Страх бывает разный. Не верьте тем, кто говорит, что страшнее всего — неведомая, непонятная, таящаяся невесть где опасность. Страшнее всего вещи зримые и грубые — холодная сталь клинка у горла, бесконечная тьма внутри пистолетного ствола, тяжелый запах навалившегося зверя, врывающаяся в горло соленая вода, отозвавшийся хрустом на шаг дощатый мостик через пропасть.

И только потом будет место для слов «я не люблю тебя» и «надо оперировать», для чего-то сопящего и ворочающегося в темноте, для кладбища в грозовую ночь, для первого прыжка с парашютом, для угроз «мы тебя еще найдем, да?».

Настоящий страх рельефен, четок и задействует тебя полностью. Ты его видишь, слышишь, обоняешь и осязаешь. Ты можешь его попробовать на вкус.

Пистолетный ствол пахнет порохом и имеет вкус железа. Треснувшая доска воняет гнилью. Натянувшаяся от страха кожа на горле шуршит, когда ее касается лезвие. Страху нужны все твои органы чувств до единого. Если у тебя есть шестое чувство — страх и его возьмет в оборот.

Так что мне еще повезло. Я стоял у монумента и смотрел на руины — до боли знакомые руины башенки. Точно такой же, как моя, прячущаяся среди деревьев метрах в ста. Даже кусочек барельефа сохранился — кролик в клетке и тянущаяся к нему детская рука. Кирпичные стены обуглены и будто оплавлены, ни одного острого угла, словно кусочек рафинада, на мгновение опущенный в кипяток.

Это была уничтоженная функция.

Я медленно перевел взгляд на стелу, на гору цветов, на черный мрамор плиты и бронзовую доску с надписью:

«Памяти Московского метеорита, упавшего на Землю 17 мая 1919 года. Вечная благодарность москвичей ученым-астрономам и лично тов. Кулику, заметившим приближение небесного тела и вовремя предупредившим горожан об опасности! Вечная память товарищам, погибшим при катаклизме!»

Чуть ниже, почему-то уже не на доске, а просто на мраморе, была еще одна надпись: отдельными бронзовыми буквами:

«ПРИ ПАДЕНИИ МОСКОВСКОГО МЕТЕОРИТА ПОГИБЛО ТРИСТА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МОСКВИЧЕЙ».

Нет, конечно, число немаленькое. Но по всем понятиям оно должно было быть в десятки, если не в сотни раз выше. Даже учитывая, что в девятнадцатом году это место и Москвой-то считалось весьма условно… так, дальняя окраина города. Молодец товарищ Кулик и его коллеги. Надо же, в девятнадцатом году заметить приближение метеора, вычислить точку падения, предупредить людей и уговорить их эвакуироваться… Неужели этого события было достаточно, чтобы история пошла другим путем? Чтобы Советская Россия развилась во что-то вполне цивилизованное, дружелюбное, человеческое? Почему же тогда наш метеор мимо пролетел?

— Да, — задумчиво сказали за спиной. — Пятьдесят два года прошло… не шутка.

Я кивнул, предпочитая не вступать в разговор. Но через мгновение до меня дошло.

— Сколько вы сказали? — спросил я, оборачиваясь.

За мной стоял дедок — тот самый, из автобуса, с тростью и в соломенной шляпе.

— Пятьдесят два года назад, — повторил он.

Так, понятно. Это не Аркан, увы… Это его антипод. Мир, где время отстает от нашего. Я открыл новый населенный мир.

Ура? Ура! И тут меня скрутил приступ подозрительности:

— Вы дошли сюда раньше меня? Через лес, пешком?

— Так мы же напрямки. — Старичок улыбнулся. — Пока вы кругаля в автобусе-то давали… а мы напрямки, через лес, тропочками… Я каждый месяц сюда езжу, все пути знаю. Двадцать минут — и тут.

— Каждый месяц? У вас кто-то погиб здесь?

— Господь миловал. — Старик перекрестился. — Но как все это было — помню прекрасно. Да… помню. Присядем, может быть?

Он вытянул руку с тростью, указывая на столики кафе. Странное дело, пальцем ткнуть — было бы невежливо. А тростью указать — чуть ли не изысканный жест. Может, это еще с обезьян пошло? «Не тычь пальцем, ты же предок человека и освоил орудия труда! Возьми палку!»

— Да… Но… — Я заколебался. В транспорте-то у них проезд условно бесплатный…

— Не при деньгах, молодой человек? — Старик улыбнулся. — Позвольте угостить вас кружкой пива.

Пить после прогулки и впрямь хотелось.

— Мне не совсем удобно, — промямлил я.

— Пойдемте, юноша, пойдемте. — Старик пристукнул тростью по камням. — Я вовсе не старый извращенец, норовящий познакомиться с мальчиком. И не алкоголик, травящий байки за выпивку. Ну!

Я смирился. В стариковской настойчивости было что-то одновременно комичное и трогательное. Конечно, за извращенца или алкоголика я его не принимал. А вот за любителя поговорить, рассказать о самом главном приключении в жизни…

Мы уселись под бежевым зонтиком, на ткани которого был напечатан странно знакомый очертаниями логотип: «Квас-Спас». Столик был основательный, алюминиевый, а вот стулья легкие, пластиковые, но с заботливо постеленными подушечками из яркой синтетической ткани. Подошел официант — совсем молодой парнишка. Чернокожий.

— Здравствуйте, Кир Саныч, — сказал он старику, улыбаясь. Не менее широко и дружелюбно он улыбнулся мне: — Здравствуйте.

— Добрый день, — сказал я. Парень вызывал невольную симпатию, сразу хотелось что-нибудь у него заказать.

— Здравствуй, Роман. — Старик снял шляпу, аккуратно пристроил ее на свободном стуле. Трость почему-то прислонил к столу, хотя естественно было бы повесить ее на спинку стула. — Нам, пожалуйста, по кружке пива. «Московского черного». Нет, пожалуй, юноше — «Яузского золотого», ему жарко. И к пиву как положено. Да, твоя матушка пирожки пекла?

— Уже ставит в духовку. — Негр Роман прямо-таки расцвел в улыбке.

— Матушке от меня привет, а нам — пирожки, — решил старик. Когда официант отошел, повернулся ко мне и заговорщицки произнес: — В это трудно поверить, но лучшие в Москве пирожки с капустой печет его мать. Которая капусту увидела, только в Союз приехав!

Значит, все-таки Союз…

— Удивительно, — сказал я, имея в виду вовсе не кулинарные таланты чернокожей иммигрантки.

— Давайте знакомиться, — продолжал старик. — Кирилл Александрович.

— Кирилл. Кирилл Данилович.

— Тезка! Очень приятно.

Летняя стойка с пивными кранами и высокими разноцветными стеклянными конусами — неужели сироп для газировки? — стояла перед входом в ресторанчик. Официант быстро вернулся с двумя кружками пива. Неуловимым движением обронил перед нами на столик картонные кружочки, следом опустил запотевшие кружки с пивом. Старику — чернейший портер с густой шапкой пены. Мне — золотистое, светлое, но без той нездоровой бледности, что отмечает всякие мексиканские и южноамериканские сорта.

Пиво оказалось хорошим. Прохладным, легким, без кислого привкуса.

Следом за пивом были принесены орешки нескольких сортов, тарелка с сырной нарезкой, мелкая копченая рыбешка.

— Пирожки скоро будут. — Роман приложил палец к белому берету, будто шутливо отдал честь, и удалился.

— Так вот, — отхлебывая пиво, сказал старик. — Было это в мае… слухи-то по Москве с первого числа ходили, но мало кто им верил. Сами знаете, какое это время было. Тревожно, голодно… Но восьмого мая все-таки стали людей эвакуировать. Объясняли, что упадет огромный метеорит. Народ, конечно, не шел. Не верили. За дома боялись, за скарб… — Он задумчиво посмотрел на памятник. — Там написано, что триста четырнадцать человек погибли. Врут! Это только те, кто отказные листы подписал: мол, предупреждены, эвакуироваться отказываемся. Их и засчитали. Еще, полагаю, столько же не нашли, не предупредили. Кто двери не открывал, кто прятался, ничего хорошего от властей не ждал. Да и ворья с дураками набежало… сквозь оцепление всегда просочиться можно. Квартиры грабили, веселились. Всю ночь тут костры горели, пьяные вопли были слышны, визги женские… Я в оцеплении стоял. Ох, ругались красноармейцы… мат стеной стоял. А утром ударило.

— Вы видели, как упал метеорит? — спросил я.

— Нет, конечно. Что вы, Кирилл! Был удар. Страшный удар, Спасская башня у Кремля накренилась… Земля будто море волнами ходила. Свет — ослепительный, ярче тысяч солнц. Грохот — кто от страха вопить не начал, тому барабанные перепонки порвало. Потом говорили, будто видели кто огненный шар, с неба валящийся, кто дымный след… Нет, ерунда все это. Удар, свет, грохот. Все отсюда, вот именно с этой точки, и шло. Телеграфные аппараты на пятьдесят верст вокруг погорели…

Я кивнул. Покосился на руины башни.

— Да, тут мемориал и построили, — кивнул старик. — Все было выжжено, в прах превратилось. А она — устояла. Чудеса, правда?

— Угу… — Я поднес кружку с пивом к губам, но так и замер.

Страшный удар. Земля ходит волнами. Ослепительный свет. Грохот. Электромагнитный импульс.

— Телеграфные аппараты сгорели?

— Ну да. Говорят, будто и на кораблях в Балтике радио отказало. Может, и брешут, конечно.

Я отставил кружку. Покачал головой.

— Кирилл Александрович, это не метеорит был.

— Конечно, — легко согласился старик. — Какой, к чертям собачьим, метеорит? Какой еще расчет траектории в девятнадцатом году? Термоядерный взрыв!

— Но в девятнадцатом году…

— Это здесь был девятнадцатый. А на нашей с вами Земле — пятьдесят четвертый. Тоцкие учения. С самолета сбросили сорокакилотонный ядерный заряд, но это было лишь прикрытием. Термоядерный заряд был нетранспортабельным, его собрали прямо у стен башни. — Старик кивнул в сторону обгорелых руин. — Здоровенная бандура. Тут я и понял, что пора делать ноги… А башня не выдержала. Стену смело, на миллисекунду между мирами открылся прямой проход. Весь удар туда… то есть сюда, всосало. Земля дыбом встала. Уникальный эксперимент по изменению рельефа вышел. Еще, наверное, Земле-двенадцать досталось. Но ее не жалко. Что этих пауков-то жалеть? — Старик захихикал. — Мне пауки никогда не нравились, а волосатые и здоровенные — тем более.

— Вы — тот самый таможенник, что открыл дверь в Аркан? — воскликнул я.

— Совершенно верно, молодой человек. Егоров Кирилл Александрович, бывший мастер-таможенник, бывший сотрудник госбезопасности СССР, бывший майор, бывший Герой Советского Союза. Приговорен к смертной казни за отказ провести в Аркан отряд специального назначения для ликвидации антисоветского мятежа.

— Но в Аркане время опережает наше на тридцать пять лет! Я думал… проход уничтожили, потому что узнали про развал Советского Союза, а тамо… а вы отказались закрыть сюда проход…

— Это так всем мозги запудрили? Чушь, коллега! На Земле-один время отстает. Проход уничтожили, когда Каплан пристрелила товарища Ульянова, коммунисты запаниковали, и к власти в Советской России пришло коалиционное правительство. Сталин требовал ввести в Аркан войска и ликвидировать «мятеж». Я отказался пропустить отряд. Усатого то ли кондрашка хватила, то ли кто-то из наших ликвидировал… но власть так и не успокоилась. В итоге меня сдали. Друзья-функционалы и сдали. Но я долго держался, башня практически неуничтожима. — Старик гордо улыбнулся.

— Дмитрий… один политик… он хотел узнать, как здесь живут люди… понимаете, воспользоваться Арканом как образцом для сравнения, как полигоном! Выяснить, что правильно, а что нет, принимать правильные решения…

— Кирилл, мальчик… — Старик посмотрел на меня с жалостью. — Твой политик опоздал. Полигон — наша с тобой Земля.

Меня словно током пробило. Одна за другой кусочки головоломки стали складываться в картину.

И она мне не понравилась.

Аркан. Земля-один.

Аркан и есть Земля-один.

— Все остальные обитаемые миры… тоже?

Кирилл Александрович кивнул. Глотнул пива. Сказал:

— Конечно. Моделирование работоспособных социальных моделей здесь на уровне. Тот же Антик, к примеру. Бывали?

Я покачал головой. Уточнять, что функционал я без году неделя, не хотелось.

— Ну так вот, он развивался нормально. Там эпоха Ренессанса началась, когда возникла свежая мысль: счастье человеческое — в простоте общественных отношений и технических устройств. И мир был аккуратненько опущен — назад, в античность. Довольно любопытный итог. Но все-таки не образец для подражания. Оставили для контроля. — Он вздохнул, посмотрел на часы. — Еще пива?

— Нет, спасибо.

— А я повторю с вашего позволения. — Старик махнул рукой официанту.

— Как вы меня узнали? — спросил я. — Вы же… или вы все еще функционал? Я не почувствовал.

— Самую чуточку, — просто ответил старик. — Я ведь связь с башней до конца не разорвал. Если бы ее разрушило полностью — умер бы, наверное. А уж способностей бы точно лишился! Но вот кусочек стены устоял, повезло. Так что я своих чую. Еще кое-что по малости осталось… языки чужие худо-бедно понимаю, с долголетием швах, зато никаких болезней.

Я посмотрел на тросточку.

— Это для понта. — Кирилл Александрович улыбнулся. — Да и нехорошо старичку слишком бойко прыгать. Трость — она сразу уважение вызывает, солидности придает… Так вот башню твою я почувствовал. Как только ты проход к нам открыл — сразу. Я всегда знал, что если кто-то вновь в Аркан пробьется, то снова на этом же месте. Здесь до сих пор барьер между мирами слабый. Термоядерный заряд — это не шутка, Кирилл. Ох не шутка.

— Здесь же радиация, наверное… — пробормотал я. — А все сидят спокойно…

— Нет радиации. Не бойся. Почему так случилось, я не знаю, но радиация не прошла.

Роман принес пиво. Сказал:

— Все, Кир Саныч, пирожки уже достали. Только остынут чуток.

Кирилл Александрович кивнул. Сказал мне:

— Ты задавай вопросы. Не стесняйся.

— Кирилл Александрович, функционалы вышли отсюда?

— Почему вышли? Они здесь живут. В других мирах бывают наскоками. Ну, местных привести к функции. — Он улыбнулся. — Поглядеть, как дела идут. Наблюдатели, разведчики… как хочешь, так и называй. Меня сразу вычислили, кстати. Но долгое время не контактировали, наблюдали, как я себя поведу. А мне тут понравилось. Тут ведь даже революция иначе произошла, Кирилл! Почти бескровно. Гражданской войны не было. Наша-то Земля давно использовалась для сравнения, поэтому местную революцию контролировали. Долгое время пытались Ульянова цивилизовать, даже рассказали ему кое-что, фильмы показали — что на нашей Земле творилось. Но у вождя от таких откровений совсем крышу снесло. Решил рассказать рабочим про функционалов, начать красный террор против угнетателей. Тогда его и устранили. Привязали к неудачному покушению в нашем мире, чтобы уж как-то сохранить историческую преемственность. Шлепнули. И стали переводить страну на другие рельсы… нет, от удачных идей не отказывались, отнюдь… Когда я не согласился провести сюда бойцов — это уж я потом понял, конечно, как бы их тут радушно приняли… В общем, этим я себя зарекомендовал. А когда кинулся про бомбу рассказывать… была у меня опаска, что заряд вдует в этот мир… Тут уж на меня и вышли.

— Перевербовали, — уточнил я.

— Ну… как сказать. — Кирилл Александрович поморщился. — Все мы функционалы, верно? И в гэбэ кто я был? Функционал. Человек при корочке и пистолете, с особыми возможностями и положенными по статусу благами. И таможенником стал — ничего не изменилось. Все, все мы функционалы, Кирилл. Если этот мир — лучше? Если он избавлен от прорвы ошибок и крови, если здесь Второй мировой войны не было совсем, если люди сыты и не озлоблены, если на Луне три поселка человеческих — так что же, я должен был за кремлевских вождей голову класть? Или за функционалов из вторичных миров, которые в своих болотцах плещутся?

— Но ведь та Земля — она наша родина!

— Кирилл… — Бывший таможенник с Тоцкого полигона вздохнул. — Здесь та же самая родина. Только правильная. Избавленная от ошибок. Набело написанная.

— Ну да, после таких тренировок… Революция без крови, коллективизация без голода, никаких репрессий… верно? И войны не было, и города на Луне? — Я невольно повысил голос. — А у нас Великая Отечественная столько народа сожрала, до сих пор спорят — двадцать миллионов или сорок! Черновик, да?

— Я сам воевал, Кирилл, — строго сказал старик. — Всю войну прошел.

— В СМЕРШе? — с неожиданной для самого себя досадой спросил я.

Некоторое время мы раздраженно смотрели друг на друга. Потом старик вздохнул:

— Брось ты кипятиться, мальчик. Так уж случилось, что этот мир — первичный. Потому и наблюдают за другими мирами отсюда. Кстати, человеческих миров знают не пять, а более двадцати! Не валяй дурака, тезка. Раз уж случилось чудо, раз ты сумел сюда проход открыть — значит есть в тебе хорошие задатки. И твое место тоже здесь!

— Это бесчестно, — сказал я.

— По отношению к кому? Обычный человек с Земли-два назвал бы твои возможности бесчестными! Тебя же это не смущало? Тебе ведь понравилось быть функционалом, верно? Нет, ты мне в глаза посмотри, тезка! Понравилось? — с какими-то блудливыми интонациями воскликнул старик.

Я смолчал. И в глаза смотреть не стал.

— Не думай, кстати, что у нас повсюду молочные реки с кисельными берегами, — сбавляя тон, сказал Кирилл Александрович. — Думаешь, почему так много негров вокруг? Это из наших африканских протекторатов беженцы. Всем миром помогаем. Рабства в Америке не было, предоставили Африке самой развиваться. Тоже ничего хорошего не вышло — войны, свары, расизм. Теперь отрабатываем модель постепенного вывоза и ассимиляции части африканского населения. Вывозим детей, полностью разрываем связи с социокультурной средой, воспитываем в нашем духе. Детские дома не годятся, только русские приемные семьи. Вот официант наш с семи лет в Москве. Помню, как он тут пацаненком бегал, тарелки собирал… все никак не могли отучить остатки подъедать. Родители от голода померли в Эфиопии, сам был скелетик ходячий…

Чувство опасности — резкое и тревожное — пронзило меня. Я поднял взгляд на старика. Глаза Кирилла Александровича сузились — он тоже понял свой прокол.

— Как же мама, которая капусты никогда не видела? — спросил я. — А, товарищ майор? Как там пирожки, уже позиции заняли?

— Заняли, — сухо сказал бывший майор и бывший таможенник. — Кирилл, не валяй дурака. Мне позволили держать проход открытым в качестве эксперимента. Больше этого не повторится.

— Неужели взорвете посреди Москвы термоядерный заряд?

— Изолировать твою башню можно и более простыми методами. Ну а с тобой… с тобой разберутся.

— А если я откажусь? Встану и уйду?

— Тебе не позволят, — просто ответил старик. Потянул руку к шляпе, будто собрался надеть ее.

— Не советую, мастер. Настоятельно не советую, — сказал я. — Ничего не трогайте, не вставайте, не машите руками. Не подзывайте Романа. Улыбайтесь.

— Пиво можно пить? — спросил старик, помедлив.

— Пить — можно.

Он медленно выпил пива. Уверен, мозги у него сейчас работали на полную катушку. У меня — тоже.

Если я прав… а я чувствую, что прав, то вокруг меня уже собралось и смыкается кольцо облавы. Вряд ли это те, кто был здесь до меня. А вот недавно подъехал автобус с туристами… я скосил глаза. Да, что-то среди них явный избыток молодых коротко стриженных ребят, беленьких и черненьких вперемежку. И несколько девиц тоже страдают излишней рельефностью бицепсов и плавностью движений. Еще — странновато они одеты для лета. У всех либо пиджаки через руку переброшены, либо плащи. У некоторых спортивные сумки свисают с плеч…

— Тут нет функционалов, — сказал я с облегчением. — Только спецназ. Не успели, да?

— Опомнись, мальчик, — раздраженно сказал старик. — Когда пулеметные очереди превратят тебя в фарш, никакие способности функционала не спасут!

Помедлив, я сказал:

— Счастливо оставаться, Кир Саныч.

— Ну, как знаешь, — также не сразу ответил старик.

Я встал с кружкой в руках. Разумнее всего пойти к стойке, будто мне так захотелось пива, что невмочь дожидаться официанта. А уже оттуда, от дверей ресторана, броситься за угол, перебежать дорогу, нырнуть в лес — и к башне…

Кирилл Александрович одним быстрым движением схватил свою трость. И, не вставая, крутанул ее в руке, обрушивая на меня.

Первым моим желанием было поймать, перехватить палку — и стукнуть вздорного старика в ответ! Но я уклонился. Роняя стул, нелепо взмахнув рукой с тяжелой стеклянной кружкой, успел сдвинуться на те сантиметры, что уберегли мой висок от близкого знакомства с тростью.

Трость ударила в столик — и промяла алюминиевую столешницу, будто пластилиновую.

Во мне что-то плеснуло. Прошло по венам горячей волной. Сердце тяжело ударило — и все длило, длило, длило сокращение. Наступила тишина. Воздух стал упругим и шершавым.

Я вырвал трость из рук старика. Она оказалась не просто увесистой — тяжелой. Стальная, залитая свинцом, не иначе. Привет от Ивана Поддубного.

Мир вокруг застыл. Что-то подобное было и в гостинице «Белая Роза», но не в такой, совсем не в такой степени. Официант Рома, глядя на нас, наливал красный сироп в стакан с газировкой, маленькая девочка, ожидавшая лимонад, подпрыгнула от нетерпения и желания заглянуть за прилавок — да так и повисла в воздухе, медленно парашютируя вниз. Двигался только я.

И Кирилл Александрович.

Я попытался огреть его тростью — безжалостно, с той же невозмутимой четкостью, как бил он. Не получилось — старик уклонился и сам перехватил трость у набалдашника. С неожиданным любопытством я заметил, что наши стремительные, вряд ли фиксируемые со стороны движения никак не отражаются на лицах. Мимическая мускулатура оказалась совершенно не затронутой ускорением, охватившим все тело. И лица наши, несмотря на ярость схватки, оставались доброжелательными и спокойными. Так, наверное, должны драться друг с другом роботы…

Несколько мгновений мы боролись, дергая трость через стол, но силы были равны. Его функция, пусть и полуразрушенная, была слишком близко.

Я понял это первым. И отпустил трость за мгновение до того, как и Кир Санычу пришла в голову та же мысль.

Он удержал равновесие, все-таки его реакции намного превосходили человеческие. Но погасить инерцию не смог и смешно побежал назад, держа перед собой на вытянутых руках трость. Очень удачно ему под ноги подвернулся стул, и Кирилл Александрович упал навзничь.

Продолжать драку я не собирался. Развернулся и кинулся к дороге. Пока время еще ускорено, надо этим пользоваться. Я чувствовал, что долго мое фантастическое состояние не продлится.

Спецназовцы начали реагировать. Один за другим летели на землю пиджаки и плащи, обнаруживая маленькие короткоствольные автоматы. Все это происходило очень быстро по человеческим меркам, хотя и до смешного медленно для меня.

Но гораздо больше меня насторожили несколько человек, за оружием не потянувшиеся. Они поднимали руки, прижимали их к шее, морщились будто от короткой, ожидаемой боли. Я как раз пробегал мимо, когда их ладони разжимались, роняя маленькие пластиковые шприцы. И почти тут же уколовшиеся спецназовцы начинали двигаться быстрее.

Это походило не то на кошмарный сон, не то на фильм про нашествие зомби — неповоротливых, неуклюжих, но внезапно почуявших живого человека и начавших ускоряться. Застрочил первый автомат — неспешно, с короткими паузами между выстрелами, «так-так-так». Над левым плечом прошла в небо очередь.

Плохо. Очень плохо. От пуль я не увернусь. Чудеса бывают только в кино, человеческое тело не способно двигаться с такой скоростью, чтобы соперничать с пулями.

Я метнулся в сторону кафе, решив укрыться за зданием и уходить к башне кружным путем.

Но навстречу мне выбежал чернокожий официант Роман. Именно выбежал. В одной руке он держал поднос, на котором стояли две кружки пива, в другой — длинное, расшитое на манер рушника, с цветным кантом по краям, полотенце.

— Ты не оплатил счет! — задорно выкрикнул он.

Он двигался с моей скоростью! Он тоже был функционалом!

Функционал-официант! Что такой должен уметь?

Ну, утихомиривать перебравших гостей, к примеру…

— Прочь! — Я попытался обойти его, но Роман сместился навстречу. Взмахнул рукой, жестом фокусника протянул полотенце в ручки пивных кружек. Поддернул полотенце за середину и закрутил — невиданное оружие, скрученный из полотенца жгут с двумя пивными кружками на концах. В кантик полотенца, видимо, были вшиты какие-то стержни — они встали в ручках враспорку и держали кружки. Хлопья пены и брызги окутали Романа мутной пивной радугой. Раскручивая импровизированное боло, он надвигался на меня.

Твою мать… сзади целятся два десятка автоматных стволов, а впереди переселенец из Эфиопии, готовый орудиями своего труда постоять за новую родину!

Решение было таким неожиданным и нехарактерным, что я сам не сразу осознал, что именно я выкрикнул:

— На кого руку поднял? На белого господина?

Эффект был потрясающий! Никогда, похоже, не сталкивавшийся с расизмом чернокожий паренек Рома остолбенел. Рука у него разжалась, и пивные кружки, вращаясь на полотенце, сорванным вертолетным винтом взмыли вверх. У спецназовцев, работавших сейчас на инстинктах и стимуляторах, реакция была однозначная — они принялись палить по возникшему в небе сверкающему кругу. На нас стала медленно оседать стеклянная пыль, перемешанная с пивными брызгами и рваными тряпочками. Роман так и стоял столбом, ошеломленный моими словами, когда я пробежал мимо и нырнул за угол. Вовремя — автоматы застрочили вновь, зазвенели стекла кафе, зашлепали о штукатурку пули. Идиоты — там же полно людей!

Я бросился к дороге. И обнаружил идущих навстречу детей во главе с Марианной.

Если бы я только что не обложил Романа — я бы не свернул. Продолжил бы бежать, прикрываясь зданием и чернокожими детишками. Станут стрелять вслед — не моя вина.

И если бы эти дети были белыми или хотя бы вперемежку черными, желтыми и белыми, тоже бы не свернул.

Но после выкрикнутого в адрес Романа оскорбления прикрываться толпой негритят я уже не мог. Словно это превращало послужившую оружием брань в жизненную позицию.

Я снова стал забирать влево. Выходя под удар автоматчиков, обрекая себя на лишний крюк по лесу, но оставляя бывших жителей Берега Слоновой Кости вне сектора обстрела.

Зато в этот сектор влез я.

В меня попали, когда я уже нырял под спасительное прикрытие деревьев. Пули щелкали по веткам, сыпались листья и древесная щепа, накатывал какой-то подозрительный и неприятный рев — и в этот миг что-то толкнуло меня в плечо, отозвалось — не болью, а дружеским тычком: «Давай, давай, быстрее беги!»

Я и бежал. В плече начало пульсировать, но я бежал, я все еще был ускорен, расстояние до мемориала все увеличивалось, и пули автоматчиков меня уже не доставали.

Зато в небе над лесом появились два вертолета. У меня не было времени их разглядывать, я заметил лишь серо-зеленую негражданскую расцветку — и по два огненных цветка, распускающихся на подвесках каждого вертолета.

Только бы не ракеты!

Это были скорострельные пулеметы. Не короткоствольные дуры, с которыми поперли на меня спецназовцы, а настоящие военные машинки. Где-то передо мной рухнуло деревце, чей ствол перерубили пули. За спиной кто-то стал кричать — то ли со страха, то ли раненный шальной пулей.

Я попытался бежать быстрее, но это уже было не в моих силах. Наверное, мышцы оторвались бы от костей, попытайся организм выполнить приказ.

Вторая пуля перебила мне ногу, когда башня была метрах в десяти. Голень хрустнула и словно взорвалась фонтаном крови. Я взвыл от боли, упал, покатился вниз по склону. Башня рядом. Башня спасет. Ее можно уничтожить только термоядерным взрывом.

Еще две очереди прошли мимо. Вертолеты зависли, молотя в мою сторону нескончаемо длинными очередями. К ним спешил третий, так спешил, что начал стрелять с расстояния километра в два и на удивление удачно — несколько пуль ударили в кирпич над моей головой. Я услышал мягкое шлепанье, с которым плоские свинцовые лепешки отскакивали от кирпичной стены.

Я уже открывал дверь, привстав на коленях и волоча перебитую ногу, когда в меня вошла третья пуля. Куда-то в поясницу, аккуратно посередине спины, дробя позвонки, разрывая кишечник и мочевой пузырь, перемешивая все содержимое малого таза в кисель из крови и дерьма. Боль плеснула по позвоночнику огненной рекой и исчезла, будто где-то внутри меня перегорели, не выдерживая нагрузки, предохранители. И сразу же пропало ускорение — размеренный такт пулеметных очередей слился в стрекот взбесившейся швейной машинки. Ноги онемели. Я ничего не чувствовал — только руки еще едва-едва шевелились.

На руках я и вполз в башню, оставляя за собой кровавый след и куски собственной плоти. Последним усилием толкнул дверь, она мягко закрылась. Надо ли закрывать засов? Или он только для видимости, а башня охраняет проход сама?

Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно его не закрыть.

Потому что я умираю.