Берх сидел в кресле и уже битый час пытался разгадать, что же все-таки означает буква "Л" в аббревиатуре «ТКЛ» — большими красными буквами она была выведена на стене прямо перед ним. Он настолько ушел в свои мысли, что не заметил, как в соседнее кресло опустился мужчина в гражданском и, потому, необычном для здешних мест костюме. Он уселся рядом с Берхом, хотя свободных мест в зале ожидания было предостаточно.

— Тоже ждете транспортировки? — спросил незнакомец.

Берх от неожиданности вздрогнул. Надо сказать, что туристы, которых так много и на Оркусе и на Фаоне и даже на Хармасе, редко заглядывают на ТКЛ3504. Основную часть пассажиров на 3504-ом составляют астронавты-исследователи, ученые, инженеры, техники и прочие сотрудники дальних космических станций. Незнакомец, казалось, не подходил ни под одну из перечисленных категорий. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. У него были длинные аккуратно постриженные волосы, небольшая бородка, лицо загорелое, но загорал незнакомец, сразу видно, не под кварцевой лампой. В довершении всего, одет он был в новый, но подчеркнуто старомодный шерстяной костюм, тогда как все остальные, кто сидел в зале ожидания, носили унылые форменные комбинезоны. Сам Берх выбрал для себя светло-оранжевый комбинезон спасательных служб, поскольку счел, что его миссия в чем-то сродни спасательной.

— Извините… вы что-то спросили? — Берх отозвался не сразу.

— Простите, что отвлек вас от ваших мыслей… — с этими словами незнакомец выразительно посмотрел на надпись на стене — туда, куда только что смотрел Берх, — Я спросил, вы ждете транспортировки?

Он мог бы и не спрашивать — все, кто сидел в зале ожидания, ждали именно этого.

— Да вот, жду пока устранят технические следствия…— пробормотал Берх.

— Простите, какие следствия? — не понял незнакомец.

В этом не было ничего удивительного — к берховской манере изъясняться надо еще привыкнуть.

— Было сказано, что по техническим причинам транспортировка отложена. Следовательно, транспортировка начнется, когда будут устранены следствия технических причин. Короче говоря — технические следствия, — объяснил Берх.

Мужчина с бородкой возразил:

— У технических причин бывают не только технические следствия. И насколько я слышал, обычно говорят «устранить причины того-то и того-то…»

— Устранить причины нельзя, — отрезал Берх, — они уже случились, как их в таком случае можно устранить? Устраняют последствия, а не причины. А о «нетехнических» следствиях мне вообще ничего неизвестно.

Незнакомец рассмеялся — собеседник ему явно импонировал.

— Хорошо, следствия так следствия… Вам в какую сторону?

— Плером, — равнодушно ответил Берх. Сказав так, он выдал не слишком большой секрет, поскольку направления на загрузочном блоке назывались по имени ближайшего Терминала, имеющего именно имя, а не номер.

— Правильно говорить «Плерома», а не «Плером», — поправил его собеседник.

— Я говорю, как все говорят…

— Ну прям так и все! — засомневался незнакомец, — хотя в наше время можно говорить с кем угодно и о чем угодно, но вот раньше…

— Что раньше? — заинтересовался Берх.

— Раньше люди спрашивали Господа Бога: «Господь, мы хотим знать о кеноме и Плероме, что нас держит здесь, как мы оказались в этом мире, и каким образом мы покинем его».

— И что Господь Бог им ответил?

— О Господе не судят с чужих слов, — нравоучительно заметил незнакомец.

Берх счел такой ответ по меньшей мере невежливым; он пожал плечами и отодвинулся (но не дальше, чем это позволили подлокотники кресла). Мужчине в гражданском костюме не хотелось терять собеседника. Он сказал:

— Вы меня не так поняли… Люди слушают, что им говорят, но слышат лишь то, что хотят услышать. Что же касается Плеромы… Вы знаете как был создан Мир? — безо всякого перехода, спросил он.

Берху снова отвлекся от созерцания красной надписи на стене.

— Очень смутно, — небрежно бросил он. Уж кто-кто, а он-то точно знает, как создавали Мир, но из вежливости всегда готов выслушать любую альтернативную версию. Незнакомец, ничуть ни смутившись, продолжил:

— Вначале был Абсолют…

— Я слышал, что вначале было Слово, — перебил его Берх.

Реплика Берха, казалось, только обрадовала его собеседника:

— Вот именно, все так и думают, — сказал он, — но спрашивается, как и из чего Слово создало Мир.

— А это имеет отношение к Плерому? — насторожился Берх.

— К Плероме, — опять поправил его собеседник, — да, к Плероме это имеет самое непосредственное отношение. Итак, мы говорим Слово создало Мир из Абсолюта. А Абсолют, это то, что мы называем абсолютным пространством событий, то есть все события, какие не только были или будут, но и те, что могли бы быть или могут быть, в общем — все что угодно — иначе не скажешь.

— А что же тогда создавать, если все уже есть? — удивился Берх.

— Смысл, создавать можно лишь смысл, — уверенно ответил незнакомец, — я скажу даже так: смысл божественного творения в создании смысла. Человек же творит и постигая смысл божественного творения, и заново — как божество — смысл создавая. В этом дуализме заключается его человеческая трагедия — он, одновременно и создатель и создаваемое. Но, извините, я немного забежал вперед. Пока у нас есть только Абсолют, в котором есть все, кроме смысла. В нем нет ни пространства ни времени, ведь чтобы появилось время, тоже нужен определенный смысл.

— Ну и какой же? — быстро спросил Берх, предчувствуя, что за последним заявлением незнакомца должна последовать долгая и многозначительная пауза.

— Время упорядочивает события — а это уже какой-никакой, а все же смысл. Время появляется, только тогда, когда можно различать причины и следствия — тут ваше давешнее замечание про сбой гравиструнной дерелятивизации как нельзя более кстати. Божественный Нус, или Ум, из хаоса заполняющих Абсолют событий, создал цепочки — причины и следствия — так возникло Время, а следом, дополняя Время, возникло Пространство. Процесс божественного осмысления очень похож на то, как человек осмысливает или познает мир. Мы с вами смотрим на окружающий нас хаос и вдруг видим, что уж не такой он и хаос — в нем есть порядок, надо только уметь его разглядеть. Любой порядок плох тем, что он еще и ограничитель — человек, в отличие от существ более высших, попал в тиски причин и следствий, его богоподобное умение творить смысл ограничено законами, именуемыми нами законами физики. Человек вынужден жить и творить как бы в срезе между «вчера» и «завтра». Я даже готов выдвинуть смелую гипотезу, что человек — это не что иное, как тот самый Создатель волею более могущественного Бога, расслоенный и развеянный во Времени и Пространстве.

— У вас уже получается как минимум два бога, — осторожно заметил Берх.

— Возможно их и больше, — не растерялся незнакомец, — а тот, кого мы зовем Создателем своим творением охватил, если так можно выразиться, еще не весь Абсолют. Нам достался один упорядоченный кусочек Абсолюта, но ведь есть и другие — получше. Вот это-то «Все остальное» — то, где нас нет — и есть Плерома — место, где сохранилась полнота событий, нет расщепленности и ограниченности, во всяком случае, в том виде, в котором мы их привыкли видеть, — веско заключил незнакомец.

Берх вспомнил Татьянины рассуждения про названия и пространственно-временную инверсию относительно орбиты Луны. «Все правильно, Мир начался с Плеромы и обитаемая часть Вселенной кончается ею же. Дальше идти некуда — названия кончились,» — подумал он. Но все же уточнил:

— Но название системы, все-таки, Плером, а не Плерома. Из сказанного вами следует, что тот, кто дал название системе разноцветных карликов, поступил несколько опрометчиво. Да он и сам понимал свою ошибку, поэтому названия немного различаются.

— Сходство может оказаться глубже, чем вы думаете, — возразил незнакомец.

Берх стоял на своем:

— Из вашей теории этого не следует. И вообще, она довольно умозрительна, не говоря уж о явных противоречиях с современной космологией.

— Ах так! Говорите, противоречие с космологией, то бишь с теми самыми, пресловутыми законами физики! — воскликнул незнакомец и всплеснул руками. —Нет, вы знаете, последнее время, подобное пренебрежительное отношение к древнему знанию меня просто умиляет. Поначалу меня это раздражало, а теперь умиляет. Вы говорите так, будто сами, своим умом дошли до этой вашей космологии. Очень просто, подчитав школьный учебник по физике, критиковать древних мудрецов, у которых телескопа-то не было. Поверьте, те люди были не глупее нас с вами, и поэтому важно понять, почему они рассуждали именно так, а не иначе. Важно найти смысл в их построениях, будь они хоть трижды противоречивыми! Кстати, а позвольте спросить, что дает вам основание верить в законы физики?

— При чем тут вера?! — вскипел Берх, — наука есть наука… Не стану объяснять вам, что это такое, но согласитесь, есть вещи, отрицать которые абсурдно!

Незнакомец перефразировал вопрос, авторство которого всем хорошо известно:

— Что есть абсурд?

Пока Берх собирался с мыслями, его собеседник продолжил:

— Вся наука сводится к тому, чтo мы считаем абсурдным, а что — нет. Противоречие с законами логики мы считаем абсурдом, поэтому мы руководствуемся логикой. Но скажите мне честно, считаете ли вы, например, человеческую смерть — абсурдом. Только не говорите мне про науку — мы уже решили, что она сводится к нашему представлению об абсурде. Поэтому ответьте искренне, по человечески.

Берху надоело спорить, и он согласился:

— Ну хорошо. Да, действительно, в смерти есть что-то абсурдное…

— Вот видите! — воскликнул незнакомец, — смерть — абсурдна, но в бессмертие вы, небось, не верите!

Такого подвоха Берх не ожидал:

— Не верю, тут вы правы. Все живое умирало, умирает и будет умирать — от этого никуда не денешься. Погодите, не хотите ли вы сказать, что сами вы верите в бессмертие? — забеспокоился Берх. Он почувствовал легкое волнение ибо незнакомец подступил к той области, где столь уважаемая Берхом логика уже утрачивала свою безоговорочную власть.

— Верю, — спокойно и твердо ответил собеседник, — вы говорите «все живое умирало и умирает». Я сознательно опускаю ваше несколько ненаучное предсказание «и будет умирать», потому что не хочу ловить вас на слове — в пылу спора и не такое можно сказать. Остановимся на тезисе «все живое умирает». Безусловно, вы подразумевали, что собственными глазами неоднократно видели смерть — не свою, разумеется, а чью-то еще. Не стану спорить — вероятно, так оно и было. Но одно дело видеть чужую смерть, другое — умирать самому. Прибегну к простому примеру из вашей, так называемой, науки. Возьмем коллапс черной дыры. Для нас, зрителей, ее смерть длиться бесконечно, для самой дыры — мгновение. Почему — думаю, объяснять не стоит — это известно любому школьнику. Смерть человека подобна коллапсу черной дыры, но только наизнанку. Мы видим свершившимся, то, что для умирающего — бесконечно. Его внутренняя стрела времени как бы начинает загибаться, отклоняться от стрелы времени живых людей, и поэтому мы, живые зрители, отсчитываем время не так, как отсчитывается время в царстве мертвых или, вернее, тех, кого мы считаем мертвыми. Выходит, что никакой смерти нет, а есть лишь переход, чистилище, как говорили древние. Время, чтоб вы знали, это не прямая, а плоскость, по которой прочерчены наши с вами личные временнЫе маршруты…

Он был готов говорить и дальше, но по Терминалу прошло объявление на посадку. Голос диктора оборвал незнакомца на полуслове. Берх поднялся с кресла.

— Очень жаль расставаться с вами на таком интересном месте, но мне нужно идти, — сказал он с искренним сожалением.

— Да, да, конечно, я слышал объявление, — пробормотал незнакомец, раздосадованный не меньше Берха, — счастливого пути вам!

— Спасибо, — ответил Берх, — и вам — счастливого!

Пассажиров на этот рейс было немного, и служащие Терминала подходили к каждому персонально, извинялись за задержку, после чего вежливо провожали до самого посадочного блока. Миловидная девушка в серебристом комбинезоне с нашивкой «ТКЛ3504» у левого плеча взяла Берха под руку и, что-то нашептывая на ухо, повела его на посадку.