Чем больше слушал Ростислав отца, тем яснее ему становилась картина. Папочка попал между молотом и наковальней. Если с наковальней еще можно было дружить, то молот не давал покоя. Длительное нервное напряжение тяжело выдержать и молодому, а что уж говорить о человеке, разменявшему седьмой десяток! Дело, собственно, было не в президенте и не в его законах, отец попросту угодил в самый центр интриг околонаучных людей.

Исповедовавшись и почувствовав себя лучше, Алексей Михайлович принялся подробно расспрашивать Ростислава о жизни на Гее. По мере уяснения задачи, поставленной Хранителем перед экспедицией, настроение его менялось от небрежного безразличия к активному сочувствию.

— Только, сынок, не трогайте Кавказ! Установить южную границу по линии Туапсе — Майкоп — Армавир — Ставрополь — Кума, пусть варятся южане в собственном соку! Нефти и в Сибири хватает! А южане, кроме как торговать, ничего не умеют! И не хотят уметь!

— Логично. Может, отец, у тебя еще какие-нибудь дельные мысли есть? — Сын посмотрел на отца и продолжил: — Говори, не стесняйся.

Алексей Михайлович внезапно побледнел. Он вдруг окинул Ростислава совершенно ненормальным взглядом и тихо попросил:

— Ростя, как тебя там, Афанасий Поликарпович, возьми меня с собой! Ну что тебе стоит? Ты ж там вместо Премьер-министра! Меня ж эти интриганы с ума сведут! И Полину с собой возьмем. Ей теперь одна дорога — в эмиграцию. Еще один такой номер — и амба!

Ростислав опешил:

— Батя, да ты с ума сошел! А Маша! А близняшки! Маша ладно, она домохозяйка, а о Галке со Светкой ты подумал? У них ведь свои планы, впереди вся жизнь! Ты исчезнешь, их из квартиры служебной попрут, могут из аспирантуры вычистить по политическим мотивам!

Взор Каманина-старшего потух. Плечи опустились, голова поникла. Перед Ростиславом сидел смертельно уставший и зашуганный человек. Ему стало бесконечно жаль отца — человека, который все-таки, не являясь творцом его души, положил начало его организму.

— Ты прав, сынок, — Алексей Михайлович сидел, понурившись, и говорил через силу, — но я все-таки спрошу у Маши и девочек.

«А почему бы и нет? — вдруг подумал Ростислав. — Исполнить задуманное таким смешным контингентом им все равно не удастся. Придется искать волонтеров на Земле: преподавателей, инженеров, врачей и даже священников. Иначе не хватит даже тех десяти тысяч лет, что обещаны им как приз. Призом, кстати, делиться со всеми и не обязательно. Достаточно твердого оклада и простой уверенности в завтрашнем дне. Только как быть с сестрами? Маше ведь тоже неприятно разлучаться со своими детьми, какими бы взрослыми они ни были».

— Давай мы сделаем так! — в конце концов предложил он. — Мы отбываем в понедельник. Если ты безусловно уверен, что Полине грозит опасность, то я беру ее с собой.

— Эта девочка притягивает к себе опасность! — побурчал отец. — Она может обещать, что с завтрашнего дня будет себя вести тише воды ниже травы, но все эти обещания до первого похода в магазин. Стоит ей встретить единомышленника, как дело заканчивается кутузкой. Единомышленника, как правило, не трогают.

— А что с нашей мамочкой? — небрежно поинтересовался парень.

— Меняет мужей, как перчатки. Одного не пойму, откуда это в ней появилось? Ведь когда мы познакомились, краснела при виде полуобнаженного манекена!

Ростислав сделал предположение:

— Говорят, богатство сильно меняет людей. Помнишь латинскую пословицу «Quod licet Jovi, non licet bovi»? Кстати, откуда на нее свалилось это богатство?

Отец махнул рукой.

— Свалилось вместе со вторым мужем. Бабы редко сами добиваются приличных денег. Потом муж свалил в загробный мир, а она пошла шалить. Если уж Полина рассталась с ней, то представляю себе, какой образ жизни она ведет теперь! Кстати, по поводу богатства... ты вот богат? Судя по замашкам, баснословно. Хоть... хотя и не подаешь виду. Хотя тебя выдают не вон те часики от «Сейко Эпсон», а независимость. Ты пропитан ею, сынок. Ты как тот английский лорд: поместье с доходом в шесть знаков, отличная конюшня и герцогиня в спальне.

Ростислав хмыкнул:

— Ну, ты сказал! А как отнесется Полина к предложению сменить прописку? Кстати, не забывай, я ее еще не видел. Вдруг упрется? Так я не договорил. У тебя неделя на размышления, академик Каманин! В следующую пятницу я появлюсь снова. Если что-то надумаете, то суммарный вес не должен превышать шестьсот килограммов. На всякий случай. Да, на мебель тоже не рассчитывайте. Времени будет около пятнадцати минут. Это все. Так говорите, Полина в моей бывшей комнате? Интересно...

Оставив отца переваривать условия «капитуляции», он вышел в коридор, обогнул старую знакомую — стремянку, и постучал в новую филенчатую дверь с розовой перламутровой ручкой. Из-за двери донесся звук, будто корове наступили на хвост. Ростислав расценил это как предложение войти. Повернув ручку, он вошел в комнату и замер на пороге.

Обстановка, как в номере за рубль восемьдесят районного отеля восьмидесятых годов: кровать, прикроватные коврик и тумбочка, пара стульев. От прежней обстановки сохранился лишь аквариум с вуалехвостами. Над кроватью в бра горит одинокая лампочка мощностью не более сорока ватт. Единственный предмет роскоши — черные бархатные шторы. Очевидно, оставлены с целью маскировки. На кровати задницей к нему свернулась калачиком небольшая женщина. Темные волосы собраны в пучок. Не поворачиваясь к вошедшему брату, она буркнула:

— Ну, что еще!

— Пицца, сеньорита! — произнес, усаживаясь на стул, парень.

Стремительным движением она подхватилась с кровати и направила прямо ему в лицо кулак с зажатым баллончиком. Распылитель смотрел прямо в глаза Ростислава.

— Не двигайся! — приказала женщина. При свете одинокого бра она казалась еще более изможденной, чем отец. Глаза горят лихорадочным блеском и ненавистью. — Постой! — внезапно выдохнула она и бросилась к письменному столу. Отворила створку, взяла фото... всмотрелась.

Отставив в сторону баллончик, бросилась на шею, заплакала.

— Ростик!

Зарыдала. Отстранилась. Оглядела. Снова уткнулась в грудь. У Ростика защемило сердце. «Надо же, — удивился он, — выходит, душа напрямую связана с телом. А еще у них с сестрой когда-то текла одна кровь. Правда, по разным пуповинам».

— Полина, — пробормотал он, — сестренка!

Получилось даже нежно. Давно так нежно ни с кем не получалось. На Ингу он больше ворчал, чем нежничал, не мудрено, что она предпочла Иннокентия. Разве что с Машей...

— Ну, что, не признала сразу братца? — весело спросил он.

Она отрицательно помотала головой.

— Думала, опять «гэбэшник» воспитывать приперся. Как они мне надоели! Ты надолго?

— На выходные.

— Так мало... а кто ты, что ты?

Ростислав рассмеялся. И неожиданно ответил правду:

— Авантюрист космического масштаба!

— Ого! — удивилась сестра. — И я хочу!

— Тебе местные авантюры еще не надоели? Я думал, уже сыта по горло. На отца жалко смотреть!

Она помрачнела.

— Папу действительно жалко. У него и без меня проблем хватает, но пойми меня! Я не хочу жить, как свиноматка! Жрать принесут, дерьмо вычистят, а ты ни о чем не думай — исполняй свою основную обязанность. В Хайфе донимали: «порядочная еврейская девушка брюки не носит; порядочной еврейской девушке аспирантура ни к чему; порядочные девушки выходят замуж в двадцать один и к тридцати у них уже трое ребятишек!» Приехала сюда, так и тут за меня думают-решают! Надоело! А ты и вправду можешь взять меня с собой?

— Запросто! — честно ответил брат. — Но обещай мне...

— Все, что угодно, кроме выйти замуж за какого-нибудь... э...

Указательным и большим пальцами брат зажал ей губы.

— Никогда не перебивай меня! — строго сказал он. — Слушай меня внимательно: своим семейным положением распоряжаться будешь сама, а пока мне обещай не задавать никаких вопросов, кроме как «когда мы отъезжаем» и «что с собой брать».

— Когда мы отъезжаем? — тут же выпалила Полина.

— В понедельник. Шесть утра. У почтамта нас будет ожидать автобус.

— А что с собой брать?

— Одежду, предметы туалета, можно пару любимых книг. Мобильник можешь оставить здесь — там, куда мы едем, очень плохо со связью.

Полина с готовностью кивнула и тут же спросила:

— А можно третий вопрос?

— В порядке исключения.

— Когда можно будет спрашивать?

— В среду утром.

Брат с сестрой проговорили до четырех утра. Сперва о своем горьком житие-бытие поведала Полина. Училась в школе, затем поступила в Еврейский университет в Иерусалиме на факультет математики и естественных наук, через три года получила степень бакалавра. Обучение проходила по программе «Амирим» — для наиболее одаренных студентов. Еще через три года достигла степени доктора. Тут начала чудить мамочка. То вознамерилась выдать ее замуж за арабского шейха, забыв, что женитьба мусульманина на еврейке может привести к третьей мировой войне, то пыталась купить ей галантерейный магазин, то лишала карманных денег. В конце концов нервы у Полины не выдержали, и она вернулась в Минск — к отцу.

По сравнению с «демократическим» Израилем, здесь сразу бросались в глаза типично эсэсэсэровские пережитки: прогосударственные СМИ, скользкие разговоры относительно политического момента, ужесточение таможенных правил и прочее. Естественно, поиски единомышленников привели к националистам. Здесь красиво рассуждали об опасности президентской диктатуры, хаяли несознательный электорат и расписывали красоты демократических государств типа Дании и Швеции. Многие из новых соратников Полины были национал-демократами настолько, что даже не знали белорусского языка и изъяснялись на смеси польского с французским.

По мере вживания в быт национал-социалистов (или как их там) Полина теряла способность трезво мыслить. Участие в прениях по поводу иного использования мягкого знака в старобелорусском варианте языка и попрание прежних правил грамматики, как прокоммунистических, наводило на мысль, что она попала в мелочную лавочку. Ее манили великие дела. А какие великие дела может вершить группа людей, раздираемая на части противоречиями и завистью? В этой партии каждый хотел быть партайгеноссе. Очевидно, единственно приемлемая форма правления у любой славянской нации — это монархия. Пусть конституционная. Полина пришла к этому выводу через бессонные ночи и сумасшедшие дни. Предложить президенту: а будь монархом! Убери бюрократов, оставь только проводников своей воли. Ведь один черт, на посту номер один, будь то СССР или постсоветское пространство, стоит монарх. А как его называть: генсек, президент или туркмен-баши — разница небольшая! Кем был Ленин? Монархом. Сталин? О, боже ж мой!!! Брежнев??? Ой, не надо! А вот Горбачев монархом не был... где ты, Михаил Сергеевич?

У нас демократия не пройдет. Вон, в России демократия. Якобы...

Тут Ростислав согласился с сестрой. Даже Софья заметила, что в Беларуси порядка больше. Зерновые давно убрали. Потому быстрее, что над каждым председателем колхоза стоял дядя с ремнем. А вот в России не стоял. Там демократия. Там крестьяне говорят: «Наш урожай! Не захотим, не уберем! Голодать не будем! И указывать нам не надо!»

Совсем запуталась Полина. Не действует западная модель в нашей стране. Восточная тоже не действует. Свою модель экономики страна создает. Уникальную. Форма правления — монархия социалистического типа. Основана на добровольно-принудительном труде и надежде на авось. Самый главный критерий нравственности — моя хата с краю. Это же по совместительству и линия поведения среднего обывателя. Потому в стране и количество милиции превышает количество Вооруженных сил. Кто полезет сюда? Идиот! Вот армия и супротив идиотов. А милиция — это супротив своих. Чтоб не хулиганили. Плохо? А когда по-иному и не получается вовсе? Древний анекдот про то, почему у медведя уши короткие (потому что к меду тянули), а хвоста нет (от меда оттягивали), справедлив на все сто.

Слушает Ростислав сестру, и жалко ему ее становится. Это с нашим менталитетом удобно за границу жить уезжать. А с их к нам — чревато. Ближе к рассвету становится ясно: Полина созрела для организации движения тред-юнионов в России начала восемнадцатого века. Будет ей конституционная монархия с независимым парламентом! Будут ей трудности и великие свершения! Раз не хочет замуж и детей, хозяин — барин!

Субботний день был посвящен посещению циркового представления. Программу давали московские гости из цирка, что на Цветном бульваре (имени Юрия Никулина). Гуляли по проспекту Скорины, бывшему Ленинскому, посещали выставки и магазины. Полина металась отдельно, закупая всякую мелочевку, по ее мнению, могущую пригодиться в неизвестном будущем. Вечером сходили в кинотеатр «Октябрь», где просмотрели «Гладиатора». Премьерный показ этой картины состоялся аж два года назад, но до сих пор картина пользовалась спросом. В конце фильма царица и владычица Всея Руси рыдала аки маленькая девочка. Она-то не отличала действительность от выдумки, поэтому приняла все за чистую монету.

По пути домой Ростиславу пришлось успокаивать Софью Алексеевну, проводя аналогию с французским «тиатром» того времени. В ответ на это Софья заявила, что «тиатр — дерьмо», а широкоэкранный фильм с шестиканальным звуком — шармант. Ростислав полностью согласился, что фильм «шармант», и долго вытирал монаршьи слезы собственным носовым платком.

А поздней ночью в его спальню проскользнула женская фигурка.

— Тс! — сказала она ему. — Что за зельем вы меня попотчевали, целую неделю царские рейтузы все мокрые! Молчи, говорю. Царица тоже баба и тоже хочет! Сколько времени ты меня на «голодном пайке» держать собирался?

Утро воскресенья выдалось по-осеннему дождливым. С неба сыпала мелкая колючая гадость, которую на первый взгляд можно было принять и за снег, и за дождь, и за град. Мерзкая погода помешала запланированной прогулке в парк Горького и посещению Музея Великой Отечественной войны. Софья пребывала в состоянии релаксации и заявила, что ни за какие коврижки не покинет кровать до обеда, так что Ростислав смог исполнить данное близнецам обещание. Он провел с ними полдня, попивая легкое десертное вино под белый шоколад и обсуждая новости за последнее десятилетие. Особенно его поразил выигрыш белорусской сборной по хоккею у шведов на недавней Зимней олимпиаде.

— А что футболисты? — лениво поинтересовался он.

В футболе прогрессировал застой. Поскольку хоккей курировал сам президент (опять президент!), то ребята худо-бедно, но кое-каких результатов достигали. «Короче, та же ситуация, что и с сельским хозяйством! — подумал Ростислав. — Всех необходимо пинать в зад». Курс доллара, последнее десятилетие ползущий вверх, точно флаг по флагштоку, за последний год вырос незначительно. Но цены все равно несколько раз в год повышались. Теперь это мотивировалось поднятием зарплат и пенсий. Только президент объявит, что цены больше подниматься не будут, глядь — а они уже подскочили. Непонятно, кто кого вызывал. То ли грядущее повышение цен — выступление Батьки, то ли выступление Батьки провоцировало очередное подорожание. Короче, умом не понять Россию, а уж Беларусь жила вообще по каким-то невозможным законам.

Но жила. Парадокс!

Сестрички вовсю готовились стать кандидатами наук. Буквально на днях должна была состояться защита диссертаций, и они ночей не спали, представляя себя счастливыми обладателями первой ученой степени. Ростислава погрузили в мир филологических изысканий, из которого он в панике бежал на кухню — в царство Маши. Там он напился кофе с цикорием и съел несколько пышек, мастерски испеченных мачехой.

Вскоре вернулся с работы отец, поставил в угол коридора промокший зонтик, надел любимые тапочки и прошел к себе в кабинет. По дороге подмигнул Ростиславу и, словно они являлись членами тайного братства розенкрейцеров, пробормотал: «Роза и крест»! Парень понял, что дела у отца пошли на поправку. Вечер они провели перед телевизором, глядя какой-то безумно старый фильм.

В отличие от Ростислава, у которого от расставания с родными прошло всего ничего, Волковы не видели свою мать, бабушку и свекровь добрых полтора десятка лет. Андрей Константинович очень переживал, готовясь к встрече с матерью. Он все старался представить, как должна выглядеть Татьяна Чингизовна в свои уже почти шестьдесят лет, но никак не получалось. Перед его глазами стояла мама, как живая, стройная, черноокая. Вся в отца-лезгина. Внезапно полковник рассмеялся.

— В чем дело, отец? — недоумевающе спросил Костя.

— Маму в шестьдесят лет представил. Это ведь для нас пятнадцать лет почти прошло, а для нее и пяти нет! Все думаю, где грабли? Значит, она измениться сильно не должна!

Нет. Не довелось ему встретиться с мамой, убеленной сединой. На месте дома, в котором они когда-то все вместе проживали, стоял огромный трехэтажный особняк с двумя гаражными воротами в цоколе. К массивной металлической калитке была прикреплена кнопка звонка. Костя пару раз ткнул пальцем — где-то в глубине двора затренькал звонок. Заорали собаки. Раздался зычный голос, призывающий животных к порядку. К калитке подошел мужик в афганке, запорошенной свежей стружкой.

— Вам кого? — неприятным голосом осведомился он.

Полковник растерянно посмотрел на Анжелу. Та взяла инициативу в свои руки и спросила:

— Извините, мы — родственники Татьяны Чингизовны Волковой. Она проживала здесь несколько лет назад на этом месте в маленьком домике...

Пять лет. Для Минска это очень большой срок, если эти пять лет ты там не бывал. Умерла мама, незабвенная Татьяна Чингизовна, умерла от рака, умерла этой весной. Щитовидка была у нее не в порядке, оказывается. А перед ними стоял собственной персоной двоюродный брат мамы по отцу — Рустам. Рустам дал тягу с родного Кавказа в тихую спокойную Белоруссию в связи с совершенно невозможной политической обстановкой и в связи с полной неясностью относительно конца войны.

Гражданства у бравого лезгина не было, поэтому он крайне подозрительно относился ко всякого рода вторжениям в его личную жизнь. Начисто забыв кавказское гостеприимство, он отрубил, что ничего о троюродных братьях со стороны бабушки не знает и знать не желает, регулярно платит налоги и отмечается в Советском РОВД.

Если бы Андрей заявил, что он — сын покойной Татьяны Чингизовны, то джигит расхохотался бы им вслед. Татьяна скончалась в сорокадевятилетнем возрасте, а Андрею Константиновичу на вид — под сорок, а Анжела выглядит немногим моложе. Еще спасибо, что Рустам указал номер могилы на Московском кладбище, иначе можно было вообще забывать эту реальность, как вовсе не нужную.

До кладбища с трамвайного кольца на Зеленом лугу ходил автобус. Они зашли в гастроном, купили все полагающееся по этому случаю и сели в «Икарус». При кладбище, слава богу, можно было купить венок и оформить соответствующие ленты. Затем «подогретый» десятью долларами сторож отвел их прямо к могиле. Здесь они помянули Рустама хорошим словом — двоюродный брат не пожалел денег для сестры. Оригинальная оградка и выложенная плиткой могила с нестандартным памятником из черного мрамора в человеческий рост... деньги были потрачены на ритуальные услуги приличные.

«Волкова Татьяна Чингизовна, 1954—2003» — золотым по черному выгравировал умелый мастер. Никакой эпитафии на памятнике, даже простой... А старому Чингизу больно было бы видеть на памятнике одинокую надпись «От отца». В таком возрасте у женщины отец не на первом месте. Должны быть дети, внуки... А Чингиз вообще должен был уйти первым. С него хватило уже того, что дочь похоронена по православному обряду на православном кладбище.

Выпили отец с женой и сыном коньяку немного на могиле. Поставили венки «От сына и невестки» и «От внука». Поправили остальные. Еще выпили. Чтобы удлинить промежутки между рюмками, мужики обычно закуривают, но не было такой привычки у Волковых с Унтерзонне. Анжела, как осталась одна, покуривала, но вот уже лет десять как забросила эту гадость. Поэтому они допили бутылку, собрали мусор, поклонились могиле и ушли. Что еще?

Вернулись в город затемно. Был вечер субботы. Предварительно в пятницу на трое суток сняли двухкомнатную квартиру в районе Бангалор. С мебелью, телефоном и прочей дребеденью обошлась в пятьдесят баксов... остановка троллейбуса рядом. Ночник тут же. В него и зашли. Взяли еще литр «Абсолюта», колбаски, сыру пармезан, огурчиков маринованных. Поднялись в квартиру.

Сидели до утра. Анжела ушла в отдельную комнату спать, а мужики засели за поминальный стол. Выпивали, закусывали, выходили на балкон. Отец показывал сыну совершенно незнакомые созвездия и, называя их, рассказывал в честь кого названы. Костя до рези в глазах вглядывался в звезды, пока к утру их не затянуло тучами. Когда скрылась самая яркая, по мнению Андрея Константиновича это был Сириус, разошлись по койкам. Спали долго. Окончательно проснулись лишь часа в четыре пополудни. Анжела приготовила поздний обед, а сама устроилась перед телевизором и весь вечер поглощала информацию со всех двадцати каналов одновременно. Андрей Константинович поиграли с Костей немного в найденные нарды, но вскоре опять завалились на боковую.

Итак, шесть утра, понедельник, место около входа в Главный почтамт. Опоздавших не было, но самым последним заявился Олег Локтев, распространяя вокруг себя благоухание «Арагви».

— По шлюшкам! — тихо шепнул он полковнику.

Полковник понимающе кивнул и указал на самое заднее место в автобусе. Как и в первый раз, передние места заняли Ростислав с Софьей Алексеевной. Семья полковника расположилась следом. Далее у окна спал Иннокентий, сполна оторвавшийся на Нарочи, а рядом сидела Полина. А на третьем сиденье справа стояла клетка. Там сидел молодой и агрессивный желтощекий какаду.

Когда вместо стандартной пары Ростислав-Софья из темноты нарисовались три силуэта, Андрей Константинович подумал, что с «Абсолютом» они все-таки переборщили. Отозвав Премьер-министра в сторону, он яростным шепотом осведомился у него, что это все означает. Таким же яростным шепотом Ростислав Алексеевич, он же Афанасий Поликарпович, он же Премьер-министр поставил господина полковника в известность, что дворянская честь и простые общечеловеческие принципы не позволяют ему оставить родную сестру в двух шагах от пропасти. Полковник вспомнил, что он ко всему прочему и граф, и великодушно разрешил, чтобы число членов экспедиции на Гею увеличилось еще на одного члена, вернее, участника.

Наличие клетки с попугаем объяснялось довольно просто. Попугай был соседским. Причем сосед утверждал, что всего сотня баксов за этого попугая — цена вовсе неплохая, учитывая тот факт, что агрессивное пернатое изничтожило три мягких уголка и новую стенку. Несмотря на молодость, Федор (так звали попугая) знал великое количество пошлостей и сомнительных фразеологизмов. Умело исполнял стриптиз вокруг шеста в клетке, вместо одежды разбрасывая вокруг себя отборнейшую брань. Что примечательно, матом он не ругался, но и без этого откалывал такие номера, что мужской клуб «Ливерпуль» помирал со смеху. А сосед был владельцем клуба.

В данный момент клетка была накрыта платком, и Федор спал, проснувшись только при посадке. Проснувшись, он огласил воздух боевым кличем, скорее всего похожим на (выражаясь языком физиков) скрип двери бесконечной массы о петли, не смазывавшиеся целую вечность.

— Ого! — заметил Костя. — Попка проснулся!

— Попка — это женская задница! — раздраженно проскрипела птица и снова угомонилась.

Софья Алексеевна беззвучно засмеялась. Полковник хмыкнул:

— В принципе объяснил верно.

«Форд», набирая скорость, уверенно миновал городские кварталы и вырвался на финишную прямую: магистраль Брест — Москва. За окном рассвело, и этот факт вызвал у всех приступ неудержимой зевоты. Лишь один Герасим молча пялился в утреннюю мглу, уверенной рукою управляя автобусом.

А через два дня у могилы Татьяны Волковой снова были посетители.

— Видишь, Рустам, баранья твоя башка, венки новые появились, — сказал высокий худой старик. Холодный осенний ветер трепал его седые волосы и темно-синее кашне. Он заскорузлыми пальцами дотронулся до цветов венка и погладил атласную ленту. — Прочитай мне, что здесь написано! — приказал он. — Проклятый ветер глаза надул.

Второй мужчина что-то резко сказал на чужом языке.

— Говори по-русски, — оборвал его старик, — это православное кладбище.

Тот, кого называли Рустамом, пожал плечами:

— Хорошо, дядя Чингиз!

Он немного повернул венок, чтобы удобнее было читать, и нараспев проговорил:

— Дорогой маме от сына Андрея и невестки Анжелы.

— Шайтан, — едва слышно простонал старик, — второй читай!

— Дорогой бабушке от внука Кости... что за бред?

Чингиз повернул лицо к ветру и одними губами зашептал отрывок из суры:

«Наложил Аллах печать на сердца их и на слух, а на взорах их — завеса. Для них — великое наказание».

Рустам покорно ждал, пока дядя окончит беседу с Аллахом и обратит свой взор на него. Но старик еще долго шевелил губами, так долго, что его племянник не на шутку озяб. Наконец, старый Чингиз медленно повернулся к нему.

— Ты все сделал правильно, — медленно проговорил он, — но одному лишь Аллаху известно, какого ты свалял дурака!