Придя в себя, я аккуратно повесил фуражку на рогатую вешалку в углу, машинально провел ладонью по волосам и осторожно присел на тяжелый, даже на вид неудобный стул с резной спинкой. Из запасников музея, наверное. Сама же госпожа директриса разместилась в обитом бордовой кожей элегантном офисном кресле, достала из маленькой сумочки пачку сигарет, прикурила от миниатюрной золотой – честное слово, золотой – зажигалки, не обратив ни малейшего внимания на мое суетливое хлопанье по карманам, и слегка брезгливо, но все равно очень эротично пропела:

– Вы, наверное, по поводу кражи пришли? Так я все в заявлении написала, больше я ничего не знаю. Да и некогда мне, честно говоря, дел по горло, сами понимаете.

Тут она грациозно стряхнула пепел со своей длинной, пахнущей сандалом сигаретки в бронзовую пепельницу, бросила ногу на ногу – я услышал только шорох, из-за столешницы ничего не было видно – и слегка откинулась на своем троне.

Все-таки кое-какой иммунитет я за время работы в органах приобрел, так что быстренько сконцентрировался и принялся обдумывать первый вопрос.

Надо сказать, эта редкая птичка слегка переусердствовала. Совсем чуть-чуть. Такой женщине не следует тратить свое обаяние на какого-то малозначительного мента-стажера, потому что менту-стажеру, если он не полный имбецил, совершенно понятно, что тут ему ничего не светит, не звенит и даже не пахнет. В общем – нечего ловить. С таким же успехом можно пялиться на фотографию в «Космополитене» – никакой практической пользы, одно расстройство мочеполовой системы. Хотя некоторые таки пялятся и даже ловят от этого кайф, только я не из их числа. Я все-таки физик по образованию, здраво мыслить умею, так что на понт, даже такой фигуристый, меня не возьмешь, понимаю, что «не бродить, не мять цветов багряных…». Хотя это, кажется, по другому поводу сказано. Но все равно годится.

– Госпожа… Арней, – начал я, напрягая рудименты хорошего воспитания, которого, кстати, так во время учебы и не получил.

В университете, а тем более на физфаке, политесу не уделяли должного внимания, не в пример, скажем, «Демократическим основам современной религии» – был такой обязательный курс. Вел его профессор Рамзаев, богун Рамзай, известный в молодости среди братвы под погонялом Ушан. Его и студенты звали Ушаном, было за что… Но это я так, в порядке лирического отступления.

– Госпожа Арней, я понимаю, что вы весьма занятой человек, однако помощь милиции, братве или Храму – первейшие и почетнейшие обязанности каждого добропорядочного гражданина или гражданки, будь он хоть трижды занят, – выговорил я совершенно бессмысленную тираду, после чего продолжил уже по существу: – Расскажите, пожалуйста, как вы обнаружили кражу. Что вы при этом почувствовали, какие мысли, какие подозрения у вас возникли? Кто, по вашему мнению, мог быть к этому причастен?

Однако рудименты хорошего воспитания давали-таки себя знать! Откуда у меня это, может быть, от бабки-польки?

Госпожа Арней, похоже, не обратила на мои светские потуги никакого внимания, однако ответить соизволила. Интересно, она что, не понимает, во что вляпалась с этим чертовым ножиком? Экспертизу ей приспичило проводить, видите ли, историко-магическую или наоборот.

– Как вам известно, – директриса слегка откинулась в своем кресле, – в запасниках провинциальных музеев можно подчас найти удивительные вещи. Лежит себе какая-нибудь старая картонка, а на самом деле это ранний Санторский, и стоит он подороже, чем весь остальной музей вместе с его сотрудниками. В художественном смысле, разумеется. И вот я, имея профессиональное магико-историческое образование и как директор музея, естественно, не могла заинтересоваться, что же у нас там, в подвалах? После прежнего директора остался страшный бардак, вы, наверное, в курсе, что господин Кручек страдал болезненным пристрастием к спиртному. Кроме того, он в нетрезвом виде высказывал совершенно еретические суждения, за что в конце концов и поплатился.

Я действительно помнил, что какого-то сильно пьющего деятеля культуры забрали в БСБ, после чего о нем не было ни слуху ни духу. Но о том, что это был директор городского музея, слышал в первый раз. «Ах ты стерва ногастая…» – подумал я.

Видимо, физиономия у меня все-таки брезгливо передернулась, потому что госпожа Арней торопливо сказала:

– Не смотрите на меня так, пожалуйста, не надо. Я кто угодно, только не стукачка, можете мне поверить. Теодор Генрихович действительно очень сильно пил, насмерть, можно сказать, а в пьяном виде его несло. Он даже ко мне приставать пытался, это при моем-то муже…

– А кто ваш муж? – вежливо спросил я. Наличие влиятельного мужа многое объясняло, хотя бы то, почему эта дамочка так уверена, что с ней ничего плохого не может случиться. Хотя вон тот же Кабан, уж какой был влиятельный человек, однако же, погиб при невыясненных обстоятельствах, ушел, так сказать, служить Ааву…

– Моего покойного мужа звали Семен Самволович Кабанов, – спокойно ответила госпожа Арней, глядя мне прямо в глаза. – И свиньей при жизни он был редкостной, особенно в последний год своей жизни.

Вот такие чебуреки!

Кабанов погиб как-то по-дурацки, помню, это дело через нас даже не проходило. Братки там что-то расследовали, но, насколько мне известно, довольно безуспешно, хотя даже БСБ подключали. Чем все кончилось – не знаю, но, по-моему, ничем. Вроде бы пришли к выводу, что какие-то личные враги прострелили его бронированный джип из противотанкового ружья, заряженного наконечником древнего копья, или еще какой-то бред в этом роде… И про жену его я тоже слышал – от художничков, с которыми выпивал, сплетни какие-то мистические, так, пьяным шепотком с оглядкой через плечо.

– А зачем вы замуж-то за него вышли, если он свиньей был? – совершенно по-хамски брякнул я. – Нельзя было кого-нибудь поприличней найти?

– Он был сильной свиньей, и у него было большое будущее, – серьезно сказала бывшая мадам Кабан или как это будет… «Свинья», если женского рода? Кабаниха? – Мне по роду выбранной профессии нужен был человек с большим будущим, у кого же его было брать, это будущее, как не у Кабана или ему подобных?

«Странно все-таки выражают свои мысли эти магистки, – подумал я, – хотя каждая женщина мечтает о сильном мужчине с большим будущим, чего же тут странного… Вот разве что интонации какие-то жутковатые».

Неожиданно она резким тычком раздавила уже погасшую сигарету, потянулась было за новой, потом передумала и примирительно сказала:

– Знаете, Степан… Григорьевич, пожалуй, я все-таки сварю кофе, или, может быть, вы вина выпьете?

В шкафу обнаружилась компактная современная электрическая кофеварка, чашки, бокалы и даже бутылка марочного коньяка «Гриднев», я был уверен, что настоящего. Отказываться я не стал, но и пить всерьез не собирался. Разве что в интересах следствия…

– Вы не представляете, Степан, как я стосковалась по цивилизованному обществу, по нормальному человеку, по большому городу, наконец… – говорила хозяйка кабинета, расставляя на письменном столе чашечки и бокалы. – Откройте, пожалуйста, коньяк и порежьте лимон… Вы же образованный человек, вам, наверное, тоже здесь тоскливо… тошно…

– С чего бы… почему вы так решили, что я образованный человек? – сипло произнес я, кромсая несчастный лимон.

– У вас же «поплавок» на лацкане милицейского кителя, – засмеялась моя собеседница… подозреваемая… свидетельница? – И вообще, зовите меня просто Гизелой.

Эк она ловко из подозреваемой в собеседницы перепрыгнула!

– А по батюшке? – поинтересовался я, чтобы восстановить стремительно падающий градус официальности. Знал же из протокола, что зовут ее Гизела Маевна. Гизела Маевна Арней, такое вот фамилия-имя-отчество.

– Да все вы знаете, – засмеялась она и как ни в чем не бывало продолжила: – Будьте со мной попроще. Просто Гизела, и все. Вы же в университете учились, так что помните небось, какие легкие девочки были на истмаге? Признайтесь, захаживали к нам в общежитие? Вы, кстати, с какого факультета?

– С физического, – стеснительно признался я. – Факультет общей физики, фофка.

Насчет общежития – нет, не захаживал, хотя и очень хотелось. Только фофки, знаете ли, у магисточек не котировались, по причине отсутствия харизмы или чего там еще им надо было. Но о самих студентках истмага я был наслышан. У них некоторые дисциплины и сдать-то было невозможно, если с мужиком перед этим не потрахаться, так что… чего уж там!

– О-о! – уважительно протянула госпожа Арней. – А у меня, признаться, ни одного фофки не было, хотя и общага ваша рядом была. Мы вас боялись. Ходили слухи, что после того, как с фофкой побудешь, наступает зависимость от реальности, и тогда вся твоя магическая карьера полетит псу под хвост. Останется разве что в училки податься, и то в начальные классы. Ну давайте. За альму-матер!

Принадлежность к одному учебному заведению располагает к сближению. Ах, альма, ах, матер, и все такое. Хотя у этой самой «альма-матери» детишки бывают любимые и не очень, и все равно… Так что через полчаса мы общались, как говорится, «без напряга».

Мне-то рассказывать было особенно нечего, разве что про то, как после каждой сессии определенный процент фофок отправлялся в психушку, но, во-первых, здесь гордиться нечем, да и забавными такие случаи не назовешь. А во-вторых – даже эти истории были скорее всего выдумкой. По крайней мере при мне никто в психушку не угодил. В армию – да, было, особенно когда начались известные события. Ну, помните так называемый «последний парад»? Вот тогда в армию почему-то стали лихорадочно набирать студентов, и многие попали под раздачу. Я-то благополучно перескочил из университета в школу милиции, тем и спасся.

«…Кванты?» – спрашивает меня доцент Тавгер. «Кванты», – отвечаю я. И тогда доцент ставит свой портфель рядом с моим, и там тоже что-то булькает. «Кванты?» – спрашиваю я. «Кванты», – отвечает доцент Тавгер. И ставит мне зачет. А еще однажды мы пили с Николой и Чипполой, и Никола поспорил с Чипполой, что залезет на закорки Кмагу Шестирылому, ну, помните памятник на площади? А потом приехали менты и всю ночь пытались Николу оттуда снять, потому что сам он слезть не мог. В конце концов…

И дальше в том же духе. В общем, истории мои разнообразием не страдали.

А вот байки госпожи Арней, юной студентки-магисточки, были гораздо завлекательней и романтичней, и рассказывать их, в отличие от меня, она умела. Эпизоды из жизни сексуально раскрепощенных студенток-магисток, рассказанные одной из них, это, знаете ли, нечто особенное. Я и пытаться не стану пересказать то, что она мне напела, у нас, на физфаке, в отличие от истмага курс сексуальной раскрепощенности учебной программой не предусматривался. Если бы госпожа Арней вздумала писать воспоминания, от издателей отбоя бы не было. Озолотили бы с ног до головы. Впрочем, денег ей, похоже, и так хватало. После ее студенческих воспоминаний у меня возникло сладкое для каждого мужчины чувство сексуальной доступности собеседницы. Именно оно делает некоторых женщин сущей погибелью для нас, мужиков. Понимаете, нельзя, и все-таки – можно! От этого рехнешься, пожалуй. И делай с нами что хошь…

Но я все-таки взял себя в руки, чем весьма горжусь.

– …А скажите, Гизела, как вы узнали, что среди этого старого хлама затерялся ножик самого Аава Кистеперого? – спросил я, с некоторым усилием вспоминая о своей миссии.

– Просто почувствовала, – рассмеялась моя визави, небрежно стряхивая пепел на столешницу и разворачивая ко мне изящно свернутые колени. – Кровь подсказала, что где-то здесь лежит любимый ножичек прапрапрадедушки.

– Что? – Я чуть не подавился лимоном. – Как это? Кого?

– Ну да. – Историческая магичка потянулась, довольная произведенным эффектом. – Аав Кистеперый – мой пращур. А что, разве не похоже?

Я вгляделся в улыбающуюся магистку и действительно почувствовал в ней что-то дикое, разбойничье, что-то опасное, делающее ее еще более погибельной. Я понял, что это правда, все-таки я был мент и вранье почувствовать сумел бы.

Так что за свою безопасность госпожа Арней действительно могла не беспокоиться, ну а мне на мою было как-то уже наплевать.