Глава десятая

– А, черт бы побрал эту охоту! – Бельрун натянул вожжи. – Н-но! Пошла, родимая!

Наши четыре возка резво выкатили за ворота погруженного в траур Лиможа.

– Ну какой дурак охотится в апреле! – нахмурив брови, с досадой произнес Бельрун, когда мы, подымая пыль, стремительным аллюром мчались по дороге. – То есть я, конечно, ничего не говорю о нашем покойном короле, мир праху его… Ему, конечно, виднее, когда зверю подобает выводить детенышей, а когда нагуливать жир… Но теперь из-за этого целый месяц нам играть не придется! – Он со злостью хлестнул лошадь по спине.

– Эй, Винсент, поаккуратнее! – попытался успокоить я разозленного владельца цирка. – Придержи коня, мы уже намного оторвались от всех возможных погонь.

Бельрун недовольно покосился на меня, но, увидев, насколько мы обогнали остальные повозки, все же прекратил дикую скачку и, тяжело вздохнув, произнес: – А в общем-то, ты прав… Куда нам теперь спешить? Считай, месяц никаких выступлений не будет. Проклятие! Май – самый выгодный сезон!

Некоторое время мы ехали молча, и Бельрун переживал личную драму внутри себя. Однако долго он не выдержал и спустя минуту гневно изрек:

– А все этот король Ричард!

Я изумленно воззрился на своего спутника:

– Что Ричард? Он-то тут при чем?!

– Да это ж он пристрастил его величество к охоте в любое время года и суток – день ли, ночь, все ему было без разницы, – как нечто само собой разумеющееся, изрек Бельрун.

– А это ты откуда знаешь? – все еще не придя в себя от изумления, спросил я.

– Так я ж еще до того, как у барона де Фьербуа служил, был в королевской охоте доезжачим.

– Чего ж ушел? Место, поди, теплое? – поинтересовался я.

Винсент ностальгически вздохнул.

– А! Молодой был, глупый. Вмешался в «большой политик». Все ж о графской короне предсказанной мечтал… Ну и вляпался сдуру – взялся записочки от нашей юной королевы принцу Джону Безземельному возить…

От неожиданности я буквально подскочил на повозке.

– Кому возить?!

– Джону Плантагенету, – удивляясь моей неосведомленности, повторил Бельрун и добавил мечтательно: – Красивая она тогда была – аж дух захватывало… Да и он тоже. Одно слово, аквитанские корни…

С трудом переварив эту неожиданную информацию, я выдавил из себя риторический вопрос:

– Они что, знакомы?

– Шутить изволите? – в свою очередь изумился Винсент. – Они ж родственники! И воспитывались вместе при дворе Элинор Аквитанской, когда та уже перебралась во Францию. А что у них роман в юности был, так это, почитай, всем известно. Все ее злоключения от этого романа. Что и говорить, не повезло нашей доброй королеве… – загрустил вдруг Бельрун. – Это ж надо, такая красивая и такая несчастная!

Я не стал говорить Винсенту, что это обычная судьба большинства очень красивых женщин, а лишь приготовился слушать. Судя по всему, мой товарищ по цирковому ремеслу готов был угостить меня очередной историей из цикла «Когда я был…».

– …Да, красива она была необыкновенно. Что и говорить – шестнадцатилетняя графиня, выросшая на юге Франции, в благословенной Аквитании… Эх, да что там! – Бельрун мечтательно вздохнул. – Каштановые волосы с медным отливом, лукавые карие глаза, брови вразлет… Улыбка, от которой таяли самые суровые воины… И характер у нее был веселый, смешливый и добрый. Все ее очень любили за приветливость и добрый нрав. Никогда слуг не обижала – каждого знала по имени и все старалась чем-то порадовать. Ну и понятно, все в нее влюблены были – от поваренка на кухне до первых пэров королевства. – Винсент улыбнулся, видимо, вспоминая красавицу графиню, и я поразился, каким юношеским восторгом в этот момент сияло его лицо.

– А она только улыбалась всем да книжки читала…

– Похвально! – неожиданно отозвался из глубины повозки Деметриус, дотоле упорно отмалчивавшийся. – Учение есть свет!

Бельрун как-то неопределенно хмыкнул.

– Оно, конечно, похвально, да графиня Элеонора, видать, не те книжки читала. Весь мир для нее тогда казался как будто вышедшим из этих книжек. Все эти трубадурские штучки с клижасами и эреками вбили ей в голову, что на земле должна существовать только великая любовь, и никак иначе. Как сейчас вижу ее сидящей в саду с какой-то книгой… Пока читает – глаза лучатся счастьем, так что на колени перед ней от восторга упасть хочется; а оторвется от строк – и все, погасла, взгляд печален…

Я с возрастающим удивлением слушал эту романтическую повесть. Признаться, мне как-то было неловко и странно наблюдать подобное искреннее проявление чувств у такого закоренелого авантюриста, каким я знал Бельруна. И мне все больше и больше нравился этот необыкновенный человек.

Между тем Винсент продолжал:

– Когда батюшка нашей красавицы Генрих Шампанский просватал ее за нашего короля, очень она убивалась, но против воли отца идти не решилась… А тому только хотелось поближе к трону стать, как-никак первый пэр, на коронации над головой Филиппа корону держал. А теперь еще и зять короля!

– Эй! Привал будем сегодня делать? – раздался с третьей повозки недовольный голос Железного Ролло.

– Будем, будем, – мгновенно возвращаясь с небес на землю, отозвался Бельрун. – Вот до Оверни доедем и сделаем.

– Да это ж сколько еще ехать! – басовито возмутился голодный Жано.

– Эжени! – обернувшись, крикнул Винсент. – Дай этому проглоту кусок солонины, а то он, чего доброго, съест лошадь. Так вот, – продолжал мой собеседник. – Дочку-то свою Генрих Шампанский замуж выдал, да только насчет короля он сильно просчитался. Этот молодой лев к тому времени вкус власти уже вполне почувствовал и ни с кем ею делиться не желал.

– И что же?

– А что? – непонимающе посмотрел на меня Бельрун. – Как водится, подняли восстание. Генрих и братец его Тибо. Но зятек-то с ними не возился – восстание подавил, зачинщиков в Фор Л’Эвек упек. Вот тут Элеоноре пришлось несладко: почитай, вся родня в мятеже участвовала. Тут король и велел ее отослать домой, потому как жениться-то он на ней женился, да особой любви между ними не было – это все видели. Он бы, может, и рад, да королева все о другом грезила. – Бельрун с досадой стукнул кулаком себя по колену. Помолчав немного, он продолжал уже более спокойно:

– И вот однажды утром перед окнами королевского замка разыгралось диковинное представление: юная королева в одной исподней рубахе с четками в руках и распущенными волосами, окруженная огромной толпой парижан, молила о своем помиловании. И все собравшиеся вокруг нее молили о том же. Король, понятное дело, смилостивился, – горько усмехнулся Винсент. – Не больно-то ему хотелось настраивать против себя жителей столицы… Но никогда всерьез его величество не помышлял о прощении. Через год она родила ему сына, нынешнего короля Людовика VIII, но только спальню королевы Филипп посещал куда реже, чем альковы придворных дам. Элеонора совсем загрустила – ведь она была совсем еще юна и к тому же страшно доверчива и неопытна. Ну и, естественно, наделала глупостей, в одной из которых я имел возможность участвовать. – Бельрун иронично приподнял над головой свою шапочку, украшенную совиным пером, и слегка поклонился. – Мне было тогда всего семнадцать лет, – как бы извиняясь, добавил он.

– Королева, тоскуя, поддалась романтическому настроению и написала своему сердечному другу принцу Джону, который в это время пребывал в Анжере. Уж не знаю, сколько писем и кем, кроме меня, было туда передано, а только по дороге в Анжу, когда я отвозил Джону Плантагенету записку в третий раз, на меня напали какие-то незнакомцы с лилиями на коттах, и мне едва удалось унести ноги. Нетрудно было догадаться, что королю было известно о переписке с самого ее начала. А вскоре по Франции пополз слушок, что, мол, королева – ведьма и околдовала короля. Но я-то знал природу этого «колдовства»!

…А чуть позже король повелел заточить свою супругу в монастырь. То есть народу он повелел объявить, что такова была ее собственная воля. Филипп Август и папе Клименту III в Рим то же самое написал.

– Откуда тебе это известно, дружище? – не без удивления спросил я циркача, вполне уверенно ориентировавшегося в лабиринте придворных противостояний.

Винсент пожал плечами.

– Я же у барона де Фьербуа знаменщиком был. А значит, и собутыльником. – Бельрун со значением поднял палец вверх. – А тот был королевским сокольничим. Он мне много чего рассказывал. Так вот, написал наш король в Рим, стал хлопотать о разводе… Папа Климент, который Францию к крестовому походу хотел привлечь, согласился, но при условии, что развод произойдет после возвращения Филиппа из Святой Земли. Ну, об участии короля в крестовом походе вам, конечно же, известно.

Я кивнул. Боевые действия, которые вел в Леванте король Франции, в лучшем случае можно было охарактеризовать как дремотные. А уж после гибели от рук ассасинов любимца Филиппа II маркиза Конрада Монферратского он и совсем велел свернуть свой лагерь и возвращаться домой. Конечно же, я воспользовался этой возможностью.

– …Когда же его величество вернулся из Святой Земли, так и не снискав себе героических лавров, – продолжал Бельрун, – как раз и начался невообразимый скандал по поводу его развода. Оказывается, его святейшество получил письмо от бедной нашей королевы. По счастью, ей удалось передать его с верным человеком из того монастыря, в котором она томилась. В письме она отрицала свое желание принять постриг и слезно молила папу о защите. На этом бы заточение, вероятно, и закончилось. Однако к тому времени король успел подыскать ей замену – дочь тирольского князя Агнессу.

– И что, она того стоила? – спросил я.

– Да Бог его знает, – равнодушно пожал плечами Бельрун. – Говорят, хороша… а только вряд ли она могла стоить нашей королевы. Филипп уговорил архиепископа Шартрского обвенчать его, невзирая на то что согласия на этот брак из Рима так и не поступило…

– В опасные игры играл его величество! – хмыкнул я.

– Опасные – не то слово… Ты же слышал про интердикт?

Я слышал. Для начала, мне помнится, папа римский отлучил епископа Шартрского от сана и потребовал от короля расторжения незаконного брака и возвращения первой супруги ко двору. Но, видать, эта Агнесса времени зря не теряла – Филипп Август наотрез отказался подчиниться папской воле. Тогда заместитель Привратника грохнул тяжелой артиллерией – объявил в стране интердикт «за грехи его величества короля Франции».

– Страшное было время… – Винсент зябко передернул плечами. – Бр-р-р! На Гревской площади собрался весь люд, который смог прийти. В полнейшей тишине двенадцать епископов, одетых в черное, с чадящими факелами в руках стояли по обе стороны папского легата, объявлявшего потрясенному народу, что за грехи короля эта земля отлучается от церкви до тех пор, пока монарх не раскается. Священникам было запрещено проводить службу, отпевать, крестить, венчать как простых людей, так и знатных… Никто не мог ни умереть, ни родиться, ни жениться, ни замолить грехи по законам Божьим… На площади поднялся страшный вой – кричали женщины, дети, взрослые мужчины плакали, не стесняясь слез.

А тут еще и император вмешался. Точнее, дядюшка его, нынешний император. Будто ждал, что все так и будет. Почитай, только папский легат в Париже объявил интердикт, а он уже заявляет, что готов поддержать оружием гнев его святейшества. Тому, понятно, это только на руку было. Иначе это оружие могло против него самого повернуться. – Бельрун печально усмехнулся. – В общем, так вот и получилось, что крепкая задница тирольской красотки стоила короне Бургундии и Невера, вошедших нынче в королевство Арелат, куда мы с вами нынче направляемся. Правда, король наш тоже без дела не сидел. Покуда бывший дружок и соратник Ричард Английский в императорской тюрьме от ратных дел своих отдыхал, он от здешних его владений порядочные куски отгрыз. Да только тут же и подавился. Когда какой-то смельчак Анжуйца из-под носа у старого волка стащил, тут-то настоящий цирк и начался…

История, которую рассказывал сейчас мой спутник, мне была известна. Я лишь слегка усмехнулся, услышав лестные слова в свой адрес, и, промолчав, рассеянно продолжал слушать его негромкую речь. Мы делали что-то около трех лье в час, не останавливаясь и пропуская по борту мелкие городки и замки графства Марш.

– …Они быстро тогда договорились. Новый император сделал Арелат ленным владением Ричарда, и попал наш Филипп, словно мышь в котел. Куда ни кинься – везде Львиное Сердце. Тут нашему королю не до женских прелестей стало. Того и гляди короны лишишься. Пошел он на попятный. Агнессу обратно в Тироль отослал, а она, к слову сказать, как раз на сносях была. Так и умерла, бедняжка, не разрешившись от бремени. – Винсент вздохнул.

Какой ни была несчастная дочь тирольского князя, она ничем не заслужила такой судьбы. Ее любовь к своему мужу и рыцарю была возвышенна и чиста. Судя по тому, как сражался за свое право быть любимым король Франции, он тоже был счастлив со своей незаконной супругой. Но… Всемогущее «но». Законы политического пасьянса не берут в расчет чувства королей и дам.

– …Филипп смирился. Он вернулся в лоно церкви, прося отпущения грехов, как смиренный грешник, возвратил из монастыря ко двору нашу добрую королеву… Да видать, не отпустил ей Господь женского счастья. Меньше двух лет прожила она после этого с его величеством. И вот – вдова! – Он укоризненно покачал головой, словно осуждая небеса за такую злую шутку.

Я абсолютно не был уверен, что жизнь с Филиппом Августом являлась для королевы Элеоноры семейным счастьем, и все же мне было искренне жаль всех участников этой печальной истории. Однако мысль о том, что все это слишком похоже на рыцарский роман, чтобы быть правдой, не давала мне покоя. То есть политические расклады этого «шансон де жест» были как раз понятны… Более того, я почти не сомневался в том, что несчастная Агнесса Тирольская появилась при дворе французского короля с ведома и по прямому указанию Лейтонбурга. Но что во всем этом деле не давало мне покоя, так это злосчастная переписка королевы с Джоном Плантагенетом. Ясное дело, стены монастыря не способствовали оживленному сообщению юной шампанской красавицы и английского принца, но зато я вполне мог представить, как в этом заточении романтичная королева могла создать в своем воображении величественный идеал любви из предмета своих детских грез. Стало быть, сейчас она любит короля Джона больше, чем прежде, и все ее надежды на то самое «женское счастье», которого она была лишена десять лет, заключены именно в нем – в короле Англии. А значит, должна существовать тайная связь… Веселенький раскладец!

Получалось так, что вся эта любовно-политическая интрига, плетущаяся вокруг французского трона, вплотную касалась и меня.

«Новые совпадения! А чему удивляться?» – подумал я, неожиданно остро чувствуя, как колотится и пульсирует в такт езде перстень Мерлина, спрятанный в кожаной ладанке у меня на груди.

«Если очередной разменной фигурой в этой хитроумной игре сильных мира сего предстоит стать королеве Джейн, то маленькому принцу Эдуарду, первому наследнику английского престола из рода Камдилов, угрожает более чем реальная опасность», – внутренне похолодев, осознал я. Мне очень захотелось немедля раздвоиться и мчаться одновременно в двух противоположных направлениях – в Англию и в Арелат. Или же иметь возможность возникать то тут, то там без всякого предупреждения подобно старине Мерлину.

Да уж, задачка… Нужно было срочно что-то предпринимать, вот только кто бы мне сказал, что. Информации, что называется, «никакой и того меньше». Хотя… Некий банк данных у меня имелся, и, по моим расчетам, он, как и я, направлялся сейчас в Клермон. Я активизировал мыслесвязь.

– Капитан вызывает Виконта! – передал я. В ту же секунду я увидел широкое лезвие меча, летящего мне прямо в голову. Резко развернувшись и пропуская клинок мимо себя, я едва не сбил плечом Бельруна, в поэтической задумчивости правившего нашей повозкой.

– Эй! Осторожнее! – изумленно закричал он. – Ты чего?

– Овод… – попробовал оправдаться я, – укусил.

Винсент смерил меня недоверчивым взглядом, но воздержался от комментариев. Я уже успел сообразить, что Виконт, видимо, увлеченный фехтовальными упражнениями, включил картинку, забыв врубить звук. Между тем клинок Кристиана плашмя опустился на плечо противника около основания шеи, демонстрируя финальный удар, и мой бывший стажер соизволил уделить мне чуточку своего внимания.

– Да, Капитан, слушаю тебя!

– Каким из них? – поинтересовался Виконт.

– С королевой Елизаветой II, оболтус! – взорвался я. – Конечно, с нынешним – королем Джоном!

– А что читать чужие письма нехорошо, ты знаешь? – язвительно спросил меня Крис.

– Я знаю. Но, может быть, де Жизор не знает, – парировал я его колкость.

– Ладно. Спрошу у шефа, – благосклонно пообещал мне мой «стаци». Я не успел найти подходящего места, куда бы его стоило послать за такое заявление, как на том конце послышался чей-то крик «Ангард!» и связь отключилась.

– Стой! Сто-о-ой!!! – радостно закричал ехавший за нами Ролло. – Лошадь расковалась!

Винсент от неожиданности резко дернул вожжи, и наша повозка затормозила посреди дороги. Я внутренне подобрался, настороженно осматривая местность в предвкушении очередных дорожных неприятностей. Однако меня ожидало разочарование – вокруг простирались зеленеющие поля, высоко стоящее в безоблачном небе солнце освещало идиллический пейзаж центральной Франции, далеко впереди виднелись шпили какого-то замка, и, что совсем отрадно, вокруг не было ни единой живой души. Бельрун между тем забрался внутрь повозки и, разбудив алхимика, мирно дремавшего на свернутом шатре, начал рыться в цирковом скарбе.

– Что ты там ищешь? – услышал я недовольный голос Деметриуса. – Стоит мне только задуматься о высших материях, как ты лезешь со своими глупостями!

– Мэттью, мне всего лишь нужно найти мехи от походной кузни – лошадь у Жано расковалась. Подвиньтесь и уберите свои склянки отсюда, а то я их ненароком перебью!

– Осторожнее, неуч! – прикрикнул почтенный Деметриус гневно. – Не рассыпь семена! Это клещевина, иначе – Ricinus communis! Мне ее привезли из дальних стран! Когда вы наконец объедитесь какой-нибудь гадостью, мне нечем будет избавить вас от боли, терзающей ваше ненасытное брюхо!

Пропустив мимо ушей возмущенные прогнозы своего учителя, Винсент наконец откопал необходимый инструмент и поспешно направился к третьей повозке, возле которой переминался с ноги на ногу в ожидании своей участи голодный Жано.

– А можно… – нерешительно произнес он, – пока мы будем лошадь перековывать, Эжени сделает чего-нибудь поесть?

Бельрун насмешливо покосился на Железного Ролло и крикнул Эжени:

– Дай ему чего-нибудь поесть, а то Жано урчанием своего желудка перепугает все население окрест. Кстати, – обратился он к радостно просиявшему силачу. – Мой железный друг, ты там еще не все подковы переломал? Нет? Тогда тащи сюда то, что осталось.

Подковав лошадь и наскоро перекусив, мы вновь двинулись в путь, стремясь наверстать потерянное время. И когда в начавших уже сгущаться сумерках вдали замаячили каменные зубцы пограничной бастиды, возвышающейся на высоком конусовидном холме, Бельрун облегченно вздохнул.

– Ну вот и Овернь. Слава Богу, эту ночь переночуем по-людски. В лье отсюда есть замечательный постоялый двор, именуемый «Серебряное стремя». Надеюсь, с ним-то ничего не случилось.

Заплатив положенную дорожную пошлину, мы въехали на территорию графства.

– Счастливого пути! – напутствовал нас коренастый седоватый стражник, с явной благожелательностью осматривавший наши возки. – Вот только представления у нас запрещены, – развел он руками и пояснил: – Король умер.

Наши возки покатились дальше.

– Эх, пропала гастроль! – вновь опечалился Бельрун.

– Да пустяки, не расстраивайся, – попытался утешить его я. – Денег хватает… А там доедем до Арелата, можно будет и представление устроить – там-то ведь траура нет.

– Ха! – скептически посмотрел на меня циркач. – Траура там, конечно, нет. Но и денег тоже.

– Как так? – удивился я.

– А вот так! Вначале все хорошо было, на территории Арелата и интердикт не действовал, и товары из империи шли без пошлины… Зато потом такая свистопляска началась, простому люду только держись! – повествовал Винсент. – Сначала король Ричард высосал его, как мозговую косточку, а потом у императора что-то с Константинополем не заладилось… Говорят, у него там всю военную добычу из-под носа увели.

У меня нехорошо ёкнуло сердце. Встречаться с Лейтонбургом без особой нужды мне не стоило. Увы, такая нужда как раз была.

– Так что теперь вот что мы заработаем в этом Арелате. – Бельрун продемонстрировал мне выразительный кукиш.

– Да-а… Бывает же… – лицемерно протянул я, чувствуя некоторую вину перед Винсентом за постигшие Арелат экономические трудности.

Уже вечерело, когда мы, изрядно устав в дороге, наконец-то добрались до знакомого Бельруну постоялого двора. «Серебряное стремя» действительно производило впечатление весьма добропорядочного заведения: крепкая ограда, чисто выметенный двор, красивая и со вкусом нарисованная вывеска – все говорило о властной и умелой хозяйской руке.

– А, это ты, Бельрун! – приветствовал нас кряжистый сторож, отворявший ворота. – Давненько тебя не было видно. Заходи, Мадо будет рада.

– Люка, Жано, Сэнди! Распрягайте лошадей, отводите на конюшню и присоединяйтесь к нам, – распорядился Винсент, шагая рядом со мной через широкий двор.

– Мадо – это хозяйка, – пояснил он, делая руками волнообразные движения в воздухе, очевидно, показывающие габариты этой матроны. – Ты б ее видел. Уверяю, тебя ждет приятный сюрприз.

Я внутренне содрогнулся. Мы подошли к добротной двери харчевни, за которой слышались смех и звонкий молодой голос, рассказывающий какую-то историю.

– И высокий суд графства Овернь, – услышали мы слова, вещаемые самым серьезным тоном, – приговорил всех гусениц собраться в одном месте для полного их уничтожения.

– И что же? – прозвучал вопрос.

– Господь явил милость к тварям своим и спас их, обратив в мотыльков!

Раздался громовой взрыв хохота. Мы с Бельруном переглянулись.

– Похоже, здесь весело, – резонно предположил он и толкнул дверь.

Первое, что мы увидели, едва переступив порог, был длинный стол из дубовых тесин, за которым восседала шумная разношерстная компания, с обожанием глядевшая на худощавого молодого человека в монашеском одеянии. Священнослужитель поднял кубок и провозгласил:

– Так выпьем же за всеблагость Господню!

Сидевший рядом с ним длинноволосый мужчина радостно схватился за стоящую перед ним чашу, но, заметив нас, медленно поставил ее на столешницу. Его худощавое лицо с зелеными лукавыми глазами и перебитым носом, вследствие жизненных передряг имевшим форму латинской буквы «S», странно сморщилось и приобрело выражение крайнего удивления. Пока я соображал, что к чему, он поднялся и, демонстративно оглядев меня с ног до головы, отчетливо произнес:

– Господи! Мессир, вы ли это? Что это еще за пошлое францисканство!