ЮЛИЯ, первый курс
Невозможно читать Джойса, когда над ухом взахлеб обсуждают, кто с кем целовался и сколько стоит какая шмотка. А в Джойсе восемьсот с лишним страниц. Он один остался из списка литературы, и Антонина Филипповна поставила мне автомат с условием, чтобы я прочла до следующего семестра. Я прочту. Слава богу, теперь я прочту.
Сегодня был последний экзамен: Ленка сдала на четыре (с моим конспектом под столом), а у Наташки трояк. Обе довольные, как слоны. Одна сразу же упаковалась и уехала в родное село, а другая осталась отметить с ребятами конец сессии, но часам к восьми умудрилась поссориться со своим третьекурсником и тоже укатила назло врагам, размахивая кое-как набитой сумкой. Есть на свете справедливость. Теперь можно спокойно дочитать «Улисса», законспектировать в дневник читателя, сдать в библиотеку и с чистой совестью — домой на каникулы. Наконец-то.
Я удобно устроилась на кровати, поставив рядом на тумбочку чашку чаю и пакет с Наташкиным печеньем: пока она вернется, все равно ведь засохнет. Этажом ниже бесновалась послесессийная пьянка; но этажом ниже — это не так страшно. В общежитии ко всему привыкаешь.
…К тому времени, как я дошла до внутреннего монолога Молли без знаков препинания, внизу уже угомонились. В тишине громко тикал будильник: полвторого. Я пролистнула оставшиеся страницы: если не считать примечаний, всего ничего. На дне турецкого пакета еще крошилось печенье, но от его синтетической сладости давно и сильно хотелось пить. Подумала, что неплохо бы встать и опять заварить чаю покрепче, тем более что эта Молли с ее потоком сознания была какая-то непонятная. И вообще обычно я ложусь в одиннадцать — если, конечно, девки никого не приводят в комнату…
В блоке было темно и так тихо, что я невольно остановилась сразу за скрипнувшей дверью. Три четверти общаги уже поразъезжались по домам; я попыталась вспомнить, остался ли хоть кто-нибудь с нашего этажа. Алина? Она уже работает и домой на каникулы не ездит, но вряд ли — в свете последних событий в личной жизни — придет сюда ночевать. Кажется, еще Женя из четыреста пятой. Но он, разумеется, давно спит.
Даже вечные огни конфорок не горели: пришлось зажечь газ спичкой, чиркнувшей о коробок настолько оглушительно, что я вздрогнула. В темноте заплясал синий цветок; я взгромоздила сверху полный чайник, потом сняла и отлила большую часть воды, оставив на самом донышке. Чтоб скорее закипело.
Ни единого звука. Слабый свет проникал из моей приотворенной двери, и вдруг подумалось, что, пока я на кухне, туда может забраться кто угодно. Глупо: ему пришлось бы передвигаться бесшумно, как кошка, к тому же я в любой момент могла включить свет на кухне и даже во всем блоке. Чайник начал шипеть и посвистывать; ну, еще чуть-чуть!.. Обернула полотенцем ручку и, обжигаясь паром, понеслась к себе, едва не врезавшись в темноте в кухонный косяк. Защелкнула за собой шпингалет и перевела дыхание. Трусиха.
И тут раздались шаги.
А потом — стук в дверь.
Замерев посреди комнаты с чайником на весу, я решила не открывать. Мало ли кто не может заснуть после пьянки и бродит по этажам в поисках приключений. А баба Соня внизу на вахте не пошевелится, как ни кричи. Нет уж, тихо. Меня здесь нет: если б не Джойс, я бы уехала еще шестичасовым поездом. Вот только свет… и огромная, в четыре пальца, щель под нашей дверью.
— Наташ, открой. Наташа!..
Тем более. Правда, я узнала голос: четыреста пятая, Саша Линичук, которого все называют Гэндальфом, — и немного успокоилась. Линичук по характеру безобидный, а когда выпьет лишнего, ему обычно плохо. Только все равно нечего ему делать ночью в моей комнате.
— Наташа.
Он бы сейчас ушел: так пытаются позвать кого-нибудь в самый последний раз. Что-то такое было в его хриплом голосе… Безнадежное, обреченное и страшное.
…что я клацнула защелкой.
— Я думал, это она. А ты почему не уехала?
— Джойса дочитываю.
— А-а.
До него, конечно, не дошло; сам наверняка сдавал зарубежку по кратким пересказам, услышанным от кого-то в коридоре. Мы с Линичуком в одной группе по иностранному, так он вечно блефует на ровном месте, ничего не выучив. И, как правило, удачно.
— Извини, что так поздно. Просто свет горел, и я подумал, это… ну, в общем. Хулита!..
Не терплю, когда меня так называют. Но у него единственного получалось почти так же нейтрально, как у преподавательницы испанского. Наверное, потому что сам — Гэндальф.
— Что?
— Понимаешь, я вернулся, а Герки нет. Он уже на экзамен сумку взял, только я забыл. Жека спит, у него, блин, режим… а если и разбудить, что толку. Чтобы к Владу, так метро уже не ходит… А у вас — свет. И я решил… хотя тебе, конечно, тоже не до того… просто…
И вдруг он повалился как подкошенный на Ленкину кровать.
Я чуть было не уронила чайник с кипятком себе под ноги. Только тут заметила, что лицо у Линичука землисто-белое, а левое веко чуть дергается. Что он тяжело дышит, привалившись к стене, и дыхание у него судорожное, как будто скребут пальцем по зубцам расчески. И что при всем этом он, кажется, совсем не пьяный.
— Тебе плохо? — Я шагнула вперед, и чайник качнулся в руке. — Может, чаю выпьешь?
Поднял глаза — мутные, сумасшедшие:
— Кофе.
— Кофе нет… а вообще ладно, возьму у Лановой. Сейчас.
Роясь в Наташкиной тумбочке, я искоса поглядывала на него. Линичук был в верхней одежде: зимние ботинки, за рантом которых еще не растаял снег, болоньевая куртка вся в грязных потеках. Только что пришел с улицы, причем явно попал там в какую-то переделку. А у Ленки, между прочим, на кровати свое, не общаговское, покрывало… Перехватив мой взгляд и, похоже, мысли, Гэндальф порывисто выпрямился на кровати и принялся расстегивать все время заедавшую молнию.
Воды в чайнике хватило как раз на кофе для Линичука и полчашки чаю мне. Кипяток уже не был крутым, и на поверхности густо закружились чаинки-«слоники». Вот так всегда.
— Спасибо, — сказал Гэндальф.
Он потихоньку становился похож на человека.
— …Пошел в первой пятерке. И через двадцать минут уже отстрелялся. Знаешь, Хулита, странноватое чувство: все дрожат в коридорах, суетятся, а ты свободен, как трусы без резинки. Но уходить за здорово живешь не хочется: все-таки, блин, первая сессия!..
Тут он почему-то расхохотался. Так жутко, что я поперхнулась «слонами».
— Решил сходить узнать, как там ребята. В их группе последний экзамен — цивилизация, письменный. Герка, тот собирался потом сразу на электричку, впритык успевал. А с Владом можно было и посидеть в «Шаре», отметить, ему-то спешить некуда… Короче, заглядываю в аудиторию: ты скоро? Он показывает на часы: мол, еще полчасика, и все. Влад вообще здорово соображает. Он — гений, Хулита. Самый обыкновенный гений…
Я подумала, что в их компании сплошные гении. Георгий — поскольку сочиняет песни. Влад — потому что компьютерщик. Сам Линичук, наверное, тоже — в какой-нибудь своей области.
Он уже выпил кофе и даже разулся. И продолжал:
— Я тогда спустился вниз — покурить, побродить по снегу. Встретил Андрея с Алькой, они ведь теперь… ладно, проехали. Короче, они как раз собирали народ, чтобы круто погудеть. Черт, пошел бы с ними — и ничего. Ничего!!!.. Но я ждал Влада, говорю: сорри, ребята, может, вечером в общаге встретимся. Как же…
И пошел знаешь куда? За основной корпус, где стадион и хозяйственные пристройки. Это мне всегда казалось странным. Ведь архитектура «Миссури» — супер, проектировал дядя с воображением, причем не удивлюсь, если малость под кайфом. А эти «миссуреныши» на заднем дворе… Стремно. И назначение их непонятно: в корпусе ведь все предусмотрено, и котельная, и бойлерная, все! Вот меня и дернуло полезть посмотреть. Знаешь, это для таких, как я, табличку придумали: «Не влезай, убьет». Но такие, как я, по жизни ее игнорируют… Я присела на свою кровать и потихоньку открыла Джойса. Сосредоточиться, конечно, не выйдет. Но хоть по диагонали…
— И что там было?
— Охранник был. Квадратный дядя в камуфляже — типа в бойлерной, да? Я ему показал студенческий, сказал, что я староста курса и по поручению ректора должен проверить соответствие последнему постановлению Минобразования согласно Указу президента от ноль третьего ноль первого текущего года. Я умею. Еще в школе проходил куда угодно… И этот лох тоже повелся, кто бы сомневался.
Ну, короткий коридорчик, пару дверей, стремных, как в кладовке. А в конце — лестница вниз. Естественно, я сразу туда, как будто так и надо. Спускаюсь, спускаюсь, а она… бесконечная. Только пролеты загибаются, и никаких выходов. Потом оказалось, там лифт есть, за одной из кладовочных дверей, а та лестница, наверное, на случай аварии…
Я уже решил, что меня глючит, будто плейер заело: ступеньки, ступеньки… И вдруг — проем. Светлый. Такой, знаешь, белый свет, мертвенный. Я сразу подумал про лабораторию: стерильно и секретно, вход в белых тапочках. Черт, вот говорю с тобой сейчас и чувствую, как оно тупо, неправдоподобно, словно американскую фильму пересказываешь… Ты мне веришь?.. только честно, Хулита?!
Я как раз закончила с Молли Блум, хотя, правду сказать, ничего там не поняла. В откровениях Линичука, которые я улавливала краем уха, понятного было еще меньше. Но, во всяком случае, он не врал. Накурился после экзаменов драпа? А эта компания балуется, все знают. Может быть. Однако сам Гэндальф уж точно верил в каждое свое слово.
Пожав плечами, я кивнула. И незаметно перелистнула страницу.
* * *
— …Мужики. Двое. Если б я на них напоролся, им бы вряд ли прокатило про постановление Минобразования. Рванул первую попавшуюся дверь — открыто. И, главное, темно, никого нет. Дуракам везет, правда? Осмотрелся: там стояло до фига компьютеров и еще какой-то оргтехники, в темноте не разберешь. А те двое как раз вошли в соседнюю комнату, причем оказалось, что эти помещения смежные, и между ними дверь, запертая, но с конкретной замочной скважиной. Так что я мог послушать, о чем они там говорят. И даже местами увидеть.
«А сюда мы перенесли основные фонды и личные данные по студентам». Я их буду называть Первый и Второй, так это Первый сказал. Второй долго не отвечал, ходил взад-вперед, кажется, рассматривал какие-то стеллажи. Потом спрашивает: «Как последний набор?» Первый ответил: «Очень неплохо. Налицо позитивная динамика: клинических случаев отторжения — ни одного, несмотря на значительно большее по сравнению с прошлыми наборами количество реципиентов. Четыре человека не явились, но они и сессию проигнорировали, так что будут отчислены, я распорядился… А вообще нехорошо вы как-то выразились: последний. У летчиков, знаете ли, так не принято. Мы, конечно, не…»
И тут Второй перебил. Тихо, с нажимом: «Последний».
Потом они битый час ругались. Первый доказывал, что безумие — свертывать проект, когда все только-только вышло на рельсы и дальше покатится, как по накатанному. Второй — а он, ты поняла, был явно главнее — говорил, что… В общем, у него все сводилось к одному: бабок нет. Что отдача от проекта будет черт-те когда, а он свои кровные вбухивает уже сейчас, а разные жуки вроде Первого раздувают смету до неприличия, что в следующий раз они, дай волю, четыреста человек на курс наберут… Ну и всякая такая пурга. Я уже почти перестал въезжать, когда он вдруг сказал точно так же, слово в слово: «процент погрешности». Хотя, подожди, ты ж не в курсе, Хулита… Как Влад. Слово в слово — как Влад.
Первый тут же начал оправдываться. Мол, да, врожденная способность к абсолютному тропизму присутствует не у всех, но что по сравнению с первым набором они достаточно далеко продвинулись в смысле выявления этой способности еще на стадии предварительного собеседования… Конечно, не на все сто процентов, но динамика… и т.д., и т.п. Но Второму, кажется, было уже неинтересно. Пару раз промычал не в тему. А потом спрашивает:
«Тут есть данные на моего сына?»
«Разумеется. Мы же не могли вообще освободить его от… Но комбинаторика не проводилась, согласно вашему пожеланию…»
«Моему приказу»,
И тут я увидел его в скважину. Второго. Он проходил мимо стеллажа, на котором стояли в ряд сидиромы, будто в студии звукозаписи, причем довольно крутой… а между ними картонные язычки торчали с буквами, стремно так, вроде как в районной поликлинике. Остановился напротив буквы «Ц» — и обернулся. Отец Руслана Цыбы. Ну, тот мужик на «роллс-ройсе», к ректору несколько раз приезжал… помнишь?
Батя Цыбы.
«А ведь вы не правы, — сказал Первый. — Я мог бы дать вам гарантию, что побочных эффектов комбинированная стимуляция центров не дает. А стопроцентный тропизм — это великая вещь. Это, по сути, полное избавление от случайностей, нелепых ошибок, фатальных эмоциональных порывов… Единственно правильный жизненный выбор. Нашим выпускникам действительно принадлежит Будущее…»
«Моему сыну оно принадлежит с рождения, И в куда большей степени, чем вашим подопытным ублюдкам. Кстати, я хотел бы забрать его нейронную карту».
Первый махнул рукой: пожалуйста. Я его тоже рассмотрел: попадался мне пару раз в «Миссури», мелкий такой, типа методиста или лаборанта… Ты наверняка тоже видела, только могла и не запомнить. Никакой. Кстати, у нас на медосмотре его не было: светиться, гад, не хотел… А когда бы они делали эту свою комбинаторику, как не на медосмотре?! Хотя мы с Цыбой вместе проходили, мы ж в одной группе. Будешь смеяться, у него даже трусы какие-то модельные… впрочем, фигня. Я должен был заметить что-то неладное, какую-нибудь разницу, еще тогда. Должен был — но не заметил же!..
Какой-то эксперимент. Эксперимент над нами! — и они его уже проделали. Черт, до чего же хреново осознавать… Как над крысами: курс на двести пятьдесят крыс. Больше: третий ведь год подряд проводят. Само собой, незаконно. Полная тайна организации плюс мощное левое финансирование. А народ ведется. Народу что? «От вас зависит Будущее…», «Вы измените мир…».
Тупо-то как, Хулита…
А Влад начал догадываться с самого начала. Потому что гений. У него не было ничего конкретного, одни предположения, логические предпосылки — и только на них опираясь, он разработал компьютерную программу, которая… Самое смешное, что у них, насколько я понял из базара тех двоих, ничего подобного нет. Они определяют процент погрешности методом тыка или вообще делают вид, что нет никакого процента… им же невыгодно, бабки-то Цыбиного бати. Между прочим, возникает вопрос: на фига оно ему? Если своего Русланчика он от эксперимента оградил — то на фига?!.
Правильный жизненный выбор… или как они там говорили — «тропизм». Это наверняка не все. Не ради нас же они стараются. Должно быть что-то еще…
Ты же умная, Хулита. Что?!!
Я уже давно закрыла книжку: все равно не сосредоточишься тут. Придется дочитывать завтра с утра, и еще неизвестно, во сколько я встану: на будильнике перевалило за три ночи. Нет, я всегда знала, что с ребятами из четыреста пятой не все в порядке. Кроме Жени, конечно, — тот просто дурак. А остальные двое с их гитарой, патлами, серьгами, кольцами, идеями, пивом, наркотиками… И даже этот Санин, которому Наташка строит глазки, — на вид приличный мальчик, но такие тараканы в голове…
Последние четверть часа я слушала Линичука довольно внимательно. Не в том смысле, что придавала его потоку сознания какое-то значение. Просто было ясно, что он не уйдет, не выговорившись. А значит, надо честно выслушать, не теряя нить рассказа и не провоцируя, таким образом, повторять по нескольку раз.
— А как ты оттуда выбрался? — Я осторожно попробовала подвинуть повествование к финалу. Кажется, получилось.
— Ну, как… Дождался, пока они ушли. А потом, естественно, перепутал направление… побежал в противоположную сторону от выхода. Крыса в лабиринте. Хотя и лабиринта никакого не было, один длиннющий коридор, освещенный этими белыми лампами, как в морге… Потом мне пришла в голову одна идейка. Вовремя, как всегда. Надо было, кровь из носу, вернуться в тот кабинет, где… Ну и ломился, как ненормальный, во все подряд двери. Почти все заперты, кое-где открыто, но темно, только углы какие-то отсвечивают и мониторы… Знаешь, Хулита, там ведь могли делать все что угодно. От вивисекции до гомункулусов — запросто. Глубоко-глубоко под землей. И наверняка, если что, оно все взорвется.
— Но потом ты же нашел выход? — Гомункулусы с вивисекторами были уже чересчур. Кроме того, мне вдруг страшно захотелось спать.
— Нашел. И то помещение тоже нашел. Даже удивляюсь, почему те двое его не закрыли. Идиотам счастье, правда? Я просто вспомнил, как батя Цыбы требовал нейронную карту… а потом такой характерный звук— пластмассой о металл… «Пожалуйста!» То самое собрание сидиромов с картонками по алфавиту, как в поликлинике! И я подумал… моя ведь тоже. На букву «Л».
Линичук вдруг встал и поднял с кровати свою грязную куртку. Запустил в карман ладонь, поморщился, тихо матюгнулся, встряхнул куртку и засунул руку внутрь чуть ли не по плечо. Надо же до такой степени оторвать подкладку… Я уже видела то, что он искал: плоский квадрат оттягивал угол засаленной полы.
— Вот, — сказал Гэндальф, извлекая диск. Коробка была прозрачная, без обложки и каких-либо опознавательных знаков. — Слушай, Хулита, твой комп еще дышит? Включи.
Тут-то я и возмутилась. И даже не сразу нашлась, что ответить.
Мало того что перед сессией все общежитие считало себя вправе бегать ко мне набирать рефераты и курсовые. Мало того что я же оказывалась виновата в отсутствии принтера — видите ли, распечатать им тоже негде! В конце концов пришлось объявить, будто я увезла компьютер домой, спрятать процессор и клавиатуру под кровать, а монитор замаскировать под тумбочку с традесканцией… Но откуда?.. Наверное, Наташка раззвонила, она вечно откровенничает с четыреста пятой и вообще со всеми, кто в штанах. Стерва.
Мало всего этого! Теперь они думают, что могут обкатывать на моей машине свои бродилки-стрелялки. А перед этим рассказывать страшненькие наркоманские истории, от которых у кого угодно мозги перестанут работать — особенно в полчетвертого ночи. Но не у меня! И вообще вот возьму и действительно увезу его завтра… хотя тяжеленный, до вокзала не дотащу.
— У меня сидиром не работает. А игры ваши дурацкие вообще не тянет.
Линичук смотрел на меня как-то странно. Под его взглядом я почему-то вспомнила гулкую пустоту на этаже — да что там, во всем общежитии! — и сонную бабу Соню, до которой не докричишься, и…
Он привстал, и я заерзала на кровати, отодвигаясь подальше. Напоролась бедром на угол монитора под традесканцией. Надо было сказать только про сидиром. Слишком много пояснений — неубедительно. Но теперь поздно.
Жуткий, какой-то надломленный и вместе с тем беспощадно-командный голос:
— Сухая, включи компьютер.
Сначала не было ничего: грелся, думал, загружался. Линичук бродил по комнате, периодически падал на кровать, вскакивал, просил еще кофе и даже бегал на кухню ставить чайник. А я спокойно сидела себе в уголке — а с какой стати мне нервничать? — и снова демонстративно раскрыла книжку, хотя читать уже не оставалось никаких сил. Впрочем, и спать тоже расхотелось.
Моя машинка наконец-то кончила скрипеть и выкинула разноцветную картинку «Виндовса-95». Влад Санин, когда к Наташке заходил, предлагал переставить что-нибудь поновее, но, с одной стороны, неизвестно, потянет ли, а с другой — так мой компьютер читает вполовину меньше дискет, которые приносят всякие халявщики. У Линичукова сидирома шансы были минимальные, и я заранее усмехнулась.
— А говорила — не работает. — Диск был благополучно «съеден» и даже начал жужжать, но на месте Линичука я бы не особенно обольщалась. Хотя говорить ему об этом не стала. Когда у человека так дрожат пальцы, что битый час не может попасть диском на подставку…
По клавиатуре он тоже попадал с трудом. И лупил со всей дурной силы, как будто хотел вколотить клавиши в стол. Мое терпение потихоньку истекало, я сдерживалась только потому, что любое замечание вряд ли помогло бы. Наоборот: еще, не дай бог, психанет и разнесет всю машину вдребезги за то, что не тянет…
— Ну! — Он ударил по «энтеру» чуть ли не кулаком. — Ну?!!
И компьютер, конечно, выкинул «синий экран».
Этого я уже не выдержала, бросила Джойса и вскочила. С меня хватит! Пятый час! Уже скоро метро откроют, вот пусть и отправляется к своему Санину ломать его компьютер, а мой попрошу оставить в покое!!!
— Знаешь, Саша…
И в этот момент на мониторе появилось окно. Надписи я прочитать не успела: Линичук снова нажал «энтер», окно пропало, а по мигнувшему синему экрану сверху вниз медленно поползли белые столбики каких-то символов или цифр.
— Видишь? — хрипло прошептал Гэндальф.
Я видела. Все эти цифирьки, буквы, загогулины, складывающиеся в узоры, рассыпающиеся, заполняющие весь экран, пропадающие, снова появляющиеся в виде рамочек или спиралей… Занимательно. Ну и что? Лично я даже не стала бы утверждать, что диск действительно открылся. Некоторые компьютерные глюки выглядят ничуть не хуже.
Линичук как завороженный уставился в монитор.
— И ты что-нибудь понимаешь? — осторожно спросила я.
Вздрогнул, обернулся ко мне:
— Что?
— Я говорю, не особенно понятно. Это твоя… как ее?..
— Нейронная карта.
Он произнес эти слова медленно, чуть ли не с молитвенным экстазом.
— Понимаешь, Влад и здесь попал в десятку. Он говорил, что обязательно должны быть нейронные карты по результатам сканирования мозга… И свою последнюю программу он разработал, исходя из того, что они ДОЛЖНЫ быть… Архимед просил точку опоры, помнишь? А у Влада никакой точки не было, только предположения! Он…
— Гений, — устало бросила я. Боже, до чего ж они меня достали, эти гении…
Во всяком случае, одному из них давно пора домой. Или куда он там думает податься — мне все равно. Отвернувшись от абстрактного искусства на мониторе, я принялась убирать с тумбочки чашки из-под кофе и чая: намек, пока еще тонкий. Если этот Гэндальф не сдвинется с места и после того, как я расстелю постель, придется послать его открытым текстом.
— Теперь можно все проверить, — бормотал он себе под нос. — Поеду к Владу, и… черт, предки-то спят, наверное… Стоп!!! Хулита, я ведь могу уже сейчас… у меня есть… Хулита?!
Я вышла с грязными чашками на кухню. Включать свет не стала: силуэт раковины с краном довольно четко вырисовывался в сером полумраке. Через пару месяцев в это время суток уже будет настоящий рассвет.
Когда я вернулась в комнату, Линичук по-прежнему торчал перед компьютером, вот только взгляд его был направлен уже не в монитор, а куда-то между клавиатурой и собственными коленями. Там торчал замызганный кусочек бумаги, сверяясь по которому, Гэндальф с неритмичным — точно капли с деревьев после дождя — стуком тыкал в клавиши. Иногда в две-три или даже четыре одновременно.
— Переписал у Влада, — пробормотал он себе под нос. — На всякий случай. Чтоб было.
Я медленно причесалась перед зеркалом. Протерла лицо лосьоном. Еще немного причесалась и заплела косу. Наконец набрала побольше воздуха, повернулась, и…
…И не успела. Именно в этот момент изнутри процессора послышался жуткий скрежещущий треск, и тут же из щели сидирома залпом брызнули сверкающие осколки. Линичук, тоненько матюгнувшись, повалился прямо на мою кровать; через полсекунды вскочил и заматерился уже нормальным голосом, длинно и безнадежно. Монитор, разумеется, снова выкинул «синий экран», а чуть позже — окно с уведомлением о системной ошибке.
Я сказала:
— Вон.
Он стоял на трясущихся ногах — жалкий, похожий на мокрое насекомое. Бессвязно лепетал что-то про уникальную программу, про гения Влада, который, кстати, запросто все мне починит, а еще про жесткий диск, где информация должна была остаться, по-любому должна была, и умолял позволить ему это проверить… Мой компьютер, моя бедная, разнесчастная старенькая машинка, светил укоризненным красным глазом, перечеркнутым крест-накрест.
Я прикусила губу; не будем уподобляться некоторым. Проговорила снова, тихо и отчетливо:
— Вон.
Линичук вышел, не говоря больше ни слова. Было слышно, как он топал через гулкий коридор, а потом битый час пытался вставить ключ в замочную скважину четыреста пятой. Я взглянула на будильник: десять минут шестого. Со вздохом — а стоит ли вообще ложиться? — сдернула покрывало с кровати.
Уже и вправду светало. На полу поблескивали осколки диска и валялась прямо посреди комнаты скомканная бумажка, исписанная какими-то цифрами и символами. Нет, спать в свинарнике я не буду! Поднялась с постели, взяла веник и совок, аккуратно подмела весь этот мусор и даже нашла в себе силы накинуть халат и выйти на кухню, к мусоропроводу.
Или все-таки дочитать Джойса?