Никакой красавицей Антония Стокке-Линдфорс, разумеется, не была. По нашим, знойным понятиям… Слишком бледная, слишком худая и слишком маленькая. Так, наверное, могли бы выглядеть узники детских концлагерей. Или детишки графа Дракулы. На узком, обтянутом полупрозрачной кожей лице теснились огромные серые глаза, тонкий длинный нос и тусклые губы от уха до уха. Пепельные волосы чересчур коротко острижены. Мраморно-белые руки оплетены голубоватой сеткой вен. Коленки торчали. В общем, завидя Антонию, хотелось заплакать от сострадания, сгрести ее в охапку и тащить вначале в столовую, а оттуда — в медпункт. Или наоборот.

Но я, кажется, на нее запал.

Во-первых, она была очень умной. Быть может, умнее многих наших учителей, хотя саму эту мысль следовало гнать, как неподобающую. Так или иначе, Мария Санчес разрешила ей не посещать математику, но Антония все равно приходила, чем причиняла нашей очаровательнице изрядные неудобства. По крайней мере, вначале… Она сидела одна, за самым дальним столом, в тени самой раскидистой пальмы, точно так же тянула руку и энергично участвовала в обсуждениях.

Но только на математике. На всех прочих занятиях она была безучастна и тиха, как летучая мышь зимней порой. Нужно было специально обратиться к ней, чтобы хоть как-то вывести из спячки. При всем этом она знала все даты, все имена и все события.

Кроме тех случаев, когда не знала самых простых вещей.

Например, она не подозревала, что Европа и Азия расположены на одном материке, а Сибирь — отнюдь не часть света, равно как и Скандинавия. Она путала Арктику и Антарктику, и для нее стало открытием, что белые медведи живут и там и тут (хотя во втором случае речь шла, конечно, о национальном парке Земля Александра), а пингвины пасутся только на антарктическом побережье. И еще какое-то время ей пришлось объяснять, кто такие пингвины… Известие, что гориллы вовсе не вымерли, привело ее в восторг — если так можно назвать гримасу удовлетворения на ее изможденной мордашке. В то же время, гигантский морской змей Яванского желоба и неодинозавры бассейна Конго были восприняты ею как нечто само собой разумеющееся, а «снежные люди», по ее мнению, жили на Чукотке и катались на оленях между ярангами и чумами. Учитель географии Фернандо Аларкон готов был плакать от ее невежества.

Учитель новейшей истории Энрике де Райя тоже едва не прослезился — но уже от умиления ее абсолютной осведомленностью о событиях и социальных процессах в Галактическом Братстве.

Антония знала названия всех планет Федерации — при этом она упорно именовала их «мирами», как самый завзятый звездоход. Она могла наизусть отбарабанить список всех федеральных метрополий, а потом непринужденно перейти к перечислению гуманоидных цивилизаций Братства, по алфавиту, по численности населения или по социометрическому индексу. И о каждой культуре у нее находилась пара слов.

Абхуги и квэрраги прославились тем, что развязали и по сю пору не закончили войну за монопольное обладание собственной планетой Уанкаэ — самый продолжительный в истории Галактики межэтнический конфликт. Чего добились: за тысячи лет беспрерывной бойни превратили прекрасный цветущий мир в серую тлеющую помойку. Никто за пределами Уанкаэ под страхом пытки не сможет отличить типичного абхуга от типичного квэррага. Между ними нет разницы — ни внешней, ни анатомической. Ни по цвету кожи, ни по разрезу глаз, ни на генетическом уровне. Совсем никакой! Сами же они находят различие мгновенно и безошибочно, после чего вскипают, как чайник на костре, брызжут слюной и хватаются за оружие. Нелепое в своей жестокости, бескомпромиссное противостояние двух ветвей одной расы. Какие-то дикие милитаристские культы… наука, целиком занятая изобретением особенно мерзких средств массового поражения… жуткие генетические патологии в результате постоянного применения официально запрещенных «этнических бомб»… навешенный сторонними исследователями глумливый ярлык «суицидальная цивилизация»… Все, что я слышал об эхайнах, с их дурной славой, не идет ни в какое сравнение с этим застарелым вселенским гнойником, который долго и безуспешно пытается излечить Галактическое Братство. Даже Федерация, кажется, без большой рекламы и с нулевым успехом посылала туда свои силы разъединения…

Ауруоцары вообще никогда в своей истории между собой не воевали, потому что это невыносимо отвратительно их религиозному мировосприятию. Религий там несколько, и все они в незапамятные времена как-то одновременно, будто по уговору, провозгласили жизнь даром Создателей (которых семеро, но не по числу смертных грехов, а по числу житейских радостей!), а следовательно — высшей и неотчуждаемой ценностью. Убить себя означает грубо отвернуть божественный дар. Убить другого — посягнуть на принадлежащее Создателям. Тоже не подарок… позор и неискупаемый грех. Как хотите, а мне такие религии нравятся. Тому же человечеству, помнится, постоянно талдычили «не убий», но всегда ловко находился способ обойти горний запрет. Не говоря уже об абхугах с квэррагами, которые режутся в полном согласии с собственной совестью!

Виавы почти неотличимы от нас. Галактические искатели приключений, экстремалы и весельчаки, любители совать нос во все дыры, неутомимые борцы с энтропией и гомеостазом. Известны также горячей симпатией к человечеству. Вспомним хотя бы их активное участие в судьбе Роберта Локкена.

Тахамауки больше похожи на ходячих истуканов острова Пасхи и, по одной из гипотез, лично вдохновляли тамошних древних скульпторов. Ну, то, что они бывали на Земле в доисторические времена, общеизвестно… Когда-то безраздельные властелины Млечного Пути, сейчас они необратимо выдохлись, растеряли и распустили все прежние колонии, делами Галактического Братства интересуются лишь в той мере, какая затрагивает их внутренние дела. Хотя с удовольствием — по старой, видно, памяти! — берутся за распутывание каких-нибудь гордиевых узлов масштабом не менее звездного скопления; но всегда существует и даже учитывается риск, что в самый неожиданный момент под каким-то благовидным предлогом они возьмут и удерут, бросив все как есть. Тахамауки встревали в ситуацию на Уанкаэ, своим безмерным авторитетом легко усадив враждующие стороны за стол переговоров. Но вскоре узнали о массовых нарушениях перемирия; поразились самому факту вероломства, каковое для них вот уже пару тысячелетий так же немыслимо, как, допустим, каннибализм; сильно огорчились и ретировались с поля боя навсегда. Из искусства более всего ценят музыку, для человеческого уха совершенно неудобоваримую — бесконечные комбинации индустриальных шумов и звуков природы. Будучи отягощены строгими этическими нормами, какими-то застарелыми комплексами и древними лакунами в отношениях с Братством, где их многое раздражает, ведут себя как занудные старики, и выглядят соответственно.

Згунна, доугены и гледрофидды — те же тахамауки, вид сбоку. Когда-то были одной с ними расой, а теперь избегают даже упоминания о кровном родстве. Потому, наверное, более пассионарны и менее занудны, музыка у них почти мелодична, чувство юмора, по отзывам, не атрофировалось, и даже внешность не такая отталкивающая.

Игатру ни на кого, кроме самих себя, не похожи. С человечеством не контактируют вовсе — не потому, что не хотят, а просто они нас совсем не понимают, а мы их. То есть ничего между нами общего! Такая вот беда… Что не мешает им быть таксономически полноценными гуманоидами.

Иовуаарпы скрытны и осторожны. При всяком удобном случае напускают тумана и уходят от прямого ответа. С чего бы?.. Ненавязчиво, но упорно развивают экономическую экспансию в пределах Федерации, для чего много и наивно шпионят. Антония утверждает, что в Глобале можно найти регистр постоянно действующих нелегалов-иовуаарпов, с портретами, адресами и личными кодами. Есть еще аафемты — тупиковая ветвь той же расы, яркий образчик параноидальной цивилизации, которой практически все по фигу.

Лутхеоны бездарно провалили экзамен на социальный гуманизм, затормозив в своем развитии на расстоянии протянутой руки от полноправного членства в Галактическом Братстве, для того только, чтобы откатиться в огонь и чад самого мрачного тоталитаризма. Земные ксенологи, работавшие в этом мире, не могут говорить о них без сожаления и разочарования.

Лферры, они же «орки», одержимы идеей межрасовой конвергенции, что не раз и не два ввергало их в рискованные авантюры на грани фола. Об этих искусниках я знал кое-что, чего не могла знать даже Антония!

Охазгеоны — роскошные феодалы и отвязные степняки в одном сосуде, любимчики наших ксенологов. Самые хлебосольные самодержцы, самые буйные гуляки, самые ревнивые женщины, самые чистые сердца. Тот же дядя Костя мог говорить о них часами, и всякий раз в его байках присутствовала какая-то изощренная дворцовая интрига, терпевшая сокрушительное фиаско по причине тотального раздолбайст-ва, затем следовало грозное противостояние двух до зубов вооруженных армад и непременный поединок тамошних Пересвета и Челубея, а все венчала грандиозная попойка, где заклятые враги прощали все кровные обиды оптом, братались стенка на стенку и в знак вечной любви менялись халатами, женами и царствами.

Тшарилхи, «журавлиные наездники», хранители загадочных, почти мистических искусств, летающие по воздуху силой воли и разговаривающие со своими давно умершими предками. Непривычное социальное устройство «утерократия», обусловленное трисексуальностью, когда главенствует не тот, кто производит семя или порождает яйцеклетку, а тот, кто вынашивает плод. По-моему, одно звено лишнее, но кто я такой, чтобы судить их?

Рарвишпы, ренфанны, туссе и прочие затворники, о которых известно только то, что они пожелали сообщить ин-форматориям Галактического Братства — то есть, почти ничего.

Всякие там квазигуманоиды, семигуманоиды и ортогуманоиды, имя которым — легион.

А также юфманги и, разумеется, эхайны.

Когда я спросил, откуда Антония все это знает и зачем, последовал туманный ответ: в приложениях к «Галактическому вестнику» не было ничего другого…

Она была посвящена в мою тайну. Ей стоило громадных трудов не проболтаться. При всех своих достоинствах она оставалась обыкновенной девчонкой… почти обыкновенной. Ей, наверное, тоже хотелось сплетничать. К чему хранить чужой секрет, если нельзя разделить его с ближним?! Взгляд ее нерадостных серых глаз был выразительней всяких слов: «Видишь, на какие муки приходится идти ради дружбы?!»

Я и вправду был единственным человеком, с которым она сблизилась. Вернее, которого она впустила в свое личное пространство. А поскольку человеком в точном смысле этого слова я не был, можно было сказать, что в ее друзьях никто из людей не числился вообще.

Разумеется, сокурсники-испанцы, с их традиционными наклонностями к супплетивизму, тотчас же стали звать ее Тита. Антонии потребовалось некоторое усилие, чтобы привыкнуть к новому имени. Всякий раз, когда она слышала это обращение, ее личико делалось немного потерянным.

Она могла говорить с тем же Чучо о метаморфных топограммах. Могла снисходительно выслушать трескотню Барракуды, которой все равно было к кому адресоваться, лишь бы этот «кто-то» был девчонкой. Могла со внезапным темпераментом ввязаться в диспут — особенно если была сведуща в предмете.

Но только со мной она просто бродила по аллеям, просто сидела на вечернем пляже и просто делилась воспоминаниями о былой жизни. Она все еще вела сумеречный образ жизни и носила не снимая чудовищную свою белую панаму, бесформенный белый балахон поверх белых же майки и шорт, хотя сеньор Эрнандес уже позволил ей купаться и появляться на открытом солнце, соблюдая разумную дозировку. Единственным, с чем она отважилась расстаться, были темные очки. То ли мовид стал не нужен, то ли глаза привыкли. Как я уже упоминал, глаза у нее были огромные, как у феи, серые и усталые. Словно она прожила на белом свете не пятнадцать, а все сто пятнадцать лет.