Книга: Карлики
Назад: 5
Дальше: 7

6

Мы договорились встретиться в заведении под названием «Пунктприемапищи». Первым поселенцам приходилось устраивать что-то вроде общественных пунктов питания, наверное, они так тогда и назывались. Движимые ностальгией, владельцы ресторана постарались воссоздать атмосферу тех романтических времен. Они развесили по стенам звездные карты, снимки первых поселков и тех мест, откуда были родом первые переселенцы. Ресторан располагался в основании восьмого термитника (я живу в шестом). Подобные заведения есть в любом термитнике, и местные обитатели, как правило, составляют большую часть посетителей. Только называются эти ресторанчики везде по-разному.
Когда я пришел, Виттенгер был уже там. Он сидел один, в самом дальнем и темном углу второго зала ресторана, держал обеими руками бокал с полупрозрачной коричневой жидкостью, как бы согревая его. Судя по тому, что бокал был полон, он никак не решался отхлебнуть.
— Что это там у вас? — спросил я его, чтобы не говорить сразу о делах. «Коньяк» — так он назвал ту этиловую настойку. Я заказал себе кофеиновой шипучки.
— Комлог принесли? — спросил он, когда я, получив свою шипучку, сделал первый глоток.
— Принес, — кивнул я и отдал ему комлог. Было заметно, что Виттенгер чем-то расстроен.
— Что случилось?
— Что?.. А, так, ничего, — его мысли витали где-то далеко.
— Слушайте, а что мой босс сказал вам вчера? — снова спросил я его.
— Вот у него и спросите… А если он не скажет, то значит так и надо, — в его ответе был определенный смысл. Мы замолчали.
В зале, где мы сидели, повисавшее время от времени молчание — обычная вещь — и вот почему. Помещение ресторана «Пунктприемапищи» состоит из двух залов. Первый — тот, что ближе к выходу — стилизован под корабельную кают-компанию, и именно в нем развесили по стенам снимки, картины местных живописцев, звездные карты и прочие ностальгены (как выразилась однажды Татьяна). Этот зал ничего интересного из себя не представляет. Пройдя под низкой широкой аркой во второй зал, посетители попадают внутрь голографической панорамы, названной «Рассвет над Фаоном». Панорама изображает типичный фаонский пейзаж: справа — каменистая полупустыня с ломаной линией гор на горизонте, слева — вплотную к зрителям — горный хребет с заснеженными вершинами. Как и положено перед рассветом, с запада на восток небо окрашено всеми цветами радуги, исключая, пожалуй, зеленый. Рассвет следовало бы назвать полярным, поскольку фаонское солнце лишь делает вид, что собирается взойти, но, насколько я помню, не было еще такого случая, чтобы солнце в «Пунктприемапище» полностью взошло. Алым заревом оно пульсирует на самой линии горизонта, и более чем условный зенит по времени совпадает с максимальным наплывом посетителей. Приблизительно раз в полчаса по залу проносится черная тень — призрак фаонского сапиенса. Что это — не галлюцинация, посетители могут догадаться по легкому прохладному дуновению, сопровождавшему каждое появление призрака и бросавшему в дрожь даже завсегдатаев ресторана. Но не движение тени и не дуновение ветра заставляет посетителей прерывать трапезу и напряженно, до рези в глазах, всматриваться в предрассветный сумрак. Два красных глаза с узкими стрелками зрачков внезапно вспыхивают в темноте и тут же гаснут. Глаза возникают на доли секунды, каждый раз в новом месте неба-экрана — там, где пролетает тень. Те, кто успел их заметить вздрагивают и тут же спешат поделиться впечатлениями с соседями по столу. Остальные, не скрывая разочарования, снова принимаются за еду, поскольку знают, что в ближайшие двадцать минут призрак вряд ли вернется. Однако, аппетит от взгляда летающего сапиенса ни у кого не пропадает. Через некоторое время стук столовых приборов затихает, разговоры молкнут и сцена повторяется.
Слева от арки кто-то охнул, следовательно, сапиенс посмотрел именно туда, а я, как всегда, ничего не заметил.
— В нем есть что-нибудь? — спросил Виттенгер указывая на комлог.
— Пустой.
— Сами опустошили?
— Нет, таким и был.
— Так я вам и поверил!
— Придется поверить, — посоветовал я ему и таинственным голосом сообщил: —Могу еще кое-что продать.
— А у меня есть, чем заплатить? — усмехнулся он.
— Обсудим.
— Тогда, валяйте.
Я пересказал ему свою версию. Правда, я ни словом не обмолвился о предполагаемом содержании разговора между Перком и Франгенбергом. Я вообще старался не говорить о возможных мотивах преступления.
— Неубедительно, — ответил он, внимательно меня выслушав. Мне захотелось сказать, что это, собственно, его проблемы, но — сдержался.
— Последите за ней. А заодно, узнайте, где она была, когда произошел взрыв на Укене, — посоветовал я.
— Чем она так вам досадила, что вы решили спустить на нее всех собак?
— Если у нее алиби на время взрыва, то — ничем…
— Ладно, за вдовой мы последим. Но мне не нравятся ваши постоянные недомолвки. У вас же на лице написано: «говорить или не говорить?» — спрашиваете вы себя.
— И отвечаю: «не говорить», — я решил держать его на крючке, — кстати, а где она была, когда погиб Перк?
— Сказала, что с утра она была дома, затем отправилась в детский сад за сыном.
— И вы проверили? — спросил я в надежде, что он ответит «нет».
— Не так чтоб очень тщательно. У нас нет оснований подозревать ее в убийстве мужа.
— Теперь, надеюсь, они появились.
Виттенгер вздохнул:
— Похоже, вы меня используете.
— Это еще не известно, кто кого использует, — возмутился я, — вы уже достаточно получили. Особенно, если учесть, что вам назвали имя преступника.
— Ладно, ладно, не кипятитесь так, — в его голосе впервые послышались миролюбивые нотки, — последим мы за ней, так и быть. Но, если что найдем, вам тоже придется делиться.
— Сначала найдите — там посмотрим.
Виттенгер допил коньяк и заказал еще. Перехватив мой взгляд, сказал:
— Работы что-то много в последнее время. Сегодня еще одного торопыгу прибило к нашим берегам…
Он так и сказал— «торопыга». Нельзя было давать ему напиваться, подумал я.
— Какой еще торопыга?
— Если вдова невиновна, если вообще никто в смерти Перка не виновен, то он — торопыга — тот кто торопит естественный ход событий, тот кто раньше времени выпрыгивает… — недоговорив, он сделал большой глоток своего напитка.
— Из окна?
— Необязательно. Вообще…, из лодки, — язык у него заплетался, и я подумал, что тот бокал, с которым я застал его, когда вошел в зал, был не первым и, вероятно, не вторым.
— Ну и названиеце вы придумали.
— Не мы — мы названия не придумываем. Мы лишь вносим их в картотеки.
Пьяный полицейский, говорящий афоризмами — это уже слишком. Я решил, что мне пора уходить. Но не тут-то было. Он схватил меня за рукав:
— Постойте, вы куда? Останьтесь…
На нас начали оглядываться. Я снова присел. Виттенгер молчал, рассматривая что-то на донышке бокала.
— Выкладывайте, а то я спешу.
— Успеете, — ответил он так, будто знал куда я спешу.
— Кроме дела Перка, вы еще что-нибудь ведете? — я решил помочь ему, а то сидеть нам здесь до закрытия.
— Как вы думаете, почему они это делают? — задал он встречный вопрос.
— Делают что?
— Не прикидывайтесь дурачком! — взревел он, — себя убивают, зачем, спрашиваю!
Робкая парочка топталась у соседнего столика. Девушка едва заметным движением головы показала в сторону пьяного Виттенгера и сделала страшные глаза. Молодой человек кивнул в ответ, и они ушли в другой конец зала. Я посмотрел вслед удалявшейся паре. Нужно было что-то ответить, но отвечать не хотелось. Над словом «самоубийство» довлеет табу, говорить на эту тему — как прилюдно раздеваться. Для Виттенгера табу, безусловно, тоже существовало, иначе, зачем придумывать этот шутовской эвфемизм — «торопыга». Я взял у него бокал с коньяком и отлил половину себе в шипучку. Полицейский осоловевшим взглядом следил за своим бокалом. Выражение лица у него было такое, будто бокал совершил все перемещения совершенно самостоятельно, без моей помощи. То, что в конце концов бокал снова оказался перед ним, его успокоило. Я сделал несколько глотков; крутившаяся в голове мысль обрела форму, но не содержание. Содержание так и осталось в той странной книге, откуда, собственно, происходила и сама мысль. Я осторожно предположил:
— Возможно, они вовсе и не себя убивают.
— Вы хотите сказать «не сами», в смысле, всем им кто-то помог? — Виттенгер не понял мою идею. Честно говоря, я и сам ее плохо понимал.
— Нет, не то… понимаете, себя убить невозможно — ну как невозможно самого себя съесть — что-то обязательно останется — челюсть хотя бы. Поэтому должно произойти какое-то разделение. Разделение души и тела, но еще до того как свершится само действие. Или разделение самой души…
— Все не так, — отмахнулся Виттенгер, — челюсть какую-то приплел — к черту челюсти! Вот скажите, с вами бывает так: вы знаете, но не можете сказать, или наоборот, рады бы сказать, но не знаете, как именно сказать?
Это мне знакомо. Я сказал, что такое со мною часто бывает.
— Видимо не часто, раз вы еще живы, — мрачно заявил он, — так вот, самоубийство — это знак, последнее сообщение, если угодно. В жизни мы много расставляем знаков — таких, которые ничем не выразимы, кроме как собою. Живым такие знаки ни в жизнь не разгадать. Вот так. А вы — челюсть! — и он что есть силы стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда. — Стойте, вы же мне подали отличную идею! — вдруг осенило его. — А я пока вас ждал все сидел и думал, куда же тот торопыга запропастился. Теперь все понятно, — и он зашелся дурным пьяным смехом. — От его души отделилась какая-то часть, убила его, а потом, видать, передумала и сделала ноги — и ноги, и руки и все остальное…
Я ничего не понял. Виттенгер продолжал хохотать, приговаривая, что, мол, какое отличное объяснение я придумал.
— Какой еще торопыга у вас запропастился, что вы несете? — я пытался добиться от него вразумительного ответа. Наконец, он перестал смеяться и внезапно протрезвевшим голосом объяснил:
— Вчера вечером привезли одного типа. Он убил себя разрядом цефалошокера. А сегодня утром он исчез.
— Откуда исчез?
— Из патологоанатомической лаборатории. Представляете себе?
— Нет, не представляю, — признался я, — вы хотите сказать, что тело украли?
— Я тоже так сначала подумал, но, принимая во внимание вашу оригинальную теорию, совсем иное объяснение в голову лезет.
— Так вот из-за чего вы сегодня, мягко говоря, не в себе! — догадался я.
— Да, черт возьми! — и он снова стукнул кулаком по столу.
К нам подошел служащий ресторана. Спросил, все ли у нас в порядке. Виттенгер схватил его за лацкан и сказал, что у нас не все в порядке и в порядке никогда не будет. Назревал скандал. Я взял Виттенгера под руку и потащил к выходу. На улице он немного оклемался, но ровно на столько, чтобы самостоятельно залезть в флаер. Я повторял ему, как заклинание: во-первых, установить слежку за вдовой Перка. Во-вторых, проверить, где она была на следующий день после смерти Перка. Виттенгер старательно кивал в ответ. Убедившись, что он, в прямом смысле, включил автопилот, я с ним распрощался.

 

Назад: 5
Дальше: 7