Глава 10. Гея. 1701
Явление Ренессанса на Восточно-Европейскую равнину
К тому времени как должен был выпасть первый снег, царица Софья и кабинет министров вернулись в Москву — на последнюю зимовку. Следующую зиму правительство России решило провести в новой столице, которую теперь называли по-всякому: Гдов-Софийский, Софьеград, а то и попросту — Софией. По проекту город должен был называться Свято-Софийском, но для приставки «Свято» необходимо было благословение Константинопольского патриарха, а звать его в недостроенный град было как-то неудобно. Опять же собор Святой Софии, без которого не было бы и названия, был только заложен осенью в сентябре месяце. Неподалеку от собора начинались работы по возведению дворца царицы и здания правительства. Весь этот ансамбль планировалось связать наподобие Красной площади в Москве, где бы можно было проводить парады и военные смотры.
Клич, брошенный государыней, привлек на «стройку века» чуть ли не пять тысяч человек работников: мастеровых, резчиков по дереву, краснодеревщиков, каменщиков, кровельщиков, скульпторов и архитекторов, кузнецов и жестянщиков, колесников и шорников. Всякого рода авантюристы, искатели приключений, лучшей жизни и доли стекались на строительство нового города. Премьер-министру пришлось срочно подписать указ о создании первой в России полиции — не все прибывавшие в будущую столицу искали честного заработка, многие мыслили лишь о том, как наполнить свой кошелек за счет честного человека. С середины июля по сентябрь пришлось казнить восемнадцать шулеров и десяток карманных воров, многим объявили банницию на польский манер: человек, замеченный в лихих делах, изгонялся из города с соответствующей записью в Особом реестре полицмейстера. Отныне он не имел права переступить городской черты, а нарушившего это правило ссылали либо в Кемь, либо в Мезень, а то и вовсе в Читу.
Прослышав о замыслах русской царицы, из Европы в Гдов прибыли многие видные мастера того времени. В частности, из Италии, на территории которой шла война между Австрийской и Французской империей за испанскую корону, прибыл Бартоломео Растрелли — известный скульптор, сыну которого в земной реальности предстояло создать Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Чуть позднее, в октябре, Гдов посетил знаменитый английский архитектор и математик Кристофер Рен. Будучи признанным специалистом по планировке городских кварталов и увязыванию различных типов зданий с естественным ландшафтом, он предложил Софье Алексеевне свои услуги. Царице весьма понравился живой и бойкий (несмотря на скорое семидесятилетие) старичок, и она поручила ему планировку своей новой столицы.
Несмотря на натянутые отношения со шведским королевством, некоторые купцы из этой страны посетили Гдов, и вскоре среди европейских негоциантов разнесся слух, что московская царица нуждается в мраморе, граните и прочем строительном и отделочном камне и готова хорошо за него платить. Караваны судов, груженные известняком и его производными, потянулись в Чудское озеро. Псковские и новгородские купцы мгновенно пересмотрели свои приоритеты и склонялись от выгодного, но далекого Архангельска на более близкий Гдов. Вложив немалые деньги в расширение Псковского тракта, псковские и новгородские кумпанства для пробы прислали в новую столицу небольшую партию товара — глянуть, пойдет ли торг. Торг пошел. Вестимо, шкиперы предпочитали быть в двойном барыше. Кому охота гнать обратно порожние корабли, когда есть возможность загрузить их товаром.
К началу зимы Каманин поручил главе Посольского приказа, которого нынче охотно называли министром иностранных дел, подготовить проект меморандума к ноте, обращенной шведскому королю по вопросу использования русла Двины (Наровы). Нота была отправлена в Стокгольм еще в начале лета, но, как мы знаем, Карла там уже не было, а шведский сенат оставил рассмотрение этого документа до возвращения короля. Помня, что на Земле Карл домой вернулся ажно в 1715 году, премьер-министр решил отправить князя Глинского с меморандумом в Краков, где Карл расквартировал свое войско на зиму.
Войны со Швецией пока не планировалось, иначе две крепости, контролирующие фарватер Наровы (так ее называли в Эстляндии), можно было взять и без спроса. Уточнив и еще раз обговорив все пункты меморандума, Юрий Васильевич Глинский отправился в путь по маршруту Псков — Динабург — Вильно — Гродно — Варшава — Краков. Обратно его ждали под Новый год. Надежды на благоразумие Карла было мало, но за эксплуатацию двинских вод Россия обещала платить по пять тысяч ефимков в год, а для не слишком богатой казны шведского короля это была изрядная сумма. Не все же время ему кормиться с контрибуций — Августа он пока так и не поймал, но за следующий год планировал окончательно разобраться с этим «саксонским гулякой».
Пятнадцатого июля войска Карла и Августа впервые сошлись на поле битвы. В распоряжении Карла, напомним, было около двадцати пяти тысяч солдат. Август после бегства из Варшавы кинул клич, на который под его знамена собралось около тридцати тысяч; восемь с половиной тысяч саксонцев, десять тысяч казаков привел с собой Микула Сердюк — правая рука Мазепы. Одиннадцать тысяч поляков встали под ружье за своего короля. Остальные паны либо грызлись между собой, либо с интересом подглядывали за дерущимися. Гетман Украины, поскольку царица Софья отказалась от его услуг, тут же предложил их Августу. Как видим, по количеству войска преимущество было на стороне Августа, но шведы были и сплоченнее, и сильнее. Полдня саксонские войска, расположенные в центре, сдерживали натиск основных сил Карла, а казаки, стоявшие на левом крыле, даже несколько раз переходили в контратаку. Поляки, занявшие правый фланг, сражались ни шатко ни валко; их всех теснил один корпус Левенгаупта. Но, как только солнце началось склоняться к западу, удачный выстрел из польского орудия сразил наповал зятя шведского короля — Фридриха Голштинского.
Рассвирепевший Карл лично возглавил конницу и стремительным ударом в правый фланг опрокинул польские ряды. Поляки побежали, смутив своим беспорядочным отступлением казаков, так как бежали прямо к ним в тыл. Украинцы тоже дрогнули и задали стрекача, а оставшемуся в одиночестве Августу вместе с его саксонцами пришлось отступать на северо-запад, в сторону Силезии. Наступающий вечер оставил Карла наедине с брошенным польским обозом и возвестил об очередной виктории шведов. Побродив остаток лета и начало осени по Польше в поисках врага, Карл отвел свое войско в Краков. Там его и надеялся застать князь Глинский. Август, по слухам, вернулся к себе в Саксонию, где зализывал многочисленные раны и собирал новое войско. Попутно он устраивал балы и прочие развлечения, где хвастал набрать войско и разбить мерзавца Карла будущей весной. Ни одна более-менее симпатичная дама не прошла мимо его потных ручонок, всем он говорил кумплименты, посылал убийственно прельстительные взгляды, а ноздри его горбатого носа хищно раздувались при виде любой незнакомой красавицы.
Каманин говорил, что Ришелье на месте Карла Двенадцатого подослал бы женщину с ножом; пользуясь слабостью саксонца, Мазарини подослал бы даму с сифилисом, а Лаврентий Палыч — ревнивого мужика с ледорубом, но шведскому королю эти методы были неведомы. Он предпочитал честное сражение и в поисках Августа рыскал аки кот по амбару в поисках мышей. Генерал Волков опасался, что в горячую голову Карла придет идея похода на Россию, и держал на всякий случай в Изборске полк своих ревенантов. После июльского сражения ревенантов передислоцировали в Курск, а в Изборске расквартировали пятитысячный корпус генерала Бориса Петровича Шереметева, вооруженный и оснащенный по последнему слову техники. Техники, естественно, восемнадцатого века. Единственное, что позволили себе усовершенствовать «кураторы», — артиллерию, которая перестала быть гладкоствольной. Первое нарезное орудие — пищаль — было создано в России в конце шестнадцатого века, но до сих пор идея его была до конца непонятна. Как известно, перевод армий на нарезное оружие на Земле начался лишь в девятнадцатом веке, но географическое положение России требовало более решительных мер по оснащению войска. Страна не могла позволить пылиться перспективным проектам в забвении на полках.
Академик Каманин, возглавивший специальную комиссию по исследованию залежей документов в Поместном, Дворцовом и Артиллерийском приказах, утверждал, что ничего нового, идущего вразрез с общепринятыми этическими нормами и законами развития общества, изобретать не нужно. Все давно изобретено, просто по разным причинам не запущено в производство. Среди всяческого рода предложений, прошений и жалоб Алексею Михайловичу удалось откопать и рецепт приготовления бездымного пороха (считается, что на Земле его изобрел французский инженер Вьель в 1884 году), и проект двигателя на ракетной тяге (известно, что первые пороховые ракеты запускали еще казаки Запорожской Сечи), и даже нечто весьма отдаленно напоминающее арифмометр. В принципе страна, не жалеющая денег на разработку этих проектов, должна была как минимум остаться при своих. Автору любого изобретения не хватало обычно двух вещей: средств и связей наверху. Но это уже несущественно — при соответствующем интересе государства к кустарям-одиночкам должен был наблюдаться прогресс. Хотя случаи бывали презабавные.
В 1694 году в Москве один кузнец испросил в Стрелецком приказе восемнадцать рублей на постройку приспособления, с помощью которого человеку «возможно было летать аки птица». В течение месяца изготовил он аппарат наподобие крыльев, которые пристегивались к рукам, но в расчеты вкралась ошибка — кузнец не взлетел. Приказано боярином Троекуровым всыпать бедолаге двести батогов да выправить на нем восемнадцать рублей, продав его кузницу вместе с инструментом. Ошибся кузнец лишь в одном. Крылья не должны были двигаться, а следовало закрепить их неподвижно на раме. Тогда бы получился дельтаплан. Но эффект крыла тогда еще не был известен — дело закончилось трагедией. Этого кузнеца затем разыскали люди Ромодановского — оказался на демидовском заводе в Туле, куда попал вместо каторги. Стал этот Кузьма Жемов работать в Гдове на контракте. В течение двух лет он должен был отработать свой долг казне, заплатившей за него Демидову, а затем мог быть свободен.
Много искусных мастеров прибыли в Гдов. Кого освободили по прошению от колодок, и они не за страх, а за совесть отрабатывали выкуп, а кто явился и сам. Одним из первых прибыл скульптор из Риги Матиас Петерс — ученик знаменитого Рупертса Бинденшу. Он взялся за проектирование и строительство собора Святой Софии — главного храма будущей столицы. Казна выкупила крепостного бояр Татищевых Якова Григорьевича Бухвостова — знаменитого русского зодчего, два года назад вместе со своей артелью закончившего строительство Успенского собора в Рязани. Ходили слухи, что должны приехать некоторые мастера из Парижа, но пока ничего определенного сказать было нельзя.
Итак, пока крепость Гдов быстро расширялась, преобразуясь в будущую столицу русского государства, в политической жизни России тоже происходили перемены. К началу 1702 года устаревшая система приказов окончательно велела долго жить, уступив место министерствам. Бояре и министры Государственной Думы долго кроили и перекраивали сферы приоритетов каждого министерства, лаялись непотребными словами в отсутствие высоких персон, пытались даже кидаться врукопашную. Лаянка шла весь 1701 год. В конце концов приняли проект, по которому Пушкарский, Стрелецкий, Рейтарский и остатки Бронного приказов реорганизовались в министерство обороны, глава Аптекарского приказа стал министром здравоохранения, Посольский приказ был преобразован в министерство иностранных дел, недавно созданный Академический — в министерство образования, Земский, Казенный и Разрядный приказы слились в министерство экономики. Приказ тайных дел соединили с Преображенским приказом и передали в ведение князю-кесарю Ромодановскому под названием министерства государственной безопасности, Разбойный приказ отныне велено именовать министерством внутренних дел, и главе его Апраксину Петру Матвеевичу переданы дела и Холопьего приказа. На основе Ямского приказа создавалось министерство связи и информации, на основе Поместного и Хлебного приказов — министерство сельского хозяйства.
В ноябре вернули из ссылки князя Голицына. Василий Васильевич, которому исполнилось уже пятьдесят восемь лет, был сослан навечно с семьей царем Петром в Каргополь. Но затем его недоброжелатели, видно, посчитав Каргополь недостаточно отдаленным, сослали бывшего фаворита Софьи еще дальше — в Мезень, к Белому морю. Там умерла от цинги почти вся его семья, сам он непонятным способом остался жив. Да сохранил Бог единственную отраду — сына Алексея, с которым и вернулся опальный князь ко двору царицы. Сыну шел уже двадцать девятый год — самый зрелый возраст для мужа.
Глянула царица на бывшего любовника и расплакалась. Старик, да и только! Волосы седые, лицо в морщинах, глаза слезятся от авитаминоза. Расцеловала некогда дорогое лицо. Ласково поприветствовала княжича Алексея, вытерла слезы.
— Ну, здравствуй, батюшка! — горько улыбнулась она. — Уж прости, не сразу тебя нашли. Никто и не ведал, куда тебя отправили после Каргополя. Да и я после девяти лет монастыря сразу не сообразила...
— Ох, Сонюшка! — вздохнул старик. — Двенадцать лет уж прошло, дюжина целая. Я уж совсем старый стал, одна ты не изменилась, хотя чего я, старый, глупость глаголю — ты стала еще красивей!
Царица рассмеялась.
— Вижу, что кумплименты ты говорить не разучился! Хотя и старше ты меня на пятнадцать годков, да не молодею и я. Давай-ка, дружок, отпустим Алексея Васильевича, дабы не скучать ему от стариковских разговоров, а сами посидим и покалякаем. Я специально ради такого дела половину дня освободила...
Князь Василий повернулся к сыну:
— Иди, Алеша, прогуляйся по Москве. Можешь взять мою карету.
Молодой человек поклонился государыне и отцу и быстрым шагом покинул светлицу.
— Пройдем-ка, друг разлюбезный, в мой кабинет, — предложила царица, — подкрепимся и поговорим.
— О чем? — спросил Василий Васильевич — он, конечно, знал о наличии нового фаворита и нынче чувствовал себя не в своей тарелке.
Нет, он не ревновал. Все чувства давно прошли, время, говорят, лечит многие раны. И сердечные, и душевные. Не знал князь, как себя вести с этой новой Софьей, разучился за двенадцать лет с царями гутарить. Видя его неловкость и сама испытывая нечто схожее, Софья Алексеевна мягко улыбнулась и потрепала бывшего любовника по руке.
— Брось, батюшка, себя мытарить. А поговорим мы с тобой немного о том, что было. Подольше поговорим о том, что есть. И хочешь не хочешь, придется говорить о том, что будет. А будет точно — планируем мы изменить в России многое. Пойдем, что ли?
Рука об руку царица с князем прошли в ее кабинет, где накрыт был завтрак на двоих. Молчаливый лакей отодвинул стулья, зажег дополнительные свечи и, повинуясь знаку Софьи, бесшумно удалился.
— Ну что же, князь, — произнесла Софья, — восхвалим Господа за дары его и попросим благословения на все наши начинания, пусть пошлет нам прощение за грехи наши и направит на путь истинный.
— Аминь! — торжественно произнес Голицын. — Не скрою, Соня, необычное у меня сегодня настроение. Испытываю словно некий прилив сил, давно забытое чувство значимости и собственной пользы... Только вот немолодой мой организм притупляет уже все эти чувства. Но хоть на старости порадоваться! Не за себя, так за тебя!
— Налей малаги, Василий! — Она грустно смотрела на старого друга. Причем старого в обоих смыслах. Все эти годы она помнила его таким, как увидала в последний раз, — стройного мужчину с лохматой русой головой, в польском кунтуше, с саблей на боку да в красных шевровых полусапожках с острыми носками. Ничего не осталось, лишь лохматая непокорная голова с непослушными, но уже седыми прядями.
Василий Васильевич взял графин, и царица с болью заметила, что руки его дрожат.
— Погоди, князюшка, я сама, — ласково, но решительно забрала у него графин и наполнила лафитники, — чай, в Мезене погано с продуктами?
Князь пожал плечами. Эта затея со встречей ему переставала нравиться. Еще один такой прокол, и поймет царица, что никуда не годен князь Голицын, что старому жеребцу пора на покой. На вопрос ответил не сразу, как бы усилием воли переносясь в прошлое.
— Рыбы много — море рядом. Плохо зимой с овощами — многих цинга губит. Одна капуста квашеная, да репа разве что еще... север, матушка.
— Пей, дружочек! — улыбнулась Софья. — Мы тебя немного подлечим и подкормим. Намедни указом вернула я тебе, Василий Васильевич, и честное имя твое, и все поместья и вотчины. Прости, что вспомнили о тебе так поздно, милый друг! А что ж ты сам ни одного письма не прислал, не напомнил о себе? Неужто гордость взыграла?
Тщательно пережевав ослабевшими от цинги зубами гусиное крылышко, князь ответил:
— Ох, Соня, какая гордость! Ты себе не представляешь, насколько глухое это место! Острог, монастырь да поселок рыбацкий. Ну, разве что ушкуйники наведываются еще. Меня отдельно поселили, между монастырем и поселком. Да и в разговоры с опальным князем никто вступать не стремился. Так и жили затворниками! Много чего передумал за годы эти я.
Царица незаметно наполнила лафитники. Видать, князь хотя и ослаб телесами, но силу духа сохранил. Не зря же выжил почитай один из всей своей семьи! Наблюдая, как Василий расправляется с молочным поросенком, удовлетворенно хмыкнула.
— Очень рада я за тебя, что остался ты прежним. Хотя бы внутри. Давай еще накатим!
Мысленно отметив новое слово из уст царицы, поднял лафитник.
— За тебя, Самодержица Всея Руси, Великия, Малыя и Белыя! Живи долго!
Осушив до дна, принялся закусывать.
— Расскажи мне, Сонюшка, что за человек боярин Каманин, новый твой премьер-министр? — попросил он, утолив голод.
Софья смешалась. Слывшая среди министров и прочих «аппаратчиков» бабой простой, «своей в доску», о личных делах она разговаривать не привыкла.
Во-первых, достойных женщин рядом не было. Всякого рода княгини и боярыни, посещающие дворец и официально состоящие в свите царицы, интересовались житейскими новостями токмо ради сплетен, дельного совета от них ни в жизнь бы не дождался. А полоскать свое белье на ветру свободы — на такое она решиться не могла. Мужикам-министрам же было не до бабьих глупостей, управиться бы со своими бесконечными делами.
Во-вторых, возраст уже был далеко не девичий — это сдерживало еще больше. Хвастаются своими похождениями либо вовсе зеленые девчата, либо выжившие из ума старухи. Проходя бочком мимо зеркала, они садятся на лавки и, шамкая, вспоминают: как это было?
Было еще и в-третьих. Чувство неловкости, стеснения, какого-то неудобства перед бывшим любовником. Она — вот она, по-прежнему молодая и прекрасная, а Василий Васильевич — уже почти старик. Ростислава не попросишь о предоставлении князю Голицыну того же препарата, что позволил ей сбросить десяток лет. Нет, не поймет Ростислав, зачем бывшего фаворита осчастливливать долгой жизнью... когда-то он был реформатором и сторонником прогресса, но теперь, после двенадцати лет ссылки... нет! И об этом царица решила промолчать.
Решив, что своим вопросом поставил Софью в неудобное положение, князь принялся извиняться.
— Погоди, Василий Васильевич, не в этом дело. Что-то задумалась я. Премьер-министр... Ростислав Алексеевич человек сложный, сложный и необычный.
Князь вытер уголки рта кружевной салфеткой и, сложив вчетверо, отложил ее в сторону.
— В чем выражается его необычность? — поинтересовался он. Царица рассмеялась.
— Видать, князюшка, ты его и не видал вовсе!
— Не видал, — подтвердил Голицын, — а что я должен был увидеть? Вот если бы у тебя в министрах медведь ручной ходил, тогда да!
— Медведь, — подтвердила царица, — только не ручной. Третий год приручить не могу.
Князь смущенно кашлянул.
— Помнится, царица, меня ты быстро приручила.
Софья Алексеевна вспыхнула. Память проклятая, не вовремя напомнила давние годы, девичье томление, признание, первый поцелуй и кудрявую голову князя на вышитой подушке. Воспоминания отступили сразу же, как она взглянула на сидящего перед ней старика.
— Подлечить тебя надо, милый друг, — улыбнулась она тепло, — я на миг глаза прикрыла, вспомнила тебя младым... а открыла глаза — прости... князюшка, не тот сокол ты нынче, которого я из походов ждала, чьих детей из себя вытравливала! Из-за которого гнева Господня не убоялась! Полно, князь, не виню я тебя ни в чем — сама виновата девица, прошу лишь об одном: не вини и ты меня, не вини!
— Сонюшка! — встал на колени Василий Васильевич. — Да у меня и в мыслях не было!
Царица подошла к нему, преклоненному перед ней, обняла седую голову и заплакала.
— Лишил нас Господь счастья, князь. Видно, недостойны были...
— Господь тут ни при чем, — возразил он, — мы проиграли битву за трон этим голодранцам Нарышкиным. Была б ты мужиком, народ никогда не пошел бы за Петром — гулялся бы он и поныне в Преображенском в солдатики.
— Была б я мужиком, ничего бы у нас с тобой, князюшка, не получилось. Ты ж на мужиков в отличие от братца моего не западаешь...
— Так правда сие? — Василий Васильевич встал с колен и присел на стульчик. — Слухи эти и до Мезени дошли. Я думал, враки! Нечего сказать, хорош царь у нас был!
Царица явно обрадовалась тому факту, что разговор перешел в другое русло. «Ностальгия — это чувство, которое кончается на трапе самолета, прилетевшего в Ленинград!» — сказал однажды пейсатый господин из Израиля, и толпа ему рукоплескала. Ностальгия — это тоска по чему-то навсегда ушедшему, а потому возврата она не предусматривает. Софья мысленно поупражнялась в софистике и с облегчением поняла, что время залечило даже те раны, о которых она не подозревала.
— Так вот, Василий Васильевич, премьер-министр — один из тех немногих, благодаря кому я вернула себе царский титул. Их было мало. Взявшись буквально из ниоткуда, они сплотили вокруг себя верных и надежных людей из числа тех, кто при Петре был в опале, и похитили меня из монастыря. Братец мой болтался по чужим странам, грех было власть не взять.
— И Ромодановский вам просто так ее отдал? — недоверчиво спросил князь.
— Когда речь идет о жизни и смерти купца, торговаться значительно легче! — хмыкнула царица, произнеся аллегорию в духе генерала Волкова. — Федор Юрьевич, как всегда, занял позицию более сильного. Работа у него такая.
Голицын помолчал, а затем жестко сказал:
— Палачу все равно, какой власти служить, это ты верно заметила, Сонюшка, лишь бы работа была.
— Он скорее волкодав, — улыбнулась царица, — дядя всегда старался предугадать царские желания. Ты вот что, князь! Ты отдохни, поправь здоровье — оно тебе еще понадобится. Мы планируем еще вас на службу царскую привлечь, не супротив?
Голицын устало пожал плечами. Сожженный адреналин наполнил жилы безволием и безразличием. Хотелось сейчас только одного: исхлопотать себе пенсию и поселиться в ближнем посаде, не вспоминая о том, что было... не задумываясь о том, что будет. Ощущение непомерной ноши исчезло. Однако осталась стертая в кровь спина.
— Посмотрим, государыня, — уклончиво ответил он, — тяжко мне нынче. Видать, года давят.
— Ну-ну, старик! — насмешливо произнесла она. — Сию минуту мы тебя и не зовем. Ступай отдохни. Но долго не залеживайся — ты нужен нам!
Князь Голицын поклонился бывшей любовнице и поцеловал протянутую руку. Софья Алексеевна позвонила в колокольчик, и в двери вошел негр-мажордом.
— Иван, проводи князя до кареты, — приказала она, — и возвращайся сюда.
Насмешливо посмотрела вслед ковыляющему князю, стерла неупавшую слезинку.
— Благослови тебя Господь! — прошептала царица. Сколько раз она наблюдала его, уходящего, в прошлом? Не перечесть...
Вошли два лакея, чтобы убрать со стола. Видать, получили указание от чернокожего Ивана. Резко тряхнув головой, как бы отбрасывая в сторону наваждение и ностальгию, она подошла к рабочему столу и включила ноутбук. Подождала, пока загрузится операционная система, открыла дворово-должностную сказку, которую Ростислав называл «штатным расписанием», и принялась ее изучать.
Пирог поделен был давно, остались только крохи... царица остановилась на министерстве сельского хозяйства. Глава его боярин Снетков давно жаловался на отсутствие компетентных помощников. Надеясь, что князь Голицын все правильно поймет (ну откуда ему взять целое министерство), она ввела в сказку новую должность — заместитель министра по поместному надзору. Быстро добавила примечание: «курирует все сельскохозяйственные угодья и поместья-вотчины». Черт его знает, что получится, но когда-то у Василия Васильевича был план по реорганизации сельского хозяйства всей России. Пущай экспериментирует!
Вернулся мажордом. Царица оторвалась от компьютера и спросила:
— Где все?
— Генерал Волков с Ростиславом Алексеевичем смотр проводят... на Лубянке. Велеть запрячь карету, ваше величество?
— Вели! — кивнула государыня. — Посмотрим, что там граф затеял.
Генерал Волков проводил ежегодный смотр дворянского ополчения и регулярного войска. Со временем он надеялся вообще отказаться от иррегулярных войск, так как они не отвечали требованиям стандартов генерала. Какое войско может быть из мужиков, обряди их хоть в тигелеи, хоть в панцири, а хоть и в бронежилеты! Настоящего солдата нужно долго готовить, а какой из мужика солдат, когда он про покинутое дома добро думает и о том, не подскочит ли к женке сосед вертлявый, пока хозяин отсутствует. Но сама идея перевода войска на контрактную систему была нова не только для России на Гее, но даже для России земной. Поэтому он всячески старался подчеркнуть неготовность дворянского ополчения перед наблюдателями: князем-кесарем Ромодановским, боярами Апраксиным, Басмановым и Юрьевым. Тут же переминался и премьер-министр, иногда прилюдно соглашавшийся с графом, тут же торчала и графиня Лавинье, непонятно чего ради променявшая теплое место у печки на морозную площадь.
Согласно новым правилам, ополченцы проходили мимо генерала и его свиты. Дьяк из военного министерства зачитывал фамилию боярина, размер поверстанного надела, число душ крепостных и количество ратников, которых он должен был представить на смотр согласно верстке. Генерал скептически посматривал на тщетно пыжившихся мужиков и не понимал, кому нужно такое войско. Таким его и увидала Софья Алексеевна, самолично прибывшая на Лубянскую площадь: скучающим, недовольным и сквозь зубы матерящимся. Серебряные пуговицы на новом генеральском мундире были покрыты инеем, и окружающим сегодня отчего-то казалось, что таким же инеем покрыто и генеральское сердце.
— Ну как вам, граф, не холодно? — игриво спросила она Андрея Константиновича.
— Мне стыдно, а не холодно, государыня! — искренне ответил Волков, прижав руку к груди. — Разве ж это солдаты? Это — солдатики! Разве так должны проходить мимо государыни ее воины? Это мне напоминает налет бригады армян на водокачку!
— Каких еще армян? — не поняла царица. — Вы не могли бы разъяснить?
— Хачиков — что тут разъяснять! — буркнул граф. — Вот полюбуйтесь, идут защитники отечества! Марионетки, инвалиды, бомжи Нечерноземья! У нас в Бобруйске шлюхи ровнее ходили! Ну ничего, я знаю тридцать две позы «Камасутры», и эти баре их узнают!
Дьяк Перепелкин подождал, пока подойдет следующее подразделение, и гнусаво возвестил:
— Следующий — боярин Моховой! Приготовиться Нелюдову!
От толпы тревожно ожидающих своей очереди бояр отделился всадник на рыжем мерине и медленно потрусил к утоптанной дорожке, что вела мимо наблюдателей. Следом за ним двинулись шестеро ратников, причем один из них умудрился вывалиться из седла, не проехав и тридцати шагов.
— Брависсимо! — ядовито прокомментировал генерал. — Моховой, после смотра ожидаешь меня у штаба в позе одинокого бедуина, собирающего трюфеля! Я вам, братцы, устрою легкий сердечный приступ! Бригада патологоанатомов не разберется! Перепелкин, кличь следующего!
По «гаревой дорожке» двигались, втянув головы в плечи, ратники боярина Нелюдова. Сам он гарцевал на лошади, а его люди шли пехом.
— Эй, на шхуне! — заорал Волков. — Где лошадок потеряли? Рядом с цыганским табором ночевали? На месте стой! Нелюдов, ко мне, остальные на месте!
Ромодановский украдкой показал боярину кулак. Граф Волков иронично шмыгнул носом:
— Докладывай, боярин, почему не по уставу на смотр явился. Где кони?
Нелюдов в свою очередь протрубил своим хоботом партию трубы из «Аиды» и искренне ответил:
— Нет лошадок, ваше сиятельство. Хворь какая-то приключилась — все передохли. Одна моя кобылка осталась.
— Из сапных яслей поели, — сочувственно кивнул генерал, — а на кой ты им сабли прицепил, чтобы гениталии себе пообрезали?
— Ась? — не понял боярин.
— Иди! — махнул рукой Волков. — Дьяк, следующего!
Софья немного потопталась сзади, не решаясь выйти, чтобы не смущать честной народ. Затем, окончательно продрогнув, ухватила под руку премьер-министра и укатила с ним в своем экипаже куда-то в сторону Гдовы. Волков неодобрительно посмотрел им вслед и принялся издеваться над очередными горе-вояками. Это действо продолжалось еще часа полтора, пока последний из бояр не протащил своих людей мимо генерала.
— Слушать сюда! — громко прокричал Волков. — Сейчас перед вами пройдут два полка новой регулярной армии, которая еще только создается, но у которой большое будущее. Взгляните же на настоящих солдат русской армии, и вы поймете, почему я сегодня ругался и зверствовал! Петр Данилович, приступайте!
Командующий сухопутными войсками боярин Басманов махнул зажатым в руке красным флажком. Через полминуты от края Лубянки раздался грохот барабанов, и на площадь вступили войска нового типа. Четко печатая шаг, впереди шел сводный взвод барабанщиков, а за ним колоннами поротно — два полка пехоты Московского гарнизона с командирами полков и батальонов во главе. Девять колонн прошло мимо, вызывая строевым шагом легкое дрожание мерзлой земли. Когда звук барабанов утих, генерал торжествующе кивнул:
— Орлы!
— Согласен, — кашлянул в кулак Ромодановский, — уразумел и я, отчего вы были так недовольны, Андрей Константинович. А я грешным делом подумал, что вы выпимши.
Волков повернулся к закутанному в шубы князю-кесарю.
— Настоящий офицер должен быть слегка под хмельком. Об этом в Уставе сказано: «До синевы выбрит и слегка пьян». А местные командиры — наоборот.
— Как это? — не понял Ромодановский.
— Слегка выбрит и до синевы пьян.
Все послушно засмеялись. Боевой офицер всегда внушает уважение, а если он генерал... хочешь не хочешь, а вежливо хохотнуть надо. Иначе начальство подумает, что не уважаешь. Но от речевок Волкова люди смеялись без натуги. Хорошо смеялись.
— После такого смотра не грех и в легкую пьянку поиграть, господа! — заметил нерешительно дьяк Перепелкин. — Согреть душу.
Волков молча развернулся к нему, окинул пристальным взглядом. Пожевав губами, вынес вердикт:
— Признайся, Матвеич, что исправил букву в своей фамилии!
— Какую еще букву? — не понял тот.
— Ну, литеру! — поправился граф. — «И» исправил на «ё», когда все поссать вышли! Был «Перепилкин», а стал «Перепелкин». Что, тебя без полуштофа дьявол не отпускает? За бороду держит?
— Ваше превосходительство! — перекрестился дьяк. — Не к ночи упоминать лукавого! Что вы! Мы, Перепелкины, с тринадцатого века охотой на перепелов промышляли, посему и наречен наш род фамилией такой!
— Да? — недоверчиво ухмыльнулся граф. — А мой род, значит, на волков охотился! Занятно! Ладно, господа, все свободны! Кто по кабакам, а кто — по бабам. Лично мне после нынешнего смотра тошно и хочется блевать. До свидания!
Он за руку попрощался с Ромодановским и, приложив ладонь к козырьку, лихо двинул по направлению к собственному экипажу, мурлыча поднос строчки из «Охоты на волков» Владимира Высоцкого:
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
— Федор, трогай! — крикнул он кучеру, усаживаясь на мягкое сиденье. — На волков охотиться — это вам не перепелов из рогатки стрелять! Выю порвать можно!
Карета мчалась по вечерней Москве, а из полураскрытого окошка доносилось негромкое пение генерала:
И мне поют перепела,
Что ты опять перепила,
И, упившись до изумленья, умерла!
