2. Мбога

Поль сидел за своим столом и листал папку с документами. Горбовский, Мбога и Хосико расположились перед ним в просторных креслах. Леонид Андреевич привычно разлегся, задвинув длинные ноги чуть ли не под стол директора Базы. Мбога уселся по-турецки, как-то теряясь среди плюша, и только громадный карабин, любовно уложенный им на колени, придавал ему вполне грозный вид, и внешнее достоинство, и солидность. Хосико сидела прямо, сложив руки на коленях, и с интересом оглядывала кабинет. Кресла были украшены стилизованными изображениями ракопауков.

Кабинет Поля находился на самом верхнем ярусе Базы и был до последней возможности напичкан экранами и селекторами межзвездной, планетной и внутренней связи, фильмотеками, удаленными терминалами БВИ, а к прозрачным стенам достаточно неряшливо, скотчем, были прилеплены планетографические карты и еще не просохшие пленки спутниковой съемки. На пленках был лес — вид с высоты двухсот километров, за стенами тоже был лес — вид с высоты двух километров. В огромном помещении звучали приличествующие месту (резиденция директора Базы и начальника Службы индивидуальной безопасности) и моменту (внеплановая инспекция члена Мирового Совета, председателя Комиссии по Контактам, члена Комитета по охране животного мира иных планет и прочая и прочая и прочая доктора Тора Мбоги) обрывки докладов егерей — по селекторной связи, — механические голоса спутниковых метеороботов, трели запросов в информотеку и усталое дыхание терминалов, выплевывающих карточки срочных запросов и сообщений.

Поль перелистнул очередную страницу и невидяще уставился на Мбогу. Маленький доктор неловко пошевелился, ожидая очередного вопроса, и, не дождавшись, наклонился к Горбовскому и вежливым шепотом поинтересовался:

— Леонид, почему мальчик на меня так смотрит?

Горбовский неохотно очнулся от дремы, взглянул на Поля и коротко ответил:

— Сожалеет.

— О чем? — удивился Мбога. — Я еще ничего не сделал…

— Сожалеет, что писал в детстве сочинение не о тебе, а обо мне. Твое ружье поразило его воображение наповал. Если бы он тогда знал о твоем карабине, то ты был бы доволен.

— Правда? — улыбнулся Мбога. — Позволь тогда узнать, что он сочинил о тебе.

— Я был велик, — устало сказал Леонид Андреевич. — У меня горели глаза… даже когда я спал… я вел корабль сквозь магнитные бури и бешеные атмосферы, а руки мои были как сталь.

— Вы и сейчас такой, — вежливо заметила Хосико. — Ваши глаза пылают, даже когда вы дремлете, Леонид Андреевич.

— Вот-вот, милая Хосико-сан, — расцвел Горбовский. — А представляете, как бы написали о нашем общем друге? Он был велик. Карабин его был велик. Его глаза сияли, и даже в ночных джунглях он не нуждался в фонарике…

Разговор тек, как лиловый туман у подножия Скал, такой же странный, несмотря на свою видимую непринужденность и обмен колкостями, оставляющий неприятное ощущение недоговоренности и желания спросить самого себя — а почему мы говорим именно об этом. Мбога привез с собой папочку, над которой сейчас медитировал Поль, и которую Хосико почему-то упорно обзывала заккурапией. Горбовскому же Мбога пока ничего не сообщил о цели визита, и Леонид Андреевич догадывался, что сейчас не место и не время. Однако у него появилось стойкое подозрение, что время изматывающего душу и нервы беспокойства прошло. Наступала пора действовать и, что самое неприятное, совершать необратимые поступки. Ох уж этот знаменитый девиз — да вайте не будем делать необратимых поступков! Как звучит! Эссенция гуманизма… Что же у меня за работа такая — быть добрым? Не умным. Не смелым. Добрым. Интересно, спросил себя Леонид Андреевич, вновь закрывая глаза, смогу ли я стать когда-нибудь злым? Хоть на мгновение? И что же нужно этакое со мной сотворить?

Мбога достал из кармашка маленькую трубочку, набил ее табаком из кисета, огляделся, шевеля пальцами, в поисках зажигалки. Хосико выудила, словно из воздуха, стальной цилиндрик и чиркнула колесиком.

— Благодарю вас, Хосико-сан, — наклонил голову Мбога.

Поль аккуратно перелистывал документы и прочитывал их для верности по два раза.

Мбога отложил карабин, переступил через ноги Горбовского и подошел к прозрачной стене, за которой открывался вид на Базу — на блестящие ангары дирижаблей, вертолетов, вездеходов, сверкающие, как варварские драгоценности, пристанища для туристов, посыпанную белым песком площадку для звездолетов, на которой сейчас согревались два “призрака”, недовольно поводя индевеющими боками — на одном прибыли Мбога и Хосико, другой был набит оборудованием. Многочисленные дорожки соединяли типовые домики местного персонала, в песочницах возились маленькие дети.

Пандора. Доктор Мбога вспомнил, как они первыми высаживались на этой планете, где-то в середине континента, не знающие и не подозревающие, что их здесь ждет, но зато уверенные в своих скафандрах высшей защиты, в своих дезинтеграторах. Они тащили на себе громадные коробки для образцов — теоретически всепроходный вездеход затонул в первом же практическом болоте. Хорошее имя дали тогда этой неприветливой планете. Воистину — ларец с сюрпризами, злыми и не очень. Ведь если бы не Пандора, то не открыл бы он никакой “бактерии жизни”, возился бы Карпенко со своей биоблокадой до скончания века, а изящная, разработанная во всех подробностях теория Натальи и Хосико так бы и осталась теорией. И приходилось бы ломиться сквозь лес в скафандрах высшей защиты не только здесь, но и на Ружене, и на Леониде, и на Магоре, и в миллионе других мест, о которых знают только недотепы из ГСП. А теперь тут в песочке возятся детишки. Идиллия. Пастораль. Только вот на этой пасторальной картинке появилось темное пятно, которое необходимо… понять, пожалуй, лучшего термина и не подберешь. А Леонид в который раз поражал его своим фантастическим чутьем.

Поль дошел до конца вместилища документов, произнес в пространство: “Робинзона ко мне. Срочно” — и принялся перечитывать подшивку заново. Поль все-таки был очень молодым директором Базы. А Пандора являлась не совсем тем местом, где можно было проникнуться духом современной бюрократии. Документооборот Периферии ничтожен. Все здесь строилось в основном на личных связях, на знакомствах, на доверии. Здесь не любили инструкций и терпеть не могли писать отчеты, которые КОМКОН по каким-то смутным соображениям предпочитал иметь непременно в письменном виде, и ни в коем случае не в виде кристаллокопий. Поэтому сухой стиль официальной документации требовал от него полной сосредоточенности. А еще при всем обилии этой канцелярской казуистики Поль никак не мог найти ответа — а что все-таки здесь делает доктор Мбога?

А что здесь делает Горбовский? Имелись, правда, неподтвержденные слухи о том, что у него безнадежный роман с Ритой Сергеевной Турнен. Ничем другим Поль не мог объяснить себе пребывание знаменитого звездолетчика на вверенной ему, Полю, территории. Особенно если учесть отношение Леонида Андреевича к охоте и к лесу.

А что здесь может делать доктор Хосико Фуками?

Поль в отчаянии потряс головой и вернулся к чтению.

Наиболее понятным и коротким был самый первый документ.

Комиссия по контактам, сектор Пандора.

Начальник сектора Слон — директору Базы, начальнику

Службы индивидуальной безопасности Полю Гнедых

Тема: проведение внеплановой инспекции сектора Пандора.

Дата: 24 июня 35 года, 6.43 ЕМТ.

В соответствии с решением Комиссии от 23/06/35 протокол номер 0837/6 о проведении внеплановой инспекции сектора Пандора прошу Вас обеспечить прием представителей в составе:

1. Т.Мбога, председатель Комиссии по контактам,

2. X.Фуками, внештатный консультант Комиссии по контактам по вопросам биоблокады.

Все без исключения решения инспекторов имеют приоритет “НОЛЬ”.

Внизу корявым со сна почерком Слон приписал: “Не горюй, Полли!”

Так. Контакт и биоблокада. Биоблокада и контакт. Попробуем проанализировать это с точки зрения процедуры отдачи подобных внезапных распоряжений, ради которой Слона подняли ни свет ни заря, хотя тот же Мбога наверняка в курсе — когда обычно ложится начальник сектора Пандора Ангус Слон. Вот он, Полли, в курсе. Тем не менее, Слона подняли, растолкали, схватили за хобот и заставили, нет — вежливо попросили написать соответствующее распоряжение, хотя он, Полли, всегда с радостью принимал и будет принимать разнообразные инспекции не только КОМКОНа, но и Деликатесного отделения Службы доставки, контролирующего всхожесть и пухлость небезызвестных алапайчиков на вверенной ему, Полли, территории. И кстати, зачем его, Полли, руководству в лице глубокоуважаемого доктора Тора Мбоги понадобился Слон? Если бы Мбога не предъявил никаких сопроводительных документов, то он, Полли, все равно взял бы под козырек, сказал бы “Есть!” и строевым шагом отправился бы выполнять отданные ему приказы. А может быть, он просто не понимает всей этой тонкой канцелярской машинерии? А может быть, ему, наоборот, оказали великую честь, что царь и бог Периферии прибыл на вверенную ему, Полли, территорию как самый обычный смертный — обложившись документами и справками?

Нет, ничего не понимаю, честно признался себе Поль в очередной раз.

После распоряжения шел опросник (“Макет опросника, рекомендуемого к использованию при расследовании нарушений Закона об обязательной биоблокаде” — так он именовался полностью). Имя, фамилия, дата рождения, пол. Это понятно, это важно. Особенности пренатального периода (заполняется личным врачом). Это непонятно, но врач заполнит. Наверное. Карта фукамизации (“Крайне важно!” — стоял гриф рядом с вопросом). Склонность к Г-аллергии. И так далее, и тому подобное — пять страниц убористого текста. Сплошные медицинские термины. Но сквозь них проступало нечто грозное. Даже угрожающее. Биоблокада. Волшебная палочка Периферии. Да и Земли тоже. Непробиваемая броня. Меч-кладенец. Надежная, как Космофлот. Так мы привыкли все думать. Но мы-то знаем, что это не так. А он, Поль Гнедых, как начальник Службы индивидуальной безопасности, знает это и на собственной шкуре, что значит оказаться в лесу с истекающей прививкой. Кто сказал, что на Пандоре самое страшное — ракопауки? То, что на Пандоре самое страшное, — не разглядеть и в обычный микроскоп. Начинается как заурядная простуда — насморк, чихание. Потом в голове путаются мысли от непрерывного рева урагана, зачем-то поселившегося под черепной коробкой. Затем начинают в каждом болоте чудиться русалки. Такие вот дела. Такие вот симптомы. И где же это нас пробило? Неужели какую-то заразу все-таки провезли сквозь карантин?

Робинзон вошел тихо и молча встал перед столом Поля, опасливо косясь, словно пугливый конь, на гостей. К Горбовскому он уже привык.

— Доктор Мбога, доктор Фуками, это мой заместитель Джек Робинзон. Джек, это доктор Мбога и доктор Фуками.

“Алиса, познакомься — это окорок. Окорок, познакомься — это Алиса”. Что-то вроде этого.

— Предлагаю решить все неотложные организационные вопросы, — взял быка за рога Поль, бывший зоотехник мясо-молочной фермы на Волге. Начальственный ступор наконец миновал — с присутствием высокого руководства Поль уже свыкся, благо что руководство вело себя непринужденно, тихо и даже весело. Предписания ухнули куда-то на дно сознания, чтобы там незаметно кристаллизоваться в ясные инструкции вверенному ему персоналу, а также выдать пару-тройку гипотез о том, что же за напасть свалилась на его голову. Не иначе происки доктора А.Костылина, до сих пор рвущего на себе волосы за то, что отпустил маленького Либер-Полли от себя, от фермы, от парного молока на страшную Пандору. Надо будет ему обязательно позвонить. В самом деле, почему бы одному старому другу не позвонить другому старому другу или, например, третьему старому другу — Генке-Капитану и, взяв того вежливо за грудки… Увы, это невозможно.

Поль думал, что говорить, вещать, приказывать и распоряжаться начнет Мбога, однако маленький доктор продолжал смотреть на расстилающуюся внизу панораму Базы, а слово взяла Хосико-сан, как величали ее Горбовский и тот же Мбога. Поль кивал головой, Джек кивал головой и записывал. Хосико-сан (никогда бы не решился ее так назвать, почему-то подумал Поль) говорила резанными острым скальпелем фразами и была конкретна в своих требованиях, как терминал БВИ. Карантин категории “подозрение”, пустой ангар (“От дирижабля?” — спросил Поль. “От дирижабля”, — согласилась Хосико), трое специалистов-помощников, разбирающихся в биоблокаде, медицинские карты постоянного населения Базы, списки живых и мертвых, ступавших ногой на Пандору за последние десять лет, немедленный отзыв всех егерей и туристов из леса. Третья степень готовности к возможной после карантина эвакуации — это было на сладкое.

В ней есть стальной стержень, думал Поль, и никакое бремя ответственности, долга — научного или человеческого — не смогло бы ее согнуть или сломать. Одна из матерей Токийской процедуры, по сути, подарившая человеку Периферию, сражавшаяся и победившая косный человеческий организм — настолько, как оказалось, впаянный в биосферу Земли, что каждый шаг в космосе давался большой кровью, большими болезнями — а также абсолютно безжалостная к тем перестраховщикам, которые усматривали в процедуре нехороший прецедент для возобновления евгенических экспериментов. Все делается человеком, с некоторым удивлением сделал для себя небольшое открытие Поль. Человеком, его руками, его умом, изобретательностью, и никто ему в этом не помощник. Говорят, что любое научное открытие — неизбежно, вот только придет срок, созреют условия — и можешь спокойно садиться под дерево ждать, когда тебе по голове стукнет яблоко? А ведь это не так. Совсем не так. Если не сделаешь это ты, то не сделает больше никто. Это только ленивые оптимисты видят в прогрессе закономерную, неодолимую силу. Ох, как она одолима! Не было бы сестер Фуками — не было бы и биоблокады. Не стало Атоса — не стало чего-то важного у человечества. Не завязалось. Не свершилось.

В столовой в это время уже никого не было. Хосико обедать, а заодно и ужинать отказалась и отправилась с Джеком осматривать ангар, который предстояло оборудовать под медицинскую и биологическую лабораторию. Поль тоже вежливо отказался от участия в трапезе, и их за столом было двое — Леонид Андреевич и Мбога. Маленькому доктору пришлось подложить под себя пару кожаных подушек, расшитых уже изображениями тахоргов, чтобы поставить локти на столешницу и с любопытством оглядывать помещение.

— Представляешь, Леонид, а ведь ничего этого тогда здесь не было. Мы жили в палатках, как на Леониде, только в отличие от Леониды приходилось при каждом шорохе хвататься за карабин. А потом оказалось, что рядом с лагерем случайно пристроилось дерево-прыгунец, а мы раньше с такой флорой не встречались… Получили массу удовольствия, пока не прибыл транспортник и не забросил сюда лабораторию. Тогда мы стали спать на выдвижных столах. Ты, Леонид, когда-нибудь спал на выдвижных столах?

Горбовский щедро намазал кусок хлеба маслом и отдал его Мбоге.

— На выдвижных столах я не спал, — честно признался он, — хотя я возлежал и даже дремал на тагорянских вместилищах.

— И как? — живо поинтересовался Мбога, принимая бутерброд.

— Получил массу удовольствия.

Мбога аккуратно доел бутерброд и запил его томатным соком.

— Давно хочу тебя спросить — что ты вообще здесь делаешь?

— О, — поднял палец Горбовский, — это вопрос вопросов. Это зловещая тайна, над которой ломает голову все население Базы. Ходит масса версий. Мне больше импонирует любовная. Хотя ты можешь соригинальничать и придумать нечто свое.

— Я давно за тобой наблюдаю, Леонид. Как лучший друг, как соратник и единомышленник. А полгода назад у меня возникла неодолимая потребность излить перед тобой душу, и тут оказывается, что я упустил тебя из виду.

Горбовский намазывал другой бутерброд.

— Я больше не хочу, — предупредил Мбога. — И ты преувеличиваешь мою любовь к сливочному маслу.

— Тут хорошая кухня, — сказал Леонид Андреевич, — тут хорошо готовят. Все-таки Валькенштейн готовит гораздо хуже. Поль понимает толк в мясе. И в молоке.

— Ты пытаешься уклониться от разговора с добрым старым доктором Мбогой? — догадался добрый старый доктор Мбога.

— Да нет, — замахал руками Горбовский.

— Так да или нет?

— Нет, я не пытаюсь уклониться от разговора с тобой, — сказал Горбовский. — Мне даже хочется этого разговора. Только я не вижу проку от этих разговоров.

Мбога взял кусок хлеба, положил его на тарелку и разрезал ножом пополам, затем еще и еще. Леонид Андреевич с некоторым удивлением смотрел на его манипуляции.

— Так вот, полгода назад ты мне срочно понадобился, и тут выясняется, что Горбовского на Земле нет. “Тариэль” есть, злой Валькенштейн, мающийся бездельем, есть, а Горбовского нет. Я обращаюсь с соответствующим запросом в соответствующие инстанции, и мне приходит информация, что Горбовский отбыл на Магору, на Магоре мне вежливо отвечают, что да, был здесь такой, но теперь он отбыл на Ружену… Пять планет Периферии за неполных семь месяцев. Планет-курортов, планет-заповедников, планет, где бурлит веселая туристическая жизнь. И тогда я спрашиваю себя — а что делает на этих планетах всеми глубоко уважаемый Леонид Андреевич?

— Всеми глубоко уважаемый Леонид Андреевич на этих планетах живет и думает, думает и живет. Тора, я при всем своем желании не могу объяснить точнее. Мне хочется быть на посту, на страже. В последний рейс “Тариэля” я совсем извелся — у меня перед глазами стояла одна и та же картина — несколько миллиардов молодых, красивых, умных, энергичных детей играют в догонялки на краю высокого обрыва. Я искал этот обрыв, я изъездил все наши курорты вдоль и поперек и нашел его здесь. У меня стойкое убеждение, что этот обрыв, в который готовы ухнуть все наши дети, — вот здесь, на Пандоре. Я каждое утро сижу на его краю и пытаюсь понять… Я чувствую, но не могу понять.

— Такое же чувство у тебя было на Леониде? Когда ты запретил всем использовать оружие? — спросил Мбога. — Тогда ты был прав.

— Леонида? М-м-м, не знаю, не уверен… Я в любых ситуациях против оружия. Я терпеть не могу охоты. Бедный Поль все пытается заставить меня носить здесь ружье, но я отбрыкиваюсь всеми четырьмя лапами…

Мбога искрошил хлеб, собрал все крошки в ладошку и отправил их в рот.

— Пройдемся? — предложил Горбовский. — Я покажу тебе мой обрыв, явившийся мне в провидческом сне, когда я возлежал на тагорянском вместилище.

— Пойдем, Леонид, — согласился Мбога. — Тем более, что карабин у меня есть.

Они вышли из столовой под большое красное солнце, которое в сочетании с совсем по-земному голубым небом оставляло странное и несколько неловкое ощущение. Выбрав из пяти расходящихся веером тропинок, посыпанных желтым песком, одну, Горбовский и Мбога неторопливо двинулись мимо жилых домиков, мимо административной башни, где в поднебесье управлял этим миром местный бог по имени Поль Гнедых, мимо кустиков дружественной пандорской растительности, не пытающейся ни схватить прогуливающихся землян, ни укорениться на их телах. Два влиятельных члена Мирового Совета представляли собой на редкость забавное и экзотическое зрелище — длинный и худой Леонид Андреевич и крошечный черный Тора Мбога с колоссальным карабином на плече, с трубкой в зубах и повязанным на голове платке из африканского батика. Шедшие навстречу люди даже замирали от удивления, но потом вежливо здоровались и, кажется, хихикали. Веселая планета. Молодая планета. Средний возраст населения — тридцать пять лет… Детский сад.

Жилая зона кончилась. Друзья двинулись по краю посадочного поля, играющего здесь заодно роль космодрома, где из прибывших кораблей добровольцы выгружали коробки с оборудованием, выкатывали механозародыши — словно огромные яйца, — грузили на платформы и оттаскивали к самому большому ангару. Хосико помахала им рукой, а изможденный Робинзон смотрел в небо, где выполнял странные эволюции освобожденный дирижабль. Судя по тому, что пытался он выполнять фигуры высшего пилотажа, за штурвалом сидел смешливый Шестопал — большой любитель штурм унд дранг.

— Веселые люди, — заметил Мбога.

— Ты тоже это понял! — обрадовался Леонид Андреевич. — Веселые. Молодые. Мы очень молодая раса. Куда ни приедь на курорт — везде молодежь, песни, энтузиазм, наука. Куда ни ткни на карте звездного неба, а там уже молодец из ГСП — изучает, сражается, живот кладет на алтарь человечества.

— Такое чувство, что тебе это не нравится, — развел руками Мбога. — Ты хотел бы, чтобы все были такими как ты — осмотрительными, добрыми, ленивыми…

— Стариками, — закончил Горбовский. — Нет, что ты. Просто… Нет, это не просто. Иногда я ощущаю себя лишним в этом мире. А если точнее — препятствием на пути каких-то неимоверно светлых перспектив.

— Это ты хорошо сказал, — усмехнулся Мбога. — Путь долог, но перспективы светлы. Но я слушаю тебя, слушаю.

— Я стар, — признался Горбовский, — я осторожен. Я всего боюсь. Я ретроград. Я не люблю, когда гибнут эти восторженные мальчишки и девчонки.

— Я, кажется, понял, — мягко заметил Мбога. — Тебя пугает рационалистичность этого мира. Человечество изжило религию, отвергло бога, водрузив на его место Ее Величество Науку. Для нас больше нет тайн, кроме научных, и для нас нет препятствий, кроме заковыристых уравнений деритринитации.

— Нет, — покачал головой Горбовский, — не науку. Человека. Человек стал равен богу.

— Богом быть трудно, — сказал Мбога.

Они подошли к краю обрыва. Леонид Андреевич снял тапочки, набрал камешков и уселся на краю, свесив ноги в двухкилометровую бездну. Мбога примостился рядом с ним на корточках, с любопытством вытягивая голову, чтобы взглянуть на отвесную стену скалы, словно выровненную острейшей бритвой. Внизу лес безнадежно жевал подошвы каменных великанов, здесь — ни травинки, ни трещинки, ни зацепки. Теперь пришла очередь волноваться Горбовскому — ему казалось, что еще немного — и Мбога, перекувырнувшись, полетит вниз черным камушком.

— Мбога, прошу тебя — отодвинься.

Мбога отодвинулся.

— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствовал Тойво Турнен, наблюдая меня каждое утро сидящим на этом месте, — признался Леонид Андреевич.

— А кто такой Тойво Турнен? — поинтересовался Мбога.

— Турист-пессимист, — объяснил Леонид Андреевич. Он бросил камешек в бездну.

— Религия — порождение слабости человека, слабости перед мощью и непреклонностью окружающего мира, — сказал Горбовский. — До тех пор, пока существовали слабые люди, беззащитные люди, сломленные люди, испуганные люди, — религия была нужна и даже необходима. Как опиум, морфий в медицине. Ибо религия как раз и есть социальный болеутолитель и транквилизатор.

— Ну что ж, теперь у нас сплошь сильные, смелые люди. Тогда я не понимаю твоего беспокойства. Ты воздвигаешь на месте бога — человека и, в то же время, отказываешь ему в праве на ошибку и даже гибель. Ты боишься не ошибки, ты боишься смертей. Если каждый человек — бог, то гибель бога есть гибель целой вселенной, так?

— Так, — легко согласился Горбовский. Разговор стал утомлять, как утомляет любое откровение — выворачивание под яркий солнечный свет своих самых темных, стыдных чувств, идей и сомнений. — Только я еще боюсь, что мы слишком возомним себя богами и не заметим, как нами начнут манипулировать.

— Ага. Смутные идеи КОМКОНа насчет операции “Зеркало” докатились и до тебя.

— Ну да…

— Странник не любит Странников. Горбовский боится Странников. Комов и не любит, и боится, но считает, что все возможно под этими небесами. Один старый, маленький доктор Мбога ничего не боится. У доктора Мбоги есть большой карабин, а страшнее сора тобу-хиру в исследованной части космоса он еще ничего не встречал.

Горбовский высыпал горсть камней в пропасть, пошевелил пальцами ног и спросил:

— Так что же привело доктора Мбогу на Пандору? Или это секрет?

— Ну что ты, Леонид. От тебя — никаких секретов.

Хосико-сан ангар понравился. Как и любая база Периферии, База на Пандоре испытывала катастрофическую нужду в свободном месте. Можно было бы потеснить жилой сектор, заглубиться в скалы — как сказочные гномы, — возвести высотные строения, но наиболее экономичным оказалось просто пустить обустройство на самотек.

Творческий беспорядок на Базе порождал массу курьезных случаев, одновременно будил воображение и заставлял проявлять изобретательность. Из подвернувшегося под руку хлама собиралась бытовая техника, из стиральных машин выходили прекрасные центрифуги для биолаборатории, а центрифуги из биолаборатории использовались в качестве миксеров для сбивания молочных коктейлей в домашних условиях. Инженерная и изобретательская мысль била ключом, а число самых невероятных гибридов росло на глазах. Вадим Сартаков на полном серьезе говорил о случае начала спонтанной механоэволюции на отдельно взятой планете, а Алик Кутнов устал осматривать бродящих по улицам киберуборщиков, стараясь отыскать взятый кем-то для их починки ионный триггер.

Поэтому ангар для дирижабля, строго говоря, был занят не столько дирижаблем, сколько бесконечными рядами всевозможных ящиков, контейнеров, узлов, упаковок Грузная машина как-то терялась на этом фоне.

— Зря вы сюда привезли свой хлам, — жизнерадостно объяснял Джек. Он уже отошел от стресса, да и Хосико оказалась при ближайшем рассмотрении совсем не механизмом для смазывания шпинделей. Смеяться она умела. — Мы бы вам из всего этого собрали бы здесь завод по производству звездолетов.

— Спасибо, — вежливо ответила Хосико, — но мне не нужны звездолеты. Мне нужно абсолютно пустое помещение как раз вот таких размеров.

Робинзон недоверчиво посмотрел на совсем скромную по его разумению кучку оборудования Фуками.

— Оно растет? — поинтересовался Джек. — Оно распухает, как тахорг во время водопоя?

— Оно не распухает, — поправила Хосико, — но по инструкции оно требует простора. А у вас здесь старты и приземления кораблей, разгрузка и загрузка, а завтра здесь вообще станет непереносимо тесно.

Джек схватился за голову.

— На что это вы намекаете, Хосико-сан?

— Увидите, — пообещала Хосико. — Услышите. А теперь приступим к работе. Как вы намерены превратить этот вертеп в идеально чистую площадку?