С утра я просмотрел новости. О моем деле там ни словом не обмолвились. «Спасение — предусмотрительным!», — пророчествовало Глобальное Страховое Общество в промежутках между новостийными блоками. Ну как тут возразишь!

Разбирая почту, наткнулся на дело того самоубийцы, чье тело потом пропало из патологоанатомической лаборатории. Виттенгер решил, что раз дело о смерти Эммы Перк закрыто, то почему бы и не выполнить мою давнишнюю просьбу.

Когда я взглянул на снимок жертвы, я понял, почему врач рекомендовал мне по крайней мере месяц избегать любых потрясений. Сердце учащенно забилось, затылок сдавила тупая боль. Я сполз с кресла на пол — почему-то мне казалось, что чем ниже я буду находиться, тем скорее пройдет дурнота. Я сел, прислонившись спиной к столу, потом лег. Потолок то надвигался на меня, то отодвигался. Татьяна, с утра, уехала в Университет, и ждать помощи мне было не от кого. К счастью, ничья помощь и не понадобилась: волны еще раз прошли по потолку и все успокоилось. Затих и тот шторм, что бушевал в моей голове. Я снова сел в кресло.

Если бы не две родинки под подбородком, то вряд ли бы я его узнал так быстро. Я продолжал вглядываться в снимок. Казалось, словно два разных изображения слились вместе. Одно из них, в течение минуты, я разглядывал в кабинете профессора Франкенберга. Другое изображение принадлежало существу из пещер Южного Мыса. Я с трудом взял себя в руки и стал сопоставлять изображение жертвы и собственные воспоминания, какими бы смутными они не были. Узкие скулы, тонкий нос, глубокие темные глазницы — все это скорее относилось к «туристу». Но у «туриста» было лицо ожившего мертвеца, а это… стоп. Голова совсем не работает — я же смотрю на снимок, сделанный уже после смерти. Разницу можно было бы сформулировать так: у «туриста» — лицо ожившего мертвеца, а на снимке — лицо умершего… чуть не сказал «живца»…— нет, — человека, умершего буквально только что. К делу о самоубийстве прилагался единственный прижизненный снимок — с личной карточки жертвы. Нет сомнений — я видел этого человека на экране профессорского компьютера. Странно, теперь я назвал гомоида человеком. Но у него вполне человеческое имя — Джек Браун! Сведения о нем были крайне скудны. Жил один, работал… ого!… техником в Институте Антропоморфологии. Опять Институт! Однако, кроме названия места работы, в материалах дела не содержалось ничего такого, что указывало бы на связь Джека Брауна с Перком. СОБ пришла к выводу, что документы Брауна подделаны, хотя, довольно искусно. В патологоанатомическую лабораторию тело привезли поздно вечером, а уже ночью оно было выкрадено, поэтому среди материалов дела не было результатов вскрытия.

Я связался с Виттенгером. Он сидел у себя в департаменте; говорить со мной из офиса ему не хотелось. Я сразу это понял и потому был предельно лаконичен.

— Привет, что-то давно тебя не слышно, — вяло поздоровался он.

— Привет-привет, дела были кое-какие… Спасибо за сообщение, ну, за то, последнее…

— Я понял, продолжай… — поторопил он меня.

— Только в нем кое-чего не хватает.

— И чего же?

— У последнего пациента отсутствует история болезни.

— Ее нет, — кратко ответил Виттенгер.

Это и так ясно. Я спросил:

— Снимки тела успели сделать?

— Да.

— В обычном или расширенном диапазоне?

— Расширенном…

— Пришли.

— А тебе зачем?.. Стоп, не надо, не объясняй. Потом, при встрече… А босс в курсе?

Он сказал «босс», а не «твой босс» или «твой шеф», — словно у нас с ним один босс на двоих. Видимо, они с Шефом здорово сблизились, пока я был вне игры.

— В курсе, — соврал я не моргнув глазом.

— Хорошо, пришлю, — пообещал он.

— Спасибо. Тогда — до встречи.

— Не за что. Пока.

Вот так история! Что только ни делают гомоиды, чтобы их не обнаружили — даже трупы воруют!

Через полчаса пришли снимки. Длинное, худое, истощенное тело. Что-то не срослось у господина профессора — сверхчеловеки оказались слабоваты. Но никаких намеков ни на трехкрылый треугольник, ни на какой-либо другой опознавательный знак. Затея с самого начала выглядела безнадежной. Очевидно, Номура не из их компании.

Снимок Джека Брауна подтвердил опасения, зародившиеся в тот момент, когда я впервые увидел гомоида воочию. Отныне, мне не следует надеяться на то, что два оставшихся гомоида будут походить на профессорские снимки. Вероятно, они делались давно — лет пять, может, десять назад и с тех пор гомоиды сильно изменились. Говорить о сходстве можно лишь по некоторым формальным признакам: строение черепа, цвет и разрез глаз. Номура не подходил ни по одному параметру. Мне очень хотелось, чтобы круг лиц, причастных к «делу гномов», ограничивался самими гномами и сотрудниками Института. Номура не был сотрудником Института — он был нашим сотрудником. И он — не гном. Тогда, кто он? Шефу не понравилась бы такая постановка вопроса.

Джонс — другое дело. Он — и сотрудник Института и, если хорошенько загримировать, мог сойти за гнома. Формально, Джонса можно принять и за Блондина, и за Младшего, если бы не цвет глаз, но ведь его нетрудно изменить. Снимок Джонса находился у меня под рукой, но мне необходимо было увидеть Джонса «живьем». Я набрал его код. Комлог Джонса вежливо сообщил, что хозяин для меня недосягаем, но если мне так будет угодно, то комлог передаст ему мое сообщение. Отсутствие Джонса можно объяснить чем угодно, но я решил уточнить у Виттенгера, разрешил ли он и Джонсу и остальным, кто допрашивался в связи с убийством Перка, покидать Фаон.

— Что еще? — недовольно буркнул Виттенгер. Он сидел все в том же кабинете, за спиной у него сновали люди.

— Я по поводу Джонса, вы случайно не знаете, не покидал ли он Фаон?

— Покидал.

— Вы ему разрешили? Ведь во время следствия…

— Следствие завершено, — грубо прервал меня Виттенгер.

— Куда он направился?

— В отпуск, — полицейский сообщил мне не совсем то, о чем я его спрашивал.

— А про остальных вы что-нибудь знаете?

— Остальные, это кто? — попросил он уточнить.

— Симонян, Шлаффер и Дейч.

— Шлаффер в командировке, двое других — здесь.

Несмотря на его недовольство я продолжал спрашивать:

— И куда у него командировка?

— На Оркус, — ответил Виттенгер.

— И по чьему распоряжению?

— Симоняна, насколько мне известно.

— Это вам Шлаффер так сказал?

— Да… А что, я должен был проверить? — подозрительно спросил Виттенгер. Ничего предосудительного в командировке на Оркус я не видел и потому ответил:

— Да нет, я так, на всякий случай спросил.

— Тогда это все? — Виттенгер был как на иголках.

— Все! — громко ответил я, и мы расстались не прощаясь.

Шлаффер меня не особенно интересовал, но поспешный отъезд Джонса меня встревожил. Нет никаких гарантий, что он действительно уехал и действительно в отпуск. Нет даже гарантий, что он жив… Я позвонил в Отдел и попросил Яну выяснить, когда и в каком направлении отбыли и Джонс, и Шлаффер. Если они улетали через космопорт, чтобы затем воспользоваться Терминалом Фаона, и если они путешествовали под собственными именами, то начальное направление их маршрутов выяснить несложно. Через сорок минут Яна перезвонила и сказала, что у Шлаффера на двадцать пятое августа был заказан транзит до Оркуса и он его использовал. Следы Джонса ведут к ТК-Хармас (т.е. к терминалу планеты Хармас) и там теряются. Джонс покинул Фаон двумя днями позже Шлаффера.

Итак Джонс исчез, а Симонян посылает Шлаффера на Оркус. Точнее, наоборот — сначала уезжает Шлаффер, затем Джонс. Но из этого еще ничего не следует. Я вернулся к материалам по делу Джона Брауна. Виттенгер клялся, что это было стопроцентное самоубийство. Способ тот же, что и у Эммы Перк — разряд цефалошокера. Ясно виден красноватый след чуть ниже правого уха. Шокер был зажат в руке; кисть удалось разжать с большим трудом. Браун разрядил шокер стоя на мосту через одну из неглубоких речек, что впадают в наше озеро. Вероятно, он думал, что течение вынесет его тело в озеро, и там его уже никто не найдет. Так бы оно и произошло, если бы не случайный свидетель. Он увидел, как Браун перелез через перила моста и секунду спустя бросился в воду. С того места, откуда свидетель видел Брауна, рассмотреть шокер было невозможно, к тому же — дело происходило поздно вечером. Свидетель тут же сообщил о случившемся в Службу Общественной Безопасности. Те прибыли на место трагедии спустя пятнадцать минут, и еще через полчаса тело удалось извлечь из воды. Затем тело отвезли в патологоанатомическую лабораторию, откуда, той же ночью, оно и исчезло. Экспертам не удалось взять пробы для анализа ДНК, а теперь такой анализ мне бы очень пригодился. На шокере следов никаких не нашли, поскольку Браун был в перчатках, что вполне нормально в это время года. Место жительства, которое он указал при приеме на работу в Институт Антропоморфологии оказалось вымышленным, а предъявленные документы — фальшивыми. Самого Брауна удалось опознать только со слов одного из его коллег — тот случайно увидел снимок Брауна в новостях. Полиция опросила всех, кто знал Брауна по работе, но так ничего и не добилась — Браун был замкнут, дружбы ни с кем не водил, о себе не рассказывал. Работа он выполнял самую, что ни на есть, черную — на институтском очистном коллекторе, и Брауном никто особенно не интересовался. Виттенгер допросил всех, кто работал рядом с Брауном. Техник по фамилии Типс назвал его слабоумным, точнее «недоумком». Остальные не высказывались так прямо, но из их слов следовало, что они тоже считали Джека Брауна умственно не совсем нормальным.

Вызвавший полицию свидетель никаких подозрений не вызывал, и, не исчезни тело, дело обязательно бы закрыли. С этого момента в деле царил полный мрак. Тела умерших на Фаоне сроду не похищали. Как потом шутили патологоанатомы, замок лаборатории мог бы открыть даже покойник. Но тело Брауна похитил не покойник — кто-то очень не хотел, чтобы полиция провела вскрытие. А она бы обязательно это сделала — как и полный анализ ДНК. Таким образом, цель похитителя абсолютно ясна. Он не мог допустить, чтобы эксперты выяснили, что Браун — не человек. Следовательно, либо смерть Брауна самое настоящее самоубийство, либо похититель не является одновременно и убийцей — иначе, он бы выбрал для убийства более подходящее место. С другой стороны, зачем убивать Брауна, если не из-за того, что он — гомоид. И заставить тело исчезнуть, для убийцы не менее важно, чем совершить само убийство. Вывод: смерть Джона Брауна — определенно суицид, что Виттенгер и утверждал с самого начала. Причины, заставившие Брауна свести счеты с жизнью, ясны не более, чем все остальное в деле Института Антропоморфологии.

Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:

К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас, — тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Лефевра попал в Архив Истории Науки я не удивился — в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в «Секторе Фаониссимо» письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смит живет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус — и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом ехать я не мог.