Глава 17
Звезда над городом
Но осталась, чуть мигая,
Вкось прибитая звезда,
Я просил сестру, рыдая,
Выпрямить ее тогда.
Редьярд Киплинг. LA NUIT BLANCHE
Утром на рынке города Зарайска было солнечно и людно.
Нас сюда привез незнакомый пожилой братан, скромно представившийся Димсоном. На вопрос, где наш старый приятель симпатяга Гонсалес, Димсон ответил, что у братана Гонзы важное дело и что по магазинам повезет нас он, Димсон, потому что у него есть немного свободного времени, а кроме того – врожденный вкус. После чего словоохотливый Димсон гордо сообщил нам, что в плане шмоток с ним советуются все самые крутые телки города, так что все будет ништяк и мы можем не беспокоиться. Глядя на здоровенные золотые «гайки» на пальцах и кожаный смокинг в сочетании с широченными клетчатыми штанами – в память о бурной молодости, объяснил Димсон, – в это можно было поверить. Модник наш сопровождающий был тот еще. Но, как выяснилось, не просто модник. Димсон был очень деловой браток и крышевал местный оборонный завод.
– До меня у них там был натуральный беспредел, – говорил он, небрежно бросая свою тачку между тяжелыми фурами, идущими, видимо, транзитом. – Начальство и вояки пилили между собой бабки как хотели, а простым работягам, ну, там, всяким инженерам, слесарюгам и прочим, даже опилок от тех бабок не доставалось. Ну, я быстро с ними разобрался, так что теперь все довольны, а если у кого какие обиды – так вот он я, Димсон, всегда открыт для общения с трудовым народом… – Стране стволы нужны? – риторически спрашивал он, лихо сворачивая на боковую улицу. – Правильно, нужны, потому что безоружную страну всякие разные добрые соседи сразу высосут досуха, как алкаши дармовой пузырь. Соседи – они вежливые, покудова ты при стволе, а если у тебя ствола нет, а у них есть, тогда – кранты всей дипломатии. Братве стволы нужны? Правильно, нужны! Потому что браток без ствола не браток, а так, обычный гражданин. И даже ментам стволы нужны, хотя бы для понта. Правильно я говорю? Меня братва поставила на завод – я отвечаю. Все путём.
Судя по слитному реву скорострельных пушек, доносившемуся со стороны аккуратных заводских корпусов, крыша у военного завода не протекала и уж тем более съезжать никуда не собиралась. О судьбе бывшего руководства предприятия я спрашивать не стал. И так все было ясно.
– Вы вот, артисты, – снова обратился он к нам, – будете местные таланты крышевать, чтобы не хуже, чем в столице. А то у нас талантов много, а крышевать их некому. Бабок вам дадим, не бойтесь!
– А чего же мы тогда на рынке делаем? – улучив момент, когда Димсон прервался и закурил, спросил я. – Нам на рынке, что ли, таланты искать?
– А испытательный срок? – резонно ответил Димсон. – Кроме того, рынок – место, можно сказать, почетное, все мы когда-то с рынка начинали. Да и вас народ сначала узнать должен, а уж потом решать – уважать или как.
Признаться, радужные перспективы, раскрытые передо мной Димсоном, вдохновляли, но как-то не очень. Однако делать было нечего, и я согласился, в смысле, что крышевать таланты – это именно то, о чем я мечтал всю свою сознательную жизнь. Люта же просто улыбнулась таинственно и, как всегда, лучезарно и промолчала.
– Ну, где затариваться будем? Может, здесь? – деловито спросил Димсон, останавливаясь возле трехэтажного здания местного торгового центра, бывшего некогда, судя по архитектуре, вернее, по ее отсутствию, одним из промышленных предприятий города. Каким-нибудь отраслевым НИИ или КБ.
– Вообще-то, – сказала Люта, – того, что мы нашли в вашей квартире, вполне достаточно, особенно выпендриваться нам пока не годится.
«Выпендриваться! – подумал я. – Ишь какие слова знает наша тихая аймочка! Вот не подумал бы».
– В принципе ты, девочка, все по делу говоришь, – одобрительно заметил Димсон. – Видон у вас, я бы сказал, вполне соответствующий. Особенно у тебя.
Лично меня найденная нами в братанской квартире одежда вполне устраивала – мягкая коричневая куртка из кожи, свитер под горло, добротные джинсы незнакомой мне фирмы и что-то вроде ковбойских сапог, правда, без всяких выкрутасов. Люта оделась почти так же, как я, только сапожки у нее были на высоком каблучке да курточка кремового цвета, вот, собственно, и весь прикид. Правда, выглядела она… Но она в чем угодно выглядела. Эльфийскую породу трудно испортить даже свихнутому на авангарде визажисту, что есть – то есть.
– Нет, – после некоторого раздумья решил Димсон. – Все-таки, так не пойдет. У тебя, музыкант, ни одной гайки на пальцах нету, да и цепочка какая-нибудь с музыкальной символикой на шею тоже бы не помешала. А у девочки твоей – ни одного брюлика, это вообще как-то не по-пацански. Давайте-ка двигайте за мной.
И мы двинули.
В торговом центре Димсона, похоже, очень хорошо знали и уважали. Я заподозрил, что сей комплекс ему же и принадлежит, и, как потом выяснилось, не ошибся. От «гаек», пусть даже и с выгравированной на печатке лирой, мне кое-как удалось отвертеться, сославшись на то, что с гайками на пальцах играть на гитаре, мягко говоря, затруднительно. А вот цепь пришлось принять. Скромненькую такую, грамм всего на триста, и без всякой музыкальной символики, о чем Димсон очень сожалел. Похоже, управляющего торговым центром ожидал серьезный разнос. За недостаточный ассортимент.
Люта, как ни странно, не стала отказываться, более того, внимание со стороны местной братвы, похоже, ей даже льстило. Только выбор брюликов оставила за собой. Выбрала она скромненький, на мой взгляд, браслетик из каких-то синеньких цветочков в белой оправе.
Димсон довольно хмыкнул, сказав, что у девочки хороший вкус, дескать, сапфиры с алмазами в платиновой оправе – это как раз то, что нужно, добавил к браслетику пару сережек в том же стиле и остался наконец доволен.
– Платина – твой металл, девочка, – одобрительно гукнул он. – Никогда не унижайся до золота.
И я впервые увидел, как Люта порозовела. Похоже, что я, бард Авдей, тот еще идиот и ни черта не понимаю в женщинах. Точнее – женщин.
– Ну, прибарахлились, а теперь пора и на работу, – сказал браток. – Сегодня я вас, так уж и быть, отвезу, а завтра тачку какую-нибудь Авдюхе подыщем. Для начала подержанную, конечно. Не годится, чтобы конкретный пацан пешком ходил. Новую сам купишь, когда раскрутишься.
Мы вышли у рынка, Димсон помахал нам на прощание рукой и укатил крышевать свой любимый завод, солнышко светило совершенно по-весеннему, и даже птички какие-то распевали. Все было путём.
Так начался наш новый рабочий день в городе Зарайске. Как ни странно, мне почему-то начинала нравиться эта Россия, где жили по конкретным понятиям. Что-то в ней было… конкретное, что ли.
Я наигрывал одну песенку за другой, чувствуя, как мне ненавязчиво помогает Люта. Я играл старинные шотландские баллады, я пел в меру своих возможностей песни Визбора и Высоцкого, не забывая объяснить публике, что их автор не я. Даже здесь, где, по всей видимости, никого из этих великих российских бардов никогда не существовало, я не мог присвоить их песни. Наверное, потому что я все-таки и в самом деле был настоящим бардом.
Наконец я устал и просто сидел себе, расслабляясь, мурлыча под нос давнюю свою песенку про Икара. Это был скорее речитатив, чем полноценная песня, но почему-то именно в тот момент она пришла мне в голову.
Я молча шел. Навстречу плыл
Весь мусор улицы вечерней,
И губы пышные цвели
На жестких проволочных стеблях.
Сверкали чьи-то лица лаком,
Под утро, знаю, слезет лак,
И сально всхлипывала слякоть,
Пытаясь заползти в башмак.
И сумрак от огней редел,
И мне казалось, кто-то шепчет,
Что кончился сезон надежд
И запоздал сезон свершений,
Что этот мир настолько прочен,
Что все равно в конце концов…
Но из обвисшей подворотни
Внезапно вспыхнуло лицо.
В осенней фонариной дрожи
Полузаметна белизна,
Но город бросил свет пригоршней,
Чтобы я мог его узнать.
Сквозь ливень заскорузлых листьев
Я взгляд знакомый отыскал,
Остановился и окликнул,
И имя выдохнул: – Икар!
Так, значит, вот куда упал ты,
Покинув жаркий звон небес,
Когда крыла у плеч распались…
Но все равно я рад тебе!
Быть может, мы с тобой, как прежде,
Скользнем в живую неба даль,
В его пронзительную нежность,
Какую им не увидать…
И снова солнце крылья спалит,
Земля швырнет нам в лица твердь,
Но, знаешь, все же стоит падать,
Чтоб так высоко залететь!
А на озябших тротуарах
Лишь накипь рыжих фонарей,
Замерзший дождь, да мы с Икаром
Табачным дымом губы греем.
Как будто соль в пивную кружку
В колодцы улиц снег пылит,
Под нашими ногами лужи
Хрустят, как новые рубли…
Прохожий мой неторопливый,
Ты нас, конечно, не узнал,
Молчи, мы знаем, воск для крыльев —
Неподходящий матерьял,
Что тает он, лишь солнцем тронет,
Что век наш трезвого трезвей…
Молчи. Иди своей дорогой,
А нас оставь идти своей.
Пропал в поземке мельтешащей,
Мы снова в улицах одни.
Икаров видят лишь летящих,
Не вспоминая остальных…
Но помните, живут веками,
Не выше ваших этажей,
Еще бескрылые Икары
Или бескрылые уже.
Внезапно я заметил, что вокруг стало как-то странно тихо. Вообще рынок в средней полосе России – не самое шумное место, не то что где-нибудь в Махачкале. Здесь никто громко не торгуется, никто не навязывает свой товар, даже возмущаются и то не слишком громко. Так что обычно из человеческих голосов, шороха шагов, шума проезжающих неподалеку автомобилей создается некий звуковой фон, к которому опытный уличный музыкант легко приспосабливается и даже включает его в свою музыку. И вот этот фон как будто притушили.
– Эй, Авдей, – раздался рядом негромкий нагловатый басок. – А когда это ты подсуетился про нашего Икара песню накропать?
Молодой, бритый наголо парень, присев на корточки рядом, смотрел на меня выпуклыми серьезными глазами.
– Разве про вашего? – удивился я. – Это про Икара вообще, и, честно говоря, даже и не про Икара вовсе.
– Про кого же еще, – в свою очередь удивился браток. – Вон же он идет, наш Икар. Небось уже опохмелиться успел.
Сквозь рыночную толпу пробирался бомжеватого вида субъект, лет тридцати от роду, судя по всему, уже опохмеленный, но пока еще не очень пьяный. У субъекта была редкая рыжеватая бородка, спутанные волосы, клоунскими клоками торчащие из-под грязной синей бейсболки с надписью «Кипр», и напряженные, какие-то удивительно древние глаза. Я понял, что это и есть местный Икар, достопримечательность рынка, а может, и всего города Зарайска.
– Мы его не обижаем, и ты не обижай, – доверительно сообщил парень в кожанке. – Он вообще-то из бывших богунов, но, понимаешь, юродивый.
– Чокнутый? – спросил я.
– Не чокнутый, а юродивый, – терпеливо объяснил мне браток. – Это, знаешь ли, артист, совсем не одно и то же.
Я не стал выяснять разницу, потому что Икар-юродивый явно направлялся ко мне.
Подойдя, он, точь-в-точь как давешний браток, присел на корточки, некоторое время внимательно разглядывал меня, пару раз осторожно стукнул грязным пальцем по гитарной деке и прислушался. Потом встал, отступил на несколько шагов, медленно стащил с кудлатой головы бейсболку и, как мне показалось, поклонился, а может быть, просто кивнул.
Так же молча он подошел к слегка отстранившейся от него Люте, долго, с какой-то даже нежностью, смотрел на нее, протянул было руку к волосам, но опомнился, опять отступил и, повернувшись к рыночной публике, сказал испуганным голосом:
– Они пришли, чтобы спасти и уйти. Значит, случилось.
После чего швырнул свою кепку на землю и разразился настоящей речью.
Я не могу передать то, что он сказал, дословно. Не потому, что он употреблял какие-то неприличные слова, вовсе нет, просто его речь явно состояла не только из слов, здесь важны были интонации, жесты и еще какая-то странная магия безумия, которая заставила отягощенный собственными заботами рыночный люд замереть и слушать.
«…и выбрали вы богов из бывших человеков, и некоторые из них добры, а некоторые злы, потому что, получив статус богов и их силу, они в сути своей так и остались людьми, больными гордыней. И не чужды вашим выбранным богам ни человеческие слабости, ни месть, хотя Истинный Бог не мстит, а карает…
А теперь вы еще и попытались убить бога этого города Аава Кистеперого, не ведая, что бога убить нельзя, потому что этот ваш бог и так давно уже мертв и только ваша воля дала ему неестественное подобие жизни. И волей вашего бога пробудится от тяжелого земного сна неупокоенное, злое железо, все, которое только есть в вашей стране. И понесет оно в себе жестокие частицы душ ваших дедов и прадедов, убивавших друг друга, но так и не сумевших убить до конца, а посему будет оно убивать и калечить вас, осуществляя ваши же желания…
Жестока будет месть выбранного вами бога Аава Кистеперого, душегубцем он при жизни был, душегубцем остался и в новом бытие своем. Но успокоится он, отомстив, а злое железо будет разить и разить, направленное вашей же волей и вашим желанием в вас самих, и пока снова не уснет оно – не будет вам покоя…
А исправить содеянное, упокоить жаждущую ваших смертей сталь может только один Истинный Бог, слитый воедино из всех богов ваших, прошлых и настоящих, избранных и неизбранных. Единый Бог, который заставит вас поверить в себя…
Пришедшие должны соединить и слить вместе ваших богов, забрав и вложив в них частицы вашего прошлого и будущего, а потом им дозволено будет уйти, чтобы никогда больше не возвращаться…»
…И тут я почувствовал, что что-то случилось. И не только я один, потому что толпа ахнула и попятилась, рассыпая покупки и срывая с мест шаткие временные торговые палатки. По грязному асфальту рынка покатились яркие мультяшные апельсины, где-то громко заплакал ребенок, торопливо зафыркали стартеры припаркованных на ближайшей стоянке автомобилей. Потом над городом прокатился низкий треск, что-то рухнуло неподалеку, взлетел фонтан весенней слякоти, раздался слитый вопль, и на рынке началась откровенная паника. Только Икар-юродивый стоял один посреди рыночной площади, задрав вверх свою нелепую бороду.
Я проследил за его взглядом и увидел, как шипастая звезда на неожиданно ставшем видным отсюда куполе храма Аава Кистеперого сама собой рванулась вверх, словно вздернутая невидимой чудовищной цепью. Как треснул, облетая золотыми листьями обшивки, бетонный купол храма. Потом в воздухе раздался тяжелый гул, что-то пронеслось мимо меня, обдавая ржавым ветром, словно товарный поезд, с жутким плеском пропахав кровавую борозду в толпе и с хрустом сминая фанерные киоски. И ушло по пологой дуге вверх, чтобы снова ударить в уже другом месте. Мне показалось, что я увидел уносящегося в небо невесть каким образом уцепившегося за чудовищный торчащий вбок шип Икара-юродивого и даже услышал дикий удаляющийся крик: «Лечу-у-у-у!»
А потом нас с Лютой подхватили под руки и куда-то потащили. И чей-то срывающийся грубый голос орал: «Гитару, гитару, блядь, не забудьте…» – и дальше матом. А потом мы оказались в джипе, и Гонзик, непрерывно матерясь, гнал не разбирая дороги куда-то подальше от города, а за спиной раздавались тяжкие, какие-то хлюпающие и чавкающие удары, а потом наконец прекратились, сменившись грозным шорохом. Как будто над нами раскачивался огромный маятник. И когда мы остановились и вышли, чтобы посмотреть, что сталось с тихим городком Зарайском, то увидели восходящие в синее апрельское небо черные дымы и в высоте все еще раскачивающуюся на невидимой цепи черную от крови шиповатую звезду кистеня Аава Кистеперого.
Мы с Гизелой так и не успели. Не знаю, может быть, непутевая праправнучка местного бога надеялась как-то успокоить разбушевавшегося пращура, но когда мы, петляя среди развороченных, исполосованных вдоль и поперек чудовищным кистенем кварталов, добрались наконец до Храма, наказание уже свершалось. Все новые и новые удары сотрясали дорогу, так что в подвеске что-то хрустело, справа и слева то и дело взлетали фонтаны грязной ледяной крошки вперемешку с обломками деревянных домов. Наверное, бывшая айма барда Авдея, вдова отставного полковника Кабанова, магистка Гизела Арней и в самом деле приходилась родственницей местному богу, потому что мы остались целы и невредимы.
Мы свернули к реке, туда, где город уже кончался и куда не ударяла страшная железная звезда, буксуя в колеях разъезженной дороги, мы теперь двигались к храму не со стороны города, а со стороны речной поймы. В конце концов машина, жалобно воя перегретым мотором, вползла по пологому въезду на кручу, свернула в короткий тупик и остановилась возле храмовой ограды.
Вокруг изувеченного храма редкой цепочкой молча стояли богуны. Я так и не успел зайти в храм, чтобы потолковать с кем-нибудь из них, и вот добрался наконец, только спросить мне было нечего, а им некогда было мне ответить. На их глазах рукой ими же избранного бога разрушался их город, и им сейчас было не до меня.
Странно устроен человек. Может быть, вот сейчас, именно сейчас, чудовищное оружие неистового бога ударит по храму, разнося его вдребезги, и всему придет конец, и мне тоже – герои ведь, как известно, вполне смертны, а я стоял и пялился на богунов.
Выглядели они не то чтобы странно, просто служителей культа я привык представлять себе несколько по-иному. Богуны были все как один пожилого возраста, некоторые лысоваты, но с косматыми нечесаными бородами и вполне зверскими, я бы даже сказал, профессионально зверскими рожами. Надев грубые солдатские сапоги, подпоясавшись вервием, поигрывая ритуальными кистенями, они, как я понял, во всем старались уподобиться своему небесному шефу.
Что ж, такое случается и во вполне земных заведениях – подчиненные осознанно или неосознанно копируют повадки своего начальника и в конце концов становятся даже внешне похожи на него.
Старший богун, мужик с самым здоровенным кистенем, краснорожий, в круглых очках, похожий на сплющенное отражение Льва Толстого, решившее проблему борьбы со злом противоположным оригиналу способом, выступил вперед и прогудел, обращаясь к Гизеле и не обращая на меня ни малейшего внимания:
– Явилась-таки, дщерь беспутная!
– Явилась, – дерзко ответила госпожа Арней. – И тебе здоровья, старшой богун Кистень!
– Поздно пришла, – мрачно пробурчал богун, по-прежнему не обращая на меня внимания. – Вон пращур твой неистовый как город-то крушит, пока все с грязью не смешает да в щепки не разнесет – не успокоится. Так что ступай-ка отсюда, покудова он по храму не ударил. Что думаешь, он тебя пощадит? Да тебе-то и надо было в первую очередь врезать, остальные-то при чем?
– Авось упрошу, – неуверенно сказала Гизела и направилась к распахнутым дверям храма, бросив мне через плечо: – Ты, герой любезный, побудь пока здесь, нечего тебе сейчас в храме делать, пришибет ненароком.
И я остался стоять у ограды рядом с богуном.
Грохот и треск внезапно прекратились, может быть, Аав устал, а может – беседовал с родственницей. Наверное, плетку искал, не вразумлять же непутное чадо кистенем, хотя, по-моему, стоило бы.
– Беседуют… Ты-то сам кто такой? – наконец изволил заметить меня Кистень. – Из братвы? Вроде не похоже, хотя и прикидываешься. Не богун – это точно, но и не из мужиков. Нездешний ты, парень, так что вали отсюда подобру-поздорову, нет тут твоих дел, тут все дела – наши.
– Нездешний, – согласился я. – Откуда – не скажу, потому что ты не поймешь, а дело тут у меня есть, затем и прислали.
– Покажь ксиву, – потребовал богун. – Тогда, может, и поговорим.
Мне очень не хотелось доставать свое удостоверение, по всему было видно, что богун Кистень ох как непрост, так что хитрости наших техномагов на него могут и не подействовать. Однако деваться было некуда, поэтому я достал карточку и протянул ее главе местного храма. Интересно, Кистень – это его настоящее имя?
Богун повертел удостоверение в корявых пальцах, посмотрел зачем-то на просвет, хмыкнул и наконец вернул мне.
– Понятно, – буркнул он. – Раз оттудова человека прислали, значит, и впрямь у нас беда. – Только извини, брат, чего же это они кого поносастей не нашли? Не уважают нас, что ли?
Я пожал плечами. Сказать мне было нечего. С чего это я взял, что богуны о нашей конторе ничего не знают? Неловко вышло, и выходит, прав старшой богун, не дорос у меня нос до настоящего героя.
– Рассказывай давай. – Богун извлек откуда-то кожаный кисет, клочок газеты и принялся сворачивать самокрутку. – Давай, не тяни, а то сейчас того и гляди опять начнется. Не договорятся они, нутром чую.
Не зная, что, собственно, рассказывать, я ляпнул первое, что пришло в голову:
– Неупокоенное железо проснулось. Злое железо. Вот меня и прислали разрулить ситуацию.
Богун помолчал, зажег мастерски свернутую «козью ногу», затянулся, потом шумно выдохнул махорочный дым и ехидно сказал, не глядя на меня:
– И как, разрулил? Нет? А разрулишь? Да… Киндец, нам, значит, всем. И тебе, герой, с нами заодно, если не угребешь отсюда по-быстрому. Девку-то нашу с собой забери, Гизелу эту. Она хоть и стерва, каких поискать еще, да пусть хоть кто-то из нашего мира в живых останется. Может, еще родит… Да ведь это у вас ее испортили, вам с ней и маяться.
– Не могу, – виновато ответил я. – У меня, понимаешь, это… билет в одну сторону, а уж назад – как получится.
– Н-да, – протянул богун. – Меня в миру, между прочим, Левоном звали. А ты…
Тут из храма выбежала Гизела. На бегу она кричала:
– Прочь от храма, уходите, сейчас он последний раз ударит – и все! Он сюда бить будет, прямо по храму, сам сказал!
Богуны стали быстро отступать от храма. Делали они это несуетливо, я бы даже сказал, организованно, словно солдаты-ветераны, получившие приказ к отступлению. Как будто ситуация с взбесившимся богом была для них не нова или они к ней готовились. Дисциплина у них была, надо сказать, «на уровне».
Мы трое побежали по какой-то застроенной оцепеневшими от ужаса деревянными домишками улочке в гору и бросились в первую попавшуюся канаву. Благо, здесь их было предостаточно.
И он ударил.
Железная звезда стремительно упала сверху, с каким-то молодецким уханьем, разваливая мощное здание изнутри. Храм как будто лопнул, расплескивая в стороны яркие на изломах куски темных кирпичных стен, взлетело облако багровой пыли, загремели по шиферным крышам домов обломки – и все кончилось.
Сквозь повисшую в воздухе красноватую муть я увидел возносящуюся в синее небо железную звезду, которая так и осталась висеть там, в высоте, раскачиваясь и зловеще шелестя.
– Все, – сказала Гизела. – Да помоги же встать наконец, герой несчастный!
Мы вылезли из канавы и, щуря слезящиеся от едкой пыли глаза, пошли к тому, что недавно было храмом Аава Кистеперого, а сейчас стало ничем.
Автомобиль Гизелы отбросило на добрых пятьдесят шагов, да еще и придавило обломком кирпичной стены, так что не было больше автомобиля.
– Оно и к лучшему, – непонятно заметил Кистень-Левон. – Теперь только пешочком и ходить, авось куда-нибудь дойдешь.
В обрушенном храме, словно рыжие муравьи, деловито копошились богуны.
– Вот что, давайте-ка отойдем в сторонку, нечего мешать, и помощи здесь от вас никакой, одно расстройство, – сказал богун. – Вон там скверик есть, по нему вроде не попало, так что туда и пойдем. Там и лавочки имеются. Потолковать надо.
Мы прошли в сквер, нашли влажную апрельскую скамейку под сквозными еще кронами старых деревьев и расположились на ней. Я вспомнил, что Авдей со своей Лютой где-то там, в городе, и подумал, что надо бы его поскорее найти. Хотя, с другой стороны, все уже кончилось, так что если они уцелели – значит живы, а если нет – так тут уж ничего не поделаешь. Хотя я чувствовал – уцелели. Есть у нас, героев, такое особое чутье на чужую жизнь и смерть.
– Давайте рассказывайте все, – приказал Левон. – Как, что и зачем. Сначала ты, – он кивнул в мою сторону, – а потом ты, Гизелка.
И я рассказал все, с самого начала. И про ссыльного барда Авдея, и про полуайму Люту, и про себя, в общем – про все. Потом очередь исповедоваться настала для Гизелы. Я внимательно слушал, честно говоря, не ожидая, что услышу что-нибудь для себя новое. Нового действительно было немного. Гизела торопливо рассказывала старому богуну про то, как бард Авдей, мучаясь гордыней, создал из двух совершенно разных женщин одну, и про то, как сам же и разорвал эту единственную надвое, и про то, что из этого вышло. Впрочем, что из этого вышло, я и сам видел. В гордыне своей бард пытался сыграть путь к Истинному Богу, а к нему нельзя прийти коротким путем. И Люта с Гизелой разлетелись по разным мирам, обе изувеченные, но по-прежнему разные, только различие это стало еще больше. Каждая взяла от каждой только те черты, которые были присущи ей изначально.
Гизела рассказывала, как снова оказалась в своем изначальном мире и поступила на факультет исторической магии, как вышла замуж за отставного полковника Кабанова и, когда узнала, что он глава местных братков, с досады на свою судьбу разбудила несколько неупокоенных железяк. Как явилась на картофельном поле пенсионеру-правдолюбцу и смутила его и как потом маялась раскаянием. Как не нашла будущего у молоденького милиционера, чтобы переплавить его в силу – в этом месте рассказа богун скривился и сплюнул, – и не смогла упокоить нож своего пращура.
– Бабы – дуры! – выслушав магистку, констатировал Левон. Поскольку храм был разрушен, светское имя подходило ему теперь куда больше. – Вы, девоньки, обе просто рехнулись из-за этого Авдея. Хотя, конечно, я ему завидую как мужик мужику. Надо же, так себя покалечить! А теперь ты еще и других уродуешь, потому что себя жалеешь.
Гизела виновато молчала. Нос у нее покраснел, пальцы дрожали, в общем, облетели крылышки у нашей бабочки, так ей и надо!
– Ну и что теперь делать? – с надеждой спросил я. Ведь во всех мирах всегда находится некто мудрый, который в нужную минуту даст герою ценный совет. А то у нас, героев, с мудростью дело обстоит не то чтобы очень.
– Снимать штаны и бегать, – серьезно ответил богун. – Сначала надо найти этого стервеца Авдея, ну и подругу твою, Люту, правильно? Ты, Гизелка, нос-то не морщи, придется тебе снова на время к нему прилепиться. Другая-то согласилась.
– Я не другая! – снова вспыхнула Гизела. – Я теперь сама по себе.
– Ничего ты не сама по себе, – Левон поскреб бороду, – только прикидываешься. У нашего героя Константина начальство умное, уж я-то знаю, зря они бы эту экспедицию организовывать не стали бы. Значит, есть в этом всем какой-то правильный резон.
– Люта с Авдеем временно, – сообщил я. – Вообще-то он в ссылке. Да в таком местечке, что ваш мир по сравнению с ним – просто дом культуры и отдыха.
– Что в ссылке, – это правильно, – серьезно заметил богун. – А что временно – так это только в сказках да дешевых песенках вместе навсегда, а в жизни так бывает редко. Вроде люди и вместе, ан нет – врозь. Видимость одна. Вот и Гизелка пускай того… временно. Гизелка, скольким мужикам ты будущее испортила? Ага, молчишь! А тут для дела нужно.
Получив такое предложение, Гизела немедленно превратилась из испуганной девчонки в госпожу Арней и принялась вовсю излучать аристократическое презрение, причем основная часть пришлась почему-то на мою долю.
Но богун не обратил на это ни малейшего внимания. Задрав голову, он посмотрел на темную, уже успокоившуюся звезду, застрявшую в темной полынье посреди ясного апрельского неба, почесал бороду и сказал:
– А потом все вместе, вчетвером, отправляйтесь-ка к всебогуну Агусию, может, он чего вам и присоветует. Зимой он к нам в город за солью да спичками приходил, мы, значит, беседовали за жизнь. И вот что он, между прочим, сказал. Беду, говорит, может любой бог наслать. Дело это дурацкое и нехитрое. А вот исправить – только все боги вместе, если, конечно, между собой договорятся. А поскольку они никогда не договорятся, то из них всех надо создать одного бога, истинного и справедливого, и это человеку по силам. Только не всякому.
– А почему он всебогун, этот самый Агусий? – спросил я. – Что это за должность такая «всебогун»?
– Это не должность, – степенно ответил Левон. – Просто он был богуном у всех без исключения богов нашей страны, вот его так и прозвали – «всебогун». Живет он где-то вниз по реке, далековато, правда, километров триста, а то и поболе, но ведь он-то в город пришел, значит, и к нему прийти можно. Так что собирайтесь-ка в путь, ребятки. Только учтите, идти можно только пешком, и чтобы ничего железного при вас не было.
– Это еще почему? – спросил я. – Так мы этого Агусия полгода проищем, а время-то у нас как раз и нет.
– Да тут все просто, – устало сказала Гизела. – Тут все просто. В каждом куске железа обязательно есть хоть крошка неупокоенного, злого. Представь, что ты ехал на машине и случайно обрызгал какую-нибудь бабку. Ну, та и пожелала тебе, мягко говоря, недолгой жизни. И у тебя на повороте возьми, да и лопни что-нибудь в машине. Железочка в твоей тачке услышала бедную старушки и сделала свое дело. Теперь злое железо ждет только повода, а люди, которые пожелают тебе плохого, всегда найдутся. Вот так-то вот, герой Константин.
– И что, это злое железо уже начало… того, действовать? – Я, вспомнив, что случилось с отставным полковником Кабановым, поежился. – Так ведь мы и шагу сделать не сможем, нас тут же проткнет или разрежет.
– Осталось часа четыре, может быть, пять, – немного подумав, сообщила магистка. – Неупокоенное железо просыпается не сразу. Тяжелое оно все-таки на подъем. Кроме того, для того, чтобы оно начало убивать, нужно, чтобы кто-то этого захотел. И очень сильно. Сейчас в городе беда, а в беде людям не до того, чтобы желать зла ближним своим. А вот в других местах – все может быть… Но во всяком случае, часа четыре у нас еще есть.
– Тогда идем, госпожа магистка, – сказал я. – Отыщем Авдея с Лютой, соберемся и отправимся к этому, как его… всебогуну Агусию. Все равно надо что-то делать.
– Ну, ступайте, – напутствовал нас Левон. – А то меня братья-богуны заждались. В городе без нас совсем худо будет, так что ступайте себе.
И мы отправились в исхлестанный небесным кистенем город искать Авдея с Лютой.
…По рынку деловито расхаживал озабоченный Гинча. Подсчитывал убытки. Рынку не так уж и досталось, всего-то ряд снесенных и измочаленных деревянных палаток да обрушившийся угол кирпичного основного павильона. Трупы менты с братками уже успели убрать, остался только длинный кровавый мазок, проходящий через рыночную площадь, да несколько сплющенных, словно пивные банки, автомобилей.
– Привет, – сказал я. Гизела опасливо спряталась за мою спину.
– Привет, – буркнул он. Дескать, не до тебя сейчас, братан, ты уж извини. На Гизелу он только покосился, но не сказал ничего.
– Где мои? – спросил я.
– За городом, на фазенде. Гонза вывез, успел. Тут как раз садануло. Повезло им, не то что некоторым, – ответил Гинча, кивая в сторону кровавой борозды. – Сейчас тебя туда Димсон отвезет. По его заводу ни разу не попало, и он сюда приехал. Сейчас братва народ организует завалы разбирать, потом надо что-нибудь для горожан пожрать организовать, опять же, у кого дома побило – ночлег и все такое… В общем, делов выше крыши, так что извини, не до вас теперь, поговорим потом.
Димсон вывернулся откуда-то сбоку, пошептался о чем-то с братком, потом махнул нам рукой. Поехали, дескать, некогда рассусоливать.
– Слышь, Костян, – окликнул меня Гинча через плечо. – Я через часик подскочу, ты меня обязательно дождись. А лучше вообще никуда не уходи. Перетереть надо бы все это. Ты ведь сегодня у богунов был?
– Был, – согласился я.
– Ну вот все и расскажешь. И прикинем, что нам теперь делать и как эту всю бодягу разрулить. А то мне пока ничего путного в голову не приходит, кроме как организовать пожрать для народа да раненых обиходить. Побитых уже увезли, больничка у нас в городе хорошая, опять же, по ней ни разу не попало. Врачи работают, как звери, не зря мы им платили, вот и их час настал. Ну, бывай…
И мы полезли в Димсонову тачку.
По дороге Димсон рассказывал, что как здорово, что по его заводу свихнувшийся Аав не заехал ни разу, так что все живы-здоровы, правда, завод все равно стоит, потому что электричества нет, но это ничего, это поправимо.
На заводе Димсона делали оружие. И все железо, которое там находилось, было потенциально злым, о чем я прямо ему и сказал. Димсон выслушал меня, посерьезнел, задумался, а потом заметил:
– Хорошо, что я всех людей по домам отпустил, если, конечно, те дома еще целы. На заводе осталась только охрана из братвы. А у них работа такая, сам понимаешь. Сейчас вас отвезу, раз уж обещал, – и назад. Нельзя их наедине со смертью оставлять, смотрящий обязательно должен быть с братвой, иначе какой же он смотрящий?
Дача, на которую отвезли Авдея с Лютой, оказалась двухэтажным деревянным особнячком, стоящим на высоком берегу уже вскрывшейся, потемневшей и вздувшейся перед половодьем реки.
У ворот стоял знакомый джип, около которого маялся явно от безделья непривычно мрачный Гонзик. Бард с Лютой находились здесь же, они выбежали нам навстречу, как будто мы могли привезти какие-то хорошие вести. Хорошая весть была только одна – погром в городе закончился, и плохая тоже одна, зато какая!
Увидев Гизелу, Люта отступила на шаг и с тихой ненавистью сказала:
– Все-таки пришла. Я так и знала.
– Пришла, – с вызовом ответила Гизела. – Не я первая, между прочим.
Авдей недоуменно переводил взгляд с Люты на Гизелу, явно ничего толком не понимая. Потом, видимо, слегка пришел в разум и попросил:
– Константин, может быть, вы представите меня своей даме?
Вот придурок!
Госпожа Арней, как я и ожидал, представляться не пожелала, а по-хозяйски проследовала в дом. Видно, ей приходилось бывать здесь и раньше. Мы еще немного потоптались на крыльце и тоже вошли. Люта сразу же ушла в соседнюю комнату, бард Авдей, так и не врубившийся в ситуацию, сунулся было за ней, но, упершись в запертую изнутри дверь, пожал плечами и спрятался где-то в уголке. Видимо, чувствовал свою вину. Надо же, памяти его лишили, а вины – нет. Изобретательные ребята работают в отделе наказаний нашей конторы, ничего не скажешь.
Через час, как и обещал, приехал Гинча, и не один, а с богуном Левоном и еще тремя братками. Братки вежливо поздоровались и тотчас же принялись прямо за усадьбой копать деревянными лопатами огромную яму. Левон, не чинясь, прошел в горницу. Богун сурово оглядел присутствующих, кивнул Авдею и нахмурился, не найдя Люты.
– Девка твоя где? – спросил он Авдея. – Давай зови, нечего ей кобениться, не тот случай.
– Заперлась в комнате и видеть никого не хочет, – виновато ответил Авдей. – Я уж и так и эдак уговаривал. Не выходит, и все.
– Эх ты, – попенял ему Левон. – Что же ты за бард такой, что девку уговорить не можешь? Мозгляк ты, а не бард! Зря, видно, о тебе болтают.
– Чего болтают-то? – обиделся Авдей. – Расскажи, я послушаю. Интересно о себе что-то новенькое узнать.
– Потом, – оборвал его богун. – Ладно, я сам позову. Мне не отказывают.
Через несколько минут раздался грохот, видимо, богун выставил-таки дверь. Потом в комнате появился Левон с Лютой. Разъяренная эльфийка – зрелище не для слабонервных, но богуну это было, видимо, без разницы. Он силком усадил Люту в резное деревянное кресло, буркнув при этом:
– Сидеть, я сказал! Фордыбачить потом будешь, а сейчас дела решать надо. Поняла?
Люта фыркнула и отвернулась.
– Давайте рассаживайтесь, – сказал он. – Теперь вроде все кто надо в сборе. Так что начнем, а то времени у нас, почитай, всего-ничего. Пара-тройка часов осталось, наверное. Так, Гизелка?
Тихая, какая-то погасшая магистка кивнула.
– Так вот, – продолжал богун. – Ты, бард, и ты, – он показал на меня, – герой, пойдете к Агусию, во всяком случае, больше идти не к кому. Девок возьмете с собой. Они обе нужны, я знаю. И нечего косорылиться, пойдете как миленькие! А то мои богуны вас в мешках поволокут. С вами пойдет Гонза, для охраны. Пойдете пешком, все железное с себя снимите, чтобы даже иголки не было. А еще барду надобно на гитаре струны сменить со стальных на жильные, вот держи, музыкант. Какие надо сам выберешь.
И он протянул Авдею клубок желтоватых жильных струн.
– Слушайте дальше. Все железо, какое при вас было, закопайте на три метра в землю, все, до гвоздя. Ты, Гинча, собери братву, пусть мужикам в городе объяснят, что всю стальную утварь, что у них имеется, нужно закопать в землю. Я пришлю богунов, они эти схроны запечатают.
– Да разве все закопаешь? – Гинча почесал в стриженом затылке. – Вон у Димсона на заводе…
– Да, с заводом ничего не поделаешь, – согласился богун. – Но все равно работайте, уж лучше что-нибудь делать, чем сложа руки сидеть. Да и человек, когда чем-то занят, меньше думает о плохом.
– Нам же к этому Агусию топать и топать, – встрял Гонза, – а как в дороге без ножа?
Богун молча протянул ему древний бронзовый нож с желтой костяной рукояткой, и Гонза с некоторой опаской взял его.
– А он не того? – спросил он. – Не укусит?
– Не бойся, – успокоил его Левон. – Бронза тоже бывает неупокоенной, только ее, к счастью, покамест никто не будил. Да и заговорил я его на всякий случай, чтобы не взбесился. А вам, девки, я вот что скажу, – обратился он к молчавшим все это время Гизеле с Лютой. – Можете ненавидеть друг друга и музыканта своего хоть до посинения, но работать вам придется вместе. И лучше будет, если вы свою ненависть засунете в одно место до времени, а то и сами себя ухайдокаете, и других тоже. Со злым железом не шутят, единственное, чем можно его остановить, – отсутствием ненависти, поняли?
Гинча умчался на своем джипе, сокрушаясь, что через час автомобиль придется закопать.
– Давайте, братки, и вы, сеструхи, – напутствовал он нас. – Добирайтесь к этому всебогуну и разбирайтесь с этими трёхнутыми железяками поскорее, а то у меня тачка заржавеет в земле-то. Да и город долго не продержится без железа.
– Я тоже с вами пойду, – сказал напоследок Левон. – Вы шагайте вниз по берегу речки, а я вас скоро догоню, только сделаю кое-что в городе и непременно догоню.
И мы стали собираться в путь.
