18
Мы почему-то склонны считать, что люди, которые нам нравятся и даже вызывают зависть, все эти успешные спортсмены, популярные артисты, знаменитые музыканты, удачливые бизнесмены — они всегда счастливы. Вся «желтая» пресса, по сути, тем и кормится, что разубеждает нас в этом — «она развелась», «он запил», «эти подрались», «тот изменил». И мы читаем, кто-то брезгливо, а кто-то с радостным любопытством. Читаем не потому, что грешки и беды знаменитостей так уж велики. А потому, что только эта размазанная по газетной бумаге грязь способна нас утешить. Они такие же, как и мы. Они пьют шампанское за тысячу долларов, а мы — чилийское вино. Они едут в Австрию на горнолыжный курорт, а мы — к теще на дачу. Им рукоплещут стадионы, а нас жена похвалила за то, что мусор вынесли. Но все это не имеет значения, если у них та же самая тоска, та же самая печаль, та же ревность и те же обиды.
И мы не замечаем, как сами накручиваем ту пружину, что заставляет их пить коллекционные вина, когда они в них ничего не понимают, а хотят пива, что заставляет их буянить в Куршавеле и драться с журналистами. Потому что чем упорнее макать человека в его проблемы и кричать «Ты такая же скотина, как и мы!», тем сильнее ему захочется ответить: «Нет, нет, не такая, а куда большая!»
Я смотрел на молодого, красивого, умного парня, которого уважает едва ли не все население его маленького мирка, и понимал, что он не слишком-то счастлив. Что пусть в меньшей мере, чем у нас, но незримый пресс ответственности, зависти, неравенства существует и тут. И это может быть удача, а может быть и целиком его заслуга, что он вопреки всему остается хорошим парнем.
— Не сказал бы, что ты невезучий.
Дитриш усмехнулся.
— Я всю жизнь занимаюсь не тем, чем хочу. Семейная преемственность. Если твой прадед в голодные дни раздал все запасы продовольствия и спас город, если твой дед первым построил водохранилище, если твой отец сорок лет был мировым судьей — то и от тебя все ждут… — Он помедлил.
— Подвигов? — подсказал я.
— Да нет… Если бы подвигов! Знаешь, как мне хочется вместе с тобой пойти к этой башне? Но я не пойду. От меня ждут работы. Того, что буду таким же предприимчивым, щедрым, терпеливым, находчивым, как мои предки. Что есть такой вот уважаемый человек Аль Дитриш, к которому и город, и каждый человек может обратиться, если нужда возникнет. Даже жениться, к примеру, я просто обязан на умной, бедной и некрасивой девушке.
Я засмеялся.
— Тебе смешно. А это тоже как традиция. Как легенды проституток про влюбившегося солдата. Только тут все по-честному, Дитриши всегда брали жен умных, но из простых семей. И некрасивых.
— Та девушка в библиотеке, она красивая, — сказал я небрежно.
Дитриш покраснел.
— Ты вино пьешь?
— А то!
Он откупорил бутылку, разлил темное красное вино по бокалам. Пробормотал:
— Красивая… Она еще из богатой семьи. В родстве с правящей династией.
— Зато она умная. Хоть одно условие соблюдено.
— Дурак ты, хоть и из другого мира, — пробормотал Дитриш.
У меня вдруг возникло ощущение, что мы знакомы много лет. И я легко ответил:
— Да ты сам дурак. Ты на своем месте, верно. И подвиги твои вовсе не в том, чтобы с ружьем наперевес карабкаться в гору. Тем более что тебе-то ничего плохого Люди-над-людьми не сделали… Ты на своем месте, тебя уважают. Правильно. Так и делай то, что должно делать. Расти свои апельсины, построй какой-нибудь завод, изобрети чего-нибудь. У вас тут есть чем заняться. Снаряди экспедицию. Не на берег материка руины грабить. А дальше. Нормальные карты составьте. Может быть, вы не одни в этом мире. Если даже все материки погибли, островов-то много. Хоть узнаешь наконец, где вы живете… в Гренландии или в Японии.
Мне показалось, что у Дитриша загорелись глаза. Неужели то, что я предложил, никогда не приходило ему в голову?
— В открытом море опасно, — сказал он. — Только отчаянный человек сунется не к берегу, а в никуда.
— У нас такие отчаянные были, не поверю, что у вас перевелись. Найди капитана Ван Тао. Он очень отчаянный. И, по-моему, нуждается в деньгах. А я у него еще пятнадцать марок спер, — в приступе откровенности добавил я. — Даже больше, если с мелочью.
Дитриш улыбнулся:
— Я ему верну. И спрошу, насколько он отчаянный.
— И женись, — добавил я. — Не расстраивай народ. А то в библиотеку всякие заходят, знаешь ли…
— Туда сопливые дети и старые пердуны заходят, — буркнул Дитриш.
— Ну, дети могут и подрасти…
— Перестань, а? — возмутился Дитриш. — Ты себя ведешь будто мой отец!
— А что? Если я из прошлого, то в какой-то мере твой предок. Могу и покомандовать.
Как ни странно, но Дитриш принялся обдумывать этот аргумент всерьез. Похоже, предков своих он и впрямь уважал.
— Это только если твоя теория верна, — сказал он после размышлений. — Так что не надо тут из себя… старшего брата строить. Лучше расскажи про себя. Ну, про свой мир.
— Да что в нем интересного? — спросил я. — Работал продавцом. Если без красивых слов, то именно продавцом. Продавал компьютерные железки.
— А что это такое?
Я долго объяснял, что такое компьютер. Постепенно увлекся до такой степени, что даже кратко изложил достоинства и недостатки «Висты» по сравнению с «ХР» и высказал свою точку зрения на вечное противостояние «Интела» и «АМД».
— И это ты называешь неинтересным? — пораженно спросил Дитриш. — А ты хотел стать именно продавцом компьютеров?
— Да нет, что ты… Кто же мечтает стать продавцом…
— У нас — многие.
— Менталитет другой… Я учился в авиационном институте. На аэрокосмическом. Глупость, конечно, детская мечта. В детстве все мечтают наесться мороженого, стать летчиком или космонавтом…
— А что такое космонавт? Про летчиков я читал.
Пришлось рассказывать и это.
К своему удивлению, я увлекся еще больше. Надо же, три года отучился и вроде как все забыл. Но оказалось, где-то в памяти все хранилось. Вспоминать было и приятно, и чуть больно — вроде как о любимой девушке, с которой расстались по обоюдному согласию, но оставив что-то недосказанным…
— И ты говоришь, что ваш мир неинтересный? — воскликнул Дитриш. — Вы летали на Луну и хотели лететь на Марс. У вас весь мир можно за день пересечь! А ты говоришь — неинтересно!
— Наверное, мы привыкли. Нам все это кажется обычным.
— Вот дураки, — сказал Дитриш. — Компьютеры, самолеты, ракеты. Луна.
Он покачал головой и налил себе еще вина. Хорошее вино, наверняка из собственного виноградника, хранилось где-нибудь в подвалах, в огромных бочках…
— Уже поздно, — с сожалением произнес Дитриш. — Я бы с тобой всю ночь проболтал. Но ты же утром пойдешь к башне?
— Да.
— Тогда тебе надо выспаться.
У него все-таки было очень развитое чувство ответственности.
— Хорошо. — Я допил вино. — Спасибо… за автомат, и вообще.
— Я завтра тебя провожу немного, — виновато сказал Дитриш. И в сердцах добавил: — Ты бы знал, как я хочу пойти с тобой к башне!
Утро выдалось отвратительным.
Проснувшись, я услышал, как барабанит за окнами дождь. На самом деле замечательно так вот просыпаться — если это утро субботы или воскресенья, никуда не нужно идти, можно поваляться немного, то засыпая, то пробуждаясь, потом включить телевизор и, слушая какую-нибудь дурацкую болтовню, готовить завтрак, глядя в мокрое стекло, по которому сползают крупные капли, посочувствовать людям, спешащим по улице под куполами зонтов…
Но мне-то предстояло иное.
Я поднялся, отодвинул штору и посмотрел в окно. Серые тучи мокрым пледом лежали на склонах гор, на дворе не было ни единого человека, а снаружи на подоконнике мокли два нахохлившихся голубя. Башни не было видно, словно и нет ее в природе.
Хороший полководец в такую погоду солдата под пули не выгонит.
Очень обидно, что я и полководец, и солдат в одном лице.
Я спустился вниз и обнаружил Дитриша в обеденном зале. Будто он и не уходил. Впрочем, может, так и было — на столе стояла еще одна пустая бутылка из-под вина, а пепельница на курительном столике была полна папиросных окурков.
— Доброе утро, — приветствовал меня Дитриш. Вид у него и впрямь был невыспавшийся. — Погода мерзкая.
— Заметил, — сказал я. Появился слуга, стал сервировать стол. Свежий сок, чай, хлеб, сыр, колбаса. Горячего на завтрак не было, впрочем, волнение все равно отбивало аппетит.
— Может, отложим до завтра? — спросил Дитриш. — Подготовились бы лучше. Я могу поспрашивать людей в поместье — вдруг кто-то согласится пойти с тобой?
— Они робота боятся. Железного человека.
— Да это сказки, — хмуро сказал Дитриш. — Не бывает таких.
— В нашем мире были. Несовершенные, конечно, но были. Движущаяся машина из железа, которой управляет компьютер.
— И она может ходить на ногах?
— Ну… вроде делали таких.
— Слухам уже полсотни лет! За такое время любая машина сломается… даже если что и было.
Я пожал плечами, намазал себе бутерброд. Положил сверху кусок сыра и кусок колбасы.
— Может, приказать подать суп? — сказал Дитриш. — Или мяса.
— Ничего, хватит.
— Я подумал, что тебе еще взять с собой. Вот веревка. — Дитриш кивнул на стол между нами. — Она, конечно, не такая тонкая и удобная, как у Людей-над-людьми. Но тоже крепкая. Еще охотничий нож.
Я засмеялся:
— С ножами у меня вечно проблемы. Мне одна женщина, функционал, все время дарила скованные ею ножи.
— Кузнец-функционал?
— Нет, таможенник. А работа кузнеца — у нее хобби. Наверное, хочет доказать, что она и сама по себе многое умеет. Так вот она мне ножи дарит, а я их теряю. Ни разу не пригодились.
— Да хоть и этот потеряй, — легко согласился Дитриш. — Только нельзя в горы идти без ножа. Еще спички…
— У меня есть.
— Пригодятся. Карта. Я ночью рисовал. Она не точная, конечно, но ориентироваться поможет. Свечи. Мазь лечебная, очень хорошая. Если упадешь, ударишься… только на открытую рану ее нельзя мазать, жечь будет. Набор отмычек. Мы однажды вора поймали, взгрели как следует, а все его приспособления отобрали…
Я засмеялся.
— Дитриш… Аль, я же не умею работать отмычками. Я не вор. Да и вряд ли там механические замки. Скорее что-то электронное.
— Ну, мало ли… они не тяжелые. И вот еще.
Я хотел снова засмеяться. Но посмотрел на Дитриша — и не стал.
— Хороший зонтик, — сказал я.
— Глупо в горы идти с зонтиком, — смущенно сказал Дитриш. — Я понимаю. Но вначале будет довольно ровная дорога. Чего зря мокнуть? А потом выбросишь его, чтобы не мешал.
Нас никто не провожал, когда мы вышли из усадьбы. Наверное, Дитриш так велел. Дождь немного перестал, капало что-то с неба, но мелкой редкой моросью.
— Здесь старая дорога, — говорил Дитриш, пока мы шли мимо апельсиновых садов. — Тут еще собирают урожай. А вот за тот поворот уже никто не ходит. Деревья стоят одичалые, плодов мало… да и не собирают их.
— Почему? Если башню никто и не видит?
— Истории про железного человека. Да и земли здесь так… тяжелые земли. Каменистые.
Мы дошли до обросшего травой и кустами валуна, скатившегося когда-то с гор. Едва заметный проселок огибал валун и дальше действительно становился совсем нехоженным.
— Тут я тебя оставлю, — сказал Дитриш.
Мы остановились.
— Спасибо тебе, — сказал я искренне. — Спасибо. Мне очень повезло, что я решил к тебе зайти.
— Тебе удачи, Кирилл. Жаль, что ты из другого мира.
Вот так бывает — чуть-чуть познакомишься с человеком и вдруг понимаешь, что мог бы с ним подружиться. Что он стал бы тебе другом, может быть, самым лучшим. Но жизнь разводит в разные стороны, и только в детских книжках друзья наперекор всему остаются друзьями.
— Хочется верить, что я и впрямь мог быть твоим предком, — сказал я. — Не зря же мы немного похожи.
— Я не против. Героев в нашем роду не было, все больше упертые труженики. — Дитриш неловко улыбнулся.
— А это куда важнее.
— Береги себя. — Дитриш крепко пожал мне руку, повернулся и пошел назад.
Он все-таки был прирожденный лидер. Потому что лидер — это не тот, кто «впереди на лихом коне». Это тот, кто направит каждого в нужную сторону. И сумеет вовремя остановиться сам.
Я постоял немного, нелепо сжимая над собой большой пестрый зонтик. Но Дитриш шел не оглядываясь, с каждым шагом все быстрее и быстрее.
И я тоже пошел вперед.
Каждый должен делать то, что он должен. Каждый должен возделывать свой сад. И не моя вина, что в моем саду гудят свинцовые шмели.
Зонтик на самом деле помогал мне довольно долго. Один раз дождь зарядил сильнее, и я встал под дерево, прикрывшись еще и зонтом. Когда ливень ослабел, опять превратился в морось, двинулся дальше. Потом склон стал круче, цепкий кустарник цеплялся за ноги, и я понял, что зонт окончательно превратился в обузу.
Я остановился. Как раз подул ветер, вырывая зонт из рук. Я подбросил его вверх, в растертую в воздухе водяную пыль. Зонтик закрутило и понесло, будто огромную черно-белую бабочку.
Лети. Пролети над усадьбой Аля Дитриша, спланируй с горы на тихий город, найди девочку из библиотеки, выскочившую на улицу без зонта, и опустись ей в руки. Пусть она по какой-нибудь метке узнает, чей это зонт, и выберет день заехать в усадьбу на горе, отдать его хозяину.
Я улыбнулся. Надо же… какая романтика в голове.
Похоже, мне сегодня придется жарко.
Дальше я шел не оглядываясь и не забивая ничем голову. Карабкался, шел по каким-то тропкам, проложенным то ли зверями, то ли стекавшей с горы водой. К моей радости, дождь окончательно перестал. Может быть, потому, что я уже шел среди севших на склон облаков, в густом сером тумане. Было тихо, звуки глохли вокруг, даже скатившийся из-под ноги камень умчался вниз почти бесшумно. Ничего, не страшный подъем, склон большей частью лежит террасами. Поднимусь.
И тут я услышал приближающийся звук.
Тяжелая металлическая поступь. Звенящие по камню шаги.
Я оцепенел. Не врал Андре!
Все было как в кошмарном сне, будто я уже попадал в эту ситуацию, будто помнил об этом, только забыл, не удержал в памяти. Сквозь туман на меня надвигался шагающий металлический кошмар.
Повернувшись, я бросился бежать. И, конечно же, тут же поскользнулся на камне. Ноги разъехались, я упал, ударился правым коленом — ногу пронзила боль. Заскользил по склону, сдирая подбородок о камни, вцепляясь пальцами в землю — и не находя опоры. И с содроганием почувствовал, как ноги ушли в пустоту, как подо мной раскрывается бездна.
В последний миг я все-таки удержался. Срывая в кровь пальцы, впился в каменистую землю. Да я и зубами готов был уцепиться, было бы за что кусать!
Сколько там подо мной?
Полметра?
Или полкилометра?
Собственно говоря, начиная метров с пяти, разница состоит лишь в том, как долго будет звучать мой последний крик.
А шаги все приближались! Я, выше пояса свесившись над пропастью, тщетно пытался выползти назад. Но уцепиться было не за что.
Шаги смолкли. Я рискнул медленно поднять голову.
Надо мной стоял робот.
Самый настоящий, такой, как рисуют в детских мультиках.
В полтора человеческих роста, не меньше. Металлическое бочкообразное туловище, гладкое, серое и невыразительное. Ноги — толстые и тоже металлические, но при этом будто гофрированные, свободно гнущиеся, никаких признаков суставов. Ступни широкие, карикатурно-человеческие, будто даже пальцы намечены. Руки… что руки. Точно как ноги, только тоньше, и пальцы более явственные, собранные конусом. И опять же похожая на человеческую голова: вместо рта темная матовая пластина, вместо носа — небольшой выступ с двумя отверстиями, глаза огромные и фасеточные, слабо светящиеся.
Я почувствовал, что руки слабеют. Может, разжать пальцы? Вдруг подо мной метр-два? Или пологий склон, по которому можно скатиться?
Робот стоял неподвижно и смотрел на меня.
— Эй, привет! — сказал я. — Привет-привет! Три, эти, как их, закона робототехники! Азимов их придумал, знаешь? Наш, смоленский мужик Азимов! Робот не должен причинять вреда человеку и допускать, чтобы человеку был причинен вред… и еще подчиняться… и еще оберегать себя…
— Очень своеобразная логика, — произнес робот негромко. Голос был вполне человеческий, живой. Рот, конечно, не шевелился.
Мне еще сильнее захотелось разжать руки.
— Ты анекдоты любишь? — уже не понимая, что несу, спросил я. — Просыпаются как-то альпинисты, потому что их товарищ мечется в палатке и кричит: «Согни палец! Палец согни!» Будят его… спрашивают, что случилось. А он говорит: «Приснилось, что мне снежный человек палец в жопу засунул и над пропастью держит… а я ему кричу: „Согни палец!“
— Ты предлагаешь мне поступить как снежному человеку из этой истории? — спросил робот. Или мне почудилось, или в голосе железного болвана действительно была ирония?
— Да вытащи же меня! — закричал я. — Вытащи или столкни, только не стой столбом! Я же упаду!
Я даже не понял, как все произошло, сознание не зафиксировало. С немыслимой быстротой робот вытянул руки, ухватил меня ниже колен и вздернул перед собой. Секунду я болтался в металлических лапах, держащих крепко, но вместе с тем бережно. Потом меня перевернули и поставили на твердую землю.
Робот снова стоял неподвижно. Спокойный голос произнес:
— Ты не мог упасть, я контролировал ситуацию.
— Так ты… ты повинуешься? — нашелся что спросить я.
— С чего бы такой вывод? — поинтересовался робот. — Я говорю, что не допустил бы твоего падения. Ты мне нужен.
— Д-да? — Я впервые в жизни начал заикаться.
— А я, вероятно, нужен тебе. Мне представляется верным, что наши интересы во многом совпадают.
Металлический палец вытянулся ко мне, коснулся автомата.
— Это оружие, — признался я.
— Я знаю. Рекомендую не тратить зря патроны, пытаясь повредить меня. Я защищен от оружия такого рода.
— Да я и не собирался… — Я махнул рукой. Что толку объяснять. При виде этой махины, оказавшийся столь быстрой, становилось понятно: против него что с автоматом, что со штопором, все едино.
— Хорошо.
Робот опять же неуловимо быстро изменил позу — сел. Скрипнули под металлической тушей камешки.
— Спрашивай, — велел робот. — Я знаю, что люди не могут действовать, не задав ряд ненужных вопросов.
— И ты ответишь? — спросил я.
— Это зависит от вопросов.
С логикой у него все было в порядке. Жаль, что его создатели не чтили Азимова.
— Ты — робот.
— Я — робот. Не похож?
У него определенно было чувство юмора! И это как-то успокаивало. Я заглянул в пропасть и сглотнул. Дна не видно. Я торопливо отошел подальше и сел напротив робота. Автомат снял и положил в сторонке, больше для своего удобства, чем чтобы продемонстрировать миролюбие.
— Ты местный? Ты создан жителями этого мира?
— Нет и нет.
— Ты создан людьми?
— Да.
— У тебя есть чувство юмора? — неожиданно спросил я.
— Да куда нам, чурбанам железным, — жалостливо ответил робот.
— В каком мире тебя создали?
— Какую классификацию ты знаешь?
— Функционалов… Миры веера.
— Тогда название тебе ничего не даст. Функционалы не включают наш мир в свои классификации.
— Почему? Не знают?
— Они получили слишком болезненный отпор при попытке вторжения.
— Это родной мир функционалов?
— Да.
— Башня, которая за твоей спиной, она создана функционалами?
— Она не за спиной. Да, ими.
— Ты ее охраняешь?
— Разве похоже на это?
— Ты хочешь ее уничтожить?
— Исследовать. Возможно, уничтожить. В зависимости от предназначения.
— Кажется, у меня появился союзник, — сказал я. — Ты давно здесь?
— Шестьдесят два года, четыре месяца и три дня.
— Фантастика, — сказал я. — Ты как новенький!
— К сожалению, это не так. Я поврежден, я остался один, а изначально нас было трое. Через два месяца и шесть дней мои источники энергии окончательно истощатся, и я прекращу функционировать. — Он помолчал. — Хотя я не люблю слово «функционировать».
— Понимаю. Ты расскажешь мне про свой мир?
— Нет. Эта информация не имеет для тебя никакого значения. Мы не представляем опасности для твоего мира и вообще для обычных людей. Наш образ жизни покажется тебе странным, а возможно, и отталкивающим. Это может помешать сотрудничеству.
— Но у вас есть люди? Обычные люди? Они не порабощены машинами?
— Есть. Не порабощены. Далее должен следовать смех, но мои возможности звукоподражания ограничены. Я пробовал смеяться, но это пугает людей.
— Да уж… — Я поежился. — Людей бы испугало, даже спой ты песенку про кузнечика… Ты такой… очень крупный и железный. Хотя при этом очень похож на человека!
— Я создан из титана и жидкой керамики, — сказал робот. — Но мое сознание копировалось с человеческого.
— С ума сойти, — признался я. — Даже не знаю, что еще спросить!
— Очень хорошо, что ты умеешь ставить точку в расспросах. Теперь моя очередь задавать вопросы, согласен?
— Давай.
От робота шло тепло — мягкое, почти живое. И туман будто расступался вокруг, я почувствовал, что одежда начинает подсыхать.
— Как твое имя?
— Кирилл. Я не спросил твое, извини…
— Не важно. Зови меня «робот». Из какого ты мира?
— Земля. У функционалов ее зовут Демосом.
— Я так и предполагал, — удовлетворенно сказал робот. — Ты почти не шокирован и знаешь слово «робот». Ты мог прийти только из технически развитого мира. Как ты оказался здесь?
— Я бывший функционал. Таможенник.
— Бывших не бывает. Даже если ты прервал связь с функцией, измененная вероятность в тебе осталась.
— Измененная вероятность?
— Моя очередь задавать вопросы, — напомнил робот. — Да, измененная вероятность. Вывернутое время. Локальный хроноклазм. Неосуществленная реальность. Межвременная флюктуация. Это из области квантовой физики.
— Никогда такого не слыхал, — буркнул я тоном специалиста по квантовой физике.
— Из нашей квантовой физики. Это то, что функционалы делают с людьми, превращая их в себе подобных. Прерывают их связь с реальностью и придают их существованию вероятностный оттенок… Не важно. У тебя нет достаточных знаний для восприятия теории, к тому же я и не знаю ее достаточно глубоко. Итак, ты бывший функционал. Почему ты прервал свою функцию? Как правило, существование функционала достаточно приятно. Любовь?
Я посмотрел в мягко светящиеся фасеточные глаза и напомнил себе, что это чудище в какой-то мере было человеком.
— Да.
— Обычная история, насколько мне известно. — Робот мягко коснулся моего плеча. — Функционалы с течением времени утрачивают умение любить… и всегда недооценивают силу этого чувства. Ты полностью лишился своих способностей?
— Нет. Они проявляются иногда. Мне кажется, что в тех случаях, когда я стою перед серьезным выбором.
— Правильно. Ты не вернулся в полной мере в свою реальность, Кирилл. Ты продолжаешь оставаться помехой в ходе времен. Песчинкой в океане, которую носят волны.
— Да ты поэт…
— Был. Не важно. Ты хочешь отомстить?
— Хочу закрыть для функционалов Землю. Так же, как закрылся ваш мир или Твердь.
— Мы закрылись по-разному. Твердь ведет войну. Мы изолировали себя на уровне тонких структур пространства. Никто и никогда больше не проникнет в наш мир, и мы никогда не сумеем выйти вовне.
В голосе робота была печаль.
— Я сочувствую.
— Спасибо. Не важно. Я не совсем человек и не испытываю подлинной тоски по родине. Но мне неприятно то, что происходило во время вторжения. Человек, чье сознание лежит в основе моего, погиб от рук функционалов. Я хотел бы нанести функционалам урон, который помешает повторению подобного.
— Наши желания совпадают, — пробормотал я. — Вот только я бы еще хотел вернуться домой…
— Я должен тебя предупредить, что шансы на это исчезающе малы.
— Я знаю.
— Тогда мы — союзники.
