Прелюдия
Гравитр лег на борт. Ослепительный луч солнца прострелил кабину насквозь и короткой вспышкой разбился о морскую гладь далеко внизу. Кратов завозился в глубоко всосавшем его кресле и припал к окну. Под гравитром тянулась от горизонта до горизонта узкая полоса чистого белого песка, к которой приступала непроницаемая зеленая поросль. Где-то там, под пологом сплетенных ветвей, скрывались и дома, и люди.
— Назовите имя стоянки, — прошелестел голос автопилота.
— Откуда же мне знать… — замялся Кратов. — Давайте, что ли, на ближайшую.
— Иду на стоянку «Коралловый берег», — уведомил его автопилот строго и, как показалось Кратову, недоумевающе.
На стоянке «Коралловый берег» ему не встретилось ни души, хотя и торчали, зарывшись лапами в чисто-белый песок, несколько пустых гравитров, причем один был наполовину разобран. Откуда-то из-за деревьев доносились голоса, журчание бегущей воды и размеренный стук твердого по еще более твердому. «Свободен», — сказал Кратов автопилоту, и на гребне кабины зажегся зеленый огонек. Увязая в песке по щиколотку, Кратов двинулся на голоса. Он сделал десяток шагов, беззлобно выругался и снял сандалии. Как выяснилось, зря: песок оказался горячим. Об удобствах вновь прибывших здесь, очевидно, заботились мало… Оглядевшись, Кратов вынужден был с удовольствием взять свои подозрения обратно: от посадочной площадки между деревьями змеилась выложенная плитами дорожка. Плиты из янтарно-желтого камня были приятно прохладными.
Вскоре перед ним возникла мелкая, быстрая и даже на беглый взгляд чрезвычайно холодная речушка, с отчаянным шумом и брызгами катившаяся по разноцветной гальке в сторону моря. Дорожка оканчивалась где-то на середине воды и продолжалась уже на том берегу. Кому-то, заведовавшему устройством площадки «Коралловый берег», стукнуло в голову из обычного маршрута для пеших перемещений устроить испытание мужества и выносливости… «Ну, этим нас так просто не возьмешь», — процедил сквозь зубы Кратов и осторожно макнул пятку в мутные ледяные струи. Ему не понравилось испытанное ощущение (пятка моментально утратила чувствительность, словно ее откусили напрочь), но отступать, а тем более вторично влезать в гравитр и двигаться к другой, возможно — более комфортабельной площадке не хотелось.
Он закатал штанины и, мысленно застонав, вошел в воду по колено.
За его спиной затрещали кусты…
Кратов обернулся — и замер, стараясь не производить резких движений.
Из зарослей выбирался угольно-черный, лохматый, с устрашающе пригнутыми рожищами и налитыми кровью зенками, як. Не уделяя Кратову ни малейшего внимания, он вступил в речушку — течение нарушилось, сбилось в водовороты, — окунул в воду огромную свирепую морду и шумно начал пить. Затем всей тушей пал на мелководье и с наслаждением завозился в облаке рыжего взбаламученного песка. Яку, вне всякого сомнения, было жарко. Здесь ему был далеко не Памир.
Поколебавшись, Кратов быстро пересек речку и выбрался на противоположный берег. Ему вовсе не улыбалось поиграть в корриду посреди холодного потока. Пока он размышлял, не надо ли кого предупредить об опасности (дикое животное, без сопровождающего, в населенной местности, с неясными намерениями…), и представлял ли як собой таковую опасность, навстречу ему из зарослей выскочил жилистый подросток, весь наряд которого состоял из необъятной вьетнамской шляпы — «нон» и просторных шорт. Взгляд подростка блуждал.
— Дракона не видали? — спросил он Кратова срывающимся голосом.
— Дракона — нет, — признался тот с кривой ухмылкой. — А вот яка…
— Спасибо! — сказал подросток с неожиданным энтузиазмом. — Теперь уж я и сам вижу! Дракон, Дракоша! вскричал он, кидаясь к черному чудовищу. — Иди ко мне, Дракошенька мой ласковый, я тебе хворостиночкой по заднице, по толстой, чтобы не прятался!..
Як вздел блестящую, будто лакированную, морду из воды и взревел — не то в радости от встречи с хозяином, не то в предчувствии наказания. На ближних кустах затрепетала листва.
— Напрасно вы животное мучите, — сказал Кратов с укоризной. — Здесь ему не климат. Вы вот без штанов бегаете, а бедный зверь, небось, свою шкуру не скинет…
— Ну, это не совсем як. — солидно заметил подросток. — Это бубос. Видите, как у него рога устроены? И шерсть на пузе мягкая — ему же на снегу не лежать! Странно, что вы приняли его именно за яка, а не, скажем, за гаура.
— Яков я видал, — сказал Кратов. — А что такое гаур, не знаю. И про бубосов никогда не слыхал.
— Гаур — близкий родственник яка, только крупнее, — охотно пояснил паренек, одновременно пытаясь поднять Дракона из воды чувствительными тычками под ребра. — И он местный: на континенте еще осталось небольшое дикое стадо, примерно пятьдесят голов. Да какое-то количество одомашненных, их здесь называют — гаялы. А бубосы, во-первых, еще крупнее гауров, и во-вторых, водятся только здесь.
— Отчего же такая честь этому острову? — удивился Кратов.
— По правде говоря, это я их придумал и вывел, — скромно сообщил подросток. — Поэтому в природе они не встречаются. Это не животные, а бионты.
— Есть какая-то разница? — осторожно спросил Кратов.
— Небольшая, в происхождении. Животные возникли в результате эволюции. Бионтов мы создаем сами.
— Ага, — сказал Кратов озадаченно. — Так вы здесь еще и число сущностей приумножаете…
— Меня зовут Майрон, — сказал юнец. — Пойдемте, я вас провожу.
— Константин, — представился Кратов. — Только я еще не сказал, куда мне нужно попасть.
— На Ферму, куда же еще! — фыркнул Майрон. — Здесь же ничего нет. кроме Фермы.
Дракон наконец соблаговолил восстать — вода стекала с него потоками, речушка с облегчением вернулась в привычное русло. Огромный бык, не разбирая пути, вломился было в кустарник — на переплетенных ветвях одновременно присутствовали соблазнительного вида крупные черные ягоды и безобразно острые шипы, бубосу, впрочем, угрожать совершенно не гожие, но для людей доставлявшие серьезное неудобство. Майрон истошно заорал и со звоном шлепнул Дракона по шерстистой холке. Для этого ему пришлось приподняться на цыпочки… Утробно взмычав, бубос вернулся на дорожку. Кратов шел в некотором отдалении, внимательно глядя под ноги. Хотя бубос и был существом в значительной мере рукотворным, лепешки он оставлял вполне натуральных свойств и соответствующих размеров.
— Если по правде, то габитус начинала конструировать Рисса, — болтал Майрон. — Но не справилась. Она как раз перед тем начиталась волшебных сказок и бредила единорогом. У нее и получилась банальная антилопа… А нам нужен был очень большой бык, вроде того, каким прикинулся Зевс, чтобы увезти Европу на Крит, или вроде Критского быка…
— Разве это не одно и то же?
— Конечно, нет! Зевс — это одно, а Критский бык — совсем другое. Хотя, возможно, они там встречались… — Майрон хихикнул: — Спутать бога с быком!..
— Ну, это нетрудно. Зевс порой вел себя совершенно по-скотски…
— Возможно. Но это вопрос морали, а не генезиса… Риссу мы уволили. Реву было!.. А я взял за основу яка, кое-что добавил от гаура, купрея и бантенга, облегчил шерсть, утяжелил рога, придумал название. И получился вот такой бубос!
— Можно глупый вопрос?
— А сумеете? — засмеялся Майрон.
— Что — сумею?! — опешил Кратов.
— Ну, задать глупый вопрос? У вас такой вид, что настоящих глупостей ждать не приходится. Наверняка какой-нибудь подвох…
Кратов подумал.
— Пожалуй, — согласился он. — Уж кем-кем, а дураком я лет десять как не выгляжу… Но вопрос действительно глупый: зачем нужно было создавать бубоса, когда есть яки, гауры и эти… бантенги?
— Вопрос не глупый, — возразил Майрон. — А философский. Мы здесь философией не очень-то увлекаемся. Да и рано мне. Мне ведь еще только осенью стукнет пятнадцать, а основы главных учений изучают с семнадцати…
— Всяких монстров конструировать, стало быта, не рано, — проворчал Кратов.
— Это разве монстр! — пренебрежительно хмыкнул. Майрон. — Обычный, хорошо сбалансированный бионт. Побывали бы вы здесь в канун Дня всех святых!
— Я себе представляю…
Натоптанную и ухоженную дорогу пересекала другая, узкая и вовсе некомфортабельная. Она выходила из самой чащи, там же и терялась. Над ней нависали нетронутые ветви. Типичная звериная тропа… Кратов на миг задержался, чтобы разглядеть, какой зверь мог ее проложить. «Нет, нет, нам прямо», — сказал Майрон чуть более поспешно, чем следовало бы.
— И все же, — проговорил Кратов. — Зачем вам, коллега Майрон, понадобился не существующий в натуральном облике гигантский бык?
— Сказать по правде, бубос мне и впрямь не нужен, — признался тот. — Это промежуточный этап. И если он окажется жизнестойким, да еще способным к самовоспроизводству, то тем самым свою задачу он выполнит полностью. Мы просто отвезем его на континент и выпустим, пусть пасется на приволье. А уж после бубоса, задачки довольно тривиальной, я займусь реликтовым шерстистым носорогом. Тем более что банк ДНК у нас по этому виду накоплен солидный.
— Еще более глупый вопрос, — сказал Кратов. — Этот ваш бубос — какой— никакой, а все же бык, на нем при очень уж большой нужде пахать можно, а в какой-нибудь трудно вообразимой ситуации полного выхода из строя всей легкой промышленности — чесать шерсть и вязать носки. Но кому может понадобиться шерстистый носорог, скотина, по слухам, тупая, своенравная и абсолютно бесполезная для хозяйства?
Майрон не успел ответить. Кустарники кончились, взорам открылась большая поляна с несколькими деревянными строениями на сваях. Дракон неожиданно взревел и неуклюжими прыжками пустился наутек.
— После этой скотины шерстистый носорог меня уже ничем не удивит! — в сердцах промолвил подросток.
— Тем более, что в моей власти сделать его разумным и кротким. Он будет смирно стоять там, где его поставят, трескать траву под ногами и приветливо кланяться прохожим! — добавил Майрон с ожесточением. Потом виновато оглянулся на Кратова (тот едва успел согнать с лица неуместную улыбку). — Я вам еще нужен?
— Разумеется, — сказал тот. — Но в общечеловеческом смысле, и не сейчас.
— Тогда я пойду ловить этого… этого… пока он не растоптал чью— нибудь делянку.
Придерживая шляпу, Майрон устремился вдогонку за бубосом. Какое-то время Кратов любовался его бегом, мысленно неся какой-то старческий вздор, вроде «М-да, и я в его годы… А нынче уж не тот стал… Да, были люди в паше время…» Потом, гоня навязчивое желание закряхтеть, раскатал штанины и обулся. Теперь только слепой мог принять его за местного жителя. Проходившие — а по большей части пробегавшие или пролетавшие мимо на гравискейтах обитатели Фермы оглядывались на него, и один даже упал. Все они были дети в возрасте от семи до пятнадцати (то есть никто ни черта не смыслил в философии), все дочерна загорелые и все поголовно в шляпах — «нон».
— Вы голодны, сеньор? — подергала его за рукав крохотная мулатка. Ее «нон» был сдвинут на спину, курчавые волосы были для чего-то выкрашены в белый цвет. — Пойдемте со мной.
Слегка растерявшийся Кратов проследовал за ней под навес над длинным столом из грубо оструганных досок, от которых исходил изысканный незнакомый аромат (позднее Кратов узнал, что ему посчастливилось попирать своим седалищем бесценное сандаловое дерево). Пока он соображал, как пользоваться древним рукомойником с носиком-пипкой, мулатка притащила блюдо с курятиной и клейким рисом и миску салата из молодых побегов какого— то растения. Одобрительно крякнув, Кратов умостился на такой же грубой скамье, обильно залил курятину пахучим ядовито-желтым соусом, принюхался и нашел все довольно аппетитным. Пока он подыскивал верные слова благодарности, пигалица улетела — впрочем, ненадолго. Вернулась она с котелком еще дымящейся вареной кукурузы и рукодельной корзинкой, полной самых экзотических плодов, среди которых Кратову известны были только грейпфрут (всего один, зато размером с небольшой арбуз), карамбола, зиаузиа и хонгби. «Э-э…» — начал было он и снова опоздал. Мулаточка убежала, сверкая розовыми пятками. Вздохнув, Кратов занялся курицей (которая по ближайшем рассмотрении, а также по результатам дегустации, оказалась не курицей, а каким-то фазаном). Он уже наполовину освободил блюдо, когда появилась его нежданная кормилица, водрузила перед ним кувшин и стакан, а затем устроилась напротив на коленках, умостив кофейную рожицу на кулачки и с любопытством хлопая глазенками.
— Спасибо, милая, — наконец улучил момент Кратов.
— Угу, — сказала она.
— Тебя, часом, не Риссой кличут?
— Не-а.
— А как?
— Меня кличут Мерседес, сеньор, — хихикнула кроха.
— Значит, единорогами не ты занимаешься?
— Я занимаюсь тем, что растет, цветет и плодоносит, — важно пояснила Мерседес. — А Рисса — дура! — заявила она категорично.
— Отчего же, позволь спросить, она дура?
— Майрон ее выгнал, а она — в слезы! Ничего теперь делать не хочет. Переживает… — Отведя взгляд в сторону, Мерседес прибавила со вздохом: — Но единорог и вправду был красивенький…
— Как погляжу, у вас тут все носятся, как угорелые… за бубосами гоняются… а ты со мной прохлаждаешься.
— Я сегодня старшая по кухне, — сказала Мерседес, состроив печальную гримаску. — Только не надо здесь курить, — неожиданно прибавила она.
— Я и не собираюсь, — удивился Кратов. — А что, бывают гости, которые курят?
— Не-а! Это я так, на всякий случай. Курить вообще вредно, сеньор.
— Отчего же?
— Не знаю. Так все говорят.
Кратов налил себе из кувшина и пригубил.
— Ты это пробовала? — спросил он с опаской.
— Пить пиво тоже вредно, — пожала плечиками Мерседес. — Но бывают гости, которые пьют.
— Я как раз один из этих непонятных типов, — сообщил Кратов, доливая.
— Вы, наверное, какой-нибудь важный сеньор инспектор, — сказала Мерседес со странной интонацией.
— Разве я похож на инспектора?! Мулатка подумала.
— Не очень, — признала она.
— А ты видала хоть одного живого инспектора?
— Не-а!
— Почему же ты решила, что я — это он?
— Потому что вы, сеньор, ни на кого не похожи.
— Занятно, — пробормотал Кратов. — И все же я не инспектор. — Порывшись в корзинке, он вытащил с самого дна приплюснутый плод, похожий на румяную булочку. — Ха! — сказал он. — Вот уж не ожидал встретить здесь такое…
— Вы знаете, что это?
— Еще бы, — горделиво промолвил он. — Это, голубушка, акрор, иначе говоря — «райское яблоко» из садов прекраснейшего виконта Лойцхи…
— Это акрор с нашей делянки, сеньор, — возразила Мерседес, как показалось Кратову, несколько разочарованно.
«Нешто похвастаться? — подумал Кратов. — Все же, кое-что, чем Земля обязана лично мне…»
— А вот это я не знаю что такое, — сказал он, беря другой плод.
— Померанец! — воскликнула мулаточка с притворным негодованием.
— Апельсин, что ли?
— Почти как апельсин, но не апельсин. Хотя иногда его так и называют: горький апельсин.
— То есть, Зевс, конечно, бык, но не Критский бык… Никогда не видел.
— А вы кого-то ищете, сеньор?
— Угадала.
— Риссу, что ли? — наморщила она носик-кнопку.
— Не угадала.
— А мне не скажете?
— Не скажу. — Мерседес пренебрежительно оттопырила нижнюю губу, и он счел за благо прибавить: — Ты славный человечек, но непременно разболтаешь.
— Ага, — вынуждена была согласиться она.
— А я хочу сделать сюрприз.
— Какой же сюрприз?! Вы даже не прячетесь! — Мерседес вполне взрослым оценивающим взглядом исследовала его стати. — Вас и не спрятать, сеньор, разве что в загоне для бубосов…
— Видишь ли… Тот, кого я ищу, может не узнать меня в лицо.
Карие глазенки распахнулись во всю ширь.
— Вы, наверное, прибыли его убить! Кратов поперхнулся горьким апельсином.
— Бог знает что ты городишь, — сказал он, продышавшись. — Кто же способен убить живого человека?
— Мы смотрели кино, — рассудительно проговорила Мерседес. — Называется «Ляг и лежи, пока я не ушел»… или что-то в этом роде. Один красивый сеньор в белом костюме и белой шляпе приехал издалека, чтобы убить другого сеньора, который еще раньше, много лет назад, убил его родителей. Так что этот второй сеньор никак не мог знать первого в лицо. Очень похоже?
— Ну, мои родители, хвала небесам, живы-здоровы, — сказал Кратов. — И это же кино о незапамятных временах.
— Или вот еще, — продолжала Мерседес. — Называется слишком коротко, чтобы я запомнила… — Она вдруг прикрыла глаза и поднесла ладонь к трепетавшему на ветру соцветию какого-то сорняка, что отчаянно пробивался к свету из-под скамьи. То ли соцветие было переспелым, то ли ветерок налетел… но Кратову на миг почудилось, будто зеленая плеть потянулась к исцарапанным пальчикам, как собачонка тянется лизнуть руку хозяина… Мерседес спокойно отняла ладошку и продолжала как ни в чем не бывало: — У одного молодого сеньора другой сеньор отравил отца, чтобы стать королем и любить его матушку. Я так и не поняла, чего он хотел сильнее, но только молодой сеньор, который был принцем…
— Я слышал эту историю. — перебил ее Кратов.
— Так вы ищете кого-то из учителей? Или у вас здесь ребенок… о котором вы долгое время не знали? Мы смотрели кино, называется «Там, где солнце садится в океан и плещутся русалки». Один сеньор любил молодую сеньориту, но она была из бедной семьи, а он — из богатой. Поэтому им запрещали встречаться: тогда так было принято…
— Я действительно ищу одного из взрослых, — терпеливо сказал Кратов. — А детей у меня нет.
Он поймал себя на том, что уже второй раз за последние несколько дней вынужден в этом сознаваться.
— Нет детей?! — поразилась Мерседес. — Но ведь вы уже довольно немолодой сеньор! Когда же вы хотите заняться своей семьей?!
— Я… размышляю над этим, — соврал Кратов. «А и в самом деле, — подумал он. — Какого черта я медлю?»
И вдруг до него дошло, что его, пожалуй, впервые в жизни назвали стариком.
— Это Ферма, — хмуро сказал долговязый юнец в бейсболке, что сразу выделяло его среди общей массы обитателей острова, и комбинезоне на три размера больше, чем следовало бы, на голое пузо. — Взрослые не должны gdeq| появляться до наступления сумерек. Таков уговор.
— Прости, я не знал об уговоре, — сказал Кратов.
— Я просто извещаю вас, — продолжал юнец скучным голосом. Серьезное выражение лица делало его похожим па старичка. — Ничего нет страшного в том, что вы прибыли. Просто нужно было уведомить окружную администрацию. А они или сообщили бы вам об уговоре, или сообщили нам о том, что вы едете. Майрон сказал мне, что Дракон вас напугал.
— Майрон преувеличил, — мягко возразил Кратов. — Бык по имени Дракон не мог меня напугать. В свое время меня не пугали и настоящие драконы, с огнем и крылышками.
— Все равно. Были случаи, когда приезжие пугались бионтов. Это Ферма, и здесь порой происходят необычные вещи. — В общем, я готов к необычным вещам.
— Мерседес сказала мне, что вы ищете кого-то из учителей.
— Это правда.
— Но учителя появятся лишь к вечеру. — Помолчав, он добавил: — Хотя вы можете связаться с ними по браслету.
— Ничего, я подожду вечера. — сказал Кратов. — Если, конечно, меня не подвергнут принудительной депортации.
Он ожидал, что подросток непременно попросит перевести последнюю фразу на человеческий язык, но ошибся.
— Такого уговора не было, — сказал юнец. — Вы можете погулять по территории Фермы. Только не очень приставайте с вопросами. Если хотите, можете приставать ко мне. Меня зовут Грегор, нынче я сменный администратор самый свободный человек на острове.
— Константин, — назвался Кратов. — Как погляжу, у вас тут не любят вопросов.
— Любят, — сказал Грегор. — Но предпочитают задавать их сами.
— Ты выглядишь не очень счастливым.
— А вам, господин Константин, понравится приглядывать за толпой сорванцов, которые никого не хотят слушать?
— Мне приходилось приглядывать за толпами самых разнообразных сорванцов. Правда, это были сорванцы с высоким сознанием социальной ответственности. Но хлопот от этого не убавлялось.
— Некоторые забывают умываться, — ворчал Грегор. — Кое-кому приходится дать по шее, чтобы доел завтрак. Не всем нравится, как готовит Мерседес, но никто не хочет занять ее место… Здесь каждая царапина может нагноиться, если ее сразу не залечить.
— Полагаю, медик у вас — взрослый?
— Медик у нас — я, — мрачно пояснил Грегор. — Натурально, если речь идет о царапинах. Или об эти девчоночьих штучках…
— О каких штучках? — не понял Кратов. Грегор посмотрел на него, как на идиота.
— Начиная с определенного возраста, у девчонок случаются такие девчоночьи штучки, — сказал он. — Это ни для кого не сюрприз… кроме вас…
— Я же не девчонка! — смущенно хмыкнул Кратов.
— …и они обычно уже знают, как себя обихаживать. Но некоторые по первости пугаются, нервничают и ведут себя, как набитые дуры. Например, просятся к мамочке. Их нужно успокоить. И я их успокаиваю. И уж скорее бы все это кончилось.
— Наверное, тебе не обязательно быть медиком, — осторожно заметил Кратов.
— Я имел в виду административные обязанности, — поправил его Грегор. — Если бы они сгорели синим пламенем, я бы не заревел. Все остальное меня не тяготит. — Он тоскливо вздохнул. — Медиком мне быть обязательно. Потому что я хочу быть медиком. Я могу объяснить самой глупой девчонке, что с ней творится и как ей при этом нужно себя вести. И сделаю это так, что ни я не буду краснеть, ни она. Вот вы, господин Константин, сумеете?
Кратов отрицательно покачал головой.
— А я умею, — сказал Грегор без намека на бахвальство. — Но пока что я валяю дурака и корчу из себя губернатора острова, и у меня стоит вся работа.
— Ты тоже занимаешься… э-э… разведением бионтов?
— Можно сказать и так. Но мои бионты не скачут по острову, как некоторые и, не стучат в окна по ночам и не пугают малолеток. Хотя единорог мне нравился, — признался Грегор. — Мои бионты умещаются в капле питательного раствора. Причем все сразу.
— И они так же безобидны, как и малы?
— Натурально. Я работаю под научным руководством доктора Спанкмайера из Ханойского вирусологического центра Моя тема — повышение иммунной сопротивляемости человеческого организма к внешней вирусологической агрессии произвольной природы. Объяснить?
— Буду признателен.
— Наша с доктором Спанкмайером задача — чтобы вы никогда и ни в каких условиях ничем не заболели. Чтобы вашу внутреннюю иммунную защиту ничем нельзя было прошибить.
— Вообще-то, я к своему организму претензий не имею. Мне доводилось с ним бывать в очень странных местах, и он меня, как правило, не подводил.
— Я вижу, — проницательно сказал Грегор. — «Загар тысячи звезд»… Но вам повезло, что вы невосприимчивы к некоторым видам аллергенов. Другим людям повезло меньше. И есть еще такая неприятная штука — кванн.
— Это верно, — согласился Кратов. — Иммунной защиты от кванна пока не существует.
— Если мне… нам повезет, она появится.
— Ты хочешь сказать, что на этом острове, битком набитом детьми, ты проводишь эксперименты с культурой кванна?! — ахнул Кратов.
— Провожу, натурально, — пасмурное лицо Грегора озарилось слабой улыбкой. — Чтобы вас успокоить, добавлю, что это ослабленная культура штамма «Горгона Икс Пять».
— Слава богу, — с иронией заметил Кратов. — Я уж испугался, что это «Икс Шесть»…
— Такого штамма нет в природе, — хмуро возразил Грегор. Затем вдруг оживился: — А, понял, это вы так шутите. Так вот: «Горгона Икс Пять» хранится ничуть не хуже кощеевой души, так что наружу ей никак не выбраться. — Выражение кратовского лица все еще трудно было назвать беззаботным, и Грегор добавил: — Да будет вам! Я работаю в основном с моделями, на фига мне сдался настоящий кванн…
За спинай у него уже минуты две переминался с ноги на ногу, старательно шмыгал носом, вздыхал и вообще разнообразно страдал на публику добрый молодец лет десяти с небольшим.
— Хорошо, господин губернатор, — сказал Кратов. — Теперь быстренько скажите, что мне можно, а что нет, и я не стану вас более обременять своим присутствием.
— Странный вопрос, — хмыкнул Грегор. — Вы же взрослый, значит — делайте, что хотите. Ну, я не знаю… Купайтесь, загорайте. Только постарайтесь не покидать территорию Фермы.
— Это почему?
— А потому, что вся остальная территория как была, так и остались дикими джунглями Индокитая. И здесь даже водятся ядовитые змеи. Вы умеете обращаться с ядовитыми змеями?
— И с неядовитыми тоже… не умею.
— Ну вот, видите! Так что если вас укусит какой-нибудь «элафе мандарина»… — Грегор замолчал и выжидательно посмотрел на Кратова.
— … я сей же секунд обращусь к вам, док, — закончил тот.
— Мимо, — равнодушно сказал Грегор. — Дайте ему по башке и протрите место укуса своим любимым одеколоном. С остальным защитные силы вашего организма управятся сами. Это мандариновый полоз, очень красивый, но совершенно безвредный. И с какой стати ему вас кусать? Разве вы крыса?
— Полагаю, нет, — сказал Кратов с облегчением.
Кем-то забытый гравискейт был небрежно прислонен к высокой жердяной ограде. Индикатор готовности на загнутом кверху носке (что делало его похожим на лыжу для могула или скорее на позабытую джинном персидскую туфлю семидесятого размера) едва заметно тлел.
— Можно я возьму это? — спросил Кратов в пространство. Не дождавшись ответа, он подхватил скейт подмышку и бодро зашагал вдоль ограды. Оттуда доносились невнятные басовитые звуки темного происхождения. Жесткая, не то подстриженная, не то объеденная трава, хрустела под ногами. Какое-то время над головой кругами летала фантастических размеров красная с черным бабочка. Кратов даже попытался с нею заигрывать, но вскорости отвлеклась на прилепившиеся к стволу дерева нежно-розовые цветы (каждый величиной с суповую тарелку и соответственно пахнущий, кстати, чем-то вроде перестоявших щей). А на место бабочки заступили мелкие, но чрезвычайно шумные, наглые и тоже ярко размалеванные мухи.
Для своих упражнений Кратов выбрал лужайку поровнее. Стыдливо озираясь, установил одну ногу на скейт, а другой легонько оттолкнулся. Снаряд дрогнул, ощутимо напрягся и приподнялся над примятой травой сантиметров на десять. На устойчивое парение это никак не походило. Да и равновесием здесь не пахло… Кратов спрыгнул и суетливо замахал руками, ловя с готовностью прянувший кверху скейт. Ему удалось это в самый последний момент.
Словно бы указывая на его мести в иерархии интеллектуальных ценностей, из близлежащего леса донесся глумливый ослиный рев.
Все дело заключалось в настройке. Конечно, скейт был приготовлен для перемещения по воздуху подростков, чей вес не превышал тридцати пяти — сорока килограммов. То есть примерно втрое легче Кратова. Но как его переналадить, где вскрыть и на какие сенсоры после давить, было тайной за семью печатями.
Чувствуя себя полным болваном, Кратов вертел оказавшийся бесполезным снаряд в руках. Его потуги обрести свободу передвижения в масштабах крохотного клочка тропической территории на глазах обращались в прах. Как это ни выглядело постыдным, но человек, с легкостью управлявшийся с ЭМ— кораблями, взнуздавший транспортного биотехна, практически полностью восстановивший навыки лихаческого вождения гравитров, был абсолютно бессилен сладить с паршивой летательной доской, доступной и понятной любому ребенку. «Балда ты, братец», — подумал он, в сердцах сплюнул и наладился было брести назад, на Ферму.
Но судьба, вдоволь насладившись зрелищем его мук, внезапно сжалилась и послала избавление.
Избавление имело облик младой девы, что неспешной поступью возникла из-за угла изгороди. Единственным облачением девы был мокрый черный купальник, который, впрочем, к моменту встречи был снят, тщательно выжат и небрежно переброшен через плечо. А единственным украшением — ожерелье, состоявшее из грубовато обработанных раковин, подвешенных к простенькой платиновой цепочке. Самая большая раковина — аккуратно расправленные, нежнейшие, почти прозрачные «крылья ангела» — ниспадала между тем, что каких-нибудь года два спустя можно будет назвать «роскошными грудями». Кожа девушки, словно драгоценным лаком, покрыта была ровным шоколадным загаром и усеяна блестками водяных капель. Длинные, русые, сильно выгоревшие волосы небрежно убраны назад. Блаженно прикрыв глаза и задрав к небу носик, избавление мурлыкало какую-то мелодию, одной рукой придерживая купальник, а другой намахивая в такт.
Первым побуждением Кратова было захлопнуть пасть, зажмурить гляделки, ни секунды не медля рухнуть на землю ничком, затаиться в траве и переждать, пока юная нимфа пройдет мимо и сгинет по своим нимфьим делам. Вторым побуждением — то же самое. Третьим…
Однако его уже заметили.
Нимфа остановилась, обратив на него взгляд, полный выжидательной укоризны. Нельзя было сказать, что она сильно испугалась… Затем рука ее плавно поднялась и как бы невзначай перекинула тугой жгут волос со спины вперед, слегка прикрыв одну маленькую, с молодое яблоко (на вид такую же твердую) грудь, но оставив без попечения другую. Слабая видимость стыда была соблюдена.
— Я уже не смотрю, — торопливо сказал Кратов.
«И это чистая правда! — горестно подумал он. — Хотя ничего мне так не хотелось бы… Надеюсь, моя спина внушает доверие».
Позади него после паузы, которая длилась почти вечность, раздался звук глубокого выдоха. Потом что-то влажно зашуршало.
— Не нужно в панике врываться в поселок и вопить, что в окрестностях завелись… э-э… инспекторы, — продолжал Кратов убедительным, спокойным тоном (хотя, кажется, никто вопить и не собирался). — Нужно безмятежно заниматься своими делами. Если кто-то хотел купаться и гулять в одиночестве — пускай продолжает в том же духе. Но вообще-то мне нужна помощь.
— Можно смотреть, — тихим голосом сказала дева.
— Меня зовут Константин Кратов, — назвался тот, оборачиваясь. — Я — неучтенный взрослый. Иными словами, гость Фермы и ее администрации. Мне разрешено делать, что захочу. Купаться и загорать у меня большого желания нет. Я решил поучиться летать на этой фиговине. И… вот я здесь.
— Рисса, — глядя исподлобья, отозвалась дева. Сырой купальник был надет и старательно разглажен, чтобы не скрыть, упаси бог, а выгодно подчеркнуть все достоинства фигуры.
— Ага, — не удержался Кратов, стараясь сообщить своему голосу игриво-покровительственный тон, каким взрослые разговаривают с детьми, когда хотят и доверительной беседы, и соблюсти дистанцию. — Рисса— повелительница единорогов!
«Мог бы и промолчать», — подумал он в следующий миг.
— Вообще-то меня зовут Кларисса, — спокойно сказала она. — Но все куда-то торопятся и все упрощают… А Майрону я еще припомню, чтобы не болтал языком! — прибавила Рисса без особенного ожесточения.
«Еще бы! Лет через несколько…»
— Спасибо, что не заверещала, — сказал Кратов. — Все бы решили, что я подглядывал. — Рисса нахохлилась. — А я ничего и не видел, — солгал он. Девица сделалась еще пасмурнее: что-что, а ощущать взгляды кожей она уже научилась. Кратов поспешно добавил: — Кроме «крыльев ангела». Очень красиво.
— Когда мы хотим, чтобы нас никто не видел, — промолвила Рисса благосклонно, — я имею в виду: девочки… то ходим купаться туда. — Она показала за угол, откуда явилась. — Все это знают.
— И что? — пожал плечами Кратов.
— И все равно подглядывают, — сказала Рисса. Она забрала у Кратова гравискейт. Присев на корточки, перевернула его, одним движением вскрыла невидимую крышку — оттуда на пружинке выскочила панелька с разноцветными сенсорами.
— Вы сколько весите?
— Полагаю, сто тридцать.
— Bay! — слегка удивилась Рисса и окинула Кратова оценивающим взглядом. — Тогда летайте невысоко. Поначалу будете много падать. — Упихав панельку на место и закрыв, она протянула скепт. — Или мне показать вам, как нужно летать?
— Вообще-то я довольно много летал, — сказал Кратов неуверенно. — По большей части сидя, а не стоя…
Он решил, что нет нужды распространяться о гравитационных туннелях Сфазиса, в которых, как известно, можно летать и сидя, и стоя, и лежа на животе.
В лесу снова заорал осел.
Кратов и Рисса переглянулись.
— Это хом-хуан, — без тени улыбки сказала девочка, хотя в глазах у нее прыгали чертики. — Такая птица-носорог. У нее на клюве нарост, или даже два. Когда самка готовится снести яйца, самец замуровывает ее в дупле дерева. Глупо, правда?
— Отчего же, — возразил Кратов. — Я поступил бы так же.
Рисса подбросила скейт — он перевернулся в воздухе и застыл у ее колен, словно собачонка, в полной готовности сорваться и унестись, подрагивая от возбуждения.
— Одну ногу ставите точно посередине площадки, — пояснила она. — Другую — чуть сзади и на носок, для управления балансом. Там зона чувствительности. Чем сильнее давление, тем больше скорость. Отнимете носок — повиснете на месте. Вот так!
Рисса проворно вспрыгнула на снаряд и застыла в позе древнегреческого дискобола — но выглядела во стократ притягательнее. («Это же ребенок, дитя! Она тебе в дочери годится, сеньор хренов!» — твердил себе мысленно Кратов, все же не имея сил отвести завороженный взгляд от плавных, безупречных обводов почти неприкрытого девчоночьего тела) Потом опустила отставленную ногу на всю ступню. Скейт резво прянул вверх по крутой спирали. Кратов ахнул. Рисса пронеслась над ним так низко, что его волосы зашевелились от воздушной волны — «крылья ангела» порхали у нее между лопаток, и снова унеслась в зенит. Чтобы следить за этими пируэтами, Кратову пришлось задирать голову. И все равно не углядел, когда она внезапно ссыпалась с небес позади него и замерла на прежнем месте. Русые волосы сбились под ветром в пышную косу, купальник выглядел почти сухим.
— Все просто, — продолжала Рисса слегка задохнувшимся голосом. — Передняя нога управляет направлением. Приподнимете носок — пойдете кверху. Отпустите пятку — книзу. Чтобы повернуть, нажмите ребром ступни. Топать не нужно. И убирать ведущую ногу тоже.
— Что будет? — не удержался Кратов.
— Скейт моментально перестанет вас слушаться и снизится. Баловников он не любит. — Подумав, она прибавила: — И не надо летать слишком быстро.
— Так, как ты? Рисса кивнула.
— Когда освоитесь, — сказала она, — сами не заметите, как станете летать так, как я. Хотя вам трудно будет освоиться. Это нужно было делать… раньше.
— Видно, для скейта я уже немолодой сеньор? — саркастически заметил Кратов.
— А сколько вам? — с беззастенчивым интересом спросила Рисса.
— Скоро сорок два.
Девица скорчила гримаску и сочувственно покачала головой. «Bay! — можно было прочесть в ее взгляде. — Столько не живут!»
— А скажи-ка мне, — сощурился Кратов, — зачем тебе понадобился именно единорог?
— Уж не потому, что я начиталась сказок! — фыркнула Рисса, небрежно отбрасывая косу. — Во-первых, единорог — это красиво. Во-вторых, я хотела рассеять все эти враки.
— Какие враки?
— Ну… насчет девственниц. Что единорог покоряется только им, а всех прочих топчет и ест. На самом деле он покоряется красоте и светлым мыслям.
— Твой единорог мог бы воспринимать эмо-фон? — сочувственно осведомился Кратов.
— Эмо-фон?! А… да, он должен был читать мысли.
— А как он должен был поступать с теми, кого бог обидел внешностью и… мыслями? Все-таки топтать и кушать?
— Вовсе нет! — засмеялась Рисса. — Просто не даваться в руки. Этого достаточно. Что может быть обиднее, чем когда такой прекрасный зверь не подпускает к себе?
— Я бы заплакал и удалился в отшельничество — работать над собой, — серьезно сказал Кратов.
— Вас бы он принял, — сказала она уверенно.
— Кажется, я не самый красивый сеньор, — усмехнулся Кратов. — Или я чего-то не понимаю?
— Конечно, — подтвердила Рисса. — Чистые мысли меняют внешность. Хотя бы для единорога. А ведь вы честно предупредили и сразу отвернулись.
— Последний научный вопрос, — сказал Кратов. — Если он покажется тебе дурацким или нетактичным, можешь скорчить брезгливую рожицу. Как ты намеревалась обеспечить чистоту эксперимента? Уверен, что тебя единорог принял бы безусловно. Ты довольно симпатичная девочка, и мысли у тебя, полагаю, соответствуют внешнему облику… — Рисса молча изучала его, и по лицу ее блуждала ироническая улыбка. — Я чего-то не понимаю? — спросил он обреченно.
— Угу, — кивнула она. — Не принимайте меня за тринадцатилетнюю дурочку. Мне уже четырнадцать. Как сказала бы Мерседес: я довольно большая сеньорита.
— А я и впрямь немолодой сеньор, — вздохнул Кратов, — который безнадежен не только для прогулок на гравискейте.
— Жаль, что вы не видели моего единорога, — сказала Рисса. — Он был замечательный. Но он скоро умер…
— А тебя уволили, чтобы не мешала выращивать шерстистого носорога.
— Вы все знаете. Этот болтун Майрон…
— Он был первым, кто встретился мне на острове. Вернее сказать, его бубос.
— Глупое животное, — проронила Рисса. Нелегко было понять, к кому относилось это определение: к быку или его хозяину.
— Наверное, было нелегко похоронить то, что было создано собственными руками, — сочувственно произнес Кратов.
Рисса коротко вздохнула. Ее носик заметно покраснел даже под густым загаром, глазки заблестели.
— Единорог был маленький, — сказала она. — Не успел подрасти. Майрон хоронит своих зверей десятками. Он и моего похоронил. Для него одним больше, одним меньше…
Кратов удивленно вскинул брови. Услышанное плохо вязалось со вполне детским обликом его провожатого. И уж совсем не укладывалось в его представления о детских играх.
— Все же, ты не отчаивайся, — пробормотал он. — Не опускай рук. Только постарайся, чтобы никто больше не умирал. И — спасибо за скейт… дочка. — Рисса проказливо надула щеки и вытаращила глаза, теперь в которых отчетливо читалось: «Ну, попадешься ты мне лет через несколько!..» — Увидимся.
Итак, одну ногу — точно посередине. Знать бы еще, какую именно… Поскольку толчковой всю жизнь была левая, ее и употребим. (Скейт норовисто вздрогнул.). А правую, как учили, сзади на носок. И не перепутать, где скорость, а где направление. Навыки драйвера здесь не годятся, они распространяются на две руки и десять пальцев. Никогда не думал, что придется управлять ногами. Великое дело — врожденная координация всех конечностей. Как у шимпанзе… Где там у нас набор высоты? (Нервически дрожа, скейт всплыл над землей и метрах в трех в задумчивости остановился.) А сейчас легонечко, в одно касание, подадим его вперед… У— ух!
Он не сверзился, и это было чудом. Больше того: он летел, и летел уверенно и быстро. По крайней мере, так ему казалось.
Описав широкую дугу, Кратов совершил над лужайкой нечто вроде круга почета. Сверху ему видно было, для чего понадобилось строить изгородь: за ней паслись коровы, целое стадо огромных молочных коров, черно-пестрых, с трехметровыми, не меньше, рогами. Странные звуки, в свое время озадачившие Кратова своим происхождением, были мычанием. Разумеется, если бы какому-то из этих животных захотелось простора и свободы, хлипкие жерди серьезного препятствия не составили бы. Но ни одна из буренок излишним своеволием не страдала. С дальней стороны выпас вплотную примыкал к реке с глинистым, растоптанным вдрызг берегом. Несколько коров недвижно стояли, погрузившись по брюхо в осязаемо прохладные струи, — не то утоляли жажду, не то просто забыли выйти из воды.
Впереди громоздился лес — буйное переплетение деревьев и лиан. А уже за ним до самого горизонта лежало спокойное зеркало океана.
Крохотная девичья фигурка, ломкая, длинноногая, не торопясь двигалась по направлению к оставшейся далеко позади Ферме Руки едва приметно двигались в такт неслышной мелодии. А в мыслях наверняка танцевали единороги.
«Следи-ка лучше за равновесием!» — пробрюзжал про себя Кратов.
Где-то над лесом он вдруг сообразил, что именно у Риссы он и слямзил гравискейт.
По этой тропинке давно не ходили. Во всяком случае, это было бы затруднительно. Лианы, разительно напоминавшие собой упитанных змей, — кабы не зеленые лохмы лишайника, а то и паутины, — внаглую свисали до самой земли. В рытвинах стояла черная неживая вода. Тонкие плети какого-то бесцеремонного и чрезвычайно колючего кустарника так и норовили если не выхлестать глаза, то хотя бы расцарапать физиономию. Следов не было — ни старых, ни новых. Чертыхаясь, Кратов притормозил и спрыгнул со скейта. Недалеко же он на нем добрался… Пригибаясь и пробуя почву носком, он сделал несколько шагов. Прислушался.
Прислушаться было к чему.
Собственно, он услышал это еще утром, когда вместе с Майроном конвоировал бубоса. Хитрый мальчишка то ли тоже все прекрасно слышал, то ли просто знал, что имеющий предрасположенность к эмо-фону да услышит, и сразу же попытался сбить его со следа. «Нет, нам прямо!..» И сбить-то он толком не сбил, и любопытство неуемное разбудил, да и насторожил, впрочем. Что еще за тайные тропы, когда кругом дети?! Хотя, если поглядеть на все рассудительно и хладнокровно, как раз там, где бродят стада непуганых derei, и должны быть тайные тропы. Широкие и узкие, в ласкающем сердце изобилии. Кратову бы в его детстве не барханы и такыр а вот такие джунгли под бок, уж он бы со товарищи вытоптал в самых дебрях не один десяток самых что ни на есть засекреченных, только ему ведомых троп…
Но два простых обстоятельства никак не давали ему ожидаемого покоя.
Обстоятельство первое: не детские ноги протоптали эти стежки-дорожки, что выходят невесть откуда и невесть где исчезают. И уж тем паче не взрослые. Ни единого следа босых ступней, а также сандалий, кирзовых сапог и бальных туфелек.
Обстоятельство второе: он просто стоял и разглядывал сырую землю, раздумывая, не пойти ли ему выяснить, куда заведет его нелегкая, и что в конце пути его ожидает… а все это время из непролазной чащобы за ним наблюдали чужие глаза. Глаз была не одна пара, и даже не десяток. Наблюдали без большой злобы, но и без искреннего радушия, впрочем. А за этими взглядами наплывали вполне отчетливые мысли. Так что взгляды принадлежать ни птичкам, ни обезьянам (что здесь, вне всякого сомнения, водились, но вели себя удивительно тихо) никак не могли.
Мысли были, если сопоставить их с известными Кратову способами толкования эмо-фона, примерно такие: не доверяем мы тебе, друг-пришелец. Непонятны нам твои намерения, неясно нам, чего ты тут разнюхиваешь и чего желаешь. Так что, братец, убрался бы ты отсюда восвояси, да поскорее…
И что-то в эмоциональном спектре было необычное. Такое, чего он на своем опыте общения с людьми прежде, кажется, не встречал и оттого интерпретировать толком не мог. Но в то же время определенно знакомое, возникавшее в иной обстановке и крепко подзабытое.
Кратов медленно выпрямился. Не совершая резких движений, огляделся — в слабой надежде обнаружить хоть кого-то из хозяев этих негостеприимных мыслей. Лес молчал, наглухо укрывшись зелеными занавесями от посторонних глаз.
Кратов сосредоточился. Ему нужно было совладать со своими эмоциями. И заодно придать им окраску, подходящую для контакта. На случай, если кто-то там, в непроницаемой зелени, так же, как и Он, способен читать эмо-фон… Это было нелегко, но попытаться следовало.
Итак: покой и душевная гармония. Достоинство. Уверенность. Доброжелательность.
«Я никому не нанесу обиды».
«Мы не верим, — едва слышно откликнулся лес. — Мы никому не верим».
И вдруг в один миг, разом, превратился в содом из тупого птичьего галдежа, перепуганного обезьяньего ора и обычного миллионолистого шороха.
— Heт, это имя мне ни о чем не говорит, — пожал плечами учитель Тонг. — Никогда не слышал. Могу вас заверить, что за все время существования Фермы здесь не появлялся человек с таким именем. У моих питомцев имена — тоже испытание не для немощного языка, но такое я бы непременно запомнил.
— Он мог назвать любое другое имя, — сказал Кратов.
— Конечно, — согласился Тонг. — А как он выглядит?
— Сейчас? — Кратов смущенно засмеялся. — Не знаю. Двадцать лет назад это был черноволосый, хорошо сложенный, энергичный молодой человек. И ни к чему не склонный относиться серьезно. Боюсь, теперь в нем от того, прежнего, мало что сохранилось.
— Может статься так, что вы сами его не узнаете при встрече.
— Полагаю, этого не случится. Не так давно мы уже встречались… мыслями. И сразу узнали друг друга.
— Вы читаете мысли?
— Не мысли — эмо-фон. Я много практиковался.
— Что же я сейчас о вас думаю?
— А бог вас разберет… — Кратов испытующе разглядывал сморщенную коричневую маску, что вот уже лет пятьдесят заменяла учителю Тонгу лицо. Ему сразу вспомнились загадочные лесные взгляды без глаз. — Чувствую только, что вы не слишком мне доверяете, хотя и сами не понимаете, отчего. И… вы были бы не против, чтобы я поскорее убрался с мягко заметил учитель острова.
— Это явное преувеличение, Тонг.
— Пустяки, я не обижен. Вы не доверяете мне потому, что рассказанная мною история и впрямь не выглядит чересчур убедительной. Что — это за друзья, которые не встречались целую вечность и могут разминуться, столкнувшись нос к носу?! А хотите от меня избавиться, чтобы не иметь лишних хлопот сверх того, что причиняют вам подопечные. Хлопот, насколько я могу судить, у вас полон рот…
— Это справедливо.
— В самом деле, друзьями нас назвать трудно. И уж определенно он меня таковым не считает. Он не хочет меня видеть. Но, если я что-то понимаю в психологии, перед тем, как сгинуть в безвестности окончательно, он должен испытывать мучительное желание узнать, зачем я его ищу.
— А он знает, что вы его ищете?
— Знает.
— И все же избегает встречи лицом к лицу? Это странно. Но еще более странно, что вы разыскиваете его здесь. Это Ферма. Такое место, где разводят животных.
— Очень необычных животных, как я успел заметить. Например, штамм «Горгона Икс Пять». И не только разводят…
— И, конечно же, не животных, а бионтов. Вы ощущаете разницу?
— Да, мне уже разъяснили…
— Термин «бионт» заимствован из архаичного биологического тезауруса и в настоящее время обозначает не то, что прежде. В нашем понимании бионт — это живой организм, созданный в лабораторных условиях с преимущественным использованием генетических методов, в сочетании с гилургическими биотехнологиями и ментальным программированием, — размеренно вещал учитель Тонг, словно читал лекцию. — А девственные леса Индокитая — благодатный, просто феерический материал для биологических экспериментов. Одно из немногих мест на этой планете, где генетический материал не только богат и разнообразен, но и податлив. Податлив от природы и, вдобавок, искусственно расшатан. В этих местах когда-то была изнурительная, жестокая война. Одна из сверхдержав… вы знаете, что такое «сверхдержава»? — Кратов усмехнувшись, кивнул. — …пыталась защитить здесь свои интересы, как она их понимала, а другая ей эффективно противодействовала. Мой народ оказался между молотом и наковальней. А в средствах воюющие стороны не стеснялись. И эта земля, с ее лесами и водами, с ее флорой и фауной, стала полигоном для испытаний химического и биологического оружия. Она серьезно заболела, и вряд ли уже до конца излечилась. Мы помогаем ей как умеем. И… беззастенчиво используем ее временные слабости. — Тонг опустил узкую, морщинистую ладонь на огромный кратовский кулак. — Это Ферма. Здесь разводят животных. Вернее, создают животных. И создают ученых. Которые очень скоро начнут приносить пользу и Земле, и звездам. Которые, к примеру, совладают с кванном. Ничего плохого нет, что они играют в странные и непонятные нам, взрослым, игры. В бубосов, минотавров и единорогов… Живой организм — это тот же набор кубиков, та же мозаика. Но мозаика не дышит, не ходит за вами следом, не ластится, тычась теплой мордой в ладонь… Мы не мешаем. Но мы всегда рядом.
— Это не только странные игры, — заметил Кратов. — Но и опасные.
— Далась вам эта «Горгона Икс Пять»!
— Речь не о ней. — Кратов достал из кармана куртки кристаллик в простой «книжной» оправке. — Это «Остров доктора Моро». Читали?
— Разумеется. И не вижу аналогий.
— Может быть, ваши воспитанники строят из кубиков себе игрушки. Но получаются-то животные! Тогда они, в меру своего понимания, закладывают в них программы привязанности к создателю. Снабжают неразвитый мозг начатками телепатии. Получаются животные-шизофреники. Звери, чье сознание расщеплено между голосом дикой природы и унизительными программами подольщения и тыканья мордой в ладонь. Но шерстистый носорог не может раскланиваться с прохожими! Даже бубос этого делать не может! Бубос не понимает, чего он хочет. Инстинкт гонит его в лес, на поиски самки. Программа заворачивает к ладоням Майрона. Это не может кончиться добром…
— В любом случае дети — в полной безопасности, — сказал Тонг. — Не думайте, что ментальное программирование бионтов происходит без контроля со стороны учителей. Мы вносим небольшие коррективы и дополнения. Например, программы-предохранители. Которые вызывают прекращение жизнедеятельности бионта в случае проявления агрессии к создателю.
— Теперь понятно, отчего у Майрона его подопытные мрут, как мухи, — раздраженно проговорил Кратов. — И отчего скончался добряк-единорог. Он lnc существовать лишь в эмо-фоне чистоты, добра и любви. А когда услышал чьи-то темные мысли, то у него зачесался рог…
Дым, что разводит,
соль и сума добытая, рыбак –
под ветра напором
склонился туда,
куда вовсе не думал!
Глупая девочка Рисса! Она и не подозревает, что при взгляде на нее в мальчиках давно уже оживают древние, грубые, низменные — с точки зрения единорога! — инстинкты продолжения рода. Да и не только в мальчиках…
— Мы объяснили Риссс ошибку, — сказал Тонг. — Она все поняла. Она больше не хочет делать единорогов. Хотя с позиций абстрактной эстетики единорог был создан безукоризненно… В настоящий момент Рисса больше не хочет заниматься биологией. Но, может быть, это скоро пройдет.
— Ей вовсе не обязательно быть биологом.
— Еще год назад это было ее горячее и, как представлялось воспитателям, искреннее желание.
— Ей вовсе не обязательно заниматься прикладной генетикой. Пусть ухаживает за кроликами.
— Мы предложили ей подобную альтернативу. У нас замечательное стадо племенных коров. Она согласилась — без большой охоты.
— Да, я заметил. Ей хорошо на этом свете и без племенных коров.
— Вы правы. Боюсь. Рисса для биологии утрачена. Я с содроганием жду минуты, когда она попросится домой. Это будет наше маленькое фиаско.
— Наверное, Рисса из тех людей, кому достаточно кошки в доме и собаки на крыльце.
— Ну, что ж… Наверное, мы сможем расстаться с Риссой, содрогаясь от скрытых рыданий… — Кратов пристально заглянул в глаза Тонгу, опасаясь увидеть там насмешку. Но, похоже, учитель говорил вполне серьезно. — Ведь у нас останутся еще Майрон и Грегор.
— И Мерседес? — спросил Кратов, усмехаясь.
— Представьте себе. Пока что эта птичка-колибри прекрасно управляется с опытной делянкой акрора. И если вас ввели в заблуждение наивные карие глазки и глубокомысленные рассуждения о сеньорах и сеньоритах из «мыльных» сериалов, то знайте, что маленькая Мерседес Мартинес Солер — прирожденный фитомедиум поразительной силы и чувствительности.
— Фитомедиум? — Кратов сразу вспомнил поразившую его сценку с сорняком. — Эта цыпа… птичка-колибри воспринимает эмо-фон растений?!
— Эмо-фон — это чересчур сильно сказано. У растений нет эмоций. В то же время они способны модулировать свое биополе в зависимости от изменений в условиях жизнедеятельности. Нельзя отрицать, что и люди, и более примитивные существа, делают то же самое. Так что нет оснований запретить малышке Мерседес называть одно состояние растительного биополя «удовольствием», а другое — «гневом». Мы возлагаем на нее большие надежды. А ведь есть еще Радослав Грим, Дженни Райт, Ёсико Савагути… Если бы прикладная биология входила в сферу ваших интересов, я бы порекомендовал вам запомнить эти имена.
Кратов поглядел поверх седой макушки Тонга. Грядущие надежды мировой, а то и, чем черт не шутит, галактической биологии смиренно кучковались возле своих наставников. Кто сидел за знакомым дощатым столом, выслушивая сопровождаемые размеренным киваниям проповеди учителя Ка Тху о равновесии добра и зла в природе (на примерах из жизни кишечнодышащих и круглоротых, они же мешкожаберные). Кто угнездился в кругу возле большого костра, слушая песни под две гитары и одно укулеле, с которым виртуозно управлялась учитель Кендра Хименес. В сторонке худой и длинный, как жердь, доктор Спанкмайер (что было указано на визитке, пришпиленной к нагрудному карману ослепительно-белой рубашки) обсуждал с сумрачным, как всегда, Грегором поведение «Горгоны Икс Пять». Гениальное дитя Мерседес Мартинес Солер погоняло хворостиной в направлении кухни двоих голенастых подростков постарше, в обычных, но в предзакатный час вряд ли уместных, шляпах — «нон», с крытыми корзинами на коромыслах. Мулаточке очень был бы к лицу какой-нибудь большой красный цветок в убранных по-вечернему волосах. Но теперь Кратов понимал, что никогда в жизни она не сорвет ни единого цветка… Из дальнего загона доносилось капризное взмыкивание бубоса по имени Дракон. Все было хорошо и покойно. Ферма готовилась отойти ко сну.
— У меня самые разнообразные интересы, — сказал Кратов. — Я от рождения любопытен. Должно быть, потому постоянно и встреваю в разные истории. Например, мне доводилось видеть, как диким животным вкладывали лишку ума. Что не мешало им оставаться животными.
— Но вы же пользуетесь космическим кораблем-биотехном. И, похоже, вас не смущает его небольшой, но отчетливый интеллект.
— Биотехны — не бионты. У биотехнов не бывает конфликтов между древними инстинктами и программами. Потому что у них нет древних инстинктов. Биотехны помнят только то, что в них вкладывают создатели. Биотехны никогда не были дикими животными.
— К чему вы клоните, доктор Кратов?
— В последнее время я обнаружил за собой одну неприятную особенность. Вернее, мне указали на нее… старшие братья. Куда бы я ни попал, где бы ни оказался, вскоре выясмялось, что я догонял какую-то неприятность. Не злой рок преследует меня, а я его. Забавно, правда?
— Такого я еще не слышал, — покивал учитель Тонг. — Чтобы не судьба охотилась за человеком, а он был охотником за судьбой!
— Если бы я был охотник, то давно бы уже пристрелил эту черювку, а шкуру повесил дома над камином… Картина и впрямь странноватая. По Галактике сама собой катится волна катаклизмов, И не одна, кстати говоря — Галактика слишком велика, чтобы позволить себе роскошь безмятежной жизни… Но за одной из этих волн с некоторых пор катится другая. Как будто нечто… или некто… задался целью упредить ее или по меньшей мере свести последствия к минимуму. И я — на гребне этой другой волны.
— Знаете что, доктор Кратов, — сочувственно сказал Тонг. — Я не самый лучший исповедник на острове. А вот не хотите ли поговорить с учителем Ольгердом Бжешчотом? Он прекрасный психоаналитик, правда — детский, но зато один из лучших в своей области…
— Я так и знал, что вы примете меня за юродивого, — фыркнул Кратов. — Не следовало мне перелагать свои проблемы на вас… Вы спросили, к чему я клоню? Я честно пытался объяснить. Вот уже несколько месяцев я на Земле. Как предполагалось — в безопасном удалении от галактических процессов и катаклизмов… Но я все время настороже. Я напряженно жду подвоха. Куда бы я ни пошел, я ловлю себя на том, что пытаюсь разглядеть, какую беду мне предстоит опередить и предотвратить.
— В таком случае, остров с тремя сотнями детей должен был бы стать последним местом, куда вам следовало бы направиться на этой планете, — сказал учитель Тонг слегка напряженным голосом.
— Вы снова путаете, — возразил Кратов. — Я не приношу несчастья. Я следую за ними. Я на них указываю. Я не мина замедленного действия, а компас и лекарство в одном флаконе.
— Здесь только дети и животные, — сказал Тонг. — Да еще мы, десяток умных, осторожных и предусмотрительных взрослых. Никаких несчастий здесь и быть не может.
— Удивительно, — рассмеялся Кратов. — Как порой трудно поменять местами причину и следствие… Ничего еще не случилось, учитель. Может быть, и вовсе не случится. Ведь я уже здесь, и, вполне возможно, этого достаточно… В конце концов, мне нужно было попасть на остров, где скрывается от мира, от меня и от себя мой старинный чруг, которого я не видел двадцать лет. Вы говорите, что никогда не видели здесь ни одного отшельника и вообще хотя бы кого-то, отдаленно с моим другом схожего. Но все же я здесь, а не там, где мне следовало быть. Что это значит?
— И что же все это значит? — терпеливо спросил Тонг.
— Дети, животные и горстка умных взрослых… И еще кто-то в лесу. Кто торит звериные тропы, не желает показываться, но по ночам из хулиганских побуждений стучит в окна и стращает малолеток. А также способен генерировать эмо-фон и воспринимать оный.
Тонг коротко улыбнулся.
— Вам доводилось бывать в диком, первозданном лесу?
— И многажды, — сказал Кратов выжидательно.
— Я имею в виду: в настоящих, лишь слегка и с краешку тронутых цивилизацией джунглях Индокитая? Вы как опытный исследователь космоса и просто разносторонне образованный человек должны помнить, что биосфера Земли почти не имеет аналогов в экзобиологни по своему разнообразию. Земля — один из немногих уголков мироздания, где до сих пор сохранились и благополучно сосуществуют одна разумная раса и три биологических царства эукариот, и почти четыре десятка биологических типов, отдельные из которых дошли до нас в неизменном виде от начала времен! Вас удивляет, что в этих джунглях могут обитать существа — безусловно, не являющие собой никакой угрозы детям! — которых вы никогда прежде не видели даже на картинках, и которые могут вести себя так, как вы себе и вообразить не в состоянии?
— Не удивляет. Я давеча уже имел удовольствие послушать птичку, которая ревет, как голодный ишак…
— А вы знаете, что некоторые животные, на первый взгляд весьма примитивно организованные, могут генерировать сложный, многослойный спектр эмоций?
— Дьявол! — Кратов хлопнул себя по лбу. — Ну конечно же! Звериный эмо— фон! Понимаете, я нормально воспринимаю эмо-фон некоторых китов, слона и гориллы…
— На этом острове нет ни одного слона и гориллы, — сказал учитель Тоыг. — И никто еще не сообщал мне, что в лесу могут водиться киты. Самое крупное дикое животное — пожалуй, бинтуронг. Бионты, разумеется, намного крупнее.
— Конечно, ото были не киты, — рассеянно промолвил Кратов. — Хотя от этого вашего Майрона можно ждать чего угодно…
Он уже несколько мину г. наблюдал за беспорядочными перемещениями Грегора от одной компании к другой. «Губернатор» выглядел чрезвычайно озабоченным — намного сильнее обычного. И его беснокойство мгновенно передавалось каждому из учителей, к кому бы он ни обращался.
— Перед тем, как была основана Ферма, — говорил Тонг, — остров подвергся тщательным исследованиям. Здесь практически не сохранилось ядовитых насекомых. Ядовитые пресмыкающиеся оттеснены в самую глушь, ибо истребить их начисто означает разрушить сложившийся биоценоз: тотчас же расплодились бы какие-нибудь крысы…
Грегор уже стоял возле них, набычившись и комкая бейсболку в руках. Похоже, он колебался, говорить ли при посторонних.
«Началось», — подумал Кратов.
— Что случилось? — спросил он, вскакивая на ноги. — Выкладывай, не чинясь.
— Может быть, ничего страшного, — торопливо сказал Грегор. — Может быть, я чего-то не знаю… Рисса исчезла, — закончил он с отчаянием в голосе. — Никто не видел ее после захода солнца.
