносимо груб, прямолинеен и склонен к простым решениям сложных вопросов.) Или тот же пан Забродский: да, да, конечно, мы не имеем в виду посягать на ваш суверенитет, только давайте мы отойдем в сторонку, где вы продолжите излагать свою любопытную доктрину… а за его спиной бесшумно рушатся на грунт дисковидные грузовые блимпы, и из разверстых люков веерным строем вылетают бесчисленные гравитры с добровольцами в тяжелых скафандрах…

— Вы знаете, — сказал я. — Это, наверное, меня не касается, но Земля уже сейчас нравится мне больше. Хотя бы потому, что никому и ничего давно уже не доказывает.

— Когда-нибудь, дайте срок, и мы этому научимся, — пожал он плечами.

— А смысл?

— Смысл, — повторил он, словно пробуя это слово на вкус. — Понимаете, друг мой… Нас пока еще довольно-таки немного. Поэтому наше общество не делится на расы, народности и племена. Мы — один народ, мы сплочены и, несмотря на внутреннюю изолированность, ощущаем свое единство. У нас есть своя планета. У нас есть общая цель — создание собственной независимой культуры. Уже сейчас ничто не препятствует объявить во всеуслышанье, что мы независимы и самостоятельны. Но мы рискуем выступить в роли вселенских шутов, вроде жителей Амриты, которые сделали это давно, хотя не имеют на то никаких оснований, потому что во всем зависят от метрополии. Их декларацию независимости просто никто не углядел. К чести Амриты, она не стала настаивать, но сделала вид, что тоже ничего не заметила. А может быть, и вправду не заметила — они там все такие духовно самодостаточные, куда нам до них… У нас есть даже общий жупел — Большая Тетушка, которой у нас принято не доверять.

— Но вы же можете просто прилететь на Землю и поселиться там. И сразу станете гражданином Земли!

— Могу. Но не хочу. Вы еще молоды, вам не понять таких тонких материй, как дым отечества, домашний очаг, родные могилы… Ну, бывал я на Земле. Это как в госпитале: чисто, сытно и тепло, а ты все равно больной… Нет, это не мой мир, и мне там не прижиться никогда. — Он поглядел на меня оценивающе. — Но ведь и вы чего-то ищете в краю далеком?

— Н-ну… ищу.

— Кто вы, друг мой? — спросил он в лоб. — Вы непохожи на искателя грубых тайкунских развлечений. Спортсмен?

«Нгаара, в трех случаях из пяти вас примут за спортсмена, и нет нужды рассеивать это заблуждение».

— Угадали. Я баскетболист. Лечу выступать за тайкунскую профессиональную лигу.

— Гм… На Титануме вы говорили другое.

— Просто я хотел поскорее оказаться на Тайкуне. Если бы я сказал, что это конечный пункт моего путешествия, этот дедушка загнал бы меня в гроб своими нравоучениями. Я и с Земли-то едва выбрался.

— Честно говоря, на ученого вы похожи больше, даже если пренебречь юностью. Образование написано у вас на лбу, чего не скажешь о профессиональных спортсменах. А знаете, на кого вы похожи еще сильнее?

— На кого же?

— На эхайнского шпиона!

Какое-то время Флеминг с любопытством исследовал смену эмоций на моем лице.

— Такая шутка, — наконец сказал он, хотя лицо его не смеялось. — Незатейливый тайкунский юмор. Вы обиделись? Будем считать, это моя маленькая месть за вашу маленькую ложь. Потому что никакой вы не спортсмен. Но! Вы не называете своего имени и не желаете открыть свои планы. А я тайкунер, я уважаю ваше право на личную тайну и не намерен настаивать. С другой стороны, я профессиональный психолог и желал бы предложить свою помощь в вашей социальной адаптации. Наверняка вы поселитесь в Хессертине или, в крайнем случае, в Гемарне. Вот мой личный номер, — чтобы передать информацию, он поднес свой браслет к моему левому запястью — но там ничего не было. — Гм… забавно. Не имеет значения… Просто запомните: Финтан Флеминг. Когда устроитесь на Тайкуне, найдите меня. Я отвечу на все ваши вопросы. — Он все же улыбнулся. — Если уж на то пошло, я в жизни не видал ни одного эхайна. А вы очень уж крупный. Настоящий эхайн — как их описывают! Хотя, повторюсь, чересчур молодой.

— Вы не поверите, но у эхайнов бывают дети.

— Не может быть! Вы еще скажете, что у них есть женщины!

— И скажу.

— Наверное, уродины какие-нибудь…

Я сразу вспомнил тетю Олю, но не стал развивать эту тему. Это никого не касалось, только ее и меня.