Из глубины квартирки доносился веселый плеск воды. Люта, обнаружив в ванной комнате шкаф, уставленный всевозможными шампунями, бальзамами и прочими гламурными жидкостями, обрадовалась, словно самая обыкновенная женщина, и сообщила, что в ближайшие два часа я волен заниматься чем угодно, кроме игры на гитаре, потому что она будет занята.

А то я без нее не могу поиграть в собственное удовольствие? И внезапно понял – почему-то не могу. Раньше-то мог. Хотя раньше разве я играл?

Поэтому, от нечего делать, я решил осмотреться в нашем новом жилище.

Скорее всего квартира и была рассчитана на проживание в ней женщины, а может, это шустрые братки так расстарались специально для Люты – я не знал. В стенных шкафах было полным-полно разного барахла, всевозможной мужской и женской одежды и обуви. Но, честно говоря, меня это как-то не особенно интересовало. Вот помыться было совершенно необходимо, а заодно и побриться тоже. Одноразовую бритву я догадался купить на том же рынке, а вот про крем – забыл. Ну ничего, на худой конец, сойдет и мыло, уж его-то, надеюсь, в этом парфюмерном салоне найти будет несложно.

Прошлый раз я брился позавчера, и заново отросшая щетина принадлежала уже этому миру.

Очень интересно, подумал я, некая часть меня начала свое существование уже здесь, я врос в эту ипостась России своим щетинистым подбородком. И вот сейчас я пойду в ванну, соскоблю щетину бритвенным лезвием, купленном мною здесь же, на местные деньги. И смою грязную пену в раковину. И это будет первая маленькая смерть меня в этом городе.

Впрочем, так можно было дофилософствоваться черт знает до чего, поэтому, чувствуя какое-то уютное умиротворение от того, что в ванной комнате плещется не чужая мне женщина, я позволил себе немного расслабиться, налил стакан портвейна из очень кстати оказавшейся в стенном шкафчике-баре бутылки и включил большой черный телевизор. Интересно все-таки, чем этот мир живет и дышит? Что он поет и над чем смеется, что он любит и ненавидит? Конечно, телевидение врет, но абсолютного вранья, как и правды, не бывает.

Программ было несколько. Часть из них я пропустил, они передавали какую-то неприятную музыку, не то блатняк с религиозным уклоном, не то наоборот – псалмы с типично блатными текстами. По одному из каналов шел фильм с завлекательным названием «Лямой». Этот самый лямой, несмотря на хромоту на обе ноги, полное отсутствие координации движений и нечленораздельное мычание, сопровождавшееся обильным слюноотделением, колошматил всех направо и налево. И ментов, и братву, и еще каких-то типов, похоже, из китайской диаспоры. При этом в него были влюблены все без исключения персонажи женского пола, включая стареющую следовательшу-нимфоманку. Когда пришло время эротических сцен, я плюнул и переключился на другой канал.

Решив оставить более близкое знакомство с местной культурой до лучших времен, я остановился на информационных каналах. Их было всего три.

Первый транслировал, так сказать, «государственный официоз», он был самым скучным, информация, которую сообщали тусклыми голосами невзрачные дикторы и дикторши, казалось, подавалась с оглядкой, словно за спинами журналистов незримо присутствовал некто сумеречный, вечно обиженный, но обладающий тем не менее властью.

Второй канал был значительно интересней. Судя по всему, он отражал точку зрения братков на события в стране и за рубежом, и точка зрения эта, к моему удивлению, отличалась здравомыслием и конкретностью. Ну еще бы. Вот только понять комментаторов подчас было нелегко из-за довольно специфической лексики.

На третьем канале всем заправляли богуны. Политическими оценками он не блистал, зато изобиловал многосерийными фильмами о жизни местных выборных богов и богинь, в основном столичных, но сюжетики из жизни провинциального пантеона тоже попадались.

Когда я, щелкая кнопками вполне современного пульта, выскочил на него, как раз передавали многосерийный телевизионный фильм о жизни Афедона Бесштанника, более всего напоминающий эротический триллер с элементами нравоучительности. Нравоучительность заключалась в том, что в конце каждой небольшой костюмированной и неплохо снятой теленовеллы в кадре появлялась недурная собой, хотя, на мой взгляд, несколько крупноватая почитательница упомянутого Афедона со словами:

«А как вы думаете, дети, что бы случилось, если бы Афедон не расстегнулся в щедрости своей и не пролил толику истинной благодати в иссохшую от жажды плоть несчастной?»

Сообразив, что я наткнулся на цикл религиозных передач для младшего школьного возраста, я защелкал кнопками, пытаясь составить из мелькающих разноцветных картинок хоть какое-то подобие общего устройства той России, в которую меня занесло.

Понемногу разрозненные осколки здешнего мира складывались в некую странную, но логически непротиворечивую картину.

Получалось, что в тутошней России существовали три формально независимые, а на самом деле тесно переплетенные между собой ветви власти – власть гражданская, власть братвы и власть богунов, то есть религиозная. Каждая из этих ветвей основывалась на демократических принципах, но при этом являлась как бы «суверенной демократией».

То есть гражданское общество жило по гражданским законам, братки – по понятиям, а богуны – тоже по понятиям, только по религиозным. Конфликты, периодически возникающие между отдельными представителями этих частей общества, разрешались с применением законов и правил, по которым жили граждане, братки и богуны. То есть, насколько я понял, в случае конфликта правых не было. Поэтому сами по себе такие случаи были очень редки.

Кстати, власть богунов была также демократической в сути своей, поскольку богов в этой России выбирали так же, как депутатов на моей родине.

И все-таки иерархия в этом обществе существовала. Первыми среди равных были богуны, за ними следовали братки, а уж потом все остальные, то есть – граждане.

В настоящее время обязанности верховного бога исполнял некто Кмаг Шестирылый, который при жизни терроризировал целые страны посредством портативных ядерных устройств. Причем существовали эти устройства на самом деле или нет – мне выяснить так и не удалось. В общем, совсем еще молодой бог. Энергичный, как и все молодые руководители. Умер он, как утверждали официальные источники, своей смертью. Те же источники мимоходом сообщали, что божественный покойник имел привычку после удачных дел пропускать рюмочку-другую водки со стронцием-90, а может быть, даже и полонием-216, якобы для укрепления здоровья и в подтверждение собственной крутости.

При этом в стране существовала некая гармония, равновесие, стабильность, потому что остальная жизнь, показанная мне телевизором, не слишком отличалась от той, к которой я привык у себя дома.

Существовала здесь и магия, но в этом-то как раз не было ничего удивительного, магия существует везде. Иначе как бы я сюда попал?

Информация о жизни внешнего мира не слишком отличалась от той, которую я черпал из телепередач у себя дома. Только вот считались со здешней Россией в этой ветви реальности немного больше. Во всяком случае, когда на заседании ассамблеи Организации Объединенных Наций брал слово некий благообразный богун с миниатюрным значком в виде атомного грибка на хламиде, все уважительно замолкали. При этом богун не выносил что-то на обсуждение, а просто сообщал позицию своей страны, после чего дебаты прекращались.

Да и в торгово-экономических отношениях никаких шарканий ножками не наблюдалось. Братки, представители российского капитала, были, как правило, предельно конкретны, и главным, а также последним аргументом во всех экономических спорах было «России это не выгодно, поэтому не покатит. А все остальное – нам до фени!».

Я даже испытал некоторую гордость за такую вот Россию. Во всяком случае, религиозно-криминальное государство по сравнению с феодально-капиталистическим является, по моему непросвещенному мнению, более передовым во многих отношениях, и прежде всего потому, что его уважают.

Плеск воды в ванной прекратился, и в комнате появилась Люта, с ног до головы закутанная в длинный светло-зеленый махровый халат и с салатного цвета тюрбаном-полотенцем на голове. Чертовски гармоничное природное явление, надо сказать.

– Прошу, – весело сказала она, – бассейн для омовения свободен. Чистых вам помыслов, сударь!

– Благодарю, – почтительно ответил я и с подобающим достоинством отбыл в ванную, по дороге раздумывая, удобно ли будет постирать бельишко и развесить, вон, скажем, на спинке того стула. Люты я все-таки стеснялся.

– Чистое белье в спальне в шкафу, – угадала мои мысли эльфийка.

Чистого белья в стенном шкафу и в самом деле было навалом – и мужского, и женского, – братва, видимо, и сама отличалась чистоплотностью или предполагала наличие таковой у нас. Чего еще она, эта братва, предполагала, честное слово, не знаю, потому что некоторые, с позволения сказать, «фасончики» повергли меня в легкий шок. Впрочем, нормальные трусы и майка тоже нашлись. Вот и хорошо.

…Бритва была приготовлена заранее, так же, как и все остальное, можно было и не покупать дешевый одноразовый станок. Так что через полчаса я, свежевыбритый, закутанный в полосатый, как у Ходжи Насреддина, халат, присоединился к Люте, брезгливо перебиравшей кнопки телевизионного пульта. Звук был выключен, мелькание на экране разноцветных картинок раздражало, наконец эльфийка включила звук, отложила пульт и посмотрела на меня. Телевизор обрадовался и завопил:

Люта схватила пульт и немедленно выключила звук. На экране продолжал раскрывать рот и дергаться нескладный парень в кепке и облегающем тренировочном костюме, судя по телодвижениям, явный «голубой», хотя это слово здесь было явно не в ходу, потому что внизу экрана появилась надпись:

«Борис Мокросеев, альбом „Весенний пидарас“.

Я отобрал у девушки пульт и вырубил телевизор, после чего церемонно спросил:

– Дозвольте присесть, сударыня?

Эльфийка недовольно нахмурилась, но все-таки немного подвинулась, освобождая мне место. По взгляду, брошенному в мою сторону, я понял, что ничего хорошего от меня она не ожидает и в мои чистые помыслы не верит ни на грош. По крайней мере на блескучего певца-идиота, беззвучно скачущего по экрану она смотрела, как мне показалось, с большей приязнью. Оно и понятно: певца можно убрать одним нажатием кнопки, а меня, в случае чего, – нет.

Никогда я не знал, как в таких ситуациях следует вести себя с женщинами. Не обращать на нее внимания? Обидится. Проявить повышенное внимание? Тоже обидится. Кроме того, к эльфийке я относился примерно так же, как к своей гитаре. С нежностью, но без вожделения. Тоже ведь может почувствовать и обидеться. Вот ведь ситуация! Надраться, что ли? Впрочем, это-то как раз мне никогда не помогало.

– Если я временно согласилась снова побыть твоей аймой, Авдей, – очень серьезно сказала она, – то это еще ровным счетом ничего не значит. Кроме того, я неполная айма, если ты забыл, и угадай, кто в этом виноват?

– А что такое неполная айма? – удивленно спросил я. – Кто такая айма, я уже, кажется, начинаю понимать, но вот почему неполная?

– Я только часть твоей аймы, Авдей, – мягко сказала Люта. – Да и то возвращенная тебе временно, в порядке исключения. Ты что, действительно все забыл?

Я попытался вспомнить, был ли я хоть когда-то знаком с женщиной, называвшей себя аймой – и не смог. Нет, с женщинами я, конечно, дело имел, здесь с воспоминаниями было все в порядке, одну из них звали даже Тансульпан, это была изумительно красивая танцовщица-полукровка из какой-то восточной республики, а я в ту пору был молодым развесистым дурнем… Но это все было не то.

– Никогда не имел чести быть знакомым ни с одной аймой, сударыня, – полудурашливо-полусерьезно сказал я. – Ну не было у меня аймы и быть не могло, по крайней мере до встречи с вами. А кто такие эти аймы?

– Айма – это одновременно прошлое и будущее истинного барда, – серьезно сказала Люта. – Без меня у тебя не было настоящего прошлого, а без той второй – не существует настоящего будущего. Что-то вроде души, протянутой сквозь время. Половинка души, этого ведь недостаточно. Понимаешь?

Ничего-то я не понимал, кроме того, что это, что называется, облом, после которого с чистой совестью можно отправляться спать. И видеть во сне хоть айм, хоть гитары «Джибсон» на полках продуктовых магазинов, хоть самого Кмага Шестирылого, восседающего на грибовидном облаке – грозном и жестоком символе его профессии.

– Пора спать, – снова угадав мои мысли, сказала Люта. – Ты пока покури на кухне, а я тебе постелю вот на этом диване.

Я послушно отправился на кухню, отыскал пачку каких-то незнакомых сигарет, кажется, они назывались «Стрелка» или что-то в этом роде, наплескал себе еще стаканчик портвейна – черт с ним, с режимом трезвости, – и задумался. Люта сказала мне почти все, что знала, но все равно нечто очень важное ускользало от моего понимания. Получалось так, что я, обычный музыкант-любитель, не особенно известный даже в своем маленьком родном городишке, не совсем тот, кем я считал себя всю свою сознательную и довольно непутёвую жизнь. И похоже на то, что всю эту свою жизнь я прожил, ежедневно творя ненастоящее, а скорее просто никчемное прошлое, не имея надежды на сколько-нибудь стоящее будущее. Если айма означает «судьба» и «душа» одновременно, то, значит, когда-то у меня была судьба, которую я каким-то невероятным образом профукал. Разорвал пополам и выбросил, как досадный счет за коммунальные услуги. Нет, не так, но все равно разорвал. Причем одной половинкой моей аймы-судьбы была эльфийка Люта, а где обреталась вторая – мне было неизвестно. Но ведь я, наверное, не просто так это сделал? Может быть, было что-то, ради чего стоило совершить такой поступок? Вот именно за этот поступок меня и лишили прошлого и будущего. И оставили жить таким, каким я был до встречи с Лютой и Костей, – нищим полуалкоголиком? Кем бы ни были те, кто это сделал, все, что я могу сказать, – вот гады!

– Можешь ложиться, – донесся из комнаты хрустальный голос моего прошлого.

– Слушай, Люта, – осторожно спросил я, входя в комнату, – айма – это судьба? Да?

– Айма – это не просто судьба, Авдей, – тихо сказала Люта, чуть-чуть помедлив закрыть дверь, – айма – это айма, она и судьба тоже. Судьба у человека бывает и без аймы, а вот наоборот – никогда. И ты не представляешь, что может натворить отвергнутая полуайма, особенно если у нее, как бы это выразиться… соответствующая наследственность.

Я вдохнул. После стакана портвейна мне всегда почему-то хочется вздохнуть. Наверное, что-то с легкими.

– Знаешь, Авдей, та, вторая половина твоей аймы где-то неподалеку, я ее чувствую. И мы скоро с ней встретимся. И еще, бард, я хочу сказать тебе, что мне, некогда искалеченной тобой айме, это будет больно. Очень больно. И ей, наверное, тоже, но до нее мне нет никакого дела, имей это в виду. А сейчас пора спать. Баиньки.

И дверь тихо закрылась.