Глава 14. Гея. 1702
Странная война (начало)
Уж близился август, крестьяне в селах точили серпы и косы, а армия шведского короля все еще не достигла западных границ земли русской. Русские лазутчики, сидевшие на березах и наблюдавшие за войском Карла, потихоньку обрастали бородами, становясь похожими на леших из сказки, а этот «поганый круль» и не помышлял о нападении на Софийск. Впервые в жизни Карл решил выждать и потрепать противнику нервы.
— Молниеносная война хороша, когда нападение производится внезапно, — говорил он своим генералам, отложив в сторону томик «Записок» Цезаря, — а когда о наших планах знает половина Европы, следует применить иной маневр. Пипер, что там доносит ваша разведка?
Премьер-министр вздрогнул и сконфуженно посмотрел на короля.
— Прошу прощения, ваше величество, но ни один из моих лазутчиков не вернулся. Покинувшие пределы лагеря трое моих самых надежных людей попросту пропали.
Карл удивленно наклонил голову.
— Даже так? А дозор посылать не пробовали?
Пипер еще больше, чем Карл, не любил, когда с ним обращаются точно с новорожденным. Судьба дозора была и вовсе смешная: их ограбили лесные разбойники, забрав деньги, вооружение и лошадей. Десяток бородатых мужиков с дубинами, проявив изрядную сноровку, расправились с двумя десятками драгун. Поручику Мирбаху проломили череп и тоже утащили с собой.
— Странные какие-то разбойники, вы не находите, господа? — задал вопрос Карл генералам Реншильду и Шлиппенбаху. — Командира над дозором уволокли... Зачем?
— Очевидно, ваше величество, чтобы выкуп потребовать, — предположил Реншильд.
— Выкуп? Хм! С меня, что ли? — Король уселся за стол и подпер ладонью не знавшую пока бритвы щеку. — Что говорят эти бездельники? Как могли невооруженные мужики победить взвод моих солдат?
Пипер смущенно кашлянул.
— Ваше величество, они девку голую к дереву привязали... так наши балбесы так спешили ее отвязать, что ружья побросали. Тут их разбойники и схватили.
— А что девка? — полюбопытствовал Реншильд.
— Куклой оказалась, — хмыкнул Пипер.
Шлиппенбах громко высморкался. Как всегда, при разговоре о бабах у него начинался насморк. Король шутил, что это первый звоночек старости. Реншильд почему-то вспомнил о подхваченной три года назад гонорее и скривился, как от боли. Нехорошо. Такие воспоминания отравляют душу.
— Карл, — обратился король к графу Пиперу, — пишите депешу Дальбергу. Пусть исхитряется как хочет, но еще месяц он нас должен кормить. Напишите, что под этими горами продуктов и фуража лежит его баронский титул. И если проклятая чума не перекинется в Ригу, быть нам у врат русской столицы в середине августа.
Поручика Мирбаха взяли в плен ревенанты Красса. Череп ему никто не ломал — такая задача перед «спецназом» не ставилась. Вывалившему буркалы на голую бабу поручику звезданули по черепу резиновой палкой и оперативно доставили его генералу Басманову.
На допросе пленный не стал запираться и сообщил, что король Карл намерен стоять лагерем под Венденом, пока ему из Ревеля не доставят дополнительные пушки и заряды к ним. Он не врал — видно, именно такую «легенду» скормили армии шведские генералы. Русские генералы сделали вид, что поверили. Пленному дали бумагу и чернила, велев писать письмо командиру своего полка. Выкуп за поручика был затребован в пятьдесят червонцев. Совершать процедуру обмена должен был капитан Алексей Бровкин — его, раскаявшегося, царица вновь приняла на службу. Иван Бровкин, однако, перед этим долго стучал лбом в двери различных инстанций.
Полковник Уркварт доложил о требовании выкупа непосредственно Реншильду, а тот на утреннем совещании — Карлу. Король загорелся этой идеей и вызвался инкогнито участвовать в обмене. Напрасно Пипер и генералы его отговаривали, Карл переоделся в форму майора артиллерии и, подвесив к поясу увесистый кошель, отправился к месту обмена — броду через Гаую. Бровкин только покосился на незнакомого майора и пересчитал деньги.
— Гут! — произнес по-немецки и попрощался. — Ауфидерзеин!
— Данке! — ответил Карл. — Ауфидерзеин, герр гауптман!.. Не вздумай показать, что узнал меня! — прошипел сквозь зубы король по-шведски. — Двигай за мной.
В своем шатре король подробно опросил поручика о пребывании его в плену. Поручик, краснея, признался, что сообщил противнику цель задержки шведской армии, но король неожиданно пришел в хорошее расположение духа и тут же произвел незадачливого Мирбаха в капитаны.
— Вот видите, господа! Русские уверены, что мы ожидаем сикурс из Ревеля, а так как данного сикурса не предвидится, они останутся с носом. Внимание Басманова будет разделено на два направления: вдруг мы пойдем на север и захотим встретиться с сикурсом на полдороге; и традиционно — русские будут ждать опасности с запада. Через две недели мы пошлем один полк в Дерпт — Басманову его разведка моментально это донесет, и он будет вынужден часть своих сил переместить под Ямбург. Тем временем наш полк (или лучше два!) повернет за Дерптом назад и вернется в Венден. Тут мы и начнем нашу атаку. Она будет стремительной! Вот так-то, господа!
Здесь даже Пипер был вынужден признать, что его подопечный сорванец мало-помалу превращается в зрелого мужа. Генералы и вовсе были в восторге. Покинув шатер, они зашли к Беркенгельму, который не поскупился на угощение. Карл, оставшись один, велел седлать своего коня. Он хотел лично осмотреть свои полки и убедиться, что все идет по плану.
В ставке Басманова Волков со Степановым внимательно рассматривали карту Эстляндии и Лифляндии и постепенно приходили к выводу, что Карл на этот раз переборщил с дезой. Тянуть пушки из Ревеля, когда путь от Риги в несколько раз короче, — на это мог решиться только полный кретин. Карла же, при всем желании, в этой болезни заподозрить было нельзя. Единственное, что объясняло настолько глупую «легенду», — это то, что к русским шведы относились настолько пренебрежительно, что решили, что глупые москали сожрут все и попросят добавки.
На следующее утро граф Волков добился от Софьи Алексеевны повеления на создание Генерального управления войсками (ГУВ) на случай отражения шведской агрессии, и Верховным Главнокомандующим стал министр обороны Петр Данилович Басманов. Граф Волков с молчаливого согласия остальных стал его заместителем. Старпера Шереметева назначили возглавлять тыл, а Кузьмич-Степанов лютовал в прифронтовой полосе в звании военинженера первого класса — этакий полковник с генеральскими полномочиями. На время военных действий он передал дела в академии своему заместителю и теперь использовал свой богатый опыт на строительстве полосы защитных сооружений. В полдень двадцать третьего июля состоялось первое заседание Генерального штаба под председательством Верховного. На заседание были приглашены все командиры действующей армии чином не ниже полковника. Всего присутствовали около двадцати человек.
— Итак, господа! — начал заседание Басманов. — Отныне все приказы и распоряжения, принятые в Ставке, обязательны для беспрекословного исполнения всем, находящимся в зоне возможного конфликта. Отказ от выполнения приказа и прочие нарушения дисциплины будут судиться по законам военного времени. Сейчас вы все дадите клятву о неразглашении государственной тайны, и штаб начнет работу.
Это тоже была новость. В присяге на верность царице не упоминалось ни о каких государственных и военных тайнах, но Волков рискнул предложить этот пункт Верховному.
— Меньше болтать будут, — сказал он, — «Слово и Дело» научило наш народ не распускать язык, а этот пункт заткнет пасть и господам военным.
Но, чинно и не кобенясь, господа генералы и полковники подписались под грифом «Совершенно секретно». Пузатенький полковник — начальник особого отдела фронта — взял эту бумагу и бережно спрятал в красную папку с золотым тисненым орлом. Особый отдел небольшой, но начальник его — человек каменный. Дементий Львович Шило. Его в 1695 году под Азовом турки на кол сажали — обмишулились. Умудрился слезть с кола молодой капитан, чуть отвернулся часовой. Как слез — не помнил и сам, башка заработала лишь в русском лагере. Может, и не шибко нужны были особые отделы в начале восемнадцатого века, да так решили Волков с Басмановым. Чем раньше, тем лучше. И 8-й отдел был свой, и разведка. И если вернувшийся с юга Шевенко с радостью возглавил «восьмерку», то на должность начальника разведки назначить было некого. Слишком мало с собой привел людей Волков, чтобы можно было перекрыть острый дефицит кадров. Сержанты-инструкторы на эту роль никоим образом не годились, ревенанты тоже, поэтому пришлось довериться чутью Басманова. Генерал рекомендовал на эту должность капитана Бутырского полка Чудакова, знаменитого тем, что мог зубами перекусить говяжью кость в два дюйма толщиной. Этого «кусача» и назначили начальником разведки.
С тех пор за ними закрепились соответствующие прозвища: Шабак — за Шилом и Моссад — за Чудаковым. На совещания они являлись позже всех, в связи с чем Басманов любил повторять: «Что-то Шабака с Моссадом не видать. Не иначе как друг за дружкой шпионят».
Нынешнее заседание Ставки должно было определить приоритеты отделов и закрепить за каждым членом военного совета определенные обязанности. И хотя офицеры старой закалки возражали против некоторых нововведений, сильных противоречий не возникло. Люди делали одно дело, сплотившее даже непримиримых противников и политических оппонентов. Западный УР (укрепрайон) был почти готов, окончательной доводкой его фортификационных сооружений и обживанием их должны заняться непосредственно бойцы. А всех саперов Басманов велел перебросить в район строительства Северного УР — к Ямбургскому тракту, где на узком перешейке между Плюсой справа и непролазными болотами слева строилась аналогичная линия обороны.
Генерал Волков сообщил, что с Тульского оружейного завода доставлена первая партия нового оружия — штуцеров, нарезных ружей, заряжающихся с казенной части. Штуцеры уже кое-где в Европе были приняты на вооружение, а Россия, как всегда, запаздывала. Штуцер отличался от усовершенствованного перед войной мушкета более быстрым временем перезарядки и гораздо меньшим весом, позволившим отказаться от «ноги». Первая партия была невелика — всего пятьсот штук, но этими ружьями решили вооружить батальон подполковника Сквалыгина, который, согласно диспозиции, должен был располагаться на переднем краю центра обороны. Владелец завода — младший брат князя Василия Голицына — Борис Алексеевич обещал следующую партию оружия только к концу года, уж очень большой точности требовало изготовление новых ружей.
— Эх! — вздохнул генерал Волков. — Кабы нам еще хотя бы два года без войны! Закончили бы перевооружение армии, железную дорогу можно было бы начинать строить! Демидов с Урала сообщил, что железа — горы, только забирай. Вот и начали бы оттуда строительство ветки Пермь — Москва — Псков! Сказка!
Из всех чудес, увиденных за время пребывания в параллельной реальности, Софья Алексеевна ничего так страстно не желала, как построить в России железную дорогу.
— Тыщу верст! — закатывала глаза она. — Путник один на один с русской природой. Чух-чух-чух! Пока «железку» не построим, не желаю умирать!
Начавшаяся война отодвинула мечты государыни. Генерал был согласен с ее желанием: ничто так не подчеркивало грандиозность России, как Великая Сибирская магистраль. Конечно, Транссиб в восемнадцатом веке на Руси не нужен, но вышеуказанная одноколейка вовсе бы не помешала. Две тысячи километров! Причем вести ее необходимо от уральских сталеплавильных мануфактур, которые перед этим превратить в мощные комбинаты, иначе стоимость одних только рельсов превысит сто пятьдесят тысяч рублей.
— Где вы, господин генерал? — Голос Басманова вывел его из задумчивости.
— Между Пермью и Вяткой! — честно ответил Андрей Константинович. — Строить хочется, а тут воевать нужно.
— Ничего, господин граф! — скорбно улыбнулся военный министр. — Даст бог, одолеем шведа, тогда и дорогами можно заняться.
— Дай бог! — согласился Волков.
При «новом» квартале Софийска, где проживали люди генерала Волкова, был основан первый госпиталь. Главврачом при госпитале состояла младшая генеральская супруга — Анастасия. Она же была главным хирургом, «отдав на откуп» сестре терапевтические изыски. Паша Никифоров остался фельдшером при участковом ФАПе. Сидел он там практически без работы — симбионты, вживленные в членов экспедиции, свою работу исполняли неплохо. О болезнях ревенантов до сих пор никто не слышал. Ввиду этого Павел частенько наведывался в госпиталь, помогая тамошнему персоналу. Русских среди врачей было мало, лекари имели датское и голландское подданство, недавно прибыли два немца «на практику». Школа Анастасии отличалась от общепринятой в то время западной, поэтому капитал-фрау[ частенько язвила с подчиненными.
Слава богу, об опасности СПИДа здесь можно было забыть, поэтому в обращение снова ввели многоразовые шприцы, стерилизацию которых было провести легче, чем наладить выпуск одноразовых Disposable Syringe[. Вообще оснащение госпиталя было на уровне середины девятнадцатого века, никаких цивилизованных «излишеств» вроде интенсивной терапии и гомеопатии — в госпитале было всего четыре отделения: хирургия, терапевтическое, инфекционное и «кожвен». О кураторах первых двух мы упоминали, инфекцию взял на себя датский лекарь Флеминг Йоргесен, а за вшивыми, плешивыми, проказливыми и чешуйчато-лишайными наблюдал немец Мольтке.
Пациентов в госпитале было немного — в те времена предпочитали лечиться дома: водкой и настойками, да и дороговатое это было удовольствие. Не в смысле лечения, а в смысле, пока хозяин отсутствует, дома что-нибудь сопрут. То самовар парадный, то жену сосед-злодей подпортит, то его сынишка-карапуз дочку сосватает.
На случай войны госпиталь мог принять до пяти сотен пациентов. Это с дополнительными койками, дефицитом лекарств и очумевшим от нехватки сна медперсоналом. Царица Софья несколько раз посещала богоугодное заведение и трепалась с пациентами. Иноземцы жаловались на русских, русские на иноземцев, и в приватной беседе с главврачом царица торжественно поклялась, что максимум через пять лет Россия больше не будет приглашать к себе зарубежных специалистов. По крайней мере в той форме, в которой это выражалось до сих пор. И поразительно, некоторые бояре, несмотря на свою ксенофобию, до сих пор предпочитали немецких либо шведских лекарей, «своих за оных не считая». Это обстоятельство сильно тревожило и государыню, и «передовую часть прогрессивного человечества». Как обращать «фобию» в «манию» и наоборот? Волков об этом упоминал все чаще и наконец пригласил на заседание Сената духовенство: патриарха, Великого Сакеллария и окрестных архиереев. Духовенство по этому поводу потирало под рясами руки. Как же! Новое правительство вообразило, что оно самостоятельно справится со всеми трудностями!
На самом деле это, конечно, было не совсем так. Просто в действие снова, как ни странно, вступили простейшие законы природы. Представляющая единый организм страна поначалу заботилась о физическом своем состоянии, а немного окрепнув, взялась за духовное. Это понимал Великий Сакелларий, но сего не разумел митрополит. И был весьма сим фактом удручен. Два друга-приятеля частенько на эту тему спорили, но Афанасий не мог прошибить камень.
— Темный ты, Михаил, хоть и принадлежишь к Светлому духовенству. Гордыня тебя мучает, обидно стало, что благодетели твои за прошлый год о тебе ни разу не вспомнили. Смири гордыню, Миша, ничего хорошего она тебе не принесет.
Митрополит молча пил квас и хмурил брови. Обида жгла его нутро. Переворот вместе делали, а к пирогу не допустили. Об этом он осторожно намекнул приятелю.
— До какого пирога, ты, старый дурень? — взлетели седые брови. — Ты что, Русь за пирог почитаешь? Оглянись вокруг! Я не стану тебе тумкать, что по этому поводу сказано в Священном Писании, — сам не хуже меня знаешь. Не от тебя отворотились — ты отворотился! Аки дитя обиделся на мамку, что та к печи потухшей обернулась!
— К какой печи? — буркнул Михаил. — Ты на войну намекаешь? Так еще бабка надвое сказала, быть ли той войне!
Афанасий грустно посмотрел на старого друга и пятерней причесал свои седые патлы. При всем своем уважении к графу Волкову он не понимал: на кой ляд было Мишку выдвигать на патриарха? Нету в нем и десятой доли того разума, что повинен быть отпущен Господом... не патриарх, так, кукла! Подвернулся под руку вовремя — вот и возвысили. Дар сей, вовремя под руку подворачиваться, был у Мишки с рождения, это Афанасий подметил еще в семинарии.
А Михаил-то не един в своих мыслях. Многие из архиереев считают, что с воцарением Софьи стали ущемляться интересы церкви. Афанасий не так давно на эту тему беседовал с советником по прогрессу, и тот сделал правильные выводы, раз их пригласили на заседание Сената. Вот нынче он сидел, шевеля своими кустистыми бровями, и слушал выступление графа Волкова. Тот кратко и остроумно сообщал, что сделано для подготовки отражения агрессора (Великий Сакелларий знал латынь, поэтому лишь с улыбкой окинул тревожные лица коллег), после более подробно остановился на том, что делается. И лишь когда генерал начал обстоятельно и тщательно анализировать ворох еще не решенных проблем, подчеркнул серьезность момента — когда все силы государства должны быть направлены на борьбу против общего врага, особенную важность приобретает единство народа и власти, единство всех сословий. Вот тогда патриарх не выдержал.
— Так теперь мы, значитца, вам понадобились! — в гневе заявил он со своего места. — А до сих пор не интересовались делами Святой Церкви!
«Дурак Мишка! — подумал Афанасий. — Теперь держись!»
— Ты что, отец Михаил, белены объелся? — удивленно спросила царица. — С чего нам лезть в ваши дела? Нам бы свои решить!
— Вот вы и решали свои дела, ни с кем не советуясь! — продолжал гневную отповедь патриарх. — А как эти завели вас неведомо куда, то срочно патриарх занадобился! Помоги, отец Михаил!
— Кто сказал, что ты занадобился? — бесстрастно спросил Волков.
Архиереи еще не успели переварить фразу и отреагировать недовольным гулом, как Андрей Константинович повторил ее, но в несколько ином контексте:
— Кто тебе, отец Михаил, сказал, что именно ты нам занадобился? И с чего это мы такие гордые стали? Помнится, кто-то недавно сивуху втихаря трескал и репой закусывал и в рясе год не стиранной ходил! Тесно облачение патриарха стало?
По счастью для Волкова, в стане архиерейском не было единства. Иначе не обошлось бы без эксцессов. Но поняв, что в любой момент каждый из них может стать на одну ступеньку выше в иерархии и ближе к богу, духовники угомонились, а некоторые даже принялись одергивать патриарха, преданно посматривая в сторону царицы.
Великий Сакелларий недовольно фыркнул: «Не един Мишка в своей дремучести!» И всю остальную часть заседания провел в раздумьях. Мысли о единстве Церкви и Государства ни к чему хорошему не привели. Как он ни выворачивал факты, получалось, что либо Церковь должна лечь под Государство, либо Государство — под Церковь. Другой формы существования духа и тела он не мог себе вообразить и сильно подозревал, что сосуществование выльется в первый вариант. Если же пойти по пути сопротивления, пользуясь подорванным, но не потерянным авторитетом у народа, то противостояние могло довести и до гражданской войны и очередного раскола церкви. Значит, придется ложиться им.
Приняв это решение, владыка Афанасий успокоился и в конце дебатов полез на трибуну.
— Не серчай, матушка, на патриарха! — прогудел он сочным басом, вглядываясь из-под мохнатых бровей в полукруглый зал и в ряды уходящих вверх сенаторских мест. — По младости лет решил он, будто хочешь ты отказаться от нашей помощи!
— Так ведь он всего на год тебя моложе, владыка Афанасий! — со смехом заметила Софья.
— Я уже с десяток лет в обители заправляю, а он сидел вечным вторым номером! — ввернул Великий Сакелларий где-то услышанное понятие. — Сперва у архимандрита на побегушках, затем у архиепископа, а еще совсем недавно — у покойника Адриана.
Говоря так, Афанасий весьма лукавил. Больной Адриан совершенно не управлял духовенством. Всю работу пришлось на себе тащить приятелю Мишке, но нужно было гнуть истину, выручая дурака.
— На должности своей владыка Михаил всего два года, срок небольшой для того, чтобы разобраться во всех тонкостях нашей нелегкой работы. Тем более в такое лихое время, как нынче. Господин граф Волков правильно заметил, что в такое смутное время мы должны быть едиными, а не вспоминать, кто кому и когда отдавил мозоли.
В зале заседаний раздались смешки. Перед выступающим на трибуне стоял графин с легким вином и глиняный стакан. А справедливости ради следует отметить, что два друга намедни осушили некоторое количество бутылок с доставленным из Англии джином (подношением Боллингброка), посему с утра чувствовали себя не в лучшей форме. Налив слегка трясущейся рукой полный стакан, Великий Сакелларий осушил его одним глотком. С той стороны, где сидел патриарх, раздался сочувственный возглас. Афанасий ухмыльнулся в бороду.
— «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в меня камень»! — сказал Иисус Христос и удостоился громадного булыжника из рук собственной матери.
Произнеся эту тираду, владыка пояснил:
— Даже боги могут ошибаться! Что уж говорить про нас, смертных. Не хочу, чтобы необдуманное слово, сказанное одним из нас в запальчивости, стало тем самым камнем... камнем преткновения. Мы все в одной упряжке.
И под аплодисменты Великий Сакелларий занял свое место. Напряженность в зале была снята, гром так и не грянул. Афанасий увлек приятеля в уютный трактирчик, что располагался в подвале здания Сената, и там принялся распекать:
— Глуп ты, Горацио! Я, вишь, и народ успокоить сумел, и стаканчик пропустил по случаю. А ты как был балбесом, так и остался. Думаешь, кто-нибудь из нашего воронья стал бы жалеть, что тебя с патриархов турнули назад в архимандриты? Поверь, никто. Молчи, лучше мальвазии выпей! Патриарху треба сначала три раза крепко подумать, а затем в два раза меньше сказать, чем было думано!
— Почему? — едва не поперхнулся винищем патриарх.
— Слишком фигура монументальная! — пояснил приятель. — А ты у нас заместо монументальности глупость излучаешь. А ты — морда, извини за выражение, всей русской православной церкви.
— Дык что мне, свое мнение нельзя высказать? — возмутился Михаил.
— Пей, придурок! — ласково сказал Афанасий. — Нет у тебя права на собственное мнение. Ты глаголешь от имени всей церкви, еще раз тебе повторяю. Ты думаешь, зачем граф тебя патриархом сделал, чтобы ты собственное мнение высказывал? Много Адриан Петру высказал? То-то! Ну, брат Миша, будем!
Всю следующую неделю патриарх под бдительным присмотром Великого Сакеллария рассылал гонцов по окрестным епархиям и монастырям. В «Послании патриарха братьям» говорилось о единстве всех православных перед лицом общей опасности. Также «Послание» содержало призыв к игуменам ближайших монастырей помочь с продуктами питания для защитников отечества. Несколько монастырей и вправду прислали обозы с продовольствием, а настоятели остальных отписались. Дескать, самим жрать нечего. «Град позапрошлого года побил грядки, на которых продукты произрастали». Возможно, выражения и отличались, но общий смысл отписок был одинаков.
— Вот вам и единство! — сказал граф Волков. — Вот вам и братья по вере.
— Вот вам и заповеди Христовы! — сказала царица.
— Вот вам и любовь к ближнему! — вздохнул премьер-министр.
Патриарх заплакал. Владыка Афанасий подошел к Волкову и что-то шепнул ему на ухо.
— Хорошо! — ответил тот. — Сейчас едем.
— Куда вы? — встрепенулась царица. Из-за чрева она редко показывалась на глаза и быстро уставала. Не желая огорчать ее, граф ответил уклончиво:
— По следам бременских музыкантов!
Вездеход с Волковым, Афанасием и десятком ревенантов тащился по разбитому тракту в Печоры. Игумен Серафим также оказался в числе «отказников».
— Вот сукины дети! — негодовал Афанасий. — Сидят на харчах, жиреют год от года в безделье и невесть что о себе измышляют! Я из них дурь выбью!
В лучших традициях наркомпродовцев и под испуганные взгляды игумена и келаря монастырские «излишки» были быстро подсчитаны. В закромах, амбарах, ледниках и подклетях обнаружилось: восемь тысяч пудов хлеба, пятьдесят бочек солонины по двадцать пудов каждая, сорок пятнадцатипудовых бочек рыбы, такое же количество бочонков с капустой и огурцами. Масло и жиры считать не стали.
Прочитав опись, Великий Сакелларий хмыкнул:
— Вестимо, преподобный отец Серафим опасается великого голоду. Выбирай, игумен: либо перетворяем твой монастырь в постоялый двор, либо ты скоренько вспоминаешь заветы отца нашего Иисуса Христа.
— Времени на обдумывание у вас нет! — поторопил Волков. — Разрази вас гром, тунеядцы хреновы! Думаете, шведы что-нибудь оставят от лавры, если пройдут мимо вас? С собой на небо унести все вознамерились? Я представляю себе, сколько денег у вас в подвалах хранится. Где казначей?
— Пощади, батюшка! — рухнул на колени игумен. — Коль хочешь забрать казну, то руби уж и нам головы!
— На хрен нам ваша казна! — сплюнул Волков. — Войску жрать нечего! В самое ближайшее время жду от вас гостинцев. Ходу, владыка, нам еще в три монастыря поспеть засветло необходимо.
Снова вездеход пополз по ухабам.
— Это ты правильно сделал, граф, что не стал монастырской казны трогать, — сказал Афанасий в кабине, — столько дерьма бы на нас вылили, что вовек бы не отмылись.
— Сам знаю, что монастыри — навроде европейских банков! — буркнул Андрей Константинович. — Слушай, какого хрена они занимаются этим? Господь их вроде не уполномочил! У нас в монастырях богу молятся и работают.
— А в остальное время? — поинтересовался владыка.
— Работают и богу молятся! — отрезал генерал.
— Парадиз! — восхищенно прошептал старик. — Бросить бы все и махнуть к вам! А эти жирнозадые так и думают, как бы стомахи набить! Юдово племя!
— Они допляшутся до того, что Церковь отлучат от Государства! — осторожно сказал Андрей Константинович и взглянул на Афанасия — как отреагирует. Тот долго молчал, лишь через несколько верст спросил:
— Это как? Царь себе, а патриарх себе?
— А как же! Царь не лезет в дела патриарха, а тот уж сам решает, как сделать, чтобы народ в храмы шел. И чтобы исключительно по доброй воле.
— Так эти лапотники и побегут! — фыркнул Афанасий. — Я чай, у вас святые отцы мрут с голодухи!
— Не поверишь, владыка, на золоченых колесницах катаются! — честно ответил генерал.
— Ну что же, это лишь доказывает, что дурней во все времена хватало, — спокойно вздохнул владыка, откинулся на сиденье и погрузился в дрему.
Волков перебрался на переднее место рядом с водителем и развернул карту. И впрямь монастырей на Руси — словно огурцов в бочке. Пора пускать кровь «золотому теленочку», не то отросло у него пузо и на два пальца сало говяжье свисает. Неровен час — жир задавит!
